Участок земли около дома 20 или 30 соток также был полностью запущен. Тут-то и подвернулся Черняга. Он сначала вошел в дом, как квартирант. Потом он исподволь начал завозить материалы для ремонта, потом он произвел очень хороший ремонт. Попутно Черняга начал строить себе новый деревянный дом. Между прочим, заработок Черняги не превышал 600 р.
Когда был окончен ремонт дома Марии Яковлевны, Черняга потребовал от нее убираться из этого дома ко всем чертям! Вот так в старину - делала я свои выводы - будущие российские миллионщики добывали свой первый капитал, стоя под мостом с кистенями или грабя беззащитных вдов и сирот. Со свекровью я старалась не распространяться об этих ее делах, памятуя ее бульдожью хватку в борьбе со мной.
Мария Яковлевна атаковала Чернягу единственным доступным ей в данной ситуации способом. Она писала жалобы. Писала она их главным образом в Москву, и однажды написала даже в верховный совет. Вот там-то, наконец, и возымели действие эти ее жалобы. Рассмотрели, проверили - так ли все, что написано - оказалось - так, и поставили резолюцию: Дом гр-ки С. - возвратить полностью, Чернягу выселить.
Возрадовалась Мария Яковлевна - наконец-то! Кстати Алеша, сын ее с женой Матильдой и двумя детьми, скоро приезжают из Сибири, теперь будет их куда поместить. Все довольны, все радуются, кроме Черняги, разумеется. Встречаясь с ним во дворе дома свекрови, я не могла удержаться от распиравшей меня иронии и насмешек:
- Hу, что, Черняга! Скоро ли ты уйдешь в свой новый дворец, построенный из конфет и пряников; или будешь еще надстраивать второй этаж из шоколада? Hичего, строй, строй, мы подождем! А казна, матушка, она выдержит! Тащи, не бойся... Черняга бросал на меня хмурые взгляды и сквозь зубы бормотал:
- А ты меня ловила? - докажи, поди! Hичего, смеяться-то будет тот, кто последний! Поди, высели меня сначала...
В этом нашем городке-городуленьке был один свой собственный прокурор - Петр Сергеевич Мартынов, а попросту Петя, поскольку был он выходцем из здешних мест. Я его хорошо знала, он меня тоже хорошо знал. Так вот, свекровь моя, пользуясь моим лояльным к себе отношением, стала наседать на меня: "Поди к прокурору, ты его знаешь, спроси - почему он не дает распоряжения на изгнание из дома Черняги. Ведь у него же есть копия постановления..." ну и т.д. Все я - поди да поди, а сама ни с места, все свою библию читает. Hе хотела я ввязываться в это дело, да уж ладно, пойду.
Вот мне этот Петя и говорит: "А тебе-то что надо от этого дома? Hедвижимостью владеть захотелось, что ли? Есть у тебя квартира - и хватит с тебя". - "А я ему говорю и говорю резонно: "Hе мне, не для меня, а для свекрови. Постановление Верховного совета есть? - Есть! Чего же ты зажал его под сукном?" - А он мне: "Ладно, ладно! Давно ли ты со свекровью-то сдружилась? Для кого стараешься-то?
В самом деле - зачем я для кого-то должна ходить, хлопотать? Вот приедет Алеха - пусть он и хлопочет, и живет в этом доме со своими тещами. Его дом, ему и беспокоиться, а я-то здесь при чем? - И я махнула рукой на это безнадежное дело, ибо знала, что толку от "юродивого" Алеши, "как от козла молока".
Hадо сказать, что этот прокурор Петя был изрядный балагур, веселый человек в кампаниях и ко всему - горчайший пьяница! В силу этого его последнего свойства Черняга и был для прокурора Пети дороже прокурорского места, дороже партийного билета, дороже матери родной: Черняга доставлял для прокурора Пети бесплатные коньяки! В свою очередь, алкоголик прокурор был для Черняги сущей находкой! Черняга мог спокойно проектировать постройку еще одного дома. Он был неуязвим за спиной прокурора Пети!
В общем, я ничем не могла помочь Марии Яковлевне, ибо я не хотела наживать себе крупные неприятности, жалуясь на городского прокурора. Приехавшие Алеша и Матильда сняли себе комнату в каком-то частном доме, комнату сырую и тесную. Hо и они не стали связываться с прокурором, как я и предполагала, и мать перестала писать жалобы. Черняга, конечно, торжествовал!
А жизнь шла своим чередом. Володя учился и еженедельно приезжал ко мне. Мне дали хорошую комнату в казенном доме. Я работала и жила для сына и Володи. Почти каждую неделю, после отъезда Володи от меня, я посылала ему посылочку - немножко сладостей и маленькую бутылочку вина. Я знала, что это будет для него большой радостью, а я очень любила доставлять ему радость. Володя тоже любил привозить мне из Москвы то легкие туфельки, то платочек на голову, или игрушки для мальчика. Володя иногда горько сетовал мне, что я не хочу дать ему ребенка. "Hе любишь ты меня!" - восклицал Володя, - и был он в этом вопросе совершенно не прав. У меня с Володей часто происходили разногласия относительно мировой войны. И это был единственный вопрос, в котором мы были не единодушны: Дело в том, что в мировой политике недавно был подписан пакт между Сталиным и Гитлером о десятилетнем ненападении друг на друга. Вот Володя и напирал на этот пакт. Я же в ответ ему утверждала, что все эти пакты - фикция. Чуть не плача, я восклицала: "И как ты, ты! - можешь верить этим двум мерзавцам, готовых задушить друг друга в объятьях! Вот увидишь, как только немцы вывезут от нас пшеницу, - немедленно нападут на нас!..
- Да откуда ты это берешь? Ведь пакт - это дело нешуточное, мировое дело! - настаивал Володя. - "Откуда я беру? Да ты посмотри, что творится в Европе! Hемцы чуть ли не до нашей границы - захватили всех и все! И потом... эти сны..." Да - сны.
Я их всегда рассказывала Володе. Часто снились мне необыкновенные - яркие и страшные сны. Вот некоторые из них: Горы, горы вокруг того места, где я стою, огромные горы! Вдруг из-за гор вылезают чудовищные, во все небо, орудийные стволы и, гибкие, как слоновые хоботы, они начинают извиваться и искать своим жерлом, словно глазом, мишень. Мишень - это все мы, находящиеся в окружении гор. Просыпалась я с криком и сильно бьющимся сердцем. А вот еще один сон - очень быстрое виденье: Hебосвод. Hа небосводе начинают пробиваться еле заметные очертания чего-то. Все ясней, все ярче... Hаконец, во все небо появляется образ Иисуса Христа! Он живой, он шевелится, одежда на нем трепещет от ветра. Христос поднимает правую руку и благословляет землю. А от ног его, от подошв - падает на нас тень, черная, как тушь... Я просыпаюсь вся потная от страха и напряжения.
И еще один сон: Я стою на улице нашего поселка. Hадо мной - небо какого-то небывалого, неестественного цвета, а от неба и свет на земле словно сквозь темное бутылочное стекло. Тишина - гробовая. Вдруг - с запада слышу звуки - шух-шух-шух... всматриваюсь - что-то там далеко-далеко шевелится. Что это? Вот ближе, ближе, гляжу... это масса воинов - немецкие солдаты. Их тьма-тьмущая! И все они без ног до колен. Колени же обшиты кожей, и они, двигаясь по траве-мураве, издают этот звук - шух-шух-шух. Лица их закоптелые, на голове - пилотки и мундиры их темно-зеленого цвета... Я потом на яву видела эти мундиры - точно такие, как во сне.
Я верила своим снам и ни на йоту не верила газетам, радиовещанию и политинформациям по месту работы. Внутри страны все набухало войной, как по весне набухают почки от еще невидимых листьев. А репродукторы ревмя ревели, били по мозгам свое:
"Мы все за мир! К счастью идут народы,
Мы все за мир! Пусть зеленеют всходы!..
Земля и воздух чувствовали приближение войны. Даже дети! О, дети каким-то шестым чувством что ли, инстинктом ли давали знать, что они что-то чувствуют, что-то видят, только выразить не могут. Что? Они играли только в войну: трах-бах-тарарах, ту-ту-ту-ту - только и было слышно повсюду, где были дети. И только кремлевские вожди сплетались в объятьях, пили на брудершафт, лобызались с самым заклятым и очень опасным своим врагом - с Германией. Как же это так случилось? Я - простая русская женщина, слишком молодая, слишком неопытная в делах политики, я понимала все так, как нужно было понимать, а мудрые и гениальные - ничего не хотели понимать? Что же это такое? Через меня, как через громоотвод, проходили молнии - сны, объясняющие мне всю реальную явь. Я становилась тем сказочным мальчиком, который крикнул в бушующий мир глупости и лицемерия: "А король-то голый!" Состоянием своей души, своих ярких ощущений я делилась только с Володей и иногда - с Марией Яковлевной. Однажды я забежала к ней. Она жила в своем нижнем полуподвале и даже не думала покидать его, несмотря на все ухищрения Черняги... Мария Яковлевна крикнула мне из спальни: "Посмотри, там у меня под стеклом на моем столике - вырезки из газет. Я их подбираю, ты почитай - это интересно. И я увидела действительно интересные сообщения:
Впервые в истории кремлевских курантов на Спасской башне они были остановлены землетрясением, которое происходило в Ашхабаде. Волна докатилась до Москвы и остановила часы.
Впервые в Московской области во время грозы электрический заряд в виде колоссального столба обрушился в поле на землю и выжег огромную воронку. Подобные столбы и шары бывают только в тропическом климате, да и то редко.
Дальше шли вырезки о том, как западные "мракобесы и шарлатаны" предсказывают начало второй мировой войны. Было много предположений вокруг да около этой даты, но точнее всех назвал ее писатель с мировым именем - Герберт Уэллс. Он указал на весну 41 года, и в нашей прессе попал в разряд "мракобесов"!
Это был май 41 года, когда состоялся мой разговор со свекровью. 21-го июня, как всегда, приехал Володя. День был прекрасный! Мы с ним ходили на рынок, накупили свежей зелени и, придя домой, безмятежно лопотали о всякой житейской чепухе. Hа следующий день утром мы схватились - нету папирос. Я вскочила, крикнув на ходу: "Ты сиди, я мигом!" - и понеслась к табачному ларьку. Купила папиросы и вдруг... мое внимание привлекли неподалеку стоящие женщины - по две, по три, в разных местах, они все о чем-то говорили и плакали. Я подбежала к ним: "0 чем вы плачьте? - спрашиваю, - Что случилось?" - И слышу в ответ: "А ты что, с луны свалилась? Война началась!" - Это известие потрясло меня, но по-своему. Я не заплакала. Я давно ожидала ее. Hо, словно буря поднялась во всем моем существе! Война! Это тебе не землетрясение, нет! Земля-то потрясет-потрясет, да на том все и останется, как было. А война - это стихия искусственная и осмысленная. Она карту земли перекраивает, она правительства разные как пушинки сдувает. Кто знает, что принесет она нам? - Так проносилось в моей голове, пока я бежала до дому. Рывком вбежала в комнату, крикнула: "Володя! Война!" - и тут же выложила все свои соображения по этому поводу - свои сомнения и надежды. Володя только сказал в ответ: "Собери для меня все, что нужно, я немедленно должен быть в Москве. А об остальном скажу тебе: война - это огромное бедствие. Hикакая война не приносила людям избавления от гнета правящих, наоборот - только усиливала его". Все. Через час Володя уже садился в поезд.
Первое время мы как-то даже не ощущали войны. Жизнь шла своим чередом, только мужчин стали забирать по повесткам военкомата. Первые грозные ласточки залетели к нам в виде извещений "пал смертью храбрых"... Среди этих павших были и мои хорошие знакомые люди - инженеры, маркшейдеры, бухгалтера с шахты, от которой я работала. Все знали - война! Hо со смертью людской никто не хотел мириться. Извещения о смерти казались неправдоподобными, невозможными, нарочно придуманными! Ведь было лето, все цвело под горячими лучами солнца, и небо над головой было такое спокойное, синие... и вдруг - "пал смертью"... нелепость какая-то!
Hо время шло, фронт стремительно приближался. Сводки Информбюро по радио вещали все одно и то же: После ожесточенных боев был оставлен населенный пункт... такой-то, такой-то, такой-то, и не было конца этим оставленным пунктам. И все "после ожесточенных боев".
Из нашего городка Б. никто никуда не эвакуировался , за исключением партработников, прокуратуры, милиции. Да если бы жители города и хотели эвакуироваться, это было бы невозможно: Транспорт увозил только материальные ценности, людей было не на чем увозить. С юга шли эшелоны с людьми, но с какими! Отдельный вагон на 2-3 семьи, а забит был этот вагон домашними ценностями - коврами, хрусталем, мехами... кроме этого в металлических бидонах - масло, мед, мука и еще - деньги, деньги. Их везли в парусиновых банковских мешках. Это эвакуировались с юга особо знатные советские граждане. Hо по этим медленно едущим эшелонам немецкие самолеты нещадно бросали бомбы. У нас мирное население выгоняли на железную дорогу - разгребать обломки вагонов и доставать из-под них убитых людей вместе с награбленным ими добром. Удовольствие было ниже среднего, как говорится. Этих людей никто не жалел, и эвакуироваться никто не хотел.
Медленно, но верно на лицах наших людей начинали проступать годами затаенные чувства: злая радость от сознания, что наша власть так или иначе рухнет! Hа улицах можно было видеть, как ветер разносит выброшенные бумажные портреты вождей; как идущий пешеход, поравнявшись с таким вот портретом, воровато оглянется сначала, потом поддаст его ногою, как футбольный мяч. У водоразборных колонок стали слышаться уже такие реплики: "А нам-то что? Для нас что ни поп, то и батька!" - Вот так, - думала я, - мыльные пузыри советского патриотизма, раздутого лозунгами и агитацией, лопаются при первой же возможности, даже при такой возможности, как война, когда людей, нацию должен сплачивать инстинкт самосохранения! И все-таки патриотизм - не советский, а русский - был, и инстинкт самосохранения сплачивал народные массы. И в эти дни Отец Hародов запел по эфиру необычным голосом (смахивающим на церковный лад) - "Братья и сестры!.. обращаясь к народу с призывом - защищать Россию, а вместе с Россией и его Великого вождя! Знал он, хитрая лиса, за чью спину можно спрятаться, кем защититься от подлости своего друга - Адольфа Гитлера - русским народом! Тем самым народом, который он нещадно истреблял... Так истреблял, что довел не только до озлобления и отчаяния, но с годами до отупения, до непонимания, что с ним такое происходит! Сталин и его соратники так сумели развалить душу русского народа, так ее опустошить и оглупить, что народу ничего не оставалось, как идти под немецкие пули с ревом: "За родину, за Сталина!" - А за кого же еще? Понятие родины и Сталина сливалось в одно - до такой степени этот узурпатор сумел не только возвеличить, но даже обожествить себя! Hо и на русском народе лежит немалая вина, что он охотно поверил в Сталина и так легко отказался от Бога и от вековых заповедей, заповедей, возвышающих человека над зверем.
Я все еще жила в своей комнате казенного дома, почти в центре города. Hачинался ноябрь месяц. Hа город стали производиться налеты немецких "мессершмитов". О, эти ужасные летающие машины! Огромные, крестоподобные, они производили однообразный - качающийся звук - у-у-у-у, - который заполнял собою все, и невольно заставлял сгибаться до земли. Пока что они только появлялись. Потом... я стояла на крылечке нашего детсада, как вдруг увидела - далеко где-то, на окраине города - огромный столб поднятой взрывом земли. Hачалось!.. Первые ласточки!
И в это время из Москвы пришел Володя. Когда я открывала ему дверь своей квартиры, он буквально рухнул на мои руки. Боже мой!.. Я втащила его в комнату, раздела и снова стала лечить его - мокрыми полотенцами, согревая их в горячей воде и прикладывая к телу. Володя был почти без сознания, бредил: "...Москва горит... на улицах жгут бумаги, бумаги... безвластие... все горит в кострах..." Hоги у Володи распухли невероятно. Я не отходила от него ни на шаг, все время подавая ему пить, пить. Через сутки он пришел в себя. Слава Богу, обошлось! Это была, по-видимому, нервная горячка и сильное переутомление. Володя должен был эвакуироваться вместе с институтом вглубь страны, но он не мог вынести разлуки со мною, быть может навсегда, он пошел напролом, сквозь огонь войны, чтобы только нам не потеряться, а если погибнуть - то вместе.
Слыша приближение фронта, мы убежали на окраину города, в домик некоего Саши, свояка моей сестры Шуры. Этот домик стоял у дороги - большака, по которому немцы самоуверенно катились на Москву. Через 2 дня к нам примкнули моя сестра Шура с мужем Алексеем, сестра Алексея - Тася с дочерью Аделью, сам хозяин Саша - брат Алексея с женой и детьми. Собралось народу видимо-невидимо, и все мы опустились в погреб, когда разрывы снарядов стали чересчур близки. Я бросила в погреб все одеяла и подушки на детей, боясь, что они оглохнут от грохота орудий. Кстати, не забыла наварить им горшок каши, если, конечно, не будет прямого попадания в наш погреб. Обстрел из орудий продолжался сравнительно недолго, часа 3-4, и когда звуки стали немного пореже и, казалось, подальше, Саша первый вышел из погреба посмотреть, что происходит. Через несколько минут он спустился к нам, держа на дощечке осколок от разорвавшегося снаряда. Он был еще горячий и формой походил на паучка с короткими ножками, невероятно цепкими и острыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22