Следы, ведущие на север, обнаружили не сразу, а потом стало поздно – метель замела всё, и следы, и, наверное, самого беглеца. Но вождь ещё несколько дней не мог успокоиться, сокрушаясь, что не его стрела, а стужа настигла человеческое отродье…
– Знаешь ли ты, малыш, как люди смогли уничтожить альвов? – вдруг спросил Тоббо, глядя на угасающий костёр.
– Нет, учитель. – Можно было и не отвечать. Кому, как не Тоббо, знать, что известно его ученику, а что нет…
– Прошло лет триста, или чуть больше, с тех пор, как альвы поработили людей, – начал рассказывать старик, негромко и спокойно, как будто не было недавней размолвки. – И альвы уверились в том, что их главная и единственная забота – господствовать над людьми. Сначала альвы решили, что землепашество – дело не достойное голубокровых, потом, когда люди-рабы освоили альвийские ремёсла, и у мастеров, пришедших сюда с Горлнном-воителем, не стало альвов-учеников. Прошло ещё несколько веков, и потомкам грозных завоевателей показалось, что прикосновение к оружию также их не достойно, с тех пор одни рабы начали охранять их покой от других рабов и диких людей, скрывавшихся по лесам и горам. Одна лишь магия считалась запретной для людей, но почему-то с каждым веком оставалось всё меньше альвов, способных овладеть её премудростями… А люди оказались слишком внимательны и терпеливы – кто-то из них сумел проникнуть в тайны альвийской магии. Краткость человеческой жизни заставляет их спешить, малыш, и они больше успевают…
– Но они ведь такие неуклюжие… – Трелли снова вспомнил Сида, который никак не мог даже допрыгнуть до еловой ветви, нависающей над землёй в шести локтях. Почему-то вновь вернулась недавняя щемящая тоска. Неужели это от жалости к человеку?
– Альвы, пребывая в вечной праздности, стали ещё более неуклюжи, а некоторые вообще утратили способность ходить. И по улицам наших городов грохотало множество тачек – Люди-рабы возили своих разжиревших хозяев. Это было, Трелли, и от этого никуда не деться.
– Я…
– Ты не веришь?
Трелли заглянул в глаза учителю и тут же отвёл взгляд. Нет, он не мог не верить, хотя в этот миг вера давалась ему непросто…
– Я никому не говорил об этом, малыш… Все наши соплеменники думают, что они потомки народа, который всегда был велик и славен, и только коварство людей погубило наших великих предков.
– Но почему мне…
– Потому что ты – моя единственная надежда. И ты должен знать всё, что знаю я. Даже больше, чем я.
– Значит, ты лгал, мудрый Тоббо?
– Нет, малыш, я просто не говорил всей правды. Я не мог. Это погубило бы наш род – стремительно и неотвратимо. Сказка о Горлнне-воителе и Хатто-чародее – это всё, что пробуждает в последних альвах желание жить. Наши женщины не захотели и не смогли бы иметь детей, если бы не было хотя бы крохотной надежды на лучшее.
Мудрый Тоббо был, как всегда, прав… Иногда лучше не знать правды… Но ведь были и Горлнн-воитель, и Хато-чародей, и воины, покорившие всю бескрайнюю долину от южных гор до северных, когда-то был кузнец, ковавший тот славный клинок, которым так гордится Китт, и искусный ювелир, сделавший золотых зай-грифонов, которых нашла на болоте маленькая Лунна, хотя какая она теперь маленькая…
– Праздность, сытость и иллюзия ложного величия когда-то сыграли с нами страшную шутку, – продолжил Тоббо. – Чародей Хатто прожил долгую жизнь, и он видел, как наши предки медленно, но верно превращались в рабов своего величия. При третьем после Горлнна правителе Альванго он ходил по улицам города и спрашивал всякого встречного альва: «Зачем ты убил себя?» Его посчитали безумцем, а обезумевший маг страшен, поскольку никто не мог знать, что у него на уме… И тогда правитель приказал людям-рабам схватить Хатто, заткнуть ему рот, чтобы он не смог произнести заклинания, связать ему руки, чтобы он не сумел начертить огненный знак… А потом его навечно заточили в подземелье какого-то замка и постарались забыть о том, что он когда-то был…
– А что с ним стало потом? – спросил Трелли, придвинувшись поближе к учителю.
– Кто знает… Подземелья альвийских замков были пропитаны магией вечной свежести… Еда там никогда не портилась, а живые существа не старели. Но замки альвов разрушены, малыш… Может быть, люди нашли его и убили. Может быть, он до сих пор спит чутким сном под руинами. Всё может быть.
До Трелли вдруг дошло, что учителю говорить о тех далёких временах не легче, чем ему самому слушать.
– Мудрый Тоббо, так ты позволишь мне ещё раз попробовать проникнуть в призрачный мир? – сменил он тему, хотя почти не сомневался в ответе.
– Знаешь, малыш… Да, наверное, я позволю тебе… Но ты должен знать: если ты не пожелаешь оттуда вернуться, или страх снова удержит тебя там, я не стану тебе помогать. Либо ты вернёшься сам, либо не вернёшься совсем.
– Я согласен. – Он согласился бы на что угодно, лишь бы не утратить надежды.
– Значит, завтра перед рассветом…
– Учитель.
– Что?
– Только не называй меня больше малышом.
– Хорошо, малыш…
ГЛАВА 11
«Люди давно разучились отличать магию от простой ловкости рук. Фокусников, слывущих магами, сейчас гораздо больше, чем подлинных магов, которых принимают за фокусников…»
Фраза, сказанная невзначай то ли фокусником, то ли магом.
Из-за холщового занавеса раздался топот, свист, сумбурные хлопки и конское ржание. Потом наездница, которую лысый Айлон представил публике как «Мону Лаиру ди Громмо, амазонку из Заморья», затащила за кулисы слегка упирающуюся белую кобылу в серых яблоках, бросила поводья конюху, взяла с подноса, который держал наготове лакей, стакан охлаждённого разбавленного вина, сделала пару мелких глотков и выбежала на поклон публике. Толпа подмастерьев, наёмных солдат и мелких торговцев, оседлавшая подковообразный склон холма, ответила нестройным гулом, который перекрыл чей-то громогласный выкрик: «Эй, красотка, а лошадь твоя где?! Может, на мне покатаешься?!». Гул сменился хохотом, и «мона Лаира» поспешно удалилась в шатёр, не успев стереть с лица застывшую улыбку.
– Уточка, ты готова? – слащаво спросил карлик Крук, глядя на арену сквозь дырку в занавесе, проделанную на уровне его роста.
– Сам ты уточка, – огрызнулась Ута, шлёпнув его по макушке веером.
Айлон в синем бархатном камзоле с кружевным воротником вышел на арену и, стараясь перекричать публику, объявил следующий номер:
– Ута-кудесница, заклинательница весёлого гнома! Гном-говорун предскажет будущее и скажет правду в лицо любому, кто не боится его услышать!
Свист, хлопки и нестройные выкрики, заглушившие половину последней фразы, сменились разочарованным стоном, когда вместо очередной красотки в обтягивающем трико на арену вышла тощая девчонка в длинном лоскутном платье и пёстром платке.
– Почтенная публика! – выкрикнул Айлон, и в его голосе, отразившемся гулким эхом от прозрачного купола, потонул гомон толпы. – Гном-говорун ни с кем не будет разговаривать бесплатно. Кто хочет спросить его о чём-то, должен заплатить три дайна.
Из-за занавеса мелкими быстрыми шажками выбежал карлик Крук, стуча себе по голове посеребрённым ведёрком для сбора монет и выкрикивая на ходу:
– Чем больше денег, тем лучше вести! Всё исполнится, чтоб мне от смеха лопнуть!
Айлон мимоходом отвесил ему затрещину, и карлик ко всеобщему восторгу, неуклюже повалился под ноги Уте, прижимая пустое ведёрко к груди, как самое дорогое сокровище.
Прозрачный купол начал медленно темнеть, заставляя голубое небо померкнуть, и вскоре золотой ослепительный солнечный диск стал выглядеть пепельной кляксой на чёрном своде. Би-Цуган, молодой хозяин бродячего цирка, наследник недавно умершего чародея, на сей раз не проспал нужного момента и сделал всё, как надо… При свете дня публика едва ли сумела бы разглядеть маленького полупрозрачного светящегося гномика, которого Уте предстояло вызвать.
– Солнце спряталось за тучу, туча спряталась в камыш. Милый гномик, самый лучший, ты проснись и нас услышь. – Старое детское заклинание действовало безотказно, но Ута почувствовала, что её старый приятель, её любимая детская игрушка, сегодня не в настроении, а значит, любители заглянуть в своё будущее сегодня услышат не слишком много приятного. – От жаровни тянет стужей, тянет жаром с ледника. Милый гномик, ты нам нужен, без тебя у нас тоска.
Конечно, это заклинание звучит слишком глупо, слишком по-детски, чтобы что-то значить… Скорее всего, оно совершенно ни при чём, а гномик появляется лишь потому, что его очень хотят увидеть – даже среди всё этой разношёрстной публики наверняка найдётся с полсотни людей, которые в душе остались деться и теперь с замиранием сердца ждут появления крохотного существа в потешном колпаке, у которого из бороды торчит лишь нос пуговкой, и глаза то лезут на лоб от удивления, то округляются от притворного страха, то закатываются от безмолвного смеха…
Оркестр, три дуды, лира, бубен и свирель, затянул тревожную трепетную мелодию, которая казалась Уте совершенно неуместной перед номером, который был, скорее, комичным… Ута уже говорила об этом Би-Цугану, но тот резко заявил, что лучше знает, как заставить публику раскошелиться, а если мелкая фокусница ещё раз попробует ему указывать, то живо вернётся туда, откуда пришла – в толпу побирушек… Би-Цуган был совершенно не похож на своего отца, Ай-Цугана, – тот никогда не позволял себе повышать голос на артистов, а если кто-то из них покидал труппу, то не только рассчитывался сполна, но иногда давал сверх положенного. Его доброта обычно окупалась – лучшие артисты старались попасть в труппу чародея Ай-Цугана, хозяина древнего альвийского Купола, способного укрыть больше тысячи человек от непогоды, жары или вражеских стрел. Уту Ай-Цуган тоже подобрал лишь по доброте – грязная, голодная, оборванная, она шла по дороге от портового города Тароса до крепости Ан-Торнн, прикрывающей вход в ущелье Торнн-Баг. Только потом выяснилось, что Ута умеет вызывать гномика, может сделать свой номер, и хозяин цирка, в общем-то, не прогадал.
– Ну, и чего тебе опять надо?! – сурово спросил гномик, возникнув из слабого пятна света, похожего на размытый солнечный зайчик. – Старовата ты уже меня беспокоить, как тебя там…
Да, вызвать гномика мог только ребёнок, и большинство её сверстников, с которыми она играла в далёком безмятежном детстве, утратили эту способность годам к пяти. Он сама не верила, что у неё получится, когда она, однажды разуверившись в том, что в её жизни случится хоть что-нибудь хорошее, хотела просто лечь посреди степи и, глядя на звёзды, просто дождаться смерти… Но что заставило её тогда пробормотать: «Солнце спряталось за тучу, туча спряталась в камыш…». Гномик явился и сразу же начал её утешать, сообщив, что однажды она вернётся домой, и всё будет хорошо. Ута, конечно, не поверила, но и умирать ей сразу же расхотелось.
– Эй, кудесница! – крикнул сидящий прямо за ограждением торговец, доставая из пояса три монеты. – Спроси, почём через шесть дней будут лимоны в Сарапане.
Карлик Крук тут же бросился к нему с ведёрком, и, как только монеты со звоном упали на дно, гном начал говорить:
– А это – как торговаться будешь. Дурак отдаст по дайну за большую корзину, а умный и за полцены возьмёт.
Удовлетворённый торговец бросил в ведро ещё одну монету.
– Когда с нами Культя расплатится? – выкрикнул пожилой наёмник и метнул на арену большую серебряную монету, которую Крук поймал на лету, подставив своё ведёрко.
– Когда сдохнет, тогда и расплатится, – тут же ответил гном.
Наёмник удовлетворённо хмыкнул.
Культя, командир наёмного отряда в полторы сотни всадников, охранявшего обозы, слыл своей скупостью и расплачивался с бойцами, только когда его припирали к стенке остриями кинжалов.
– Где мужик мой деньги прячет? – спросила, держа монеты наготове в зажатом кулаке, упитанная тётка, видимо, служившая кухаркой в доме богатого судовладельца.
– Тебе лучше об этом не знать, – сообщил ей гном. – А то вернётся и прибьёт.
Ответом был общий хохот. Кухарка гневно глянула на арену и засунула свои деньги обратно в потайной карманчик. Зато повеселевшая публика начала швырять мелкие монеты, от которых карлик Крук неуклюже и забавно уворачивался.
Прежде чем гномик утомился и начал потихоньку таять, ведёрко заполнилось почти наполовину, и это считалось неплохим уловом. Сегодня Би-Цуган должен быть доволен, а труппа, которой полагалась треть от сбора, могла рассчитывать на славную пирушку.
На поклон Ута решила не выходить, да и утомлённая долгим представлением публика не слишком долго настаивала на её возвращении.
– Уточка, возьми, пока не пересчитали. – Карлик Крук украдкой протянул ей горсть монет, которые успел выловить из ведёрка. – Мне половину отдашь.
Такие вещи карлик проделывал с мастерством хорошего фокусника, но о его грешке прекрасно знали и Айлон, и сам Би-Цуган. Его самого и его повозку обыскивали почти каждый вечер, и, если там обнаруживались хоть какие-то монеты, даже полученные при дележе выручки, наёмные охранники били карлика по бугристой спине широкими кожаными ремнями до чёрных синяков.
Оглядевшись, Ута убедилась, что на них никто не смотрит, и ссыпала монеты в один из многочисленных кармашков, нашитых на платье. Завтра цирк собирался двинуться в сторону Сарапана, а это было в двух днях пешего пути до ущелья, где, по словам отца, находится тайная сокровищница ди Литтов. Пора было начинать делать то, что завещал ей лорд Робин, и сейчас никакая мелочь, звенящая в кармане, не была лишней.
– Половина моя, – напомнил карлик и выкатился на арену вслед за акробатами, братьями Терко.
Конечно, конечно… Половина, так половина. Только едва ли карлик сам успел прикинуть, сколько монет заграбастала его рука, так что его половину можно поделить ещё пополам… О благородстве можно вспомнить потом, когда она перестанет быть маленькой и слабой. Отец говорил, что это пройдёт, а значит, так оно и есть. Это уже проходит…
И всё же казалось, что со временем заветная цель – вернуть себе имя, титул и замок, становится всё дальше и всё невозможнее. Однажды Ута заметила в среди зрителей одного из ветеранов отцовской дружины, который нередко стоял на страже у дверей её опочивальни. Она смотрела на него в упор и даже пару раз улыбнулась, глядя ему в глаза, но старый воин так и не узнал её. Либо она так сильно изменилась, либо сейчас уже никто не смог бы поверить, что маленькая наследница замка Литт сумела спастись.
Ута вышла из шатра с противоположной от арены стороны и прошла сквозь прозрачную стенку купола, которая едва колыхнулась от её прикосновения. Купол свободно выпускал наружу любого, но пройти внутрь него не мог никто – помнится, Ай-Цуган говорил, что даже огромный камень, брошенный метательной машиной, отскочит от его поверхности и обрушится на тех, кто его послал. Если бы такая вещь была в замке, то никакие горландцы не посмели бы даже приблизиться к его стенам. Если бы…
Самое время забраться в крытый фургон, который она делит с «моной Лаирой», упасть на матрац, набитый соломой, и уснуть – так, чтобы даже во сне не возвращались воспоминания о лучших днях, безмятежных днях, днях, когда не нужно было ничего бояться. После заката наездница наверняка дёрнет её за ногу и потребует, чтобы «эта проказница Ута» немедленно присоединилась к общему веселью. Последнее представление в Таросе, шумном портовом городе, где когда-то умер старик Хо, где она впервые осталась одна…
Сон не шёл. Жёсткая солома, впивалась в бока, а солнечный зайчик, пробивавшийся сквозь дыру в штопанном-перештопанном полотняном верхе, норовил забраться ей под веки. Ей захотелось снова вызвать гномика и сделать то, чего всегда хотела, но так ни разу и не решилась – спросить у него, а что же ждёт её саму. И вдруг стало совершенно ясно, что гномик больше к ней не придёт – ни сюда, ни на арену, никуда и никогда. Наверное, именно сегодня она стала взрослой, может быть, в тот момент, когда решила не отдавать карлику всей его доли. Значит, и из цирка её выгонят – Би-Цугану не нужны дармоеды…
– Нет, конечно, нет. Предложение твоего почтенного господина заманчиво, но эта вещь мне слишком дорога. Пойми, чужестранец, это память о моём дорогом родителе… Для меня это – всё равно, что для какого-нибудь благородного правителя его замок. Нет, не надо меня уговаривать. – Голос хозяина цирка прозвучал где-то рядом, и тут же на полог фургона упала его тень. Горбатый нос и далеко выступающий вперёд заострённый подбородок – ни с кем не спутаешь…
– Но я предлагаю целое состояние. С такими деньгам можно поселиться даже в столице империи и прожить припеваючи всю жизнь. А если ты сумеешь верно распорядиться этими деньгами, то и твоим потомкам хватит. Подумай, Би-Цуган, подумай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
– Знаешь ли ты, малыш, как люди смогли уничтожить альвов? – вдруг спросил Тоббо, глядя на угасающий костёр.
– Нет, учитель. – Можно было и не отвечать. Кому, как не Тоббо, знать, что известно его ученику, а что нет…
– Прошло лет триста, или чуть больше, с тех пор, как альвы поработили людей, – начал рассказывать старик, негромко и спокойно, как будто не было недавней размолвки. – И альвы уверились в том, что их главная и единственная забота – господствовать над людьми. Сначала альвы решили, что землепашество – дело не достойное голубокровых, потом, когда люди-рабы освоили альвийские ремёсла, и у мастеров, пришедших сюда с Горлнном-воителем, не стало альвов-учеников. Прошло ещё несколько веков, и потомкам грозных завоевателей показалось, что прикосновение к оружию также их не достойно, с тех пор одни рабы начали охранять их покой от других рабов и диких людей, скрывавшихся по лесам и горам. Одна лишь магия считалась запретной для людей, но почему-то с каждым веком оставалось всё меньше альвов, способных овладеть её премудростями… А люди оказались слишком внимательны и терпеливы – кто-то из них сумел проникнуть в тайны альвийской магии. Краткость человеческой жизни заставляет их спешить, малыш, и они больше успевают…
– Но они ведь такие неуклюжие… – Трелли снова вспомнил Сида, который никак не мог даже допрыгнуть до еловой ветви, нависающей над землёй в шести локтях. Почему-то вновь вернулась недавняя щемящая тоска. Неужели это от жалости к человеку?
– Альвы, пребывая в вечной праздности, стали ещё более неуклюжи, а некоторые вообще утратили способность ходить. И по улицам наших городов грохотало множество тачек – Люди-рабы возили своих разжиревших хозяев. Это было, Трелли, и от этого никуда не деться.
– Я…
– Ты не веришь?
Трелли заглянул в глаза учителю и тут же отвёл взгляд. Нет, он не мог не верить, хотя в этот миг вера давалась ему непросто…
– Я никому не говорил об этом, малыш… Все наши соплеменники думают, что они потомки народа, который всегда был велик и славен, и только коварство людей погубило наших великих предков.
– Но почему мне…
– Потому что ты – моя единственная надежда. И ты должен знать всё, что знаю я. Даже больше, чем я.
– Значит, ты лгал, мудрый Тоббо?
– Нет, малыш, я просто не говорил всей правды. Я не мог. Это погубило бы наш род – стремительно и неотвратимо. Сказка о Горлнне-воителе и Хатто-чародее – это всё, что пробуждает в последних альвах желание жить. Наши женщины не захотели и не смогли бы иметь детей, если бы не было хотя бы крохотной надежды на лучшее.
Мудрый Тоббо был, как всегда, прав… Иногда лучше не знать правды… Но ведь были и Горлнн-воитель, и Хато-чародей, и воины, покорившие всю бескрайнюю долину от южных гор до северных, когда-то был кузнец, ковавший тот славный клинок, которым так гордится Китт, и искусный ювелир, сделавший золотых зай-грифонов, которых нашла на болоте маленькая Лунна, хотя какая она теперь маленькая…
– Праздность, сытость и иллюзия ложного величия когда-то сыграли с нами страшную шутку, – продолжил Тоббо. – Чародей Хатто прожил долгую жизнь, и он видел, как наши предки медленно, но верно превращались в рабов своего величия. При третьем после Горлнна правителе Альванго он ходил по улицам города и спрашивал всякого встречного альва: «Зачем ты убил себя?» Его посчитали безумцем, а обезумевший маг страшен, поскольку никто не мог знать, что у него на уме… И тогда правитель приказал людям-рабам схватить Хатто, заткнуть ему рот, чтобы он не смог произнести заклинания, связать ему руки, чтобы он не сумел начертить огненный знак… А потом его навечно заточили в подземелье какого-то замка и постарались забыть о том, что он когда-то был…
– А что с ним стало потом? – спросил Трелли, придвинувшись поближе к учителю.
– Кто знает… Подземелья альвийских замков были пропитаны магией вечной свежести… Еда там никогда не портилась, а живые существа не старели. Но замки альвов разрушены, малыш… Может быть, люди нашли его и убили. Может быть, он до сих пор спит чутким сном под руинами. Всё может быть.
До Трелли вдруг дошло, что учителю говорить о тех далёких временах не легче, чем ему самому слушать.
– Мудрый Тоббо, так ты позволишь мне ещё раз попробовать проникнуть в призрачный мир? – сменил он тему, хотя почти не сомневался в ответе.
– Знаешь, малыш… Да, наверное, я позволю тебе… Но ты должен знать: если ты не пожелаешь оттуда вернуться, или страх снова удержит тебя там, я не стану тебе помогать. Либо ты вернёшься сам, либо не вернёшься совсем.
– Я согласен. – Он согласился бы на что угодно, лишь бы не утратить надежды.
– Значит, завтра перед рассветом…
– Учитель.
– Что?
– Только не называй меня больше малышом.
– Хорошо, малыш…
ГЛАВА 11
«Люди давно разучились отличать магию от простой ловкости рук. Фокусников, слывущих магами, сейчас гораздо больше, чем подлинных магов, которых принимают за фокусников…»
Фраза, сказанная невзначай то ли фокусником, то ли магом.
Из-за холщового занавеса раздался топот, свист, сумбурные хлопки и конское ржание. Потом наездница, которую лысый Айлон представил публике как «Мону Лаиру ди Громмо, амазонку из Заморья», затащила за кулисы слегка упирающуюся белую кобылу в серых яблоках, бросила поводья конюху, взяла с подноса, который держал наготове лакей, стакан охлаждённого разбавленного вина, сделала пару мелких глотков и выбежала на поклон публике. Толпа подмастерьев, наёмных солдат и мелких торговцев, оседлавшая подковообразный склон холма, ответила нестройным гулом, который перекрыл чей-то громогласный выкрик: «Эй, красотка, а лошадь твоя где?! Может, на мне покатаешься?!». Гул сменился хохотом, и «мона Лаира» поспешно удалилась в шатёр, не успев стереть с лица застывшую улыбку.
– Уточка, ты готова? – слащаво спросил карлик Крук, глядя на арену сквозь дырку в занавесе, проделанную на уровне его роста.
– Сам ты уточка, – огрызнулась Ута, шлёпнув его по макушке веером.
Айлон в синем бархатном камзоле с кружевным воротником вышел на арену и, стараясь перекричать публику, объявил следующий номер:
– Ута-кудесница, заклинательница весёлого гнома! Гном-говорун предскажет будущее и скажет правду в лицо любому, кто не боится его услышать!
Свист, хлопки и нестройные выкрики, заглушившие половину последней фразы, сменились разочарованным стоном, когда вместо очередной красотки в обтягивающем трико на арену вышла тощая девчонка в длинном лоскутном платье и пёстром платке.
– Почтенная публика! – выкрикнул Айлон, и в его голосе, отразившемся гулким эхом от прозрачного купола, потонул гомон толпы. – Гном-говорун ни с кем не будет разговаривать бесплатно. Кто хочет спросить его о чём-то, должен заплатить три дайна.
Из-за занавеса мелкими быстрыми шажками выбежал карлик Крук, стуча себе по голове посеребрённым ведёрком для сбора монет и выкрикивая на ходу:
– Чем больше денег, тем лучше вести! Всё исполнится, чтоб мне от смеха лопнуть!
Айлон мимоходом отвесил ему затрещину, и карлик ко всеобщему восторгу, неуклюже повалился под ноги Уте, прижимая пустое ведёрко к груди, как самое дорогое сокровище.
Прозрачный купол начал медленно темнеть, заставляя голубое небо померкнуть, и вскоре золотой ослепительный солнечный диск стал выглядеть пепельной кляксой на чёрном своде. Би-Цуган, молодой хозяин бродячего цирка, наследник недавно умершего чародея, на сей раз не проспал нужного момента и сделал всё, как надо… При свете дня публика едва ли сумела бы разглядеть маленького полупрозрачного светящегося гномика, которого Уте предстояло вызвать.
– Солнце спряталось за тучу, туча спряталась в камыш. Милый гномик, самый лучший, ты проснись и нас услышь. – Старое детское заклинание действовало безотказно, но Ута почувствовала, что её старый приятель, её любимая детская игрушка, сегодня не в настроении, а значит, любители заглянуть в своё будущее сегодня услышат не слишком много приятного. – От жаровни тянет стужей, тянет жаром с ледника. Милый гномик, ты нам нужен, без тебя у нас тоска.
Конечно, это заклинание звучит слишком глупо, слишком по-детски, чтобы что-то значить… Скорее всего, оно совершенно ни при чём, а гномик появляется лишь потому, что его очень хотят увидеть – даже среди всё этой разношёрстной публики наверняка найдётся с полсотни людей, которые в душе остались деться и теперь с замиранием сердца ждут появления крохотного существа в потешном колпаке, у которого из бороды торчит лишь нос пуговкой, и глаза то лезут на лоб от удивления, то округляются от притворного страха, то закатываются от безмолвного смеха…
Оркестр, три дуды, лира, бубен и свирель, затянул тревожную трепетную мелодию, которая казалась Уте совершенно неуместной перед номером, который был, скорее, комичным… Ута уже говорила об этом Би-Цугану, но тот резко заявил, что лучше знает, как заставить публику раскошелиться, а если мелкая фокусница ещё раз попробует ему указывать, то живо вернётся туда, откуда пришла – в толпу побирушек… Би-Цуган был совершенно не похож на своего отца, Ай-Цугана, – тот никогда не позволял себе повышать голос на артистов, а если кто-то из них покидал труппу, то не только рассчитывался сполна, но иногда давал сверх положенного. Его доброта обычно окупалась – лучшие артисты старались попасть в труппу чародея Ай-Цугана, хозяина древнего альвийского Купола, способного укрыть больше тысячи человек от непогоды, жары или вражеских стрел. Уту Ай-Цуган тоже подобрал лишь по доброте – грязная, голодная, оборванная, она шла по дороге от портового города Тароса до крепости Ан-Торнн, прикрывающей вход в ущелье Торнн-Баг. Только потом выяснилось, что Ута умеет вызывать гномика, может сделать свой номер, и хозяин цирка, в общем-то, не прогадал.
– Ну, и чего тебе опять надо?! – сурово спросил гномик, возникнув из слабого пятна света, похожего на размытый солнечный зайчик. – Старовата ты уже меня беспокоить, как тебя там…
Да, вызвать гномика мог только ребёнок, и большинство её сверстников, с которыми она играла в далёком безмятежном детстве, утратили эту способность годам к пяти. Он сама не верила, что у неё получится, когда она, однажды разуверившись в том, что в её жизни случится хоть что-нибудь хорошее, хотела просто лечь посреди степи и, глядя на звёзды, просто дождаться смерти… Но что заставило её тогда пробормотать: «Солнце спряталось за тучу, туча спряталась в камыш…». Гномик явился и сразу же начал её утешать, сообщив, что однажды она вернётся домой, и всё будет хорошо. Ута, конечно, не поверила, но и умирать ей сразу же расхотелось.
– Эй, кудесница! – крикнул сидящий прямо за ограждением торговец, доставая из пояса три монеты. – Спроси, почём через шесть дней будут лимоны в Сарапане.
Карлик Крук тут же бросился к нему с ведёрком, и, как только монеты со звоном упали на дно, гном начал говорить:
– А это – как торговаться будешь. Дурак отдаст по дайну за большую корзину, а умный и за полцены возьмёт.
Удовлетворённый торговец бросил в ведро ещё одну монету.
– Когда с нами Культя расплатится? – выкрикнул пожилой наёмник и метнул на арену большую серебряную монету, которую Крук поймал на лету, подставив своё ведёрко.
– Когда сдохнет, тогда и расплатится, – тут же ответил гном.
Наёмник удовлетворённо хмыкнул.
Культя, командир наёмного отряда в полторы сотни всадников, охранявшего обозы, слыл своей скупостью и расплачивался с бойцами, только когда его припирали к стенке остриями кинжалов.
– Где мужик мой деньги прячет? – спросила, держа монеты наготове в зажатом кулаке, упитанная тётка, видимо, служившая кухаркой в доме богатого судовладельца.
– Тебе лучше об этом не знать, – сообщил ей гном. – А то вернётся и прибьёт.
Ответом был общий хохот. Кухарка гневно глянула на арену и засунула свои деньги обратно в потайной карманчик. Зато повеселевшая публика начала швырять мелкие монеты, от которых карлик Крук неуклюже и забавно уворачивался.
Прежде чем гномик утомился и начал потихоньку таять, ведёрко заполнилось почти наполовину, и это считалось неплохим уловом. Сегодня Би-Цуган должен быть доволен, а труппа, которой полагалась треть от сбора, могла рассчитывать на славную пирушку.
На поклон Ута решила не выходить, да и утомлённая долгим представлением публика не слишком долго настаивала на её возвращении.
– Уточка, возьми, пока не пересчитали. – Карлик Крук украдкой протянул ей горсть монет, которые успел выловить из ведёрка. – Мне половину отдашь.
Такие вещи карлик проделывал с мастерством хорошего фокусника, но о его грешке прекрасно знали и Айлон, и сам Би-Цуган. Его самого и его повозку обыскивали почти каждый вечер, и, если там обнаруживались хоть какие-то монеты, даже полученные при дележе выручки, наёмные охранники били карлика по бугристой спине широкими кожаными ремнями до чёрных синяков.
Оглядевшись, Ута убедилась, что на них никто не смотрит, и ссыпала монеты в один из многочисленных кармашков, нашитых на платье. Завтра цирк собирался двинуться в сторону Сарапана, а это было в двух днях пешего пути до ущелья, где, по словам отца, находится тайная сокровищница ди Литтов. Пора было начинать делать то, что завещал ей лорд Робин, и сейчас никакая мелочь, звенящая в кармане, не была лишней.
– Половина моя, – напомнил карлик и выкатился на арену вслед за акробатами, братьями Терко.
Конечно, конечно… Половина, так половина. Только едва ли карлик сам успел прикинуть, сколько монет заграбастала его рука, так что его половину можно поделить ещё пополам… О благородстве можно вспомнить потом, когда она перестанет быть маленькой и слабой. Отец говорил, что это пройдёт, а значит, так оно и есть. Это уже проходит…
И всё же казалось, что со временем заветная цель – вернуть себе имя, титул и замок, становится всё дальше и всё невозможнее. Однажды Ута заметила в среди зрителей одного из ветеранов отцовской дружины, который нередко стоял на страже у дверей её опочивальни. Она смотрела на него в упор и даже пару раз улыбнулась, глядя ему в глаза, но старый воин так и не узнал её. Либо она так сильно изменилась, либо сейчас уже никто не смог бы поверить, что маленькая наследница замка Литт сумела спастись.
Ута вышла из шатра с противоположной от арены стороны и прошла сквозь прозрачную стенку купола, которая едва колыхнулась от её прикосновения. Купол свободно выпускал наружу любого, но пройти внутрь него не мог никто – помнится, Ай-Цуган говорил, что даже огромный камень, брошенный метательной машиной, отскочит от его поверхности и обрушится на тех, кто его послал. Если бы такая вещь была в замке, то никакие горландцы не посмели бы даже приблизиться к его стенам. Если бы…
Самое время забраться в крытый фургон, который она делит с «моной Лаирой», упасть на матрац, набитый соломой, и уснуть – так, чтобы даже во сне не возвращались воспоминания о лучших днях, безмятежных днях, днях, когда не нужно было ничего бояться. После заката наездница наверняка дёрнет её за ногу и потребует, чтобы «эта проказница Ута» немедленно присоединилась к общему веселью. Последнее представление в Таросе, шумном портовом городе, где когда-то умер старик Хо, где она впервые осталась одна…
Сон не шёл. Жёсткая солома, впивалась в бока, а солнечный зайчик, пробивавшийся сквозь дыру в штопанном-перештопанном полотняном верхе, норовил забраться ей под веки. Ей захотелось снова вызвать гномика и сделать то, чего всегда хотела, но так ни разу и не решилась – спросить у него, а что же ждёт её саму. И вдруг стало совершенно ясно, что гномик больше к ней не придёт – ни сюда, ни на арену, никуда и никогда. Наверное, именно сегодня она стала взрослой, может быть, в тот момент, когда решила не отдавать карлику всей его доли. Значит, и из цирка её выгонят – Би-Цугану не нужны дармоеды…
– Нет, конечно, нет. Предложение твоего почтенного господина заманчиво, но эта вещь мне слишком дорога. Пойми, чужестранец, это память о моём дорогом родителе… Для меня это – всё равно, что для какого-нибудь благородного правителя его замок. Нет, не надо меня уговаривать. – Голос хозяина цирка прозвучал где-то рядом, и тут же на полог фургона упала его тень. Горбатый нос и далеко выступающий вперёд заострённый подбородок – ни с кем не спутаешь…
– Но я предлагаю целое состояние. С такими деньгам можно поселиться даже в столице империи и прожить припеваючи всю жизнь. А если ты сумеешь верно распорядиться этими деньгами, то и твоим потомкам хватит. Подумай, Би-Цуган, подумай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48