Тамара и её мать возвращались с вокзала. Они провожали отца. Антонина Андроновна отпустила машину. После волнений сегодняшнего дня лучше было пройтись и подышать воздухом, тем более что на улице солнечно и на тротуарах почти сухо - можно вполне пройти, не замочив и не испортив туфель.
У Антонины Андроновны были заплаканы глаза. Поплакать пришлось и утром, когда она увидела, что Николай Сергеевич всё-таки уезжает, несмотря на её сопротивление. И у поезда тоже поплакала - всё-таки уезжает муж из дому. И хотя не в какие-то дальние страны, а в приволжский колхоз, - всё-таки уезжает же!
Ссоры и объяснения кончились. Сначала Антонина Андроновна была уверена, что Николай Сергеевич никуда не поедет, если не поедет она. Но он решил ехать. Тогда Антонина Андроновна приготовилась к отпору: Николай Сергеевич, конечно, будет требовать, чтобы она поехала с ним. Смешной слепец, он ничего не видит! Он не видит, что жена так перегнала его в своём культурном развитии, что она уже не может жить без ванны, без своей спальни, без хороших ателье, без парикмахерской наконец! А ему, которого по-прежнему так и тянет к каким-то слесарям да прокатчикам, а теперь ещё вот и к трактористам, - ему, бедному, отсталому, ничего этого не нужно!
Антонина Андроновна приготовилась к отпору, а никакого отпора давать не пришлось. Николай Сергеевич даже и не подумал настаивать. «Отказываешься? Ну что ж, оставайся дома». Её глубоко задело это.
- Ты, кажется, даже рад, что я остаюсь?
- Даже рад.
- Что такое?
- Да, рад. Таким барыням, как ты, там делать нечего, - ответил Николай Сергеевич. Он собирал свои вещи и укладывал их в чемодан.
- Так это что же - ты, значит, разрушаешь семью?.. Перестань возиться со своими рубашками и отвечай мне - я серьёзно тебя спрашиваю.
И что же? Николай Сергеевич не смутился и ничего не стал отрицать. Он вдруг сказал:
- А у меня семья уже давно разрушена!
Антонина Андроновна растерялась. Почему он так сказал? И, не найдя, что ответить, она пожала плечами;
- Глупости!..
Ну, он и поехал. Хорошо, что московская квартира осталась нетронутой. Надо вот сменить коврик в столовой - не зайти ли ей сейчас по пути в Мосторг?.. Только почему это он сказал, что его семья давно разрушена? Разве они разводятся? А если ссорятся иногда, то кто же не ссорится?
И теперь, всё ещё возражая мужу, мысленно повторяла: «Глупости, глупости это! У нас очень хорошая семья!»
А Тамаре было по-настоящему и больно и грустно. Отец уехал. Он поехал куда-то в колхоз, в МТС, на «передний край», как он сказал ей однажды.
«Ты, значит, приедешь ко мне? - спросил он Тамару, уже стоя на площадке вагона. - Обещано?»
«Обещано!» - крикнула Тамара.
И непослушные слезинки нечаянно выкатились из её глаз.
Поезд тронулся. Мать вынула платок и начала плакать.
Тамару раздражало это - ей казалось, что мать плачет потому, что так полагается, потому, что провожающие должны плакать, когда уезжает кто-нибудь близкий. Прищурив глаза от ветра, Тамара не отрываясь глядела вслед поезду, который всё уменьшался и уменьшался, убегая вдаль.
Тамару последнее время мучили противоречивые чувства. Словно два разных человека, совсем не похожих друг на друга, боролись и спорили в ней. То её тянуло к отцу, ей хотелось покрепче подружиться с ним, его слова заставляли её задумываться над собой, над своими поступками. Она чувствовала, что отец идёт по какому-то хорошему, настоящему пути в жизни, что он делает какое-то важное и нужное дело и счастлив этим и что счастье это у него какое-то хорошее, большое…
А бывало, что становилось трудно с отцом - и всё-то она не такая, и всё-то она не так делает… А что плохого, если хочется утром полежать в постели? И что такого, если Ирина ей почистит ботинки - Ирина обязана ей чистить ботинки, это и мама говорит!.. И вообще с мамой легче: для неё и Тамарины пятёрки необязательны, даже можно иногда и в школу не пойти, только скажи, что голова болит. А главное, что у мамы Тамара всегда права, а неправы учителя, которые ставят ей плохую отметку, и неправы подруги, если они не дружат с ней, и неправ отец, если требует, чтобы она сама чистила себе ботинки.
Но сейчас Тамара шла, растроганная разлукой с отцом, и не помнила ничего, что было трудного в отношениях с ним.
Сейчас дома - пустой кабинет с закрытой дверью. Эта дверь так и будет закрыта и сегодня, и завтра, и неизвестно ещё сколько дней…
В это время она увидела Зину Стрешневу, которая торопливо переходила через дорогу. Тамара заметила, что она несёт какой-то узелок. Сначала не поняла, что это такое…
- Люди куличи понесли святить, - сказала мать, будто немножко завидуя им.
Тамара поняла: Зина несёт кулич в церковь! - и невольно подняла руки и всплеснула ими, слегка хлопнув пёстрыми рукавичками. И мгновенно всё её нежное и грустное настроение исчезло. Воспоминание о том, как вчера девочки так пренебрежительно отнеслись к ней за то, что она похвасталась своими куличом и пасхой, - это воспоминание словно опалило её.
- А, вот как! - улыбаясь торжествующей улыбкой, сказала она. - У меня к куличам пионерского отношения нет! А у них есть, у них вот есть! Ага! Куличики в церковь носите?.. Мама, мама, ты послушай! - нервно и горячо начала объяснять Тамара в ответ на недоумевающий взгляд матери. - Я вчера только сказала, какие у нас вкусные кулич и пасха, а уж они начали: «Не по-пионерски! Куличу и пасхе радуешься! А ещё пионерка!» А теперь гляди-ка, гляди, - Тамара засмеялась, - вон она! Кулич в церковь понесла! Вот это так да! По-пионерски!..
Антонине Андроновне было тяжело. Она не допускала мысли, что Николай Сергеевич уехал навсегда, но предчувствие беды томило её и в сердце закипал гнев. Как он мог так поступить?..
- Ну, вот ты и скажи об этом где надо, - сказала мать, радуясь случаю хоть на ком-нибудь сорвать свою обиду. - В следующий раз узнают, как над тобой смеяться!
- Конечно, скажу, - ответила Тамара. - А что, скрывать буду? Уж я-то знаю! Я не только в нашем отряде скажу. Что наш отряд! Я прямо старшей вожатой скажу. Вот они узнают завтра, как у них настоящие пионеры поступают!
ЗИНУ СУДЯТ ТОВАРИЩИ
В понедельник Зина пришла в школу и сразу поняла, что уже весь класс знает о том, что она ходила в церковь. Девочки шушукались у неё за спиной, переглядывались, умолкали, когда она к ним подходила.
- Все говорят, что ты с куличом в церковь ходила… - шепнула ей Фатьма на первом же уроке. - Вот что выдумали!
- Они не выдумали, - ответила Зина.
Фатьма, слегка отодвинувшись, посмотрела на неё:
- Ты ходила в церковь?
- Да.
Иван Прокофьевич прервал объяснение задачи и покосился из-под очков в их сторону:
- Если некоторые думают, что я объясняю задачу для собственного удовольствия, то они ошибаются.
Зина сидела молча, с неподвижным лицом. Казалось, что она внимательно слушает задачу и что думает только о том, как бы понять лучше и запомнить объяснение учителя.
А Зина думала совсем о другом. Она вся замирала от мысли, что уронила своё пионерское достоинство и что теперь уже ничего поправить нельзя. Сегодня или завтра - всё равно когда - её вызовут на совет отряда. И будут спрашивать, и будут стыдить её, и будут удивляться, как могла она так поступить. И вся школа будет знать об этом… уже знает, наверно. И Елена Петровна… Что теперь скажет Елена Петровна?
И только одна Фатьма понимала, что переживает подруга, и её горячие тёмные глаза всё время наливались слезами.
- Я знаю, - шепнула она, когда Иван Прокофьевич отошёл к доске, - это всё твоя бабушка.
Зина не отвечала.
Фатьма не могла дождаться перемены. И как только зазвонил звонок и Иван Прокофьевич вышел из класса, Фатьма набросилась на Зину:
- Почему я не знала ничего? Почему мне не сказала? Ну, почему это, а?
- А зачем тебе говорить! - возразила Зина. - Я нарочно не сказала. Пусть я одна буду виновата…
Они вышли из класса вместе. Фатьма крепко держала её за руку. Тут же к ним подбежала Шура Зыбина:
- Зина, правда, что ты в церковь кулич носила?
- А кто это сказал? - сердито вступилась Фатьма.
- Ну, я так и знала! - У Шуры просветлело лицо. - Конечно, наболтал кто-то…
- Не наболтал кто-то, а Тамара сама видела!.. - К ним подошла, Сима Агатова, хмурая, будто обиженная. - Зина, что ж ты молчишь? Если неправда - так… Я тогда Белокуровой за клевету…
- Я правда ходила в церковь, - сказала Зина.
Сима сразу умолкла, а Шура испуганно охнула.
- Девочки, её бабушка заставила! - горячо заговорила Фатьма. - А если бы у вас была такая бабушка? Вот заставила бы - и тоже пошли бы!
- Никогда бы меня никто не заставил! - гордо возразила Сима. - Никогда и никто!
Незаметно подошла Маша Репкина. Она стояла и слушала. А потом сказала, как всегда, отчётливо и твёрдо:
- Надо обсудить на звене!
- Нет, не на звене… - Сима отрицательно покачала головой. - На совете отряда надо.
- Да что вы, девочки! - вскипела Фатьма. - Прямо уж суд какой-то хотите!.. А если бабушка велит?
- Мало ли кто что велит! - возразила Маша. - Мы должны прежде всего думать, что нам красный галстук велит!
- Девочки, жалко… - заступилась за Зину Шура. - Обсудим на звене - и хватит! А как же быть-то? Ведь мы должны же взрослых слушаться!
Сима резко повернулась к ней:
- А если взрослые скажут тебе: сними и брось свой пионерский галстук - ты снимешь и бросишь? Мы дали торжественное пионерское обещание. Мы не имеем права ходить в церковь, кто бы нас ни заставлял. Пионер не имеет права! Раз пионер идёт в церковь - значит, он поддерживает религию. И, значит, нарушает своё торжественное обещание…
- Да что она, молилась там, что ли? - прервала Симу Фатьма. - Она же не молилась!
- Всё равно, - вмешалась Маша. - Раз пошла в церковь, да ещё кулич святила, - это всё равно. Настоящий пионер так никогда не сделает. Это вам не забава.
Перемена кончилась, разговоры прервались. Сима с упрёком сказала Зине:
- Эх, ты, а я тебе больше всех верила!
И отошла, будто Зина очень обидела её лично.
С каждым уроком, с каждой переменой, с каждым часом Зина чувствовала, как вокруг неё нарастает тревожное и тягостное внимание. Она ловила любопытные взгляды, отрывки разговоров:
- А что будет?
- Наверно, на совет отряда…
- А говорят, Ирина Леонидовна хочет прямо перед всей дружиной галстук снять…
Зина, услышав это, машинально схватилась за концы своего галстука. Но тут же разжала руку. А может, они правы… Может, с неё и правда надо галстук снять…
Она ждала, что её вызовет к себе Вера Ивановна, и готовилась всё рассказать ей и всё объяснить. Но Вера Ивановна была занята на уроках в других классах. И лишь, встретив Зину в коридоре на одной из перемен, сказала:
- Нехорошо, нехорошо ведёшь себя, Стрешнева!
- Вера Ивановна, я… - начала было Зина.
Но Вера Ивановна не стала слушать. Она спешила в учительскую, потому что не успела подготовиться к следующему уроку и потому что считала лишним выслушивать всякие объяснения и оправдания - провинившиеся всегда оправдываются.
Девочки, то одна, то другая, подходили к Зине - кто с любопытством, кто с сочувствием, кто с осуждением… Лишь Тамара держалась в стороне. Она словно не видела Зину. А Зина смотрела на неё издали и всё как будто старалась понять: что же это за человек Тамара Белокурова, с которой они обещали дружить на всю жизнь?
«Она видела меня, она должна была сообщить, - думала Зина. - Да, должна. Нет, она настоящая пионерка».
Так говорила себе Зина, но сердце её почему-то не принимало этих слов. Всё правильно - и что-то не то, и что-то не так!
«Ну, если она настоящая пионерка, - Зина продолжала спор сама с собой, - то подойди к ней и скажи ей какое-нибудь хорошее слово - ведь она же поступила правильно!»
Но сердце её тут яростно протестовало:
«Нет, я не могу подойти к ней! Я не могу сказать ей хорошего слова! Она сто раз права, а я не могу! И не хочу! И не буду!»
На большой перемене к Зине подошла Шура Зыбина и отвела её в сторону:
- Ирина Леонидовна Елене Петровне звонила… Девочки слышали! Всё ей сказала! Что делать?
Зина молча покачала головой: она не знала, что ей делать. К концу дня Зина так устала от всех этих переживаний, что на последнем уроке сидела, ничего не понимая. Ботаника, любимый предмет. На какие-то несколько минут раскинулась круглая голубая полянка с бело-розовым бордюром вербены и островками зелёных кустов… Но тут на её парту упала туго сложенная записочка: «Тамара бегала к вожатой, чтоб тебя вызвали на дружину. Я буду за тебя заступаться. Шура».
Зине стало тяжко и душно, как перед грозой. Перед всей дружиной! Что делать? Может, взять вот сейчас да и убежать из школы?..
Ирина Леонидовна, в то время как шёл урок, сидела одна в пионерской комнате. Брови её были озабоченно сдвинуты.
«Надо будет организовать это как следует, - думала она, записывая план будущего совета дружины. - Стрешневу можно будет поставить первым вопросом. Нет, лучше последним, а то, пожалуй, из-за неё сорвётся весь план».
Ирина Леонидовна ни за что не созналась бы даже самой себе, что она чуть-чуть рада тому, что произошло с Зиной. Не потому, что ей не нравилась Зина и что она хотела ей зла, нет. Но этот случай даёт ей возможность показать свою высокую принципиальность, свою активность, как старшей вожатой, которая строго следит за воспитанием своих пионеров. Можно будет и о Тамаре Белокуровой сказать - так вот, принципиально, должен поступать пионер. Это будет наука и другим, которые вздумают тайком сбегать в церковь. Можно также поговорить и о лицемерии, когда на словах говорится одно, а на деле делается другое, и привести в пример Зину… Вообще этот совет дружины можно сделать очень содержательным и интересным…
Неожиданно в пионерскую комнату вошла Марья Васильевна. Ирина Леонидовна вскочила:
- Как хорошо! А я только сейчас хотела рассказать вам, что я решила сделать!
- Вот и я, голубчик, услышала, что вы тут что-то решили. Может, вы сразу мне и расскажете? - ответила Марья Васильевна, грузно усаживаясь за узкий, покрытый кумачом стол.
Ирина Леонидовна начала рассказывать о том, что будет у неё на совете дружины, который она соберёт завтра или послезавтра. Глаза её сверкали, пухлые щёки горели румянцем - с таким увлечением она рассказывала.
Марья Васильевна слушала опустив ресницы.
- Вы советовались с Еленой Петровной? - спросила она.
Да, Ирина Леонидовна советовалась, но Елена Петровна с ней не согласилась. Она сказала, что ни в коем случае нельзя это выносить на совет дружины и даже на совет отряда нельзя. Однако Ирина Леонидовна считает, что это будет непринципиально. Это такой случай: пионерка - и вдруг в церкви!
И вот, когда Ирина Леонидовна, закончив свою речь, подняла от своей записки взгляд, то увидела, что Марья Васильевна стара и больна, что лицо у неё жёлтое, что губы сложены устало и печально. Но всё это пропало, как только Марья Васильевна подняла свои лучистые глаза.
- Дружок мой, всё это очень интересно, - сказала она, словно глядя прямо в душу молодой вожатой, - но вы забыли об одном…
- О чём? - Ирина Леонидовна живо приготовилась записать то, что скажет Марья Васильевна.
- О человеке. О Зине Стрешневой, - сказала Марья Васильевна. - О ней-то вы, дитя моё, совсем не подумали!
- А ей будет наука, Марья Васильевна, - возразила вожатая, - надо же воспитывать!
- Да, надо. Конечно. Но вот, знаете, - одно деревце гнётся, а другое - ломается. Боюсь, что это деревце вы как раз сломаете. Этого же боится и Елена Петровна. А Елену Петровну следовало бы послушать - она своих девочек знает очень хорошо.
Ирина Леонидовна растерялась и огорчилась:
- Но это и другим было бы полезно…
- «Другим полезно»! - Марья Васильевна покачала головой. - Разве для пользы тех, других, необходимо быть беспощадным к этим? А что Стрешнева переживает - разве неважно? А ведь она получит глубокую травму, уверяю вас.
Ирина Леонидовна нервно постукивала карандашом. Думала и хмурилась.
- Подумайте, подумайте об этом хорошенько, дитя моё, - сказала, вставая, Марья Васильевна. - За эти два дня можно многое передумать и перерешить…
Но думать два дня Ирине Леонидовне не пришлось. Прозвенел последний звонок, и почти тут же, не успела Марья Васильевна ещё и уйти, в коридоре послышался топот бегущих ног и в дверь торопливо застучали. Ирина Леонидовна крикнула:
- Войдите!
В комнату не вошли, а ворвались девочки из шестого - маленькая Катя Цветкова и курносая, красная от возмущения Аня Веткина.
- Ой, ой! Ирина Леонидовна…
Увидев Марью Васильевну, девочки осеклись, замолкли.
- Что случилось, дети? - спросила Марья Васильевна.
- Ой! Там у нас Фатьма Рахимова Тамару отколотила! - сообщила Аня.
- Ага! Тамару отколотила! - подтвердила и Катя.
Ирина Леонидовна вскочила;
- Я иду! Девочки, бегите вперёд! Пусть весь отряд останется, погодите расходиться…
Каблучки Ирины Леонидовны мелко застучали по коридору. Она бы и сама побежала бегом, но для старшей вожатой это было несолидно.
Вслед за нею поспешила и Марья Васильевна, широко и грузно ступая по натёртому паркету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24