Эти чувства незаметным образом передались и рабам, которые не упускали случая показать, как важны для них интересы и благоденствие господ. Среди негров был один, которого все считали опустившимся и негодным человеком. Этот старик по имени Вулкан работал в кузнице в окрестностях фермы; такое имя дал ему мой дед, вознамерившись послать ребенка в подмастерья к кузнецу, как только он подрастет. Из-за своего ремесла Вулкан принужден был провести почти всю свою молодость в близлежащем селении, где он, к несчастью, приобрел привычки, вовсе не подходившие для той жизни, которую испокон веку вели прочие обитатели Клобонни. Он в какой-то степени отдалился от нас, стал пить и бедокурить, бесчестя своих темнокожих родственников, живших поблизости от усадьбы. Как бы то ни было, когда в семье случалось что-то важное: кто-то из домочадцев возвращался домой после долгого отсутствия или уходил в мир иной, — Вулкан непременно объявлялся, и на месяц делался другим человеком. Теперь он оказался одним из тех, кто отправился искать меня по полям и лесам; именно ему и случилось найти меня.
Когда бы я не имел никаких других подтверждений того, какое страшное горе пришло в Клобонни, я понял бы это по выражению благоговейного страха, с которым Вулкан приблизился ко мне. Глаза у него всегда были красные, но нетрудно было заметить, что и он пролил немало слез. Вулкан знал, что его тут не очень-то жалуют, он редко подступался ко мне, разве только для того, чтобы извиниться за какие-то свои провинности и прегрешения, и вообще был отвержен всеми за свои вечные проделки. Однако теперь общее горе придало ему уверенности — даже Наб едва бы заговорил бы со мной так — хоть и почтительно, но весьма непринужденно.
— Эх, масса Майл! Масса Майл! — воскликнул Вулкан, уверенный в том, что, если между нами и нет ничего общего, здесь наши чувства сходны. — Бедная молодая мисс! Когда еще мы иметь такая?
— Моя сестра теперь на небесах, Вулкан, где, надеюсь, все обитатели Клобонни, как белые, так и темнокожие, воссоединятся с ней, если будут вести жизнь, угодную Богу.
— Вы думать, это возможно, масса Майл? — спросил старик, устремив на меня свой тусклый взгляд с искренним напряженным вниманием, которое свидетельствовало о том, что он не до конца утратил сознание своего нравственного состояния.
— Все возможно Богу, Вулкан. Всегда помня о Нем и Его заповедях, ты можешь надеяться увидеть свою юную госпожу и стать соучастником ее блаженства.
— Чудеса! — воскликнул старик. — Это есть такое большое утешение. Эх, масса Майл, как часто она, когда быть маленькая, приходить к дверь моя кузница и хотеть посмотреть, как лететь искра! Мисс Грейс очень нравиться кузнечное ремесло, и она знать его. Я думать, больше всего она любить, когда железо раскаленное, и смотреть, как лошадь подковывать.
— Ты пошел искать меня, Вулкан, и я благодарю тебя за заботу. Я сейчас вернусь в дом; тебе больше нет нужды беспокоиться. Помни, дружище: мы оба можем надеяться снова увидеть мисс Грейс только в том случае, если станем жить так, как учит нас мистер Хардиндж.
— Чудеса! — повторил старый Вулкан, разум и сердце которого были расположены к восприятию такого урока. — Да, сэр, масса Майл, она приходить к моя кузница смотреть, как лететь искра; мне недоставать ее, словно она моя дочка.
Подобные чувства преобладали среди негров, хотя почти все они переживали смерть сестры более глубоко, нежели кузнец. Отпустив его, я вышел на дорогу, ведущую к дому. Было совсем темно, когда я пересек лужайку. В тени веранды едва виднелся чей-то силуэт, и я собрался было свернуть к боковой двери, дабы проскользнуть незамеченным, как вдруг на крыльцо, навстречу мне, вышла Люси.
— О! Майлз, дорогой Майлз, как я рада вновь видеть тебя, — сказала милая девушка и взяла меня за руку тепло и непринужденно, как сестра. — Мы с отцом очень беспокоились о тебе, отец даже ходил к своему домику при церкви, думал, что найдет тебя там.
— Вы все время были со мной, ты, и Грейс, и твой отец, моя дорогая Люси, с тех пор как мы расстались. Теперь, однако, я пришел в себя, и тебе больше не нужно тревожиться обо мне. Я от всего сердца благодарю тебя за твою заботу и постараюсь больше не причинять тебе беспокойства.
Люси вдруг залилась слезами, обнаружив тем самым, какие сильные чувства ей приходилось сдерживать и какое облегчение принесли ей мои уверения. Рыдая, она даже оперлась на мое плечо. Как только к ней вернулось самообладание, она утерла слезы, опять доверчиво и нежно взяла мою руку, с волнением взглянула на меня и сказала ласково:
— Мы пережили большое горе, Майлз; этой раны и время не залечит. Никто из нас не найдет замены Грейс. Мы не можем начать жизнь сначала; не можем вернуться в детство, смотреть на мир детскими глазами, любить как дети, жить как дети и расти вместе, как бы с единой душой, с одинаковыми взглядами, желаниями, убеждениями; надеюсь, ты не сочтешь, что я уподобляю себя ушедшему от нас ангелу, если я добавлю: с одинаковыми нравственными принципами.
— Нет, Люси, прошлое для нас миновало безвозвратно. Клобонни больше никогда не будет тем Клобонни, которое мы знали.
Наступила пауза, во время которой Люси, как мне показалось, изо всех сил пыталась совладать с вновь нахлынувшими на нее чувствами.
— Все же, Майлз, — вскоре заговорила она, — разве можем мы желать ее возвращения из той блаженной страны, в которой, как мы с полным основанием полагаем, она пребывает? Скоро Грейс станет для нас с тобой прекрасным и благодатным образцом великодушия, добродетели и любви, и мы будем пусть с грустной, но глубокой радостью вспоминать, как сильно она любила нас и какими тесными узами она была соединена с нами обоими при жизни.
— Это будет соединять и нас, Люси, и я верю, эта связь выдержит все испытания и устоит перед губительным эгоизмом, который правит миром!
— Надеюсь, что это сбудется, Майлз, — тихо и, как мне показалось, смущенно ответила Люси — я, конечно, не задумываясь, приписал ее нерешительность сознанию того, что Эндрю Дрюитту не понравится такое дружеское общение. — Мы с тобой знаем друг друга с детских лет, едва ли нам нужен повод для того, чтобы сохранять уважение и расположение друг к другу.
Затем Люси, вероятно, решила, что пора предоставить меня самому себе, и пошла в дом. Я не видел ее до тех пор, пока мистер Хардиндж не созвал всех домочадцев на вечернюю молитву. Семейное собрание в тот вечер было торжественным и печальным. Мне чудилось, что дух Грейс парит над нами; то мне казалось, что я слышу ее мелодичный голос среди других голосов, то чудилось, что она читает молитвы вместо мистера Хардинджа, как это случалось тогда, когда наш добрый опекун не мог быть с нами. Я заметил, что все негры смотрят на меня с тревогой, как будто они понимали, что я должен сильнее других переживать потерю. Перед тем как выйти из комнаты, каждый негр почтительно кланялся мне и каждая негритянка приседала в реверансе; это было трогательное свидетельство их уважительного участия и сочувствия мне. Хлою душили рыдания, бедная девушка не желала оставить тела своей госпожи, она покинула ее лишь ненадолго, чтобы прийти на молитву. Я думаю, что Люси еще несколько минут побыла бы с отцом и со мной, если бы ей не пришлось увести это бедное создание: Хлоя убивалась так, будто со смертью ее юной госпожи умерло что-то в ней самой.
Я уже писал об обстоятельствах, сопутствовавших смерти Грейс, более подробно, чем предполагал, и не стану далее распространяться о том, терзая себя и утомляя читателя. Следующие три или четыре дня принесли нам успокоение, которое обыкновенно наступает после смерти близкого человека, и, хотя прошли годы, прежде чем мы с Люси перестали оплакивать Грейс, к нам обоим вернулось самообладание, необходимое для того, чтобы исполнять наши повседневные обязанности. Грейс, насколько помню, умерла в воскресенье, ближе к обеду. Согласно обычаю страны, жители которой слишком часто с неподобающей поспешностью стремятся удалить покойника с глаз долой (впрочем, этим мы отчасти обязаны нашему климату), похороны должны были состояться в среду, и, хотя это было и так на сутки позже положенного, мистер Хардиндж, который отдавал все распоряжения, назначил церемонию на четверг, на полдень. Мы ожидали приезда нескольких родственников; обстоятельства не позволили присутствовать многим из тех, кто, вероятно, хотел приехать, — они жили в отдаленных местах, добраться оттуда в срок было трудно, а то и невозможно.
Я провел большую часть времени, оставшегося до похорон, в моем кабинете, занимаясь чтением и предаваясь размышлениям, которые естественным образом приходят на ум человеку, когда смерть похищает у него самое дорогое. Люси, добрая душа, два или три раза присылала мне коротенькие записки, спрашивая о моих пожеланиях по разным поводам, и, среди прочего, она интересовалась, когда я хотел бы попрощаться с сестрой. Мой ответ на этот вопрос привел ее ко мне в кабинет; она вошла с видом несколько недоуменным: Люси так много времени проводила рядом с Грейс, живой и мертвой, оттого ей, должно быть, казалось странным, что тот, кто так сильно любил ее при жизни, не хочет в последний раз взглянуть на ее прекрасные останки. Я объяснил Люси, что я чувствую, и она, казалось, была потрясена.
— Я не могу сказать, что твое решение неразумно, Майлз, — сказала она, — в самом деле, не стоит разрушать такой драгоценный образ. Однако то. что я скажу, должно тебя обрадовать: Грейс теперь так же похожа на ангела, как при жизни, и все, кто видел ее, с удивлением замечали, какое безмятежное, спокойное у нее лицо.
— Благодарю тебя, Люси, этого вполне достаточно. Именно такие слова я хотел услышать, больше мне ничего не нужно.
— Несколько ваших родственников уже приехали на похороны, они здесь, в доме. Только что прибыл какой-то человек, вроде бы с той же целью, хотя его лицо незнакомо никому из домашних; он добивается встречи с тобой так настойчиво, что мой отец просто не знает, как отказать ему.
— Тогда пусть придет сюда, Люси. Я могу только предположить, что это один из многих людей, которым Грейс помогла, она ведь очень многим успела помочь за свою короткую жизнь.
По лицу Люси нельзя было сказать, согласна она с моим предположением или нет, но она пошла сообщить тому человеку о моем намерении принять его. Через несколько минут в комнату вошел крупный мужчина лет под пятьдесят с грубыми, но не лишенными приятности чертами лица. Он подошел ко мне со слезами на глазах, сердечно пожал мне руку, а затем без церемоний уселся. Он был одет как преуспевающий крестьянин, хотя его речь, выговор, манеры указывали на то, что он занимает более высокое положение в обществе, чем те люди, к числу которых его можно было отнести благодаря его наружности. Мне пришлось еще раз вглядеться в него, прежде чем я узнал Джона Уоллингфорда, холостого кузена моего отца, землевладельца с Запада.
— Я вижу по твоему лицу, кузен Майлз, что ты не очень хорошо помнишь меня, — заметил мой гость, — я весьма сожалею, что поводом для возобновления нашего знакомства послужили такие печальные обстоятельства.
— Нас осталось так мало, мистер Уоллингфорд, что ваша любезность тем более ценна, — ответил я. — Я не отдал распоряжения уведомить вас о понесенной нами утрате только потому, что вы живете слишком далеко от Клобонни, и я счел, что, получив эту весть, вы едва ли успели бы приехать на печальную церемонию, которую нам предстоит совершить. Я намеревался написать вам немного погодя, когда буду в силах исполнять подобные обязанности.
— Благодарю тебя, кузен. Кровь и имя Уоллингфордов очень близки и дороги мне, а Клобонни всегда было для меня как дом родной.
— Милое созданье, чье тело лежит теперь под этой крышей, кузен Джон, было уверено в том; и вам, может быть, будет приятно узнать следующее: когда я в последний раз уходил в плавание, она хотела, чтобы это имение я завещал вам, поскольку по прямой линии истинным владельцем Клобонни должен являться человек, носящий фамилию Уоллингфорд. Здесь она ставила ваши права выше своих.
— О, это так похоже на все, что я слышал об этом ангеле, — ответил Джон Уоллингфорд, смахнув слезы с глаз, — обстоятельство, говорившее о том, что у него доброе сердце. — Вы, конечно, отказались и завещали это имущество ей, той, которая имеет больше оснований претендовать на него.
— Да, сэр, я так и поступил, хотя она грозилась, что передаст его вам, как только оно станет принадлежать ей.
— Грейс было бы трудно исполнить эту угрозу, поскольку я, разумеется, отказался бы принять его. Мы там, к западу от мостаnote 34, конечно, наполовину варвары, но наши земли начинают подниматься в цене, и среди нас уже есть богатые люди.
Кузен произнес эти слова с самодовольством, которое он обнаруживал всякий раз, когда речь заходила о собственности. Не единожды в тот день я имел случай отметить, какое большое значение он придавал деньгам; вместе с тем меня поразила разумность и благородство его суждений. Однако он окончательно завоевал мое расположение своим уважительным отношением к Клобонни и всему, что с ним связано. Он говорил о нашем имении с таким благоговением, что я начал подумывать о необходимости составить новое завещание, чтобы Клобонни перешло к нему, если я умру, не оставив наследников, как, по моим понятиям, рано или поздно должно было случиться. Поскольку Люси едва ли станет моей женой, рассуждал я, никакая другая женщина ею не станет. У меня были более близкие родственники, чем Джон Уоллингфорд, — кузены со стороны отца и со стороны матери, некоторые из них уже находились тогда в доме, но они не были родственниками по прямой линии, к тому же я знал, что Майлз Первый именно так распорядился бы имением, когда бы мог предвидеть грядущие события, и это допускалось бы законом. Кроме того, так хотела Грейс — я находил грустную радость в том, что могу выполнить все желания сестры, о которых мне было известно.
Погребальный обряд был совершен только на следующий день после приезда Джона Уоллингфорда, который случайно узнал о смерти родственницы и приехал на похороны без приглашения, как уже известно моему читателю. Почти весь вечер я провел в обществе кузена, с которым сошелся настолько, что просил его назавтра сопровождать меня как ближайшего после меня родственника умершей. Это мое решение, как я впоследствии заключил, весьма обидело некоторых сородичей, приехавших на похороны, поскольку они были ближе к умершей по крови и, следовательно, имели больше оснований рассчитывать на такую честь, хоть и носили другую фамилию. Так уж мы устроены! Мы готовы ссориться из-за серьезного, как нам кажется, недоразумения в ту исполненную глубокого смысла минуту, когда вечность должна открыться перед нашим взором, готовы отстаивать мнения и желания, которые, может быть, уже завтра перестанут занимать нас. К счастью, тогда я ничего не знал об обиде родственников и не видел в тот вечер никого из них, кроме Джона Уоллингфорда; впрочем, его присутствием в моей комнате я был обязан только его уверенности в себе, доходящей до апломба, благодаря чему он вел себя так, как ему было угодно.
На следующее утро я проснулся поздно, с тяжелым сердцем, что было естественно в моем положении. Стоял прекрасный летний день, все в Клобонни и окрест выглядело так, как будто настало воскресенье. Участники процессии должны были собраться в десять часов, и, когда я выглянул из окна, я увидел негров, одетых в праздничное платье, расхаживавших по лужайкам и дорожкам; правда, лица их отнюдь не были праздничными. Это напоминало какую-то странную иудейскую субботу, полную торжественности, священного покоя, живой тишины, но в ней не было того духа радости, утешения, который обычно пронизывает день отдохновения в нашей стране, особенно в это время года. Стали появляться соседи, жившие неподалеку от Клобонни я понял, что надобно одеваться и приготовить себя к тому, что должно было последовать.
Я ел в одиночестве в моем маленьком кабинете, или библиотеке, со дня смерти сестры и ни с кем не виделся с тех пор, как вернулся в тот вечер домой, кроме слуг, а также опекуна, Люси и Джона Уоллингфорда. Последний вечером разделил со мной легкий ужин, но теперь завтракал с прочими гостями в столовой, где обязанности хозяина исполнял мистер Хардиндж.
В то утро я нашел на моем столике кофе и легкую закуску, которые я просил подать накануне, перед тем как лечь спать. Однако чашек было две, да и кроме моей тарелки на стол поставили еще одну. Указав на них, я спросил старого седовласого негра, который прислуживал за столом, что это значит.
— Мисс Люси, сэр; она сказать, что хотеть позавтракать с масса Майл в это утро, сэр.
Даже столь будничное объяснение негра звучало торжественно и печально, словно он понимал: настал такой час, произошло такое событие, которое все вокруг переменило, придало всему какой-то иной смысл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58