– Слово «владыка» само вырвалось у га-Мавета, но он об этом не пожалел, даже в голову не пришло. – Но эти люди не хотят умирать – и не умирают.
– И что удивительного ты усмотрел в этом порядки вещей? – переспросил Тиермес.
Га-Мавет застыл, цепенея от ужаса. А владыка Ада Хорэ прошел мимо него, ступая своими прекрасными ногами по плещущемуся морю синего пламени, и сказал:
– Ты так и не понял до сих пор, кто ты. Ничего страшного. У тебя еще есть время – пока. И потом тоже будет очень много времени. Ты же – смерть.
Га-Мавет только моргнул, не смея ни возражать, ни соглашаться. Он слушал.
– Люди умирают только потому, что они приняли этот порядок. Смерть, как и старость, находится внутри каждого человека. Ты никогда не задумывался над тем, почему мы бессмертны, а они нет? Просто мы не хотим умирать, а они готовы к этому. Мы не хотим стареть, а они хотят. Они впустили старость и смерть в самое нутро. И когда перед ними появляешься ты – живая желтоглазая смерть, красивая и всемогущая, -они лишь соглашаются с тобой: пора.
Во время битвы они заранее готовы умереть. Они привыкли к тому, что в сражениях убивают. И когда приходишь за ними, они согласны: да-да, меня уже убили.
Так всегда было – и всегда будет. Появляясь перед ними, ты только устанавливаешь привычный им порядок – и они с радостью принимают тебя. Не верь, если они плачут и протестуют. Те, кто не впустил смерть внутрь себя, живут. И с такими ты столкнулся на своем пути. Мне жаль тебя, мальчик. Тебе. обязательно нужно их уничтожить?
– Да.
Тиермес насмешливо посмотрел на га-Мавета и сказал:
– Ты хочешь попросить меня об этом одолжении?
– Да, владыка.
– Мне нравится, когда ты называешь меня владыкой. Это избавит меня в дальнейшем от многих хлопот. И в знак моего благоволения я помогу тебе. Яви мне этих людей.
Одна из колонн потускнела, превращаясь в многогранное зеркало, и в каждой из многих десятков граней отразилось слегка уставшее лицо юной женщины, лишенное возраста. Оно было странным. С первого взгляда никто не назвал бы его прекрасным или восхитительным, но возникало ощущение, что именно его ты всегда ждал и видел в самых сокровенных, самых сладких снах. И поэтому лицо женщины было прекраснее самых прекрасных, невероятных лиц. В нем было все, чего не хватало каждому на протяжении его долгого пути.
И га-Мавет тихо застыл перед зеркалом, не имея и не находя в себе силы сказать, что он просит Тиермеса уничтожить эту женщину. А когда перевел взгляд на владыку Ада Хорэ, то оторопелг. Тот уже не стоял перед зеркалом, а сидел рядом скрестив ноги и задумчиво водил тонкими пальцами по граням. Лицо Тиермеса освещала редкая в Ада Хорэ – светлая и мечтательная – улыбка, словно он вспомнил нечто не зависимое от этого мира, этого пространства, этой тьмы.
– Нет, – сказал он наконец, и зеркала погасли, проявляя внутри себя застывшие растения, – нет, мальчик. В этом деле я тебе не помощник.
Он посмотрел на Малах га-Мавета так, словно впервые его видел:
– Ты бессмертен, но не бесконечен. И я во всякое время могу призвать тебя из твоего мира сюда, потому что Ада Хорэ находится внутри тебя, как смерть – внутри смертного человека. Мое царство тем и страшно, что находится везде.
Глаза Черного бога округлились от ужаса, и Тиермее тихо и невесело рассмеялся:
– Ты и этого не знал? Я в любую минуту могу призвать любого из твоих братьев в этой вселенной и в любой другой. Могу уничтожить любого смертного и бессмертного, потому что мое царство находится внутри них, – и я им хозяин. И лишь немногие существа могут мне противостоять.
– Ты узнал ее? – с отчаянием спросил га-Мавет.
– И ты знаешь ее – не пытайся меня обмануть. Ведь ее нельзя не узнать или спутать с кем-нибудь, правда? Конечно, было бы занимательно попытаться уничтожить ее моими руками, чтобы отнять у меня единственную надежду. Но для того чтобы осуществить такой план, нужно быть гораздо более могущественным, нежели ты. Или... или ты пришел совсем за другим?
Га-Мавет кивнул.
– Поиски оправдания, поиски пути, поиски себя. Какой же ты в сущности ребенок. Прошлое не отпускает тебя вопреки всем усилиям, не так ли? Но и мое прошлое не отпускает меня, с той лишь разницей, что я не прилагаю никаких усилий, чтобы от него избавиться. Я не безумец. На что ты надеялся, идя ко мне? Она может быть здесь, в Ада Хорэ, хотя Ада Хорэ не может быть там, в ней... И мне она нужна живой и неуничтожимой. А тебе – разве нет?
– Да... Нет... Не знаю, – сказал га-Мавет устало. – Мы слишком далеко зашли. У нас нет иного выхода.
– Ничего и никогда не может быть слишком, – прошептал Тиермее. – Ступай отсюда, глупец.
– И все-таки я уничтожу ее – один раз нам это почти удалось.
– Хорошо, – прошелестел голос Бога Смерти, – хорошо... Я посмотрю на тебя... я даже не утверждаю, что буду ей помогать...
И га-Мавет опять остался в темноте. Проклиная все на свете, он начал осторожно спускаться вниз, надеясь, что Тиермее не сыграл с ним одну из своих злых шуток и что сейчас он действительно поднимается из Ада Хорэ на поверхность Арнемвенда.
По дороге он встретил Баал-Хаддада – безглазого Бога Мертвых; и тот показался ему игрушечным и смешным после жуткого великолепия Преисподней. Вспомнив, что он так и несет ее с собой, куда бы ни направился, га-Мавет стрелой понесся к Джоу Лахаталу. Он хотел уничтожить Каэтану, стереть с лица земли непокорных людей, отправить их к своему слепому брату – в общем, сделать что угодно, лишь бы заглушить липкий холодный ужас, который навсегда поселился в нем.
Когда он ворвался в чертоги Джоу Лахатала и промчался по зеркальным залам, то со страхом увидел, что за ним струится голубая тень прекрасного-молодого человека с полупрозрачными драконьими крыльями за спиной.
И ему казалось, что теперь этому не будет конца.
Три человека сидят у костра темной безлунной ночью. Они одеты в темные рясы и подпоясаны жесткими широкими поясами, так что сторонний наблюдатель вполне может принять их за монахов. Впрочем, это и есть монахи, только на Арнемвенде нет такой церкви, к которой бы они принадлежали.
Они существуют ровно столько, сколько существует и этот мир, – их никто не создавал; они возникли сами, потому что в этом возникла необходимость. Мир. не влияет на них, а их существование никак не отражается на жизни Арнемвенда. Можно было бы сказать, что их нет. Но они все же есть, сидят у костра и беседуют о главном.
– Ты уверен, Да-гуа? – спрашивает один из них, протягивая руку за очередной чашкой горячего напитка.
– Нет, Ши-гуа, – откликается второй. – Я же не бог, чтобы совершать ошибки; ошибки совершают те, кто уверен.
– Те, кто не уверен, тоже совершают ошибки, – вставляет третий.
Он очень похож на первых двух монахов, – собственно, они выглядят как близнецы, но всякий способен отличить одного от другого, хотя и не объяснит почему.
– А что ты думаешь, Ма-гуа?
– Она почти у цели, – задумчиво отвечает третий, подбрасывая в костер сучья. – Она почти у цели, и я бы сказал, что им не удастся ее остановить.
– Мир не терпит пустоты, – замечает Да-гуа.
– Ты думаешь, они уйдут? – спрашивает Ши-гуа.
– Это не главное. Либо уйдут, либо изменятся. Главное, что мир не принимает их такими, какие они сейчас. Но мир принимает ее.
– Ты думаешь, мир в ней нуждается?
– Мир сейчас живет только благодаря ей, даже если и не знает об этом.
Они долгое время молчат. Наконец Да-гуа замечает в пространство:
– Малах га-Мавет ходил в Ада Хорэ и говорил с Тиермесом.
– Это изменило ход мыслей га-Мавета?
– Нет, Ма-гуа. Но это испугало его. Он неуверен.
– Она почти достигла цели, – шепчет Ши-гуа. – А испуганный га-Мавет еще менее опасен.
– Испуганный га-Мавет более опасен, – возражает Ма-гуа.
– Нет никакой разницы, – говорит Да-гуа. Они еще некоторое время молча пьют чай, затем Да-гуа достает из складок своего одеяния шкатулку изысканной работы и раскрывает ее. Оттуда сыплются на землю фигурки. Да-гуа переворачивает шкатулку, и обнаруживается, что на ней изображена карта Варда, которая постоянно меняет свои очертания, цвета и размеры, то становясь подробным изображением крохотного участка суши, то давая более общее представление обо" всем континенте.
– Сыграем? – спрашивает Да-гуа.
– Сыграем, – соглашается Ма-гуа.
Ши-гуа поднимает с земли фигурку воина, одетого в белые доспехи и опирающегося на огромный двуручный меч. Монах долго и пристально вглядывается в изображение, которое дает иллюзию абсолютно живого, только:, и крохотного существа, и говорит:
– А мальчик вырос красивым.
– Они все выросли красивыми, – говорит Ма-гуа, держа в руках другую фигурку, – но не прекрасными. А божественное должно быть прекрасным, иначе оно становится обыкновенным.
– Они еще не выросли, – говорит Да-гуа и отбирает у брата фигурку Джоу Лахатала.
– Ты думаешь, он больше не встанет у нее на пути? – интересуется Ма-гуа, поворачивая в пальцах изображение А-Лахатала.
– После истории в городе джатов и истории со статуей он еще не скоро осмелится выступить против нее в открытую, – объясняет Ши-гуа то, что известно и двум другим монахам.
Они могли бы не говорить ничего вслух, но это ихг работа – говорить вслух для всего мира то, что им самим известно и понятно. Такими они были востребованы и появились на этот свет.
– Она ничего не помнит. – Да-гуа держит на раскрытой ладони фигурку женщины с двумя мечами за, спиной. – Она не сможет воспользоваться своим преимуществом.
– Ей не нужно ничего помнить, – говорит Ши-гуал
– Главное, что она есть, – говорит Ма-гуа. – Если она все-таки дойдет до Сонандана, то получит ответы на все вопросы.
– А что бы ты спросил? – неожиданно интересуется Да-гуа.
Ма-гуа молчит невыносимо долго. Потом неожиданно быстро отодвигается в сторону – с высокого дерева у него над головой шмякается на землю сочный плод – ничто в этом мире не может оказать влияние на трех монахов, но и они не вправе проявлять свое присутствие в нем. Мимо, играя, пробегают зверьки. Они не видят людей, сидящих у костра. Возможно, что и костра они не видят, хотя пламя в нем самое обычное и около него приятно греться прохладной ночью.
– Я бы спросил, – наконец говорит Ма-гуа, – я бы спросил, знает ли она о нашем существовании.
– И я бы спросил. а. – И я, – шепчет Ши-гуа.
– Даже если не помнит...
– Даже если не видит...
– Даже если никогда не вспомнит...
В лесу воцаряется тишина.
Три монаха играют в странную игру. Они двигают по блестящей поверхности шкатулки маленькие фигурки, снимают их с доски или переставляют в самые неожиданные места.
– Ты умеешь сожалеть? – спрашивает неожиданно Ши-гуа, и неясно, к кому он обращается.
– Нет, – отвечают двое других. к – И я нет, – говорит Ши-гуа, – но я сожалею. – В его руке крепко зажата самая большая фигурка – воин в черных доспехах и с секирой в руке.
– А я сожалею, но не знаю, нужно ли, – говорит Ма-гуа.
– Они ведут себя непредсказуемо, – говорит Да-гуа.
– Все можно предсказать...
– Испуганный га-Мавет все-таки очень опасен, – соглашается Ма-гуа с тем, что известно пока только им. Ранним утром три монаха бредут по оживленному тракту. Мимо следуют повозки, скачут верховые, едут экипажи. Три монаха путешествуют в самом центре Варда, где множество людей заняты своими человеческими проблемами. Они идут, тяжело опираясь на посохи; этот мир никак не влияет на них самих и на сам факт их существования, но иногда им кажется, что он страшным грузом лежит на их плечах, и от этого монахам трудно :идти по пыльной людной дороге, где на них никто не .обращает внимания. Потому что не видит.
– Знаешь, Да-гуа, – говорит оборачиваясь тот, что идет впереди – Я бы хотелнемного изменить ход событий.
– Ты же знаешь, что это почти невозможно, – откликается тот
– Я бы тоже хотел, – говорит Ма-гуа.;
– Мы не можем...
– Нет, не можем...
– И никогда не сможем...
Они идут до тех пор, пока солнце не начинает клониться к закату. Они идут, потому что могут не останавливаться на ночь, потому что не устают, не стареют, не умирают.
– Ма-гуа, – зовет тот, кто идет последним. Монах поворачивает голову.
– Ма-гуа, если она дойдет, если у нее получится не совсем так, как мы предсказываем, если мы ошибемся...
– Тогда мы тоже отправимся в Сонандан, – отвечает за всех Да-гуа, – может, там нам расскажут, как хоть иногда влиять на ход событий...
– Вот что я хочу сказать тебе, брат. – Га-Мавет стоит широко расставив ноги перед высоким резным троном, на котором восседает его повелитель. Верховный бог Арнемвенда Джоу Лахатал. На мраморном полу перед троном мозаика с изображением Змея Земли – Авраги Могоя, бесчисленные кольца которого охватывают хрупкий шарик планеты.
– Я хотел сказать тебе, что мне кажется – не мы затеяли всю эту возню.
– Что ты имеешь в виду? – Надменный тон Лаха-тала заставляет Бога Смерти досадливо передернуть плечами.
– Мы одни в этом зале, брат. Перестань изображать владыку. Сейчас важно решить, что делать дальше, а не устанавливать главенство.
– Однако об этом никогда не следует и забывать, – наставительно произносит Верховный бог.
– Послушай, брат! – в отчаянии кричит желтоглазый. – Когда я пришел за Тешубом, он сказал мне, что обнаружил в нашем мире еще одну фигуру. Этот некто находится всюду, понимаешь?! Всюду, где не успели мы. Недодуманные мысли, незавершенные дела, невыполненные планы – все это питает его силу. И он может исподволь управлять нами! ...
Лахатал делает нетерпеливый жест рукой, и га-Мавет начинает злиться.
– Послушай, всемогущий. Когда однажды выяснится, что твоему всемогуществу есть предел и ты всего лишь пешка в чужой игре, будет поздно. Оставь в покое девочку, займись более важными делами, пока не потеряно все.
– Мне никто не смеет указывать, что нужно делать, – цедит сквозь зубы длинноволосый красавец в белых доспехах, небрежно развалившийся на троне. – Если же ты хочешь отправиться к нашему безглазому брату, я с сожалением и скорбью предоставлю тебе эту возможность.
– В нашем мире нет любви! – в отчаянии кричит га-Мавет. – В нашем мире нет истины, в нашем мире нет слишком многого, и эти места не пустуют, слышишь? Слышишь ты?!
– А-Лахатал, – негромко, но резко произносит Змеебог, и из-за трона выступает второй брат – Повелитель Водной Стихии. – А-Лахатал, ты ничего не хочешь сказать младшему?
– Не ершись, – примирительно говорит тот, обращаясь к га-Мавету, – не спорь. Мы действительно переживаем не самые легкие времена. Но увидишь, если мы выкинем ее прочь из этого мира, уже навсегда, нам сразу станет легче.
И га-Мавет понимает, что проиграл. Проиграл больше чем просто партию. Опустив плечи, он медленно выходит из тронного зала. Минута, когда он чувствовал себя свободным и достойным, прошла; он опять охвачен сомнениями, страхом, гневом. Он завидует Тиермесу и с ужасом вспоминает прозрачную тень Древнего бога, отражающуюся в зеркалах.
– Ты уничтожишь ее! – Резкий оклик Джоу Лахатала пригвождает его к месту.
– Уничтожу, – соглашается он.
– Ты уничтожишь всех ее спутников.
– Уничтожу, – шепчет Смерть одними губами.
– Ты сотрешь самую память о ней с лица земли.
– Да, владыка.
– А затем мы пойдем в Земли детей Интагей и Сангасой и уничтожим их.
– Да, повелитель.
– И смертные больше никогда не посмеют лезть в тайны бессмертных.
– Да, Великий Лахатал.
– И мир будет нашим.
Га-Мавет собирается с последними силами и кричит:
– Ты ли это говоришь, брат?! Или кто-то иной вещает твоими устами? – Он бьется в отчаянном крике, пока не замечает, что вслух не произнес ни звука.
Тогда он медленно уходит из дворца, и ноги его по-стариковски шаркают по мозаичной чешуе Авраги Могоя, словно пытаясь стереть его изображение на мраморном полу.
– Сдал что-то братец, – с притворной заботой произносит Джоу Лахатал.
А-Лахатал смотрит на него невидящим взглядом.
– Что с тобой? – окликает его Змеебог.
– Боюсь, что га-Мавет более прав, чем мы с тобой хотим признать. Разве ты не чувствуешь на Варде присутствие какой-то иной, чуждой нам силы? Разве мы поступаем по своей воле и чувствуем себя абсолютно свободными? Разве некто тенью не стоит за нашими спинами?!
– Нет, – коротко отвечает Джоу Лахатал.
– Брат, брат! Не потеряй все!
– Хватит ныть, – говорит Джоу Лахатал. – Займись делом. И чтобы никого из них не осталось в живых.
– Ты действительно этого хочешь? – делает А-Лахатал еще одну бесполезную попытку.
– Поторопись, – доносится с трона.
А-Лахатал покидает пространство, в котором царит его брат, и с размаху погружается в зеленовато-голубые прозрачные воды моря. Это его стихия, его вечная любовь. Он идет по своим владениям между ветвей кораллов, высоких гранитных скал, белых песчаных глыб и остовов затонувших кораблей. Его все больше и больше подмывает двинуться туда, где в глубочайшей впадине моря, на дне, все эти годы спит Йа Тайбрайя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
– И что удивительного ты усмотрел в этом порядки вещей? – переспросил Тиермес.
Га-Мавет застыл, цепенея от ужаса. А владыка Ада Хорэ прошел мимо него, ступая своими прекрасными ногами по плещущемуся морю синего пламени, и сказал:
– Ты так и не понял до сих пор, кто ты. Ничего страшного. У тебя еще есть время – пока. И потом тоже будет очень много времени. Ты же – смерть.
Га-Мавет только моргнул, не смея ни возражать, ни соглашаться. Он слушал.
– Люди умирают только потому, что они приняли этот порядок. Смерть, как и старость, находится внутри каждого человека. Ты никогда не задумывался над тем, почему мы бессмертны, а они нет? Просто мы не хотим умирать, а они готовы к этому. Мы не хотим стареть, а они хотят. Они впустили старость и смерть в самое нутро. И когда перед ними появляешься ты – живая желтоглазая смерть, красивая и всемогущая, -они лишь соглашаются с тобой: пора.
Во время битвы они заранее готовы умереть. Они привыкли к тому, что в сражениях убивают. И когда приходишь за ними, они согласны: да-да, меня уже убили.
Так всегда было – и всегда будет. Появляясь перед ними, ты только устанавливаешь привычный им порядок – и они с радостью принимают тебя. Не верь, если они плачут и протестуют. Те, кто не впустил смерть внутрь себя, живут. И с такими ты столкнулся на своем пути. Мне жаль тебя, мальчик. Тебе. обязательно нужно их уничтожить?
– Да.
Тиермес насмешливо посмотрел на га-Мавета и сказал:
– Ты хочешь попросить меня об этом одолжении?
– Да, владыка.
– Мне нравится, когда ты называешь меня владыкой. Это избавит меня в дальнейшем от многих хлопот. И в знак моего благоволения я помогу тебе. Яви мне этих людей.
Одна из колонн потускнела, превращаясь в многогранное зеркало, и в каждой из многих десятков граней отразилось слегка уставшее лицо юной женщины, лишенное возраста. Оно было странным. С первого взгляда никто не назвал бы его прекрасным или восхитительным, но возникало ощущение, что именно его ты всегда ждал и видел в самых сокровенных, самых сладких снах. И поэтому лицо женщины было прекраснее самых прекрасных, невероятных лиц. В нем было все, чего не хватало каждому на протяжении его долгого пути.
И га-Мавет тихо застыл перед зеркалом, не имея и не находя в себе силы сказать, что он просит Тиермеса уничтожить эту женщину. А когда перевел взгляд на владыку Ада Хорэ, то оторопелг. Тот уже не стоял перед зеркалом, а сидел рядом скрестив ноги и задумчиво водил тонкими пальцами по граням. Лицо Тиермеса освещала редкая в Ада Хорэ – светлая и мечтательная – улыбка, словно он вспомнил нечто не зависимое от этого мира, этого пространства, этой тьмы.
– Нет, – сказал он наконец, и зеркала погасли, проявляя внутри себя застывшие растения, – нет, мальчик. В этом деле я тебе не помощник.
Он посмотрел на Малах га-Мавета так, словно впервые его видел:
– Ты бессмертен, но не бесконечен. И я во всякое время могу призвать тебя из твоего мира сюда, потому что Ада Хорэ находится внутри тебя, как смерть – внутри смертного человека. Мое царство тем и страшно, что находится везде.
Глаза Черного бога округлились от ужаса, и Тиермее тихо и невесело рассмеялся:
– Ты и этого не знал? Я в любую минуту могу призвать любого из твоих братьев в этой вселенной и в любой другой. Могу уничтожить любого смертного и бессмертного, потому что мое царство находится внутри них, – и я им хозяин. И лишь немногие существа могут мне противостоять.
– Ты узнал ее? – с отчаянием спросил га-Мавет.
– И ты знаешь ее – не пытайся меня обмануть. Ведь ее нельзя не узнать или спутать с кем-нибудь, правда? Конечно, было бы занимательно попытаться уничтожить ее моими руками, чтобы отнять у меня единственную надежду. Но для того чтобы осуществить такой план, нужно быть гораздо более могущественным, нежели ты. Или... или ты пришел совсем за другим?
Га-Мавет кивнул.
– Поиски оправдания, поиски пути, поиски себя. Какой же ты в сущности ребенок. Прошлое не отпускает тебя вопреки всем усилиям, не так ли? Но и мое прошлое не отпускает меня, с той лишь разницей, что я не прилагаю никаких усилий, чтобы от него избавиться. Я не безумец. На что ты надеялся, идя ко мне? Она может быть здесь, в Ада Хорэ, хотя Ада Хорэ не может быть там, в ней... И мне она нужна живой и неуничтожимой. А тебе – разве нет?
– Да... Нет... Не знаю, – сказал га-Мавет устало. – Мы слишком далеко зашли. У нас нет иного выхода.
– Ничего и никогда не может быть слишком, – прошептал Тиермее. – Ступай отсюда, глупец.
– И все-таки я уничтожу ее – один раз нам это почти удалось.
– Хорошо, – прошелестел голос Бога Смерти, – хорошо... Я посмотрю на тебя... я даже не утверждаю, что буду ей помогать...
И га-Мавет опять остался в темноте. Проклиная все на свете, он начал осторожно спускаться вниз, надеясь, что Тиермее не сыграл с ним одну из своих злых шуток и что сейчас он действительно поднимается из Ада Хорэ на поверхность Арнемвенда.
По дороге он встретил Баал-Хаддада – безглазого Бога Мертвых; и тот показался ему игрушечным и смешным после жуткого великолепия Преисподней. Вспомнив, что он так и несет ее с собой, куда бы ни направился, га-Мавет стрелой понесся к Джоу Лахаталу. Он хотел уничтожить Каэтану, стереть с лица земли непокорных людей, отправить их к своему слепому брату – в общем, сделать что угодно, лишь бы заглушить липкий холодный ужас, который навсегда поселился в нем.
Когда он ворвался в чертоги Джоу Лахатала и промчался по зеркальным залам, то со страхом увидел, что за ним струится голубая тень прекрасного-молодого человека с полупрозрачными драконьими крыльями за спиной.
И ему казалось, что теперь этому не будет конца.
Три человека сидят у костра темной безлунной ночью. Они одеты в темные рясы и подпоясаны жесткими широкими поясами, так что сторонний наблюдатель вполне может принять их за монахов. Впрочем, это и есть монахи, только на Арнемвенде нет такой церкви, к которой бы они принадлежали.
Они существуют ровно столько, сколько существует и этот мир, – их никто не создавал; они возникли сами, потому что в этом возникла необходимость. Мир. не влияет на них, а их существование никак не отражается на жизни Арнемвенда. Можно было бы сказать, что их нет. Но они все же есть, сидят у костра и беседуют о главном.
– Ты уверен, Да-гуа? – спрашивает один из них, протягивая руку за очередной чашкой горячего напитка.
– Нет, Ши-гуа, – откликается второй. – Я же не бог, чтобы совершать ошибки; ошибки совершают те, кто уверен.
– Те, кто не уверен, тоже совершают ошибки, – вставляет третий.
Он очень похож на первых двух монахов, – собственно, они выглядят как близнецы, но всякий способен отличить одного от другого, хотя и не объяснит почему.
– А что ты думаешь, Ма-гуа?
– Она почти у цели, – задумчиво отвечает третий, подбрасывая в костер сучья. – Она почти у цели, и я бы сказал, что им не удастся ее остановить.
– Мир не терпит пустоты, – замечает Да-гуа.
– Ты думаешь, они уйдут? – спрашивает Ши-гуа.
– Это не главное. Либо уйдут, либо изменятся. Главное, что мир не принимает их такими, какие они сейчас. Но мир принимает ее.
– Ты думаешь, мир в ней нуждается?
– Мир сейчас живет только благодаря ей, даже если и не знает об этом.
Они долгое время молчат. Наконец Да-гуа замечает в пространство:
– Малах га-Мавет ходил в Ада Хорэ и говорил с Тиермесом.
– Это изменило ход мыслей га-Мавета?
– Нет, Ма-гуа. Но это испугало его. Он неуверен.
– Она почти достигла цели, – шепчет Ши-гуа. – А испуганный га-Мавет еще менее опасен.
– Испуганный га-Мавет более опасен, – возражает Ма-гуа.
– Нет никакой разницы, – говорит Да-гуа. Они еще некоторое время молча пьют чай, затем Да-гуа достает из складок своего одеяния шкатулку изысканной работы и раскрывает ее. Оттуда сыплются на землю фигурки. Да-гуа переворачивает шкатулку, и обнаруживается, что на ней изображена карта Варда, которая постоянно меняет свои очертания, цвета и размеры, то становясь подробным изображением крохотного участка суши, то давая более общее представление обо" всем континенте.
– Сыграем? – спрашивает Да-гуа.
– Сыграем, – соглашается Ма-гуа.
Ши-гуа поднимает с земли фигурку воина, одетого в белые доспехи и опирающегося на огромный двуручный меч. Монах долго и пристально вглядывается в изображение, которое дает иллюзию абсолютно живого, только:, и крохотного существа, и говорит:
– А мальчик вырос красивым.
– Они все выросли красивыми, – говорит Ма-гуа, держа в руках другую фигурку, – но не прекрасными. А божественное должно быть прекрасным, иначе оно становится обыкновенным.
– Они еще не выросли, – говорит Да-гуа и отбирает у брата фигурку Джоу Лахатала.
– Ты думаешь, он больше не встанет у нее на пути? – интересуется Ма-гуа, поворачивая в пальцах изображение А-Лахатала.
– После истории в городе джатов и истории со статуей он еще не скоро осмелится выступить против нее в открытую, – объясняет Ши-гуа то, что известно и двум другим монахам.
Они могли бы не говорить ничего вслух, но это ихг работа – говорить вслух для всего мира то, что им самим известно и понятно. Такими они были востребованы и появились на этот свет.
– Она ничего не помнит. – Да-гуа держит на раскрытой ладони фигурку женщины с двумя мечами за, спиной. – Она не сможет воспользоваться своим преимуществом.
– Ей не нужно ничего помнить, – говорит Ши-гуал
– Главное, что она есть, – говорит Ма-гуа. – Если она все-таки дойдет до Сонандана, то получит ответы на все вопросы.
– А что бы ты спросил? – неожиданно интересуется Да-гуа.
Ма-гуа молчит невыносимо долго. Потом неожиданно быстро отодвигается в сторону – с высокого дерева у него над головой шмякается на землю сочный плод – ничто в этом мире не может оказать влияние на трех монахов, но и они не вправе проявлять свое присутствие в нем. Мимо, играя, пробегают зверьки. Они не видят людей, сидящих у костра. Возможно, что и костра они не видят, хотя пламя в нем самое обычное и около него приятно греться прохладной ночью.
– Я бы спросил, – наконец говорит Ма-гуа, – я бы спросил, знает ли она о нашем существовании.
– И я бы спросил. а. – И я, – шепчет Ши-гуа.
– Даже если не помнит...
– Даже если не видит...
– Даже если никогда не вспомнит...
В лесу воцаряется тишина.
Три монаха играют в странную игру. Они двигают по блестящей поверхности шкатулки маленькие фигурки, снимают их с доски или переставляют в самые неожиданные места.
– Ты умеешь сожалеть? – спрашивает неожиданно Ши-гуа, и неясно, к кому он обращается.
– Нет, – отвечают двое других. к – И я нет, – говорит Ши-гуа, – но я сожалею. – В его руке крепко зажата самая большая фигурка – воин в черных доспехах и с секирой в руке.
– А я сожалею, но не знаю, нужно ли, – говорит Ма-гуа.
– Они ведут себя непредсказуемо, – говорит Да-гуа.
– Все можно предсказать...
– Испуганный га-Мавет все-таки очень опасен, – соглашается Ма-гуа с тем, что известно пока только им. Ранним утром три монаха бредут по оживленному тракту. Мимо следуют повозки, скачут верховые, едут экипажи. Три монаха путешествуют в самом центре Варда, где множество людей заняты своими человеческими проблемами. Они идут, тяжело опираясь на посохи; этот мир никак не влияет на них самих и на сам факт их существования, но иногда им кажется, что он страшным грузом лежит на их плечах, и от этого монахам трудно :идти по пыльной людной дороге, где на них никто не .обращает внимания. Потому что не видит.
– Знаешь, Да-гуа, – говорит оборачиваясь тот, что идет впереди – Я бы хотелнемного изменить ход событий.
– Ты же знаешь, что это почти невозможно, – откликается тот
– Я бы тоже хотел, – говорит Ма-гуа.;
– Мы не можем...
– Нет, не можем...
– И никогда не сможем...
Они идут до тех пор, пока солнце не начинает клониться к закату. Они идут, потому что могут не останавливаться на ночь, потому что не устают, не стареют, не умирают.
– Ма-гуа, – зовет тот, кто идет последним. Монах поворачивает голову.
– Ма-гуа, если она дойдет, если у нее получится не совсем так, как мы предсказываем, если мы ошибемся...
– Тогда мы тоже отправимся в Сонандан, – отвечает за всех Да-гуа, – может, там нам расскажут, как хоть иногда влиять на ход событий...
– Вот что я хочу сказать тебе, брат. – Га-Мавет стоит широко расставив ноги перед высоким резным троном, на котором восседает его повелитель. Верховный бог Арнемвенда Джоу Лахатал. На мраморном полу перед троном мозаика с изображением Змея Земли – Авраги Могоя, бесчисленные кольца которого охватывают хрупкий шарик планеты.
– Я хотел сказать тебе, что мне кажется – не мы затеяли всю эту возню.
– Что ты имеешь в виду? – Надменный тон Лаха-тала заставляет Бога Смерти досадливо передернуть плечами.
– Мы одни в этом зале, брат. Перестань изображать владыку. Сейчас важно решить, что делать дальше, а не устанавливать главенство.
– Однако об этом никогда не следует и забывать, – наставительно произносит Верховный бог.
– Послушай, брат! – в отчаянии кричит желтоглазый. – Когда я пришел за Тешубом, он сказал мне, что обнаружил в нашем мире еще одну фигуру. Этот некто находится всюду, понимаешь?! Всюду, где не успели мы. Недодуманные мысли, незавершенные дела, невыполненные планы – все это питает его силу. И он может исподволь управлять нами! ...
Лахатал делает нетерпеливый жест рукой, и га-Мавет начинает злиться.
– Послушай, всемогущий. Когда однажды выяснится, что твоему всемогуществу есть предел и ты всего лишь пешка в чужой игре, будет поздно. Оставь в покое девочку, займись более важными делами, пока не потеряно все.
– Мне никто не смеет указывать, что нужно делать, – цедит сквозь зубы длинноволосый красавец в белых доспехах, небрежно развалившийся на троне. – Если же ты хочешь отправиться к нашему безглазому брату, я с сожалением и скорбью предоставлю тебе эту возможность.
– В нашем мире нет любви! – в отчаянии кричит га-Мавет. – В нашем мире нет истины, в нашем мире нет слишком многого, и эти места не пустуют, слышишь? Слышишь ты?!
– А-Лахатал, – негромко, но резко произносит Змеебог, и из-за трона выступает второй брат – Повелитель Водной Стихии. – А-Лахатал, ты ничего не хочешь сказать младшему?
– Не ершись, – примирительно говорит тот, обращаясь к га-Мавету, – не спорь. Мы действительно переживаем не самые легкие времена. Но увидишь, если мы выкинем ее прочь из этого мира, уже навсегда, нам сразу станет легче.
И га-Мавет понимает, что проиграл. Проиграл больше чем просто партию. Опустив плечи, он медленно выходит из тронного зала. Минута, когда он чувствовал себя свободным и достойным, прошла; он опять охвачен сомнениями, страхом, гневом. Он завидует Тиермесу и с ужасом вспоминает прозрачную тень Древнего бога, отражающуюся в зеркалах.
– Ты уничтожишь ее! – Резкий оклик Джоу Лахатала пригвождает его к месту.
– Уничтожу, – соглашается он.
– Ты уничтожишь всех ее спутников.
– Уничтожу, – шепчет Смерть одними губами.
– Ты сотрешь самую память о ней с лица земли.
– Да, владыка.
– А затем мы пойдем в Земли детей Интагей и Сангасой и уничтожим их.
– Да, повелитель.
– И смертные больше никогда не посмеют лезть в тайны бессмертных.
– Да, Великий Лахатал.
– И мир будет нашим.
Га-Мавет собирается с последними силами и кричит:
– Ты ли это говоришь, брат?! Или кто-то иной вещает твоими устами? – Он бьется в отчаянном крике, пока не замечает, что вслух не произнес ни звука.
Тогда он медленно уходит из дворца, и ноги его по-стариковски шаркают по мозаичной чешуе Авраги Могоя, словно пытаясь стереть его изображение на мраморном полу.
– Сдал что-то братец, – с притворной заботой произносит Джоу Лахатал.
А-Лахатал смотрит на него невидящим взглядом.
– Что с тобой? – окликает его Змеебог.
– Боюсь, что га-Мавет более прав, чем мы с тобой хотим признать. Разве ты не чувствуешь на Варде присутствие какой-то иной, чуждой нам силы? Разве мы поступаем по своей воле и чувствуем себя абсолютно свободными? Разве некто тенью не стоит за нашими спинами?!
– Нет, – коротко отвечает Джоу Лахатал.
– Брат, брат! Не потеряй все!
– Хватит ныть, – говорит Джоу Лахатал. – Займись делом. И чтобы никого из них не осталось в живых.
– Ты действительно этого хочешь? – делает А-Лахатал еще одну бесполезную попытку.
– Поторопись, – доносится с трона.
А-Лахатал покидает пространство, в котором царит его брат, и с размаху погружается в зеленовато-голубые прозрачные воды моря. Это его стихия, его вечная любовь. Он идет по своим владениям между ветвей кораллов, высоких гранитных скал, белых песчаных глыб и остовов затонувших кораблей. Его все больше и больше подмывает двинуться туда, где в глубочайшей впадине моря, на дне, все эти годы спит Йа Тайбрайя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59