Но гангренозных конечно нужно было отрезать. Были недовольные и даже "ветеран" Маша Забродина пожаловалась мне картаво по телефону " У нас тут Жванмия чистку устроил. Старых партийцев вышибает." Однако пошли впоследствии и хорошие новости: Упав, численность увеличилась, огтлично провели митинги. К декабрю в Питере случился кризис. Я поехал разбираться. Оказалось на лидерсто претендует молодой рабочий парень Андрей Гребнев. И его поддерживает часть организации. Что дело далеко зашло, что...
Я преихал и созвал общее собрание. На собрании я говорил три часа. Среди прочего я сообщил, что не имею личных предпочтений в данном случае. Что мне важнее здоровье питерской региональной организации, её процветание, её успех, её рост. А кто сделает организацию успешной: Жвания или Гребневв-сути дела не меняет. Ясно, что у Дмитрия Жвании есть опыт, а Гребнев имеет поддерку и части организации НБП и пользуется поддержкой молодёжи в том районе Питера где проживает, и эта значительная поддержка может быть полезна партии.Каждые 15 минут они пытались сцепиться в словесной потасовке,но слава Богу я пользовался у обоих достаточным авторитетом, чтобы останавливать их каждый раз. Я предложил
им в конце-концов прекратить выхвалять свои достоинства и обратиться к делук. Конкретно провести большую акцию, рнешительную и оригинальную в которой могут отличитьсяя и люди Гребнева и люди Жвании. В ходе собрания было выдвинуто предложение мирной акции на крейсере "Аврора". Предложение настолько захватило всех, что мы тотчас отправились на разведку на крейсер. Хотя был выходной день, помню что спекулируя моим именей ребята добились того, что
к нам вышел контр-адмирал и сам, бросив какое-то совещание в своё м кубрике, провёл экскурсию национал-большевиков по крейсеру. Когда в мае 97 года питерские национал-большевики захватили крейсер, тогда контр-адмирал недобрыми словами поминал моё имя зжурналистам. Кое-как примирив их, я уехал в Москву. На самом деле лучшим выходом было бы назвать руководителемпитеерской регионалки третье лицо, но такового не существовало. Я даже несколько дней носился с идеей сделать лидером нацбололв Машу Забродину, но мне сообщили что она неравнодушна к наркотикам.
Уже в середине 1997 года восторжествовал Гребнев. Он и стал лидером организации НБП в Санкт-Петербурге и около двух лет был нашим лучшим региональным лидером. Тыквоголовый, энергичный уличный пацан, сын татарской учительницы и вполне респектабельного папы (отец жил олтдельно от семьи, брат Серёги,-или "Сида" младшего брата также нацбола) . Гребнев придал организации стиль бюури или натиска. Для начала пацаны разделали весь город, разрисовали его политическими лозунгами. Своим питерским штурмовикам Гребнев приобрёл где-то серые френчи с карманами, получилось нечто вроде формы. Каждое шествие тщательно прорабатывалось и потому выглядело ярким. Не жалели материи на флаги, шли под барабанный бой, топали тяжёлыми ботинками. И вызывало в тихом
Питере ажиотаж. Их даже исполдьзовали в рекламном щите для рекламы солнцезащитных очков. Огроминый щит висел на Невском проспекте, он представлял собой отличный фотоснимок национал-большевистской партии с флагами и лозунгами марширующей по улице, а чуть впереди идёт модный молодой человек, надевает на нос очки и фраза: мол когда выы идёте по Нвскому проспекту в колонне друзей чёрные очки предох-раняют Ваши глаза. За точность воспроизведения мною текста поручиться не могу,что-то вроде этого. Рекламный щит этот вызвал скандал, говорят вмешался даже губернатор Яковлев. В конце-концов щит сожгли. Кто? Бог весть. Нацболам Питера этот многометровый щит нравился.
Согласно отданному мною приказу регионалки НБП стали союзничать с "Трудовой Россией". В Питере анпиловцев представлял депутат Законодательного Собрания Леонов. Гребнев стал работать с ним. У депутата были депутатские возможности и даже номер в гостинице "Октябрьская", но уу депутата не было людей-личного состава. У НБП был личный состав, но не было никаих возможностей, потому Гребнев и Леонов сработались.
В конце февраля в компании Траса Рабко я совершил поездку в Нижегородскую область и город Екатеринбург. С единственной целью проинспектировать местные партийные организации. Владислав Аксёнов, большой мужик по профессии филолог-тогдашний руководитель организации в Нижнем мне понравился. Честный провинциальный интеллигент, с психологией старого русского он однако и с первого и со второго и с третьего взглядов был совершенно неппригоден для работы руководителем национал-большевистской партии в регионе. Он разрывался между двух семей: старой(взрослая дочь) и новой (Крупная женщина Мария жила в деревянном доме в забытой Богом деревеньке, где я переночевал по воле Аксёнова одну(?) всего в несколько часов ночь,-и ушёл вместе с ним рано, в день своего рождения 22 февраля 1997 года по синему снегу на электричку, чтобы уехать в Нижний, а там пересадившись в "Волгу", мчаться тотчас в Арзамас.) Рассеяный, растрёпанный, лирически настроеный филолог Владислав Борисович Аксёнов был милейшим человеком, но организации мы так и не увидели. Увидели горстку людей вокруг Аксёнова. Потому когда позднее, молодёжь нижегородского отделения подняла про него бунт, мне пришлось, наступя себе на сердце этот бунт поддержать. Ребята убрали Аксёнова и сейчас нижегородская организация-одна из самых яростных. Илья Шамазов получил условный приговор в Нижнем за нападение на штаб СПС - сломал, прыгая из поезда, бедро, был арестован латвийской полицией и отсидел в тюрьме города Даугавпилса семь месяцев. Это только один пример.
В Екатеринбурге, в квартире генеральской дочки мы поссорились с Тарасом Рабко. Вообще-то к моменту этой поездки Тарас так далеко отошёл от партии, я удивляюсь из сегодняшнего дня, из тюрьмы, зачем я его взял тогда с собой. Возможно для того чтобы поговорить в поездке, устроить разборку. Он был мой "ученик" и я, честно говоря переживал его уход. Я видел что хотя формально он да не сказал "ухожу из партии", фактически он перестал делать для нас те малые юридические надобности, которые делал до сиз пор, сбросил всё на молодого Андрея Фёдорова.
Я написал "он был мой ученик". Да, как Карагодин был учеником Дугина. Своего последнего ученика Карагодина Александр Гельевич изгнал в 1996 году. С огромным скандалом. И по-своему по-дугиновски пережил этот разрыв. "Эдуард, может быть что-то с нами не то, что-то мы им внушаем не то, почему Андрей из тоненького блондина с ангельской физиономией, желавшего познать истину, превратился в циничное, разбухшее от пива существо?"-сказал мне однажды Мэрлин. Меня он присовокупил чтобы я разделил виновного и даже упомянул Тараса, но Тарас для него всегда был враждебным существом. В отличии от Дугина я знаю, что Тарас Рабко был моим учеником, но я также был его учеником, Тараса. Я приехал в страну которую забыл и Тарас был моим учителем России. Он показывал мне Россию, объяснял её, он представлял для меня Россию. Он первое время был для меня народ России - его друзья в Твери, его родители в Кимрах - были для меня народ России. И в нашу четвёрку отцов - основателей Тарас внёс свою четвёртую часть, -он внёс молодёжь России и её народ. Олицетворял. И вот в Екатеринбурге мы пользуясь незначительным предлогом - (всего-то я накричал на него что он уже час сорок минут разговаривает по телефону с обожаемым объектом графиней Толстой-младшей, в Питере)хлестали друг друга по чувствам. Я не очень его обижал - мог бы больше. Мог бы сказать что он струсил. Что проверив себя понял что не храбрец. Но почему он этого не скажет: "Почему ты не скажешь этого, Тарас, что ты боишься идти по пути партии и потому от страха уходишь!" Он обвинил меня только в том что я после выборов 93 года сразу уехал из Твери. Боже, но он сам делал всё, чтобы у нас не было партийной организации в Твери, он боялся, он ведь учился там - он делал всё, чтобы в Тверь не попала наша газета. Он ведь был её учредителем, там стояла его фамилия. Буря его чувств вылилась тогда в ночной побег Тараса из квартиры. Под утро он вернулся, мы выпили множество пива и уехали на вокзал. В поезде из 26 часов он проспал 22 часа. И сказал едва ли десяток слов.
Волков же сориентировал мой визит так, что я увидел человек шестьдесят в аудитории Политеха минут на десять, после чего нас изгнал из здания проректор и его охрана. А в последствии переехав через полгорода в присутствии чужих людей мы вынуждены были провести (?)ное партсобрание. Вот и всё общение с национал -большевиками. Осталась фотография где мы сидим с натянутыми лицами.
В апреле 1997 года я уехал в Казахстан в Кокчетав с отрядом национал-большевиков. Проехав всю Азию мы вернулись в первые дни июля. А уже 14 июля помещение на 2-й Фрунзенской взорвали. Возможно казахи в отместку за попытку поддержать Кокчетавских казаков. А может взорвали доблестные органы. В тот день я впервые увидел одного из офицеров ФСБ, которые через четыре года будут арестовывать меня на Алтае: Дмитрия Кондратьева. Уже в июле 1997 года я отправился в город Георгиевск, Ставропольского края. Там, ознакомившись с положением вещей, я принял предложение местных национал большевиков во главе с Сашей Тибковым - предложение баллотироваться в депутаты ГосДумы от Георгиевского округа на довыборах. Довыборы должны были состояться в середине сентября. Я пробыл в Георгиевске за работой до середины сентября и проиграв выборы, вернулся в Москву на поезде "Владикавказ - Москва". В Москве я узнал, что моя возлюбленная девушка Лиза -больше не моя девушка - Лиза сообщила мне что "влюбилась". Я дал ей пощёчину. Разумеется, когда путешествуешь так долго и так часто, то надеяться на верность женщин нереально.
2 октября в штабе НБП на 2-й Фрунзенской Анпилов, я и подполковник Терехов подписали трёхстороннее соглашение согласно которому мы вступаем в союзнические отношения с целью выступать вместе одним блоком на выборах в ГосДуму в декабре 1999 года. А уже 7 ноября мы шли единой колонной неся огромный кровавый транспарант с белыми настрочными буквами: "Фронт трудового народа, армии и молодёжи". Транспарант сшила Надя Воронова, впоследствии она прославится тем что на присуждении премии "Овация" хлестнёт Горбачёва букетом по лицу.
ГЛАВА XIII. РАСКОЛ
В моей жизни никогда не было разделения на частное и коллективное. Напротив, оба элемента переплетались. 11 ноября 1997 года вернулась Лиза. Пришла, поставила "наш" семейный диск Эдит Пиаф, села ко мне на колени. Мы с ней поехали в Питер, я уговорил её бросить работу. Пришёл Новый 1998 год. Вначале год был вполне удачным, я делил время между бункером, квартирой на Калошином переулке и квартирой Лизы рядом с тарелкой Олимпийского. 12 января, помню мы разрисовали с ней холодильник. Как бедные мексиканцы.
Любовник. Я был вождём партии. По утрам Лиза долго спала, а я уже сидел на кухне,-работал с письмами, строил партию. Я не мог позволить себе расслабиться. К осени 1998 года мы хотели провести 1-ый Всероссийский съезд и после съезда сдать документы на регистрацию партии как общероссийской политической. Всё это нужно было закончить и получить на руки регистрацию не позднее середины декабря 1998 года, за год до выборов. У меня было впереди дикое количество работы.
К весне мои отношения с Лизой разладились. Она делала нам газету. Дело в том что Артём Дебков давно устроился на постоянную работу в престижную фирму, после Дебкова нам делал газету один парень, из журнала, помещавшегося в доме где помещается Центр Ролана Быкова, на Цветном Бульваре. А затем газету стала макетировать Лиза. И очень хорошо макетировала. Однако со мной, близким человеком, она капризничала, требовала вина и потому всякий номер мне приходилось буквально вытаскивать на себе, участвовать в этом. Когда я покидал её квартиру на Олимпийском, не мог же я сидеть охранять свою подружку, она принимала у себя "друзей" или "гостей", судя по многочисленным пустым бутылкам, гости изрядно пили. Я стал замечать что у её гостей одни и те же вкусы: "они" пили коньяк, тогда когда Лиза коньяк не выносит и пьёт сухое, "они" покупали идя в гости к Лизе дорогую рыбу: белую и красную. Из чего я вывел предположение, что гости у неё одни и те же. И такое предположение мне не нравилось.
Как-то я зашёл в штаб под вечер, в неурочное время. И обнаружил там вычурного, кудрявого старовера в поддёвке и сапогах и пахнущую духами девку. Старовер и девка обмеривали наших ребят на предмет пошива им чёрных староверских рубах. Я спросил Костю Локоткова о цене, оказалось удовольствие стоило громадных денег: 167 рублей. Я спугнул всю эту компанию, быстро разбежались по углам, мелькнул юноша по фамилии Бутрин, похожий на восточного мальчика с картины Пиросмани. Бутрин сменил Карагодина в качестве самого близкого ученика. Староверов сделал модными и в партии Дугин. Он уже около года занимался староверчеством, со знанием дела растолковывал читателям "Лимонки" различия между староверческими "согласиями", вещал о "беспоповцах", "кондратьевцах". В газете была опубликована фотография: Дугин с бородищей, а вокруг него с дюжину бородачей - староверов. Я счёл увлечение Дугина староверчеством его очередной блажью и думал успокаивая себя, что пройдёт и это увлечение. Однако партия вовсе не должна была следовать всем интеллектуальным и религиозным увлечением Мэрлина, целых девять рубах должна была сшить обмерявшая наших девка. Девять душ, которые пытается выкрасть Мэрлин - внезапно для себя так сформулировал я ситуацию.
Я поговорил тогда с Локотковым "Кость, и ты!"-сказал я "ну уж от тебя не ожидал." "Я как все, Эдуард Вениаминович", застеснялся он "знаете, давление коллектива, не хочется быть белой вороной." "Блин,"сказал я "тебе жрать нечего, а ты 167 рублей на костюмированную одежду. Ты что в нёй на маскарад пойдёшь, костюм Осляби? "
Мэрлин читал им лекции. В 1997 году я много ездил, отсутствовал большую часть года, и потому не наблюдал воочию как устраивается этот к тому времени, обычай лекций. Возвратившись, я приходил в штаб по понедельникам, к окончанию лекций Дугина, строил народ, обсуждал практические дела, выход газеты, решал денежные проблемы. Партстроительство высасывало всё моё время, потому я обычно появлялся в самом конце лекции Дугина. Он убегал на радио 101, и слово брал я. В тот вечер я пришёл на 40 минут раньше обычного и присутствовал при последних сорока минутах лекции Дугина под названием "Философский русский". Я внимательно прослушал, что говорил Дугин, и то что он говорил, мне очень и очень не понравилось. А он говорил что мы не готовы к революции, что вначале путём кропотливого совершенствования следует создать новый тип человека, а именно "философского русского". Все мы обязаны стать таковыми. А уж потом, когда-то, в неопределённом будущем мы возможно сможем приступить к революции, закончил он совсем абсурдным призывом к нацболам научиться делать деньги, и убежал на радио.
Я вынужден был мягко, завуалировать перед нацболами и призыв Дугина и призыв самосовершенствоваться. Я сказал что партия это не кружок совместного изучения литературы и искусства. Партия ставит перед собой задачи политические. Самосовершенствование не есть политическая задача. Никто не против вашего самосовершенствования, но занимайтесь им что называется в свободное от выполнений заданий партии, время. Когда я это говорил, я заметил на лицах нескольких нацболов скептические улыбки.
Пока я бороздил пески Центральной Азии, агитировал народ на границе с Чечнёй, Мэрлин оказывается увёл души ребят. На следующий день ко мне явились Локотков, Охапкин, Хорс очень взволнованные. "Эдуард Вениаминович, Вы должны сказать ему, чтобы он извинился." "Кому, за что?" "Дугину. Он думает, что может нас безнаказанно унижать." "В чём дело?" Они протянули мне "Лимонку", где в рубрике "Как надо понимать"-была отмечена короткая заметка "как надо понимать бункерских нацболов, детей подземелья" Дугин излил свою желчь на попивающих пиво, играющих в шахматы, боксирующих обитателей бункера "бесполезных полудурков, которые ещё к тому же и не прочь взять то что плохо лежит". "Почему вы относите это на свой счёт?" Они объяснили мне что случились в жизни бункера определённые события, о которых знают все партийцы, что у Дугина из кассы пропали какие-то 248 чтоли рублейи он по этому поводу окрысился на Локоткова, Охапкина, Хорса и Дементьева. Что они требуют извинения, что Дугин высокомерно презирает всех, что у него мания величия и что такие отношения не могут существовать дальше.
Очень с большой неохотой я позвонил Дугину. Он сразу стал называть меня "Эдуардом Вениаминовичем", что уже ничего хорошего не предвещало. "Эти люди-неадекватный человеческий материал"-сухо заявил Дугин. "Вместо того чтобы быть благодарными за то что их допустили в Историю они хамят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29