..
И, потеплевшими, просветлёнными глазами окинув девочек, которые всё ещё хлопали в ладоши и не могли уняться, она вернулась на своё место и села по-прежнему рядом с Фатьмой, со своим верным другом.
Марья Васильевна улыбалась уголками рта, глаза её лучились на помолодевшем лице. Она молча незаметно кивала головой: всё произошло так, как должно было произойти. А Ирина Леонидовна, когда девочки захлопали в ладоши, вдруг забыла, что она старшая вожатая, и захлопала вместе с ними. Она была искренне рада, что всё так обернулось и что ей не надо делать то трудное сердцу дело, которое она считала себя обязанной сделать, - вывести Зину на суд совета дружины.
А придя домой, записала в свою книжечку слова Марьи Васильевны: «Руководя людьми, надо поглубже заглядывать в их душу и прежде всего помнить, что каждый из них - живой человек…»
«КАК ПОВЯЖЕШЬ ГАЛСТУК - БЕРЕГИ ЕГО»
Зина сидела за уроками. Антон с Изюмкой играли в мячик. Из кухни доносились отголоски мирного, весёлого разговора - это бабушка и Анна Кузьминична сидели там, пили чай, угощались куличом и вспоминали свою молодость. Карандаш отца шуршал по бумаге: отец готовился к докладу на производственном совещании.
Мирно и тихо было в квартире: смех и возня ребятишек не нарушали общей тишины, но придавали ей какую-то милую весёлость дружной семьи. А Зина, всё ещё взволнованная тем, что произошло с ней в школе, глядела в учебник и ничего не понимала. Она ждала, когда же отец спросит о её школьных делах, он ведь всегда теперь спрашивает об этом. Но отец, увлечённый своей работой, ни о чём не спрашивал.
- Папа, - сказала Зина, чувствуя, что больше не может выдерживать этого молчания, - меня сегодня хотели исключить из отряда…
У отца карандаш застыл в руке.
- За что же? Плохо работала?
- Нет, не за это… - Зина отрицательно покачала головой. - За то, что я в церковь ходила…
- Ты - в церковь? - удивился отец; ему показалось, что он ослышался. - Как это - в церковь? Зачем?
- Бабушке… кулич святить…
Отец встал, резко отодвинул стул и, побледнев от гнева, молча направился в кухню.
Зина испугалась и замерла на своём стуле: она никогда ещё не видела отца таким гневным и страшным. Ребятишки хохотали, швыряя друг в друга мячиком. Но, почуяв что-то неладное, присмирели, поглядывая на Зину.
А в кухне мирная беседа была нарушена.
- Мать, - голос отца был резкий и твёрдый, какой-то совсем незнакомый, - пойдём-ка в комнату. Поговорим.
Отец, крупно шагая, вернулся в комнату. За ним, еле поспевая, вошла изумлённая и немного оробевшая бабушка.
- Слушай, мать, давай поговорим с тобой серьёзно и раз навсегда, - обратился к бабушке отец, когда оба сели. - Говорю это при детях, пусть слышат.
- Да чего дело-то касается, не пойму никак? - сказала бабушка. - Нешто опять не угодила?
- Дело касается вот чего… - Отец старался говорить спокойно, но это трудно ему давалось. - Ты в бога веруешь, ну и веруй… Мы уже говорили с тобой об этом…
- А, вон что! - перебила бабушка. - Опять за бога взялись. Не запретишь!
- Веруй, пожалуйста! Молись! - продолжал отец. - Твоё дело. Мы никому молиться не запрещаем. Но ещё раз - в последний раз! - предупреждаю: детей не трогай. Я коммунист. И дети мои станут коммунистами, если будут того достойны. А я хочу, чтобы они были достойны.
Бабушка всплеснула руками:
- Ах, батюшки, кровные! Ведь я же ей говорила: иди переулочком, чтобы никто не видел!
- А если бы никто не видел, - сурово возразил отец, - так она сам была бы обязана рассказать на отряде… А дело-то, мать, хуже, чем ты думаешь, - продолжал он сурово. - Ты её заставила изменить пионерской организации, ты её заставила изменить своему пионерскому слову, своему пионерскому торжественному обещанию. Какие слова она произносила, когда вступала в отряд? «…перед лицом своих товарищей торжественно обещаю…» Какое же это обещание, если пионер с красным галстуком на шее идёт в церковь и всякие обряды суеверия совершает? Если отступил от своих, то куда перешёл? К противникам перешёл. Сегодня уступил по слабости - в церковь сходил. А завтра может снова по слабости уступить - предателем Родины стать?..
- Папа, что ты! - прервала Зина и приподняла руку, словно защищаясь от удара.
- Да-да! - сурово продолжал отец. - А откуда же берутся предатели? Вот из таких людей они и берутся, которые не умеют твёрдыми быть, не умеют быть принципиальными. А какая же ты пионерка, если при первом же испытании и сдалась? И почему мне не сказала?
- Я не хотела тебя расстраивать… - прошептала Зина.
- А что же, я у тебя только подопечный? А разве я тебе помочь не смог бы? Ты, значит, и сильнее меня и умнее?
Зина поглядела в тёмные сверкающие глаза отца:
- Ой, что ты, папочка!
Отец подошёл к Зине, погладил её понуренную голову.
- Нет, дочка, так не годится - всё на себя брать, - уже гораздо мягче сказал он. - Если друзья, так друзья: и радости пополам и горести пополам. А трудное дело в жизни встретится - решать вместе. Авось и я на что-нибудь тебе пригожусь!
Зина схватила руку отца и молча прижала её к своей мокрой от слёз щеке.
- Весна идёт… - вдруг задумчиво сказала бабушка, взглянув на сосульку, повисшую за окном. - Скоро огороды сажать…
- Что это… вдруг? - Отец внимательно посмотрел на бабушку.
- А так, - уклончиво ответила бабушка. - Землю готовить надо. А вы уж тут без меня…
Отец пожал плечами не то с досадой, не то с печалью.
- Я тебя, как говорится, не неволю, - сказал он. - Может, тебе у нас и не нравится - с ребятами трудно, к городу не привыкла… Гляди сама. Я бы рад тебя не отпустить - когда ты здесь, у меня за ребят душа спокойна, - но если тебе плохо… то…
- А что мне плохо? - прервала его бабушка. - Я не жалуюсь. Я просто так - поглядела на сосульку, весна вспомнилась… Огороды сажать…
- Да какие уж тебе огороды сажать - скоро семь десятков стукнет! - возразил отец. - Тебе посаженного хватит. Ну что ж, ты опять одна там будешь? Подумай!
- А что я - не была одна? Как старик умер, так и одна, никому не нужная… Не привыкать!
- Ты права, мама… - хмуро сказал отец. - Да, забывал я тебя в жизни… Не забывал, конечно, а одну оставлял. Виноват в этом. - И сердечно, будто прося прощения, поглядел ей в глаза. - Ну, а теперь-то зачем тебе одной жить? Подумай!
- Да ведь подумаю. Конечно, подумаю. Да ведь если и останусь - неизвестно, угожу ли… Детки-то у тебя не очень покорные.
- А ты не к «деткам» обращайся, а ко мне. С детьми я сам договорюсь. Они у нас скоро вырастут, совсем умными станут… Правда, ребята?
Бабушка, польщённая тем, что она так нужна, считала, что можно ещё и помучить его немножко: не отвечала ни «да», ни «нет». Может, останется, а может, уедет. Кто ей запретит? Но сама-то она знала, что никуда не уедет. Она уже обжилась в этой уютной тёплой квартире, ей уже понравилось заправлять хозяйством и всей семьёй, она полюбила вечерние чаи с пирогами в обществе Анны Кузьминичны… А праздники, когда можно пойти в «Гастроном» да понабрать разных вкусных вещей! Андрюша-сынок всегда был прост на деньги - и сейчас не хитрее: никогда и не спросит, куда она их истратила.
В коридоре раздался робкий звонок. Антон бросился открывать. Несмело, словно в первый раз, в комнату вошла Фатьма. На лице у неё не было улыбки, а широко открытые глаза сегодня особенно напоминали цветы.
- Фатьма! - обрадовалась Зина и, взяв её за руку, ввела в комнату.
Фатьма с опаской взглянула на бабушку Устинью. Но отец, заметив этот взгляд, ласково сказал:
- Входи, входи, чего боишься? К чужим, что ли, пришла!
Девочки уселись в стороне и принялись было шептаться. Но отец никак не захотел сегодня оставаться в стороне.
- Шептунов на мороз! - сказал он. - Ты что же, Фатьма, за подругой не усмотрела? Вон как ей в отряде-то досталось сегодня!
- А мне тоже досталось… - хлопая своими большими, загнутыми ресницами, сообщила Фатьма.
- Да ну? - удивился отец. - А тебе за что же?
- За непионерское поведение.
Ответ Фатьмы прозвучал еле слышно, будто мышь пропищала.
- Эге! - сказал отец. - Ишь какой голосок-то у тебя тоненький… А во время этого твоего «непионерского-то поведения» он небось погромче был, а?
Фатьма и Зина переглянулись: они обе вспомнили и кулаки и «крысу» - и ничего не ответили.
- Эх, вы! Штрафники, значит, - сказал отец и, сунув руки в карманы, принялся ходить по комнате. - Эх, Зина, а ведь на тебя малыши смотрят - ты ведь у них старшая сестра! Как же это так, а?
Бабушка, вспомнив, что у неё в кухне и чай, и кулич, и Анна Кузьминична дожидается, отправилась туда. Изюмка немедленно забралась на колени к Фатьме. А Антон стоял около Зины, тихонько сопя носом, и, не зная, как выразить своё сочувствие, теребил ленту в её косе.
- Да, товарищи, - помолчав, сказал отец, - жизнь - это вещь сложная. Жизнь прожить - не поле перейти. И ошибки бывают, и промахи, и тяжёлые дни. На ошибках нам учиться надо. А тяжёлые дни переносить стойко. Что ж поделаешь!
Отец вздохнул. Он-то знал, как нелегко быть стойким в тяжёлые дни. Горе, которое было недавно пережито, потеряло свою невыносимую остроту, но легче не стало. Оно ушло в глубину сердца и напрочно поселилось там.
- Ну и галстук-то свой пионерский надо беречь. Как это там в стихах-то говорится?
Как повяжешь галстук -
Береги его.
- «Он ведь с нашим знаменем
Цвета одного», -
подхватили в два голоса Фатьма и Зина.
- Вот то-то - цвета одного. Частица этого нашего знамени-то. Вот ведь как крепко его беречь-то надо!
- Мы будем беречь! - тихо сказала Зина.
- Мы будем беречь! - повторила Фатьма, не поднимая ресниц.
Изюмка обняла Фатьму за шею и прижалась щекой к её щеке. Все примолкли, задумались.
А за окнами стоял уже по-весеннему голубой вечер, падали и разбивались подтаявшие сосульки, звякала весёлая капель. И тонкая веточка с чуть набухшими почками легонько постукивала в окно, стараясь напомнить о том, что скоро весна, что впереди очень много света, солнца и радости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
И, потеплевшими, просветлёнными глазами окинув девочек, которые всё ещё хлопали в ладоши и не могли уняться, она вернулась на своё место и села по-прежнему рядом с Фатьмой, со своим верным другом.
Марья Васильевна улыбалась уголками рта, глаза её лучились на помолодевшем лице. Она молча незаметно кивала головой: всё произошло так, как должно было произойти. А Ирина Леонидовна, когда девочки захлопали в ладоши, вдруг забыла, что она старшая вожатая, и захлопала вместе с ними. Она была искренне рада, что всё так обернулось и что ей не надо делать то трудное сердцу дело, которое она считала себя обязанной сделать, - вывести Зину на суд совета дружины.
А придя домой, записала в свою книжечку слова Марьи Васильевны: «Руководя людьми, надо поглубже заглядывать в их душу и прежде всего помнить, что каждый из них - живой человек…»
«КАК ПОВЯЖЕШЬ ГАЛСТУК - БЕРЕГИ ЕГО»
Зина сидела за уроками. Антон с Изюмкой играли в мячик. Из кухни доносились отголоски мирного, весёлого разговора - это бабушка и Анна Кузьминична сидели там, пили чай, угощались куличом и вспоминали свою молодость. Карандаш отца шуршал по бумаге: отец готовился к докладу на производственном совещании.
Мирно и тихо было в квартире: смех и возня ребятишек не нарушали общей тишины, но придавали ей какую-то милую весёлость дружной семьи. А Зина, всё ещё взволнованная тем, что произошло с ней в школе, глядела в учебник и ничего не понимала. Она ждала, когда же отец спросит о её школьных делах, он ведь всегда теперь спрашивает об этом. Но отец, увлечённый своей работой, ни о чём не спрашивал.
- Папа, - сказала Зина, чувствуя, что больше не может выдерживать этого молчания, - меня сегодня хотели исключить из отряда…
У отца карандаш застыл в руке.
- За что же? Плохо работала?
- Нет, не за это… - Зина отрицательно покачала головой. - За то, что я в церковь ходила…
- Ты - в церковь? - удивился отец; ему показалось, что он ослышался. - Как это - в церковь? Зачем?
- Бабушке… кулич святить…
Отец встал, резко отодвинул стул и, побледнев от гнева, молча направился в кухню.
Зина испугалась и замерла на своём стуле: она никогда ещё не видела отца таким гневным и страшным. Ребятишки хохотали, швыряя друг в друга мячиком. Но, почуяв что-то неладное, присмирели, поглядывая на Зину.
А в кухне мирная беседа была нарушена.
- Мать, - голос отца был резкий и твёрдый, какой-то совсем незнакомый, - пойдём-ка в комнату. Поговорим.
Отец, крупно шагая, вернулся в комнату. За ним, еле поспевая, вошла изумлённая и немного оробевшая бабушка.
- Слушай, мать, давай поговорим с тобой серьёзно и раз навсегда, - обратился к бабушке отец, когда оба сели. - Говорю это при детях, пусть слышат.
- Да чего дело-то касается, не пойму никак? - сказала бабушка. - Нешто опять не угодила?
- Дело касается вот чего… - Отец старался говорить спокойно, но это трудно ему давалось. - Ты в бога веруешь, ну и веруй… Мы уже говорили с тобой об этом…
- А, вон что! - перебила бабушка. - Опять за бога взялись. Не запретишь!
- Веруй, пожалуйста! Молись! - продолжал отец. - Твоё дело. Мы никому молиться не запрещаем. Но ещё раз - в последний раз! - предупреждаю: детей не трогай. Я коммунист. И дети мои станут коммунистами, если будут того достойны. А я хочу, чтобы они были достойны.
Бабушка всплеснула руками:
- Ах, батюшки, кровные! Ведь я же ей говорила: иди переулочком, чтобы никто не видел!
- А если бы никто не видел, - сурово возразил отец, - так она сам была бы обязана рассказать на отряде… А дело-то, мать, хуже, чем ты думаешь, - продолжал он сурово. - Ты её заставила изменить пионерской организации, ты её заставила изменить своему пионерскому слову, своему пионерскому торжественному обещанию. Какие слова она произносила, когда вступала в отряд? «…перед лицом своих товарищей торжественно обещаю…» Какое же это обещание, если пионер с красным галстуком на шее идёт в церковь и всякие обряды суеверия совершает? Если отступил от своих, то куда перешёл? К противникам перешёл. Сегодня уступил по слабости - в церковь сходил. А завтра может снова по слабости уступить - предателем Родины стать?..
- Папа, что ты! - прервала Зина и приподняла руку, словно защищаясь от удара.
- Да-да! - сурово продолжал отец. - А откуда же берутся предатели? Вот из таких людей они и берутся, которые не умеют твёрдыми быть, не умеют быть принципиальными. А какая же ты пионерка, если при первом же испытании и сдалась? И почему мне не сказала?
- Я не хотела тебя расстраивать… - прошептала Зина.
- А что же, я у тебя только подопечный? А разве я тебе помочь не смог бы? Ты, значит, и сильнее меня и умнее?
Зина поглядела в тёмные сверкающие глаза отца:
- Ой, что ты, папочка!
Отец подошёл к Зине, погладил её понуренную голову.
- Нет, дочка, так не годится - всё на себя брать, - уже гораздо мягче сказал он. - Если друзья, так друзья: и радости пополам и горести пополам. А трудное дело в жизни встретится - решать вместе. Авось и я на что-нибудь тебе пригожусь!
Зина схватила руку отца и молча прижала её к своей мокрой от слёз щеке.
- Весна идёт… - вдруг задумчиво сказала бабушка, взглянув на сосульку, повисшую за окном. - Скоро огороды сажать…
- Что это… вдруг? - Отец внимательно посмотрел на бабушку.
- А так, - уклончиво ответила бабушка. - Землю готовить надо. А вы уж тут без меня…
Отец пожал плечами не то с досадой, не то с печалью.
- Я тебя, как говорится, не неволю, - сказал он. - Может, тебе у нас и не нравится - с ребятами трудно, к городу не привыкла… Гляди сама. Я бы рад тебя не отпустить - когда ты здесь, у меня за ребят душа спокойна, - но если тебе плохо… то…
- А что мне плохо? - прервала его бабушка. - Я не жалуюсь. Я просто так - поглядела на сосульку, весна вспомнилась… Огороды сажать…
- Да какие уж тебе огороды сажать - скоро семь десятков стукнет! - возразил отец. - Тебе посаженного хватит. Ну что ж, ты опять одна там будешь? Подумай!
- А что я - не была одна? Как старик умер, так и одна, никому не нужная… Не привыкать!
- Ты права, мама… - хмуро сказал отец. - Да, забывал я тебя в жизни… Не забывал, конечно, а одну оставлял. Виноват в этом. - И сердечно, будто прося прощения, поглядел ей в глаза. - Ну, а теперь-то зачем тебе одной жить? Подумай!
- Да ведь подумаю. Конечно, подумаю. Да ведь если и останусь - неизвестно, угожу ли… Детки-то у тебя не очень покорные.
- А ты не к «деткам» обращайся, а ко мне. С детьми я сам договорюсь. Они у нас скоро вырастут, совсем умными станут… Правда, ребята?
Бабушка, польщённая тем, что она так нужна, считала, что можно ещё и помучить его немножко: не отвечала ни «да», ни «нет». Может, останется, а может, уедет. Кто ей запретит? Но сама-то она знала, что никуда не уедет. Она уже обжилась в этой уютной тёплой квартире, ей уже понравилось заправлять хозяйством и всей семьёй, она полюбила вечерние чаи с пирогами в обществе Анны Кузьминичны… А праздники, когда можно пойти в «Гастроном» да понабрать разных вкусных вещей! Андрюша-сынок всегда был прост на деньги - и сейчас не хитрее: никогда и не спросит, куда она их истратила.
В коридоре раздался робкий звонок. Антон бросился открывать. Несмело, словно в первый раз, в комнату вошла Фатьма. На лице у неё не было улыбки, а широко открытые глаза сегодня особенно напоминали цветы.
- Фатьма! - обрадовалась Зина и, взяв её за руку, ввела в комнату.
Фатьма с опаской взглянула на бабушку Устинью. Но отец, заметив этот взгляд, ласково сказал:
- Входи, входи, чего боишься? К чужим, что ли, пришла!
Девочки уселись в стороне и принялись было шептаться. Но отец никак не захотел сегодня оставаться в стороне.
- Шептунов на мороз! - сказал он. - Ты что же, Фатьма, за подругой не усмотрела? Вон как ей в отряде-то досталось сегодня!
- А мне тоже досталось… - хлопая своими большими, загнутыми ресницами, сообщила Фатьма.
- Да ну? - удивился отец. - А тебе за что же?
- За непионерское поведение.
Ответ Фатьмы прозвучал еле слышно, будто мышь пропищала.
- Эге! - сказал отец. - Ишь какой голосок-то у тебя тоненький… А во время этого твоего «непионерского-то поведения» он небось погромче был, а?
Фатьма и Зина переглянулись: они обе вспомнили и кулаки и «крысу» - и ничего не ответили.
- Эх, вы! Штрафники, значит, - сказал отец и, сунув руки в карманы, принялся ходить по комнате. - Эх, Зина, а ведь на тебя малыши смотрят - ты ведь у них старшая сестра! Как же это так, а?
Бабушка, вспомнив, что у неё в кухне и чай, и кулич, и Анна Кузьминична дожидается, отправилась туда. Изюмка немедленно забралась на колени к Фатьме. А Антон стоял около Зины, тихонько сопя носом, и, не зная, как выразить своё сочувствие, теребил ленту в её косе.
- Да, товарищи, - помолчав, сказал отец, - жизнь - это вещь сложная. Жизнь прожить - не поле перейти. И ошибки бывают, и промахи, и тяжёлые дни. На ошибках нам учиться надо. А тяжёлые дни переносить стойко. Что ж поделаешь!
Отец вздохнул. Он-то знал, как нелегко быть стойким в тяжёлые дни. Горе, которое было недавно пережито, потеряло свою невыносимую остроту, но легче не стало. Оно ушло в глубину сердца и напрочно поселилось там.
- Ну и галстук-то свой пионерский надо беречь. Как это там в стихах-то говорится?
Как повяжешь галстук -
Береги его.
- «Он ведь с нашим знаменем
Цвета одного», -
подхватили в два голоса Фатьма и Зина.
- Вот то-то - цвета одного. Частица этого нашего знамени-то. Вот ведь как крепко его беречь-то надо!
- Мы будем беречь! - тихо сказала Зина.
- Мы будем беречь! - повторила Фатьма, не поднимая ресниц.
Изюмка обняла Фатьму за шею и прижалась щекой к её щеке. Все примолкли, задумались.
А за окнами стоял уже по-весеннему голубой вечер, падали и разбивались подтаявшие сосульки, звякала весёлая капель. И тонкая веточка с чуть набухшими почками легонько постукивала в окно, стараясь напомнить о том, что скоро весна, что впереди очень много света, солнца и радости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24