- Устина?
– Нет, сдается - того Митьки. И получается, что я кругом прав! - с понятным удовлетворением заявил Архаров. - Для чего бы его убивать, как не из-за сундука с деньгами?
– Неужто Устин? - Левушка сделал глаза круглые и величиной с те самые меченые рубли - вершок в поперечнике.
– Устин, похоже, все это время его в доме держал. Дух там нехороший - он там и все надобности справлял…
– Но, Николаша… так это же…
– Что?
– Из-за нас! Помнишь, мы стучались, про Митьку спрашивали? Он и понял, что мы пришли до правды докопаться!
– Ты мне это брось! - прикрикнул на него Архаров. - Коли они двое знали, где сундук, рано или поздно один другого бы порешил. Но вот что странно - коли тот батюшка не врал, то сундук увез митрополит. Стало, они оба знали, куда он тот сундук повез.
– Или побежали за каретой следом. Тут в Москве такие улицы, что одноногий инвалид карету запросто обгонит, - предположил Левушка. - Помнишь, что тот драгун рассказывал? Толпа на митрополитом в Донской монастырь потащилась. А уехать оттуда владыка не успел. Выходит, ненамного быстрее пеших его везли. Да ты вспомни, как мы сами в Данилов монастырь тащились!
– Возможно, сундук спрятан где-то в монастыре, а они знают то место. И Устин сейчас как раз туда и побежал… выждав время…
– Жалко Митьку, - вдруг сказал Левушка.
– Может, так для него и лучше, - утешил Архаров. - Коли он в смерти митрополита виноват - в мученической смерти, Левка! - а сам получил смерть быструю и милосердную, чего его жалеть? Пока все сходится - митрополита погубил тот, кто считал сундук своим, следил за сундуком и знал, куда митрополит его упрятал. Надо ловить Устина. Пошли! Доберемся до Остоженки, возьмем лошадей, и тут же - в Донскую обитель. Он где-то там поблизости, я чую…
Когда они вышли с Устинова двора, Никодимка завершал изображение креста.
– День-другой сюда никто не сунется, а там придумаем, как быть, - сказал Архаров.
Они быстрым шагом пошли в сторону Варварки.
Никодимка, не оставляя ведра с краской и мочальной кисти, поспешил следом.
Его присутствие за спиной у Архарова и Левушки было вскоре обнаружено, дармоеда изругали, но он снова пустился причитать, что остался-де без хозяйки и пропадет, хотя сам по себе - детинка справный.
Так он и прибыл в особняк Еропкина, а там, проскользнув во двор, тут же свел знакомство с женской прислугой. Красавчика заметили - иначе и быть не могло, и к тому часу, как Архаров, Левушка и еще трое преображенцев выезжали к Пречистенским воротам, Никодимка уже знал, что с голоду не помрет.
* * *
В Донском монастыре готовились к отпеванию и погребению владыки Амвросия. Там было не до офицеров, которым вынь да положь никому не известного дьячка. Кого из братии ни спроси - ни один и понятия не имел об Устине Петрове, хотя Архаров неоднократно описывал приметы. Однако обнаружился мальчик, который был при том, как митрополита отыскали в церкви на хорах и выволакивали наружу.
Архаров сел, поставил его перед собой и стал допрашивать. Мальчик расплакался. Он не пошел следом за теми людьми, он забился в угол, но вот что застряло в памяти - так это человек, наглухо закутанный в черное. Он кричал, звал, показывал, за ним бежали, и он был в гуще толпы, когда митрополита волокли из церкви на двор.
– Инок, что ли? - допытывался Архаров. - Церковный, с бородой?
Но вот как раз бороды парнишка не заметил.
– А коли встретишь - признаешь?
Ответа на этот прямой вопрос Архаров не добился.
Правда, одно мальчик вспомнил доподлинно - при нем испуганные монахи толковали, что тело митрополичьего келейника было найдено отнюдь не там, где следовало бы ожидать, на на дворе, по которому пронеслись, как буря, бунтовщики, и не поблизости от кельи, в которой митрополит поспешно переоблачался в простую рясу, надеясь, что его не признают. Архаров начал разбираться - и оказалось, что тело лежало на задворках, там, куда буяны не заглядывали. И где-то поблизости вроде тело митрополичьего кучера обнаружилось. А потом позвали мортусов - и они прибрали всех покойников в ту яму, где хоронят скончавшихся от чумы.
– Сундук, - только и сказал Архаров. - Злодеи знали, что он их выдаст.
– В храме полумрак, бурый кафтан сошел за черный, - добавил Левушка.
Ничего более выяснить не удалось.
– Нужен Шварц, - решил Архаров. - Он умеет розыск вести, где-то его обучали… не в Тайной ли канцлярии?
Вот это как раз не было древней историей - указ покойного государя Петра Федоровича о роспуске Тайной канцелярии был обнародован в 1762 году, когда Архаров уже получил свой первый чин и понимал смысл этого события. Несколько месяцев спустя указ был подтвержден взошедшей на престол государыней Екатериной Алексеевной, и тогда уже Россия окончтельно избавилась от страшного пароля «слово и дело государево!», по которому любого можно было хватать, тащить и допрашивать с пристрастием.
Вскоре было решено создать Тайную экспедицию, но до поры до времени в ней большой нужды не было, а бывшие сотрудники Тайной канцелярии получили другие места - иные, поскольку заботы этой конторы по указу передавались в ведение Сената, отныне числились за Сенатом, иные оказались раскиданы по другим ведомствам.
– Умеет, как же! Кабы умел - не попал бы в мародерскую ловушку! - возразил Левушка.
Архаров хмыкнул - Левушка был прав, но что-то у них двоих это дело не ладилось. Вместо сундука вон труп с ножом в груди отыскали, а что с него взять?
Подумав, Архаров решил доложить о ходе розыска графу Орлову. Пусть видит - сделано все, что возможно, однако следствие зашло в тупик. Убийца, скорее всего, втихомолку изъял из Донского монастыря сундук - и теперь затаился в ожидании, когда кончится моровое поветрие и из Москвы можно будет податься прочь, в захолустье. Коли бы сундук был в монастыре - Устин Петров уж был бы замечен там, ведь после нашествия бунтовщиков там опять примечали всех посторонних. Надо полагать, они с Митькой тот сундук сразу исхитрились перетащить к себе - потому Устин более и в церковь не ходил, и в дом никого не впускал. А потом он вместе с сундуком и исчез…
В дурном настроении преображенцы поскакали обратно.
По дороге, уже у самой Остоженки, они были перехвачены партией, спешащей в сторону Кремля - там вышла стычка у солдат Великолуцкого полка, вызваных Еропкиным, с какими-то людьми. Преображенцы присоединились, прибыли на место, но там уже было тихо - даже ни единого залпа сделать не пришлось.
Фабричные за эти несколько дней поняли, что гвардейцы взялись за Москву основательно и будут появляться всякий раз, как кому-то придет охота побузить.
Вернувшись на Остоженку окончательно, Архаров объявил, что после всей суматохи хочет лишь жрать и спать. Но поспать не удалось - подойдя к своему тюфяку, он обнаружил у изголовья платок - простой полотняный платок, завязанный узелком и благоухающий уже привычным уксусом. Очень удивившись, он развязал тяжеловатый узелок, и на тюфяк упали три большие монеты.
Архаров долго глядел на них, не решаясь взять в руки, потому что боялся поверить собственным глазам. Наконец он крикнул Левушку.
Тот подбежал и тоже уставился на загадочный подарок.
– Поди, узнай, кто сюда приходил, - велел Архаров.
– Послушай, того же не может быть, такой реприманд… - прошептал Левушка.
– Ну, реприманд! Не с луны ж они свалились! - вдруг разозлился Архаров.
– А точно ли те самые?
– Погляди.
Левушка взял рубли и убедился - все три были меченые.
– По… погоди, Николаша… Прежде всего надобно найти того, кто их тебе подбросил!
– А я тебе о чем толкую?!.
Левушка побежал по особняку и всех переполошил. Полчаса спустя сделалось ясно: одни прибегали, другие убегали, кого-то присылал граф Орлов, кого-то присылал сенатор Волков, носились также подчиненные Еропкина, все лица для прислуги - новые, и в этой суматохе по особняку мог незамеченным пройти слон - тот самый, которого в теплую пору по улицам напоказ водят.
– Ахти мне, был чужой, был! - вспомнил один из лакеев. - И как раз про его милость господина капитан-поручика спрашивал - где расположиться изволили!
– Тащи сюда! - потребовал Архаров.
Притащили Никодимку. Его уже приставили колоть дрова - ранние холода заставили начать топить печи не в срок, опять же - особняк был новый, хотя и успел за лето просохнуть, но дров требовал немало.
– Ты, что ли, сожитель? - удивился Архаров. - Гнать его в три шеи!
И чуть было не брякнул, что Никодимка - из дома, который посетила чума, но вовремя воздержался - в особняке бы началась немалая паника. Когда столько народу живут скученно, друг к дружке жмутся, одно слово о чуме может произвести целый бунт, особливо среди офицеров.
– Ваши милости, Николаи Петровичи, я же пригожусь! - и Никодимка опять запричитал, что детинка он справный, за всем присмотрит, комар носу не подточит!
– А коли ты такой толковый, объясни, сделай милость, откуда вот это взялось! - Архаров показал ему платок и монеты. - Кто это мне тут милостыньку подал?!
– Так это, должно, Марфа! - совершенно не удивившись, отвечал Никодимка.
– Как - Марфа? Она в Даниловом монастыре помирает! - возмутился Левушка.
– Так это она сейчас помирать изволит, а вчера была в добром здравии и Глашку посылала… Выходит, к вам посылала! Я-то не докумекал, а она втихомолку девчонку снарядила, про ваши милости ей приказала, девчонка побежала, а тут и несчастье…
– Молчи, Христа ради! - взревел Архаров.
– Дармоед прав! - воскликнул Левушка. - Как раз у Марфы и могли сойтись все три рубля! Бог ее ведает, чем она, кроме девок, промышляет!
– Молчи, - приказал Архаров. - Уведи сожителя, не то я его… ты знаешь!…
Левушка вытолкал Никодимку из гостиной, которую отдали под офицерский бивак.
– С чего ты взял, будто Марфа к нам Глашку послала, да еще с деньгами? - спросил он тихонько.
– А к кому же? - удивился Никодимка. - Она давеча все вас вспоминала. Ядреные, говорит, кавалеры Николаи Петровичи…
– А деньги откуда взяла?
– А того не ведаю.
– К вам кто-то приходил?
– Нет, ваша милость, не было гостей.
– Может, Марфа сама выходила? Припасов купить? - подсказал Левушка.
– Выходила ли Марфа? Так она меня к дочке спосылала, я к дочке бегал, узнать, все ли в добром здравии, а она, может, и выходила, она - отчаянная голова, это ее Иван Иванович так выучил, и пистолет он же подарил, - затараторил Никодимка.
И тут вышел Архаров.
– Коли Марфа, то надобно ее расспросить, - сказал он.
– Побойся Бога, Архаров, как ты ее расспрашивать станешь?! Она же зачумленная лежит, бредит!
– Может, и не бредит. Больше-то прислать некому, больше про меченые рубли никто не знал. А они где-то все вместе сошлись - про это я ее и спрошу. Где она сразу все три раздобыла. И девка эта, Глашка, будь она неладна! Нет чтоб меня дождаться!
– Так ты на часы погляди! Не могла ж она по чужому дому весь день околачиваться! Проскользнула, покрутилась, деньги оставила - да и прочь подалась!
– Быть того не может, чтобы Марфа не велела ей чего на словах передать!
Опять Архаров затеял розыск, спрашивая уже про девку лет четырнадцати, опять переполошил все население особняка. Прислуга только диву давалась - как девка, никого не спрашивая, сразу отыскала архаровский тюфяк.
– Может, кто из солдат указал? - предположил денщик Фомка.
– Надо ехать к Марфе, - вдруг окончательно решил Архаров и тут же, не дожидаясь криков приятеля, решительно повернулся к нему: - Коли ты, Тучков, за мной увяжешься, пеняй на себя, недосчитаешься передних зубов.
– Николаша, ты сдурел! Сам, добровольно, лезешь в чумной барак! Гляди, там и останешься.
– Останусь - значит, так Бог велел.
На Архарова накатило упрямство. Примерно такое же, какое им владело, когда он выходил драться. Только противница была опасная - моровая язва, она же чума.
Как перед дракой он наскоро сводил все мысли к двум-трем попроще, да и те из головы выкидывал, так и теперь: имущество, коли что, достанется младшему братцу Ивану, больше некому, похоронят иждивением графа Орлова, который эту кашу заварил. Вот и все.
Ему необходимо было видеть Марфу - и все тут! В бреду ли, не в бреду ли… Бог милостив - авось на краткий миг очухается!
Архаров велел седлать себе свежую лошадь, зарядил седельные пистолеты. С собой взял охрану в количестве четырех человек и проводника из еропкинской дворни. Левушку послал матерно - если тот окажется в Даниловом монастыре, то и в бараки тоже потащится, хватит на Преображенский полк одного спятившего обалдуя.
К монастырю он приехал уже ночью.
Пускать его не хотели, Самойловича звать не желали, тогда Архаров потребовал доктора Матвея Воробьева. Воробьев был в бараках, дежурил - так что и за ним не пошли. Тогда Архаров поднял шум. Прибежали караульные солдаты, он велел позвать кого-либо из офицеров, привели Бредихина. Тогда-то выяснилось, что Самойлович не в монастыре, а ночует в Павловской больнице, неподалеку.
Бредихин дал человека - показывать дорогу и чтобы не возникло осложнений с охраной больницы. Теперь, после того, как бешеная толпа разгромила бараки и забила насмерть врачей, строгости вокруг медицины граф Орлов развел неимоверные.
Самойлович спал, не раздеваясь, а только скинул свой обкуренный армяк и завернулся во вполне приличный шлафрок. Он вышел к Архарову, признал его, выслушал просьбу, очень ей удивился - и, разумеется, отказал.
– Я не для того здесь главным врачом поставлен, чтобы дозволять всякие безобразия!
– У меня поручение от его сиятельства графа Орлова. На днях в бабий барак привезли женщин. Их должны были запомнить, их мортусы на фуре привезли. Коли хоть одна жива, я должен с ней видеться и говорить, - Архаров не раз и не два повторил эти простые слова.
– Да русским языком же вам повторяю - никак нельзя, господин Архаров, посторонних в бараки не допускаем.
– Они хоть живы?
– Возможно, и живы, но входить в барак не позволяю.
– Я должен их видеть, - хмуро сказал Архаров.
– Не могу допустить, они заразны, - отвечал Самойлович.
– Я должен их видеть. Приказание его сиятельства графа Орлова.
– Не могу.
Помолчали.
– Сам-то ты, сударь, как-то заразы избегаешь, и прочие врачи с тобой вместе, - заявил Архаров.
– Сам-то я берегусь.
– Ну и я поберегусь. Мне лишь вопроса два или три задать.
Архаров с неудовольствием обнаружил в своем голоса этакие просительные нотки.
Эти вопросы вдруг сделались для него самым важным в свете делом.
Они еще некоторое время препирались, Архаров грозил неудовольствием графа, Самойлович же - неудовольствием Господа Бога и своей докторской совести, так на так и вышло.
Пока спорили, Архарову пришла на ум логическая неувязка.
– Послушай, сударь, ведь коли так - коли зараза настолько сильна, то и выздоравливать никто не должен. А они у тебя лежат среди таких же заразных - и ведь выздоравливают! Как сие получается?
– Как - одному Богу ведомо, - тут же скоренько отвечал врач. - А мы подметили такую особенность чумы. Валит она - сразу наповал, тут тебе и жар, и бред, и пот прошибает, и кровавая рвота - как у кого. Лежит такой страдалец четыре дня, лежит пять дней, много - шесть, иных к постелям привязываем, чтобы в помутнении рассудке не сбежали. И тут - или помер, или на поправку пошел. Как если бы Господь определил моровой язве для ее злодеяния только сей довольно краткий срок. Возможно, те микроскопические создания, которые больного изнутри разъедают, дольше не живут…
Но это он добавил с некоторым сомнением.
– Сами помирают? - уточнил Архаров.
– Хотелось бы, чтоб помирали. Или же в теле у страдальца за это время образуется сила, способная справиться с язвой. Нам главное - продержать больного этот срок, не дать ему помереть, а потом уже полегче.
Архаров вновь стал просить и грозить.
Самойлович, очевидно, устав и от своего ремесла, и от занудливого гвардейца, призадумался.
– Черт с вами, капитан-поручик. Я дам вам записку к доктору Вережникову. Он в Даниловом монастыре ведает женскими бараками, - сказал Самойлович Архарову. - Пусть сам решает, я не могу… я знаю, что не положено…
Архаров с запиской поскакал обратно и наконец был впущен в монастырь. Его свита осталась снаружи и была им отправлена к солдатским палаткам, где горели костры, - чтоб хоть не мерзнуть осенней ночью.
В самом монастыре старенький инок-привратник велел ему обождать - не появится ли кто из насельников или из служителей. Такой человек появился - средних лет, с длинной острой бородой, по виду - монах, но только обряженный, как показалось Архарову, в исподнее - белые штаны, белую рубаху, поверх - большой фартук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Нет, сдается - того Митьки. И получается, что я кругом прав! - с понятным удовлетворением заявил Архаров. - Для чего бы его убивать, как не из-за сундука с деньгами?
– Неужто Устин? - Левушка сделал глаза круглые и величиной с те самые меченые рубли - вершок в поперечнике.
– Устин, похоже, все это время его в доме держал. Дух там нехороший - он там и все надобности справлял…
– Но, Николаша… так это же…
– Что?
– Из-за нас! Помнишь, мы стучались, про Митьку спрашивали? Он и понял, что мы пришли до правды докопаться!
– Ты мне это брось! - прикрикнул на него Архаров. - Коли они двое знали, где сундук, рано или поздно один другого бы порешил. Но вот что странно - коли тот батюшка не врал, то сундук увез митрополит. Стало, они оба знали, куда он тот сундук повез.
– Или побежали за каретой следом. Тут в Москве такие улицы, что одноногий инвалид карету запросто обгонит, - предположил Левушка. - Помнишь, что тот драгун рассказывал? Толпа на митрополитом в Донской монастырь потащилась. А уехать оттуда владыка не успел. Выходит, ненамного быстрее пеших его везли. Да ты вспомни, как мы сами в Данилов монастырь тащились!
– Возможно, сундук спрятан где-то в монастыре, а они знают то место. И Устин сейчас как раз туда и побежал… выждав время…
– Жалко Митьку, - вдруг сказал Левушка.
– Может, так для него и лучше, - утешил Архаров. - Коли он в смерти митрополита виноват - в мученической смерти, Левка! - а сам получил смерть быструю и милосердную, чего его жалеть? Пока все сходится - митрополита погубил тот, кто считал сундук своим, следил за сундуком и знал, куда митрополит его упрятал. Надо ловить Устина. Пошли! Доберемся до Остоженки, возьмем лошадей, и тут же - в Донскую обитель. Он где-то там поблизости, я чую…
Когда они вышли с Устинова двора, Никодимка завершал изображение креста.
– День-другой сюда никто не сунется, а там придумаем, как быть, - сказал Архаров.
Они быстрым шагом пошли в сторону Варварки.
Никодимка, не оставляя ведра с краской и мочальной кисти, поспешил следом.
Его присутствие за спиной у Архарова и Левушки было вскоре обнаружено, дармоеда изругали, но он снова пустился причитать, что остался-де без хозяйки и пропадет, хотя сам по себе - детинка справный.
Так он и прибыл в особняк Еропкина, а там, проскользнув во двор, тут же свел знакомство с женской прислугой. Красавчика заметили - иначе и быть не могло, и к тому часу, как Архаров, Левушка и еще трое преображенцев выезжали к Пречистенским воротам, Никодимка уже знал, что с голоду не помрет.
* * *
В Донском монастыре готовились к отпеванию и погребению владыки Амвросия. Там было не до офицеров, которым вынь да положь никому не известного дьячка. Кого из братии ни спроси - ни один и понятия не имел об Устине Петрове, хотя Архаров неоднократно описывал приметы. Однако обнаружился мальчик, который был при том, как митрополита отыскали в церкви на хорах и выволакивали наружу.
Архаров сел, поставил его перед собой и стал допрашивать. Мальчик расплакался. Он не пошел следом за теми людьми, он забился в угол, но вот что застряло в памяти - так это человек, наглухо закутанный в черное. Он кричал, звал, показывал, за ним бежали, и он был в гуще толпы, когда митрополита волокли из церкви на двор.
– Инок, что ли? - допытывался Архаров. - Церковный, с бородой?
Но вот как раз бороды парнишка не заметил.
– А коли встретишь - признаешь?
Ответа на этот прямой вопрос Архаров не добился.
Правда, одно мальчик вспомнил доподлинно - при нем испуганные монахи толковали, что тело митрополичьего келейника было найдено отнюдь не там, где следовало бы ожидать, на на дворе, по которому пронеслись, как буря, бунтовщики, и не поблизости от кельи, в которой митрополит поспешно переоблачался в простую рясу, надеясь, что его не признают. Архаров начал разбираться - и оказалось, что тело лежало на задворках, там, куда буяны не заглядывали. И где-то поблизости вроде тело митрополичьего кучера обнаружилось. А потом позвали мортусов - и они прибрали всех покойников в ту яму, где хоронят скончавшихся от чумы.
– Сундук, - только и сказал Архаров. - Злодеи знали, что он их выдаст.
– В храме полумрак, бурый кафтан сошел за черный, - добавил Левушка.
Ничего более выяснить не удалось.
– Нужен Шварц, - решил Архаров. - Он умеет розыск вести, где-то его обучали… не в Тайной ли канцлярии?
Вот это как раз не было древней историей - указ покойного государя Петра Федоровича о роспуске Тайной канцелярии был обнародован в 1762 году, когда Архаров уже получил свой первый чин и понимал смысл этого события. Несколько месяцев спустя указ был подтвержден взошедшей на престол государыней Екатериной Алексеевной, и тогда уже Россия окончтельно избавилась от страшного пароля «слово и дело государево!», по которому любого можно было хватать, тащить и допрашивать с пристрастием.
Вскоре было решено создать Тайную экспедицию, но до поры до времени в ней большой нужды не было, а бывшие сотрудники Тайной канцелярии получили другие места - иные, поскольку заботы этой конторы по указу передавались в ведение Сената, отныне числились за Сенатом, иные оказались раскиданы по другим ведомствам.
– Умеет, как же! Кабы умел - не попал бы в мародерскую ловушку! - возразил Левушка.
Архаров хмыкнул - Левушка был прав, но что-то у них двоих это дело не ладилось. Вместо сундука вон труп с ножом в груди отыскали, а что с него взять?
Подумав, Архаров решил доложить о ходе розыска графу Орлову. Пусть видит - сделано все, что возможно, однако следствие зашло в тупик. Убийца, скорее всего, втихомолку изъял из Донского монастыря сундук - и теперь затаился в ожидании, когда кончится моровое поветрие и из Москвы можно будет податься прочь, в захолустье. Коли бы сундук был в монастыре - Устин Петров уж был бы замечен там, ведь после нашествия бунтовщиков там опять примечали всех посторонних. Надо полагать, они с Митькой тот сундук сразу исхитрились перетащить к себе - потому Устин более и в церковь не ходил, и в дом никого не впускал. А потом он вместе с сундуком и исчез…
В дурном настроении преображенцы поскакали обратно.
По дороге, уже у самой Остоженки, они были перехвачены партией, спешащей в сторону Кремля - там вышла стычка у солдат Великолуцкого полка, вызваных Еропкиным, с какими-то людьми. Преображенцы присоединились, прибыли на место, но там уже было тихо - даже ни единого залпа сделать не пришлось.
Фабричные за эти несколько дней поняли, что гвардейцы взялись за Москву основательно и будут появляться всякий раз, как кому-то придет охота побузить.
Вернувшись на Остоженку окончательно, Архаров объявил, что после всей суматохи хочет лишь жрать и спать. Но поспать не удалось - подойдя к своему тюфяку, он обнаружил у изголовья платок - простой полотняный платок, завязанный узелком и благоухающий уже привычным уксусом. Очень удивившись, он развязал тяжеловатый узелок, и на тюфяк упали три большие монеты.
Архаров долго глядел на них, не решаясь взять в руки, потому что боялся поверить собственным глазам. Наконец он крикнул Левушку.
Тот подбежал и тоже уставился на загадочный подарок.
– Поди, узнай, кто сюда приходил, - велел Архаров.
– Послушай, того же не может быть, такой реприманд… - прошептал Левушка.
– Ну, реприманд! Не с луны ж они свалились! - вдруг разозлился Архаров.
– А точно ли те самые?
– Погляди.
Левушка взял рубли и убедился - все три были меченые.
– По… погоди, Николаша… Прежде всего надобно найти того, кто их тебе подбросил!
– А я тебе о чем толкую?!.
Левушка побежал по особняку и всех переполошил. Полчаса спустя сделалось ясно: одни прибегали, другие убегали, кого-то присылал граф Орлов, кого-то присылал сенатор Волков, носились также подчиненные Еропкина, все лица для прислуги - новые, и в этой суматохе по особняку мог незамеченным пройти слон - тот самый, которого в теплую пору по улицам напоказ водят.
– Ахти мне, был чужой, был! - вспомнил один из лакеев. - И как раз про его милость господина капитан-поручика спрашивал - где расположиться изволили!
– Тащи сюда! - потребовал Архаров.
Притащили Никодимку. Его уже приставили колоть дрова - ранние холода заставили начать топить печи не в срок, опять же - особняк был новый, хотя и успел за лето просохнуть, но дров требовал немало.
– Ты, что ли, сожитель? - удивился Архаров. - Гнать его в три шеи!
И чуть было не брякнул, что Никодимка - из дома, который посетила чума, но вовремя воздержался - в особняке бы началась немалая паника. Когда столько народу живут скученно, друг к дружке жмутся, одно слово о чуме может произвести целый бунт, особливо среди офицеров.
– Ваши милости, Николаи Петровичи, я же пригожусь! - и Никодимка опять запричитал, что детинка он справный, за всем присмотрит, комар носу не подточит!
– А коли ты такой толковый, объясни, сделай милость, откуда вот это взялось! - Архаров показал ему платок и монеты. - Кто это мне тут милостыньку подал?!
– Так это, должно, Марфа! - совершенно не удивившись, отвечал Никодимка.
– Как - Марфа? Она в Даниловом монастыре помирает! - возмутился Левушка.
– Так это она сейчас помирать изволит, а вчера была в добром здравии и Глашку посылала… Выходит, к вам посылала! Я-то не докумекал, а она втихомолку девчонку снарядила, про ваши милости ей приказала, девчонка побежала, а тут и несчастье…
– Молчи, Христа ради! - взревел Архаров.
– Дармоед прав! - воскликнул Левушка. - Как раз у Марфы и могли сойтись все три рубля! Бог ее ведает, чем она, кроме девок, промышляет!
– Молчи, - приказал Архаров. - Уведи сожителя, не то я его… ты знаешь!…
Левушка вытолкал Никодимку из гостиной, которую отдали под офицерский бивак.
– С чего ты взял, будто Марфа к нам Глашку послала, да еще с деньгами? - спросил он тихонько.
– А к кому же? - удивился Никодимка. - Она давеча все вас вспоминала. Ядреные, говорит, кавалеры Николаи Петровичи…
– А деньги откуда взяла?
– А того не ведаю.
– К вам кто-то приходил?
– Нет, ваша милость, не было гостей.
– Может, Марфа сама выходила? Припасов купить? - подсказал Левушка.
– Выходила ли Марфа? Так она меня к дочке спосылала, я к дочке бегал, узнать, все ли в добром здравии, а она, может, и выходила, она - отчаянная голова, это ее Иван Иванович так выучил, и пистолет он же подарил, - затараторил Никодимка.
И тут вышел Архаров.
– Коли Марфа, то надобно ее расспросить, - сказал он.
– Побойся Бога, Архаров, как ты ее расспрашивать станешь?! Она же зачумленная лежит, бредит!
– Может, и не бредит. Больше-то прислать некому, больше про меченые рубли никто не знал. А они где-то все вместе сошлись - про это я ее и спрошу. Где она сразу все три раздобыла. И девка эта, Глашка, будь она неладна! Нет чтоб меня дождаться!
– Так ты на часы погляди! Не могла ж она по чужому дому весь день околачиваться! Проскользнула, покрутилась, деньги оставила - да и прочь подалась!
– Быть того не может, чтобы Марфа не велела ей чего на словах передать!
Опять Архаров затеял розыск, спрашивая уже про девку лет четырнадцати, опять переполошил все население особняка. Прислуга только диву давалась - как девка, никого не спрашивая, сразу отыскала архаровский тюфяк.
– Может, кто из солдат указал? - предположил денщик Фомка.
– Надо ехать к Марфе, - вдруг окончательно решил Архаров и тут же, не дожидаясь криков приятеля, решительно повернулся к нему: - Коли ты, Тучков, за мной увяжешься, пеняй на себя, недосчитаешься передних зубов.
– Николаша, ты сдурел! Сам, добровольно, лезешь в чумной барак! Гляди, там и останешься.
– Останусь - значит, так Бог велел.
На Архарова накатило упрямство. Примерно такое же, какое им владело, когда он выходил драться. Только противница была опасная - моровая язва, она же чума.
Как перед дракой он наскоро сводил все мысли к двум-трем попроще, да и те из головы выкидывал, так и теперь: имущество, коли что, достанется младшему братцу Ивану, больше некому, похоронят иждивением графа Орлова, который эту кашу заварил. Вот и все.
Ему необходимо было видеть Марфу - и все тут! В бреду ли, не в бреду ли… Бог милостив - авось на краткий миг очухается!
Архаров велел седлать себе свежую лошадь, зарядил седельные пистолеты. С собой взял охрану в количестве четырех человек и проводника из еропкинской дворни. Левушку послал матерно - если тот окажется в Даниловом монастыре, то и в бараки тоже потащится, хватит на Преображенский полк одного спятившего обалдуя.
К монастырю он приехал уже ночью.
Пускать его не хотели, Самойловича звать не желали, тогда Архаров потребовал доктора Матвея Воробьева. Воробьев был в бараках, дежурил - так что и за ним не пошли. Тогда Архаров поднял шум. Прибежали караульные солдаты, он велел позвать кого-либо из офицеров, привели Бредихина. Тогда-то выяснилось, что Самойлович не в монастыре, а ночует в Павловской больнице, неподалеку.
Бредихин дал человека - показывать дорогу и чтобы не возникло осложнений с охраной больницы. Теперь, после того, как бешеная толпа разгромила бараки и забила насмерть врачей, строгости вокруг медицины граф Орлов развел неимоверные.
Самойлович спал, не раздеваясь, а только скинул свой обкуренный армяк и завернулся во вполне приличный шлафрок. Он вышел к Архарову, признал его, выслушал просьбу, очень ей удивился - и, разумеется, отказал.
– Я не для того здесь главным врачом поставлен, чтобы дозволять всякие безобразия!
– У меня поручение от его сиятельства графа Орлова. На днях в бабий барак привезли женщин. Их должны были запомнить, их мортусы на фуре привезли. Коли хоть одна жива, я должен с ней видеться и говорить, - Архаров не раз и не два повторил эти простые слова.
– Да русским языком же вам повторяю - никак нельзя, господин Архаров, посторонних в бараки не допускаем.
– Они хоть живы?
– Возможно, и живы, но входить в барак не позволяю.
– Я должен их видеть, - хмуро сказал Архаров.
– Не могу допустить, они заразны, - отвечал Самойлович.
– Я должен их видеть. Приказание его сиятельства графа Орлова.
– Не могу.
Помолчали.
– Сам-то ты, сударь, как-то заразы избегаешь, и прочие врачи с тобой вместе, - заявил Архаров.
– Сам-то я берегусь.
– Ну и я поберегусь. Мне лишь вопроса два или три задать.
Архаров с неудовольствием обнаружил в своем голоса этакие просительные нотки.
Эти вопросы вдруг сделались для него самым важным в свете делом.
Они еще некоторое время препирались, Архаров грозил неудовольствием графа, Самойлович же - неудовольствием Господа Бога и своей докторской совести, так на так и вышло.
Пока спорили, Архарову пришла на ум логическая неувязка.
– Послушай, сударь, ведь коли так - коли зараза настолько сильна, то и выздоравливать никто не должен. А они у тебя лежат среди таких же заразных - и ведь выздоравливают! Как сие получается?
– Как - одному Богу ведомо, - тут же скоренько отвечал врач. - А мы подметили такую особенность чумы. Валит она - сразу наповал, тут тебе и жар, и бред, и пот прошибает, и кровавая рвота - как у кого. Лежит такой страдалец четыре дня, лежит пять дней, много - шесть, иных к постелям привязываем, чтобы в помутнении рассудке не сбежали. И тут - или помер, или на поправку пошел. Как если бы Господь определил моровой язве для ее злодеяния только сей довольно краткий срок. Возможно, те микроскопические создания, которые больного изнутри разъедают, дольше не живут…
Но это он добавил с некоторым сомнением.
– Сами помирают? - уточнил Архаров.
– Хотелось бы, чтоб помирали. Или же в теле у страдальца за это время образуется сила, способная справиться с язвой. Нам главное - продержать больного этот срок, не дать ему помереть, а потом уже полегче.
Архаров вновь стал просить и грозить.
Самойлович, очевидно, устав и от своего ремесла, и от занудливого гвардейца, призадумался.
– Черт с вами, капитан-поручик. Я дам вам записку к доктору Вережникову. Он в Даниловом монастыре ведает женскими бараками, - сказал Самойлович Архарову. - Пусть сам решает, я не могу… я знаю, что не положено…
Архаров с запиской поскакал обратно и наконец был впущен в монастырь. Его свита осталась снаружи и была им отправлена к солдатским палаткам, где горели костры, - чтоб хоть не мерзнуть осенней ночью.
В самом монастыре старенький инок-привратник велел ему обождать - не появится ли кто из насельников или из служителей. Такой человек появился - средних лет, с длинной острой бородой, по виду - монах, но только обряженный, как показалось Архарову, в исподнее - белые штаны, белую рубаху, поверх - большой фартук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40