– Не надо так громко, моя сладенькая, – сказал Дауд, словно ее повышенный тон причинил ему боль. – Разбудишь ребеночка. – Он хохотнул. – А он ведь действительно ребенок, по сравнению с нами. Такая недолгая жизнь...
– Зачем ты это сделал?
– С чего начать? С мелочных причин? Нет. С самой главной причины. Я сделал это для того, чтобы стать свободным.
Он наклонился вперед, и зигзагообразная граница света и тени рассекла его лицо.
– Когда он сделает свой последний вдох, дорогуша – что произойдет очень скоро, – роду Годольфинов настанет конец. Когда его не будет, наше рабство кончится.
– В Изорддеррексе ты был свободен.
– Нет. Может быть, на длинном поводке, но свободой это назвать нельзя. Какая-то часть меня знала, что я должен быть вместе с ним дома, заваривать ему чай и вытирать ему после мытья кожу между пальцами на ногах. В глубине души я по-прежнему оставался его рабом! – Он снова посмотрел на распростертое тело. – Просто какое-то чудо, что он еще живет.
Он потянулся к ножу.
– Не тронь его! – резко сказала она, и он отпрянул с неожиданной живостью.
Она осторожно наклонилась над Оскаром, стараясь не прикасаться к нему из опасения, что это может ввергнуть его едва живой организм в еще больший шок и привести к гибели. Его лицевые мускулы подергивались; белые, как мел, губы были объяты мелкой дрожью.
– Оскар? – прошептала она. – Ты слышишь меня?
– О, если б ты только могла сама себя видеть, дорогуша, – заворковал Дауд. – Когда ты смотришь на него, у тебя глаза – как у раненой оленихи. И это после того, как он использовал тебя. Как он угнетал тебя.
Она наклонилась к Оскару еще ближе и вновь произнесла его имя.
– Он никогда не любил ни меня, ни тебя, – продолжал Дауд. – Мы были его имуществом, его рабами. Частью его...
Глаза Оскара открылись.
– ...наследства, – договорил Дауд, но последнее слово он произнес едва слышно. Стоило Оскару открыть глаза, как Дауд тут же отступил в тень.
Белые губы Оскара сложились в форме ее имени, но движение это было совершенно беззвучным.
– О, Боже, – прошептала она. – Ты слышишь меня? Я хочу, чтобы ты знал, что все это не напрасно. Я нашла ее. Понимаешь? Я нашла ее.
Оскар едва заметно кивнул. Потом, с предсмертной осторожностью, он облизал губы и набрал в легкие немного воздуха.
– ...это неправда...
Она расслышала слова, но не поняла их смысла.
– Что неправда? – спросила она.
Он вновь облизал губы. Речь требовала от него непомерных усилий, и его лицо стянула напряженная гримаса. На этот раз он произнес только одно слово.
– ...наследство...
– Я была не наследством? – сказала она. – Да, я знаю это.
Призрак улыбки тронул его губы. Его взгляд блуждал по ее лицу – со лба на щеку, со щеки на губы, потом вновь возвращался к глазам, чтобы встретиться с ее твердым взглядом.
– Я любил... тебя, – сказал он.
– Это я тоже знаю, – прошептала она.
Потом его взгляд утратил ясность. Сердце в кровавой луже затихло, а лицо его разгладилось. Он умер. Труп последнего из рода Годольфинов лежал на столе Tabula Rasa.
Она выпрямилась, не отрывая взгляд от мертвого тела, хотя это и причиняло ей боль. Если ей когда-нибудь придет в голову заигрывать с темнотой, то пусть это зрелище прогонит искушение. Сцена эта не была ни поэтичной, ни благородной; на столе лежала груда отбросов, вот и все.
– Свершилось, – сказал Дауд. – Странно. Я не чувствую никакой разницы. Конечно, на это может потребоваться время. Я думаю, свободе надо учиться, как и всему остальному. – За этим бормотанием она с легкостью могла расслышать едва скрываемое отчаяние. Дауд страдал. – Ты должна кое-что узнать... – сказал он.
– Я не хочу тебя слушать.
– Нет, послушай, дорогуша, я хочу, чтобы ты узнала... он сделал со мной то же самое однажды, вот на этом самом столе. Он выпотрошил меня перед всеми членами Общества. Может, это и неплохо – жажда мести и все такое... но ведь я из актерской братии... что я понимаю в этом?
– Ты из-за этого их всех убил?
– Кого?
– Общество.
– Нет, пока нет. Но я доберусь до них. Ради нас двоих.
– Ты опоздал. Все они уже мертвы.
Эта новость повергла его в молчание на целых пятнадцать секунд. Потом он начал снова, и снова это была болтовня, такая же пустая, как и то молчание, которое он пытался заполнить.
– Знаешь, это из-за этой проклятой Чистки, они нажили себе слишком много врагов. Через несколько дней изо всех щелей повылезает тьма-тьмущая разных мелких Маэстро. Годовщина-то какая наступает, а? Лично я напьюсь до положения риз. А ты? Как ты будешь праздновать? Одна или с друзьями? Вот эта женщина, которую ты нашла. Она как, сгодится для компании?
Юдит мысленно прокляла свою неосторожность.
– Кто она? – продолжал Дауд. – Только не уверяй меня, что у Клары оказалась сестра. – Он засмеялся. – Извини, я не должен был смеяться, но она была сумасшедшей, как церковная мышь, то есть тьфу... ну да ладно, ты должна и сама теперь это понимать. Они не понимали тебя. Никто не может понять тебя, дорогуша, кроме меня, а я понимаю тебя...
– ...потому что мы с тобой – два сапога пара.
– Вот именно. Мы с тобой больше никому не принадлежим. Мы теперь сами себе господа. Мы будем делать что мы хотим и когда мы хотим, плюя на последствия.
– По-твоему, это свобода? – бесстрастно спросила она, наконец отрывая взгляд от Оскара и переводя его на странно искаженный силуэт Дауда.
– Только не пытайся убедить меня в том, что ты не хочешь ее, – сказал Дауд. – Я не прошу тебя полюбить меня за это – я не так глуп, но по крайней мере признай, что это было справедливо.
– Почему ты не убил его в постели много лет назад?
– Я не был достаточно силен. Конечно, я не утверждаю, что излучаю силу и здоровье в настоящий момент, но я сильно изменился со времени нашей последней встречи. Я побывал внизу, среди мертвых. Это имело большое... воспитательное значение. И пока я был там, внизу, пошел дождь. Такой сильный дождь, дорогуша. Знаешь, я такого никогда раньше не видел. Хочешь посмотреть, что на меня падало?
Он закатал рукав и протянул руку под свет лампы. Теперь она поняла, почему его силуэт выглядел таким бесформенным и распухшим. Его рука и, судя по всему, все его тело представляли собой гибрид живого и неживого: плоть уже частично затянулась над осколками камня, которые он запихнул в свои раны. Она мгновенно узнала пульсирующее в осколках радужное сияние, частично передавшееся и искалеченной плоти, которая служила им оправой. Дауду пришлось побывать под дождем из осколков Оси.
– Ты ведь знаешь, что это такое, не правда ли?
Юдит ненавидела в Дауде ту легкость, с которой он умел читать по лицу ее мысли, но изображать неведение не имело смысла.
– Да, – ответила она. – Я была в Башне, когда она начала рушиться.
– Настоящий Божий дар, а? Конечно, я уже не могу так быстро двигаться с этим грузом, но ведь после сегодняшнего дня мне уже не придется слышать: принеси то, подай это, – так что кому какое дело, что из одного конца комнаты в другой я прохожу за полчаса? Во мне есть сила, дорогуша, и я не возражаю против того, чтобы поделиться...
Он запнулся и убрал руку из-под света.
– Что это было?
Теперь и она услышала: отдаленное грохотание где-то внизу.
– А чем вы вообще занимались там внизу? Надеюсь, не уничтожением библиотеки. Это удовольствие я приберегал для себя. Дорогая моя, еще представится много возможностей порезвиться в роли варваров. Это витает в воздухе, тебе так не кажется?
Мысли Юдит вернулись к Целестине. Дауд вполне мог оказаться опасным для нее. Ей необходимо спуститься вниз и предупредить Богиню; возможно, подыскать какие-нибудь средства защиты. А пока она будет продолжать играть свою роль.
– Куда ты поедешь отсюда? – спросила она Дауда, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно непринужденнее.
– Скорее всего, назад на Риджентс Парк-роуд. Мы можем провести ночь в постели нашего хозяина. Ой, что это я такое говорю? Пожалуйста, не подумай, что мне нужно твое тело. Я знаю, что весь остальной мир полагает, что рай находится у тебя между ног, но я был девственником в течение последних двухсот лет и совершенно утратил интерес к этому делу. Мы ведь можем жить как брат с сестрой, не правда ли? Звучит не так плохо, как тебе кажется?
– Пожалуй, – сказала она, подавляя желание выплюнуть свое отвращение ему в лицо. – Действительно, звучит не так плохо.
– Ну хорошо, тогда почему бы тебе не подождать меня внизу? У меня еще есть здесь кое-какие дела. Должны быть соблюдены определенные ритуалы.
– Как скажешь, – ответила она.
Она предоставила ему возможность прощаться с Годольфином в одиночку (интересно, в чем заключались эти ритуалы?) и направилась обратно к лестнице. Грохотание, которое привлекло внимание Дауда, теперь прекратилось, но она летела вниз по бетонным ступенькам с надеждой в сердце. Темница разрушилась – она была в этом уверена. Через какие-нибудь секунды она устремит свой взгляд на Богиню, и, возможно, – это не менее важно – Целестина устремит свой взгляд на нее. В одном, по крайней мере, Дауд был прав. Со смертью Оскара она действительно освобождалась от проклятья своего рождения. Наступило время познать себя и быть познанной другими.
Проходя через комнату Роксборо и спускаясь по лестнице в подвал, она ощутила перемену, которую претерпел лабиринт библиотеки. Ей уже не надо было искать темницу; разлитая в воздухе энергия подхватила ее, словно прилив, и понесла к своему источнику. И вот она уже была перед камерой: стена превратилась в груду кирпичей и деревянных обломков, а дыра, образовавшаяся в результате ее разрушения, шла до самого потолка. Распад, вызванный ее прикосновением, до сих пор продолжался. Пока она подходила, новые кирпичи выпадали из кладки, поднимая вокруг себя облака превратившегося в пыль раствора. Рискуя оказаться под кирпичным дождем, она вскарабкалась на груду руин, чтобы заглянуть в темницу. Внутри было темно, но глаза ее вскоре различили лежащую в пыли мумию пленницы.
Тело ее было абсолютно неподвижным. Она подошла к нему и опустилась на колени, чтобы разорвать те тонкие путы, которыми Роксборо или его подручные связали Целестину. Они оказались слишком крепкими для ее пальцев, и она принялась за дело зубами. Путы были горькими на вкус, но своими острыми зубами ей вскоре удалось перегрызть первую веревку. Дрожь прошла по телу пленницы, ощутившей, что свобода близка. Как и в случае с кирпичами, вызванный ею распад оказался заразным. Стоило ей перегрызть с полдюжины веревок, как остальные начали лопаться по собственной воле, да и тело пленницы забилось в судорогах, помогая своему освобождению. Одна из веревок обожгла Юдит щеку, и она вынуждена была отпрянуть от рвущихся пут, лопнувшие концы которых ярко светились, описывая в темноте волнообразные движения.
Судороги тем сильнее сотрясали тело Целестины, чем быстрее становился процесс освобождения. Юдит заметила, что путы не просто разлетались в разные стороны, а вытягивались по всем направлениям, словно щупальца – вверх, к потолку темницы и к ее стенам. Теперь, чтобы избежать нового соприкосновения с ними, ей пришлось попятиться к той самой дыре, в которую она вошла, а потом и совсем выйти из камеры, чуть не растянувшись на груде кирпичей.
Вновь оказавшись в коридоре, где-то позади нее в лабиринте она услышала голос Дауда.
– Что ты там делаешь, дорогуша?
Ответить на этот вопрос она не смогла бы даже самой себе. Хотя она и явилась инициатором этого освобождения, сам процесс не подчинялся ее воле. Путы жили своей собственной жизнью, и независимо от того, подчинялись ли они Целестине или это Роксборо вложил в них приказ уничтожать всякого, кто попытается освободить пленницу, ни сдержать, ни остановить их она не могла. Некоторые из них рыскали у краев пролома, выхватывая из кладки новые кирпичи. Другие же, проявляя подвижность и гибкость, которых она от них не ожидала, рылись в руинах, переворачивая по дороге камни и книги.
– Господи ты Боже мой, – услышала она голос Дауда и, обернувшись, увидела его в коридоре в полудюжине ярдов позади нее. В одной руке он сжимал хирургический нож, в другой – окровавленный платок. Теперь она впервые смогла оглядеть его с ног до головы и увидела, как сильно сказался на нем груз осколков Оси. Он выглядел, как сломанная марионетка. Одно плечо было гораздо выше другого, а левая нога подворачивалась вовнутрь, словно после неправильно сросшегося перелома.
– Что там внутри? – спросил он, ковыляя ей навстречу. – Это твоя подружка?
– На твоем месте я держалась бы подальше, – сказала она.
Он проигнорировал ее слова.
– Это Роксборо тут что-нибудь замуровал? Посмотрите-ка, какие щупальца! Это Овиат там сидит?
– Нет.
– А тогда что? Годольфин никогда мне об этом не рассказывал.
– Он не знал.
– А ты знала? – спросил он, оглянувшись на нее, и вновь двинулся к пролому, из которого не переставая вылезали новые щупальца. – Я потрясен. У каждого из нас были свои маленькие секреты, не так ли?
Одна из веревок неожиданно возникла из-за груды кирпичей, и он отпрянул, выронив из руки платок. Падая, платок развернулся, и спрятанный Даудом кусочек плоти Оскара приземлился в грязь. Кусочек был небольшим, но он ей был прекрасно известен. Дауд отрезал диковину Оскара и унес ее с собой в качестве талисмана на память.
Она испустила стон отвращения. Дауд стал нагибаться, чтобы поднять ее, но ее ярость, которую она до поры до времени старалась подавлять ради Целестины, наконец-то взорвалась.
– Ах ты сукин кот! – завопила она и ринулась на него, занеся для удара обе руки, сцепленные в один кулак.
Из-за груза осколков он не успел подняться и избежать ее удара. Она стукнула его по задней части шеи, что, возможно, причинило ей гораздо больше боли, чем ему, но вывело из равновесия его и без того неустойчивое асимметричное тело. Он пошатнулся – жертва своего собственного веса, и растянулся на груде кирпичей. Это унижение разъярило его.
– Глупая корова! – крикнул он. – Глупая сентиментальная корова! Подбирай же! Давай, подбери его! Можешь взять себе, если хочешь.
– Мне он не нужен.
– Нет, я настаиваю. Это подарок – от брата любимой сестричке.
– Я тебе не сестричка! Никогда ею не была и никогда не буду!
Пока он лежал на кирпичах, изо рта его стали появляться жучки, некоторые из которых отъелись до размера тараканов на той силе, что он носил в себе. Она не знала, предназначены ли они для нее или для защиты от того, что скрывалось за стеной, но, увидев их, невольно попятилась.
– Я собираюсь простить тебя за это, – сказал он, излучая великодушие. – Я знаю, ты переутомлена. – Он протянул руку. – Помоги мне встать, – сказал он. – Скажи, что ты просишь прощения, и мы забудем об этом.
– Я ненавижу тебя всеми силами своей души, – сказала она.
Жучки кишели у его рта, но ею двигало не бесстрашие, а инстинкт самосохранения. Это место было местом силы. Правда окажет здесь ей большую услугу, чем ложь, пусть даже самая расчетливая.
Он убрал руку и стал подниматься на ноги. В это время она сделала пару шагов вперед, подобрала окровавленный платок и с его помощью подобрала с пола то, что осталось от Оскара. Когда она вновь выпрямилась, едва ли не чувствуя себя виноватой за этот поступок, ее внимание привлекло движение в проломе. В темноте камеры появился бледный силуэт, мягкость и округлость которого контрастировала с рваным контуром дыры, служившей ему рамой. Целестина парила в воздухе или, скорее, возносилась – как некогда Кезуар – на тонких лентах плоти, которые раньше опутывали ее члены и голову живым погребальным саваном. Черты ее лица были тонкими, но суровыми, и красота, которой они могли бы обладать, была напрочь уничтожена огнем безумия. Дауд все никак не мог окончательно выпрямиться, но, заметив выражение лица Юдит, обернулся, чтобы проследить за направлением ее удивленного взгляда. Когда взгляд его упал на освобожденную пленницу, тело изменило ему, и он снова рухнул на груду кирпичей, животом вниз. Из его кишащего жучками рта вырвалось только одно исполненное ужаса слово.
– Целестина?
Женщина приблизилась к отверстию в стене и подняла руки, чтобы ощупать кирпичи, которые так долго держали ее в заточении. Хотя она едва касалась их, они, словно избегая ее пальцев, падали вниз, чтобы присоединиться к своим собратьям. Пролом был достаточно широк, чтобы она могла выйти, но вместо этого она подалась назад, в тень. Ее сверкающий взгляд бешено метался из стороны в сторону; ее губы кривились, обнажая оскал ее зубов, словно готовясь выплюнуть какое-то ужасное откровение. Ее ответ Дауду был не менее краток:
– Дауд.
– Да, – прошептал он, – это я...
Во всяком случае, – подумала Юдит, – в одном эпизоде своей биографии он не соврал. Целестина действительно знала его, а он знал ее.
– Кто сделал это с тобой? – сказал он.
– Почему ты меня спрашиваешь? – ответила Целестина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130