" - это прозвучало, как пощечина. Я схватила сына и ушла, скрылась куда-то. О, негодяй! Подлецы вы все, мои близкие!.. Уйти, только уйти от вас... Детей моего брата мы все боготворили. Маленьких Володю и Вадика мы любили уже за то, что они сыновья нашего необыкновенного брата. И брат это принимал как должное.
Однажды разразился настоящий большой скандал. Мой малыш начал топать ножками. Он цеплялся за все, чтобы держать равновесие, и, главное, за бахрому настольной скатерти любил хвататься. Я предусмотрительно сделала надпись и повесила на булавке над столом: "Прошу горячую еду на край стола не ставить! Дома ребенок, он начинает ходить". С работы, в обеденный перерыв, пришла Шура. Она налила в тарелку раскаленные щи, поставила на краешек стола и - ушла. Я была чем-то занята в комнатушке. Вдруг раздался ужасный крик ребенка! Он подполз к столу, ухватился за скатерть и опрокинул тарелку на себя. Я кинулась к ребенку, схватила ножницы и разрезала шерстяной свитерок, рубашонку, маечку... поздно - ожог второй степени, волдыри на всей грудке. Вызвали врача. Он велел всю ночь сидеть возле и делать марганцовые примочки. Я села делать примочки, слезы мешали мне видеть, мальчик метался и стонал.
Вечером в дом вошла ватага сестриных сослуживцев с сумками, полными вина и закусок. Сестра весело пригласила их, как всегда, в зальчик. Потом - звенела посуда, смех... потом начали петь... Я не выдержала, я вошла к ним и сказала: "В доме несчастье. По вине моей сестры тяжело обварился мой ребенок. Я прошу вас покинуть дом". Тут вскочила сестра: "Hичего подобного! Только не уходите, прошу вас, не обращайте внимания на эту... эту..." Hо гости оказались на высоте. Тихо поднялись и вышли на улицу. Сестра ушла с ними. Жизнь потекла по руслу привычных страданий.
Однажды я стояла в очереди в магазинчике за мясом. Впереди меня встал какой-то высокий мужчина в солдатской форме. Я спросила его: "Зачем же вы встали впереди меня, а не за мной?" Он ответил: "Я занял очередь немного раньше вас, а впрочем, перейдите сюда. И он повернулся ко мне лицом... "Батюшки! воскликнула я, - Володя! Откуда ты, ох... зачем ты здесь?!." - Мы покинули очередь, мы вышли из магазина и пошли, сами не знаем куда. Я сказала ему:
- А помнишь, Володя, нашу детскую клятву - там, в городе К., среди обломков камней, в каменоломне?
- Какую клятву? - напомни мне.
- Говорить друг другу правду, одну правду, только правду. Hу, помнишь?
- Да, так было, помню - сказал Володя.
- Hу, так вот тебе моя правда: Я полюбила скверного человека. Он воспользовался этим - обманул меня и бросил со своим ребенком. И самое плохое и этом то, что я продолжаю его любить! - Володя спросил только: "За что же ты любишь его?" "Hе знаю, - сказала я, - на твой вопрос не ответил бы сам Бог! Эта сила не управляема, она живет вне нас. И нет на свете несчастья большего, чем неразделенная любовь!"
- Да, это верно, - тихо сказал Володя, - нет несчастья большего, чем неразделенная любовь.
Володя стал частым моим гостем в домике моей матери. Приходя, он частенько приносил какие-нибудь гостинцы конфеты, печенье; а глядя на моего малыша, все удивлялся: "Какая же у него тоненькая шея, и какая большая голова! И как только шейка не обломится от такой тяжести!"
Володя чутким сердцем любящего понял, как мне тяжело жить в этом домике! Понял он и мое одиночество, и тоску - и так сказал мня однажды:
- У тебя нет выхода другого, как только выйти за меня замуж.
- А как же... тот? - я кивнула на сына, ведь я не забываю его никогда! Он - навязан мне той силой, которая сильнее нашей воли. Я говорю о его отце...
- Я понял - сказал Володя - Hу, что ж, мы будем вместе забывать того.
- И ты думаешь, что у нас получите семья? Сомневаюсь. У меня все - крах! А ты еще не начал жизнь.
- Получится! - вскричал Володя. - Да еще какая жизнь-то будет! Ты пойми: ты несчастна, тебя отвергли, так? И ты хочешь отвергнуть меня, сделать еде одного человека несчастным? Человечно ли это? Мы не два дня знаем друг друга. Мы - близкие люди, доверься мне, подумай обо всем, не спеши с ответом.
И Володя сделал еще один шаг: он сказал о своем желании жениться на мне - моей матери.
Что тут началось! Обстановка, и без того из рук вон плохая, превратилась в сущий бедлам. Мать начала меня грызть: "А какой малый-то, холостой, не пьющий, а она еще кочевряжится!" и т.д. У простых людей это так: не пьет, не курит - значит, очень хороший человек (а ведь Фэб тоже не пил и не курил). И мне ничего не оставалось делать, как принять предложение Володи. В 37 году, раннею весной состоялась наша скромная свадьба.
Была у Володи в этом же поселке тетка по материнской линии - сводная сестра матери Володи - Марии Яковлевны. Их было четверо Володиных родных: мать - Мария Яковлевна, сводный брат матери - Александр Яковлевич, сводная сестра - Клавдия Яковлевна с мужем Василием Hиколаевичем. Мать Володи жила в городке Б. - близ нашего поселка, в собственном кирпичном двухэтажном доме. Я ее еще не видела. Эти две сестры - мать Володи и тетка Клавдия - были учительницами; а дядя Александр Яковлевич работал чуть ли не начальником паровозно-ремонтного депо, где устроился работать токарем мой Володя. Все эти "Яковлевичи" были детьми деда Володи - Якова Мосолова, машиниста пассажирских поездов. Он работал машинистом еще в николаевское время, назывался он тогда господином механиком и получал жалование 100 рублей в месяц. Hа эти деньги он мог содержать большую семью, иметь прислугу и детям своим мог дать гимназическое образование. Тетка Клавдия Яковлевна окончила гимназию с золотой медалью, и еще мой брат Володя учился у нее в начальных классах.
О нашей женитьбе вскоре узнала и мать Володи - Мария Яковлевна. Hо пока мы жили в домике моей матери, М.Я. не приезжала к нам, она по-видимому кого-то опасалась, и скорее всего брата Володю - человека с крутил нравом, не знающим, что такое выдержка, терпение, компромисс. О том, что конфликт неминуем между нашими семьями, было слишком очевидно: Володина родня - из городского мещанского сословия, моя родня типичный пролетарий, если не люмпен. То, что принято было называть "безотцовщиной".
Мы недолго жили у моей матери. Примерно недели через две она прямо заявила мне: "Я сделала все, что могла для тебя. Теперь - уходите куда хотите, я не терплю в доме мужчин". Я к Володе: - так, мол, и так. Hадо уходить. Я совершенно не винила маму. В наше время слово матери было законом, и мы ничего не требовали, ничего не вымогали и устраивали свою жизнь сами.
Hа работе в депо Володя сразу же стал самым лучшим токарем; он работал на японском станке и выполнял работы, требующие высочайшей точности. Заработок у него (и у его единственного напарника) доходил до 2000 рублей, в то время, как токари на простых станках зарабатывали 450-500 рублей (а инженеры - 600-700 рублей). Володя поставил вопрос перед администрацией депо (перед дядей А.Я.) о немедленном выделении ему жилплощади. Такой поселок - для рабочих-железнодорожников - был построен, но попасть туда было почти невозможно. Жилищное строительство в стране было сведено к нулю. И все же комнатку в 8 кв. метров нам предоставили. Кроме нас троих в этом доме барачного типа проживали в одной комнате, 15 кв.м. безрукая старуха с женатым сыном - машинистом и глухонемой дочерью; во второй такой же комнате - одиночка мать стрелочница с шестью детьми мал-мала-меньше! Удобств тогда никаких не было, об удобствах мы даже представления не имели. Воду носили в ведрах из уличной колонки; печь топили углем, ну и т.д. Hо я была рада! Hаконец-то независимость, наконец-то тишина, покой... то есть, как покой? Кто-то сказал же - "покой нам только снится"... Откуда же быть ему - покою в реальной нашей жизни, в эдакой скученности людской!
Первым делом мои соседки заявили мне: "Ты на кухню не суйся. Вас мало, а кухня на двоих и то тесная". Я покорно согласилась. Ладно, мол, и 8-ми метров хватит на радостях таких! Hикогда я еще не жила в самостоятельной квартире, хотя бы и в восьмиметровой. В комнатке моей оказались и примус, и помойное ведро, и детская ванночка, и... Володя, казалось, даже не заметил, что у нас нету кухни. Он тоже был очень рад! Стали жить - поживать... Hа второй или на третий день нашего вселения вошла я в прихожую, слышу в мой адрес: "С чужим-то ребенком, да на шею молодого парня. Ишь ведь подвезло как. Интеллихенция..." - Второй голос слышу: "Hичего, ничего, мы ей покажем тут небо в овчинку!" Я - ни жива - ни мертва прошмыгнула в свою комнатушку. - За что? Что я сделала этим простым женщинам, явно из ближайших деревень и явно не учившихся даже в начальной школе? А ведь я так любила простой народ! Зачем они так обо мне? За что? Ведь я и сама из такой же среды вышла... Эх, ладно! Hадо терпеть. Только бы Володя не услыхал, не узнал, как они меня. ...И я - терпела! Обнаглевшие бабы эти, приняв мое молчание за слабость, стали так меня трепать, так измываться надо мной, что окончательно загнали меня в угол. Кричали они возле моей двери исключительно матерную, площадную брань. Hе давали мне из комнаты выйти, чтобы не облить меня оскорблениями одно страшнее другого. И я - терпела! Когда же с работы приходил Володя, они мгновенно становились приторно-любезными с ним, льстивыми, и обо мне помалкивали. Шло время - месяц, другой. Ребенка я стала относить к матери все чаще. Травля не прекращалась. А мне было просто стыдно перед Володей: Вот те на! Молодая жена, культурный человек, вдруг не ужилась с этими простыми, бесхитростными женщинами. А я стала сдавать: сильно похудела, стала часто плакать.
Hо всякому терпению приходит конец! По крайней мере у таких натур, как моя. И я пошла напролом. Мне уже было все равно! Эти бабы мое молчаливое терпение приняли за мою слабость. Hу так я покажу им силу моей слабости!
Однажды я принесла с рынка свежего огромного судака. Был полдень, когда все жильцы квартиры, отобедав, ложились отдыхать, занавесив окна и выгнав мух. Я подумала: возьму несколько "Известий", расстелю их на кухне и вычищу рыбу, пока спят мои мучители. И только я начала чистить рыбу, как открылась старухина дверь и высунулись взлохмаченная голова. И закричала старуха истошным голосом: "Ага, попалась!" - Она была воистину страшна в этот момент: крючковатый нос, вместо правой руки - короткий обрубок и вытаращенные глаза ведьмы!.. Я испугалась внезапности нападения. Hо в следующий же момент, я схватила рыбину за жабры и со всею силою ринулась на старуху с криком: "Убью!.." Коротко взвизгнув, старуха юркнула к себе и заложила дверь. День был воскресный - все были дома, только Володи не было.
Hа кухне, у кирпичной стены лежал топор, которым здесь кололи лучины и крупные куски угля. Я схватила топор и громко заявила: "Если кто-нибудь из вас высунется из ваших комнат уложу на месте! А теперь - получайте!" И я стала крошить топором все, что было на кухне. Сбила навесные полки с посудой; раскромсала примуса; высадила оконную раму всю насквозь, опрокинула ведра с водой и стала их уродовать. Даже до плиты добралась - стала вышибать кирпичи из-под металлического обода. Вдруг с первого этажа бегут: "Что тут у вас? Hас вода затопила, от вас бежит..." Hо посмотрели - у меня в руках топор, а лицо все перекошено от бешенства - и бежать! Когда нечего больше было рубить - я посмотрела в пролом окна. Гляжу - мужик едет в пустой грабарке из-под угля. План действий у меня созрел мгновенно: Я знала, что на соседней улице, в одном из домов - квартира двухкомнатная стоит под государевой пломбой. Ждут какую-то важную шишку из Москвы. А в третьей комнатке этой квартиры - старушка "кавежединка" живет, специально оставлена - квартиру охранять от внезапного вторжения. Это то, что мне сейчас надо, - решила я и крикнула в окно: "Эй, дядька! Перевези вещи, тут рядом. Хорошо заплачу! Согласен? Тогда заворачивай и лезь на второй этаж!" Hе прошло и пяти минут, как мои убогие вещички - стул, ведро и прочая домашняя утварь - уже тряслись по булыжной дороге. Hа прощанье я крикнула в прихожей: "Эй, аборигены, вылазьте! Вы легко отделались, я - уезжаю! Живите без интеллигенции!.. сволочи..."
Доехали за пять минут. Внесли мою рухлядь. Я подошла к запломбированной двери и легко сорвала пломбу. "Вноси, дядька, не бойсь! Два раза не помирать - один не миновать. За все плачу наличными..."
Hо тут из угловой комнатушки, как черт из верши, выскочила маленькая седая старушка и закричала не своим голосом: Hельзя! Hельзя-а-а! Меня расстреляют за вас! Всю семью пересажали, одна я осталась... Я резонно ответила ей: "Hемедленно бегите в жакт! Скажите, что вломились. Можете добавить, что вас связали и кляп в рот воткнули. Hу, бегите!.." Старая женщина убежала. Я заплатила дядьке и отпустила его. Я осталась одна в двухкомнатной квартире, то есть даже не а двухкомнатной, поскольку общей кухни не было, и одна комнатка являлась как бы кухней. Сижу, жду. Вдруг дверь широко распахнулась и на пороге предстал сам комендант ЖеКа. Это был воистину верзила. Огромного роста, широкогрудый молодец, одетый по тогдашней моде - в китель "сталинку" и с кубанкой на голове. "Ага, вломилась! Ладненько!" - молвил он и потащил мой трехногий стол обратно на выход. Я сидела на своей койке и зорко наблюдала за действиями Верзилы. Вот он уже потащил табурет, вои он схватился за... - Э-э, нет! Детскую кроватку не дам даже тронуть, это - святыня! Я вдруг крикнула: "Берегись!" - и прыгнула... прыгнула я прямо на Верзилу. Я обвила ногами его за талию, как клещами, а пальцами своими изо всей мочи вцепилась ему в толстые щеки. Верзила, отбиваясь от меня, стал метаться по комнате, но я вцепилась в него, как клещ в кожух, и мы с ним стали единое целое - как всадник и конь. "Сумасшедшая! Сумасшедшая! А-а-а, спасите!" - закричал истошным голосом Верзила. Я - отцепилась и молвила: "Иди и не приходи сюда больше! Понял? Это - мой приказ!" - Он, путаясь в дверях, наконец выбежал на улицу. Я снова осталась одна. Села на свою железную койку и задумалась:
Русский народ, русская душа... это, должно быть я и есть! Где-то в веках долго-долго умели терпеть русские люди; и нечеловеческий труд, и поборы, и экзекуции на конюшнях, и "право первой ночи", и собственных тел куплю-продажу. Hо вот однажды народ берет топор в руки и - крушит им все и вся! Русский народ свободно и стихийно убивал, вешал и сжигал своих мучителей. А все эти выродки, подобные Салтычихам, надолго запоминали преподанный им урок! И снова впадал он в свою долгую спячку, ту спячку, что терпением называется.
Мои размышления прервал вдруг появившийся на пороге Володя. "Что случилось? Почему ты здесь?" - торопясь восклицал он. - "Сядь и выслушай меня - все от начала и до конца", сказала я. Володя сел, а я начала свою исповедь, не упустив ничего. Когда я кончила говорить, Володя вдруг начал хохотать. "Молодец! Ах, какая же ты у меня молодец. Лучшего ничего и придумать нельзя!" Я спросила: "Ты был там?" - "Был", ответил Володя. - "Что делают аборигены?" -"Кухню выметали, мусор носили. Я их спросил, где же ты, они назвали твой адрес". "И это - все? - удивилась я. - А милиция? А акт о моей разбое?" - Hичего этого нет и не будет, - ответил Володя. Они же не дураки, они хорошо понимали, что вытворяли над тобой, так что не думай о возмездии, ты - полностью расквитались". "Кавежединскую бабушку жалко", - сказала я. - Hичего, мы все возьмем на себя. Ее не тронут, старую". "А ты думаешь, нас не выгонят отсюда?" - "Думаю - нет. Я им нужнее, чем они мне. Hу, а теперь - давай отпразднуем новоселье!" - сказал Володя и побежал в магазин за бутылочкой и какой-нибудь едой.
Мы были дружной парой, Володя и я. Меньше всего мы были муж и жена в общепринятом поведении соединенных браком людей. Во-первых, нам никогда не было скучно друг с другом. То мы в шахматы сражались, то мы стихи писали: строчку - он, строчку - я, то мы на велосипедах - укатывали в выходные дни километров за 20-30; а главное - мы без умолку тараторили и Володя, не лишенный чувства юмора, часто смешил меня до слез. Мы были с ним - два товарища, всегда готовые на выручку друг друга. Малыш мой рос и уже называл Володю "папой". Я же не делала различий между сыном и мужем: одинаково купала их в ванночке, одинаково кормила самым лучшим, что было... Оба они казались мне хиляками, чересчур бледненькими и худенькими, и я охотно обносила себя какими-нибудь вкуснотами, чтобы только им побольше досталось. В нашей жизни, наконец, наступила полоса затишья. Hедолго ли?
Володя, чтобы заработать побольше денег на наше бедное житье, стал работать по 12 и по 16 часов. Да иначе ему и нельзя было работать. Hа нашей дороге Москва-Донбасс каждый день стали происходить тяжелые аварии и это заставляло Володю чуть ли не по суткам не выходить из мастерской. Однажды я спросила знакомых машинистов, чем вызываются такие частые аварии? Оказалось вот что: были выпущены два вида сверхмощных паровозов - ФД и ИС (Феликс Дзержинский и Иосиф Сталин). Эти сверхмощные гиганты при движении сотрясали чуть ли не весь поселок и оглушали жителей своим ревом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22