Подошел Казарян, глянул на кольцо через Сашино плечо, удивился:
- Вполне приличный изумруд. Вполне, вполне.
- Изумруд, не изумруд, а на золоте - проба.
- Сколько ты ему за кольцо отвалила? - ласково спросил Александр.
- Я не покупала, я в залог. Сто пятьдесят ему налила.
- Ты мне зубы не заговаривай. Сколько?
- Двести рублей.
- Вот и ладушки. А теперь - по порядку, и не торопись, с
подробностями.
Не впервой. Дуся рассказывала, как под протокол.
- Часов в двенадцать явился. Тихий такой, спокойный. Постоял в
дверях, осмотрелся - и ко мне. "Дусенька, - говорит, - край. Срочно к
сестре ехать надо, а, как на грех, ни копейки. Возьми у меня кольцо,
последнюю память о матери. Слезами обливаюсь, но продаю". Столковались на
двух сотнях. Я ему сто пятьдесят налила и кружку пива. Отошел он к
столику, за которым Кащей стоял, выпил свои сто пятьдесят, поговорили они
с Кащеем и ушли. Все.
- Чемодан при нем был? - задал первый вопрос Александр.
- Явился-то без чемодана. А потом, когда они вышли, я в окно глянула.
Вижу: с чемоданом идет. Значит, в тамбуре его оставлял.
- Кащей - это Серафим Прохоров?
- Он самый, Санечка.
- Совсем, что ли, спился?
- Пьет, сильно пьет.
- А живет все там же, на Красноармейской?
- Там же, там же. Напротив ильюшинской шарашки.
Хоть и тихо говорила Дуся, но при словах "ильюшинская шарашка"
инженеры быстро подняли головы от кружек и опасливо осмотрелись.
- Наказала ты себя на двести рублей, - сказал Александр, взял со
стойки кольцо и осторожно спрятал его во внутренний карман. - Тронулись,
Рома.
...На углу Красноармейской возвышалось монументальное здание клуба
летчиков - бывший ресторан сомнительной репутации "Эльдорадо". Напротив
соперничало с ним шиком конструктивистское чудо - жилой дом работников
авиации, в первом этаже которого находился гастроном. Заглянули туда. В
винном отделе Смирнов спросил:
- Кащей сегодня водку брал?
- А когда он ее не берет? - вопросом на вопрос ответила ленивая
продавщица.
- Сколько бутылок взял?
- А кто ты такой, чтобы тебе отвечать? - не могла перейти на ответы
женщина.
Вопросами отделывалась. Александр развернул удостоверение, показал.
Продавщица с удовлетворением усмехнулась:
- Достукался, значит. Три поллитры он взял. И не сучка, а
"Московской".
- Гуляет, выходит. Ну, будь здорова, тетка! - пожелал ей Александр и
двинулся к выходу. Примолкнувший Казарян уважительно двинулся за ним.

Во дворе кащеевского дома женщина рубила дрова.
- Серафим дома? - спросил Смирнов.
Женщина разогнулась, воткнула топор в колоду, заправила под платок
высыпавшиеся из-под него волосы и ответила недобро:
- Где ж ему быть? Если не в пивной, то дома.
- Как к нему пройти?
- По лестнице на второй этаж. Вторая комната направо.
Казарян переложил пистолет в карман.
- Что ж, правильно, - кивнул Смирнов, но свой оставил под мышкой. -
Начнем, помолясь.
Казарян резким ударом ноги открыл дверь и влетел в комнату. Следом за
ним в помещение вошел Смирнов и прикрыл за собой дверь.
За столом сидели двое, распивали. Но сейчас отвлеклись от хорошего
занятия: смотрели на вошедших.
- Оружие на пол! - приказал Смирнов.
Кащей молчал, улыбался длинной застывшей улыбкой.
Второй ответил спокойно:
- Оружия никогда не ношу. Мне отягчающих не надо.
- Пощупай его, Казарян.
- Встать! - велел Казарян, и неизвестный гражданин послушно поднялся.
Под мышками, под ремнем спереди и сзади, по карманам, в промежности, по
голенищам скоро и умело проверил Роман и доложил, что не врет неизвестный.
Пусто.
Смирнов демонстративно, так, чтобы все видели, переложил пистолет,
ногой придвинул к двери табуретку, сел на нее, не вынимая руки из кармана,
распорядился:
- Иди позвони, Рома! Чтобы сразу подавали.
Роман вмиг ссыпался по лестнице. Не снимая с лица улыбки, Кащей
сказал:
- А я тебя помню, Александр.
- Я тебя тоже, Серафим Николаевич.
- Выходит, вора из тебя не получилось, и ты решил в цветные
перекраситься.
- Выходит так, Кащей.
Разговор иссяк. Маялись в ожидании. Первым не выдержал неизвестный
гражданин:
- За что тормознул, начальник?
- За кражу квартиры на Скаковой.
- Ошибка вышла, начальник. Не был я там и знать ничего не знаю.
- Зато я знаю.
- Вещички-то нашел, начальник?
- Не искал пока.
- Вещичек нет, и кражи нет, начальник.
- А мне много не надо, по малости обойдусь. Одного колечка от Дуськи
хватит.
Теперь все замолчали окончательно. Бывал в таких норах Смирнов, и
часто бывал. Нищета закоренелого пьянства: неубранная кровать, грязное
тряпье вместо постельного белья, взлохмаченное, как в бурю; подобранная на
помойке мебель: разномастные табуретки, кухонная тумбочка с сортирным
деревянным запором вместо стола. Господи, а запах! Пахло прокисшим
алкоголем, нечистым потом, перебродившей помойкой.
Зашумела под окном машина: Казарян загонял ее прямо во двор.
- Пойдемте, граждане, - буднично сказал Александр.
- А я-то зачем? - спросил Кащей.
- Для порядка, - ответил Александр, и все трое спустились по
лестнице.
Кащей и гражданин привычно направились к распахнутым дверцам
"воронка".
- Не торопитесь, граждане, чистым, свежим воздухом подышим, - сказал
Александр и оглядел двор. - В кащеевский сарай вы его не поставили, не
дураки, в чужие - опасно, под замками они, да и заметить могут, за
поленницами, ясное дело, не спрячешь. Вот что, Рома. Переверни-ка собачью
будку.
Казарян поднатужился и перевернул конуру. Конура встала на бок и
обнаружила старый фибровый чемодан.

Смирнов поднялся к себе в кабинет. За ним как привязанный плелся
Казарян.
- У тебя что, дел нет? - спросил Александр, усаживаясь. Роман сел
напротив, устало растер ладонями лицо.
- Саня, расскажи, как это ты сделал?
- Ты же видел.
- Видел, но почему именно так? Почему сразу в цвет?
- Все примитивно, Рома, как обезьянья задница.
- Не прибедняйся. Ты - великий сыщик, Саня.
Смирнов тихо засмеялся и смеялся долго. Потом сказал:
- Я - бывшая шпана, Роман. Я с московской окраины. Я такой же, как
они. И поэтому мне не надо залезать в их шкуру, чтобы представить себе,
как они могут действовать. Мысленно я просто действовал в этих
обстоятельствах.
- И как ты действовал в сегодняшних обстоятельствах?
- Действовал все-таки он. Когда я увидел до капли выжатый графинчик,
то понял, что маэстро с сильнейшего бодуна. Просто так выпить на работе
профессионал себе не позволит. А то, что в квартире писателя действовал
профессионал, понятно с первого взгляда. На скачок, Рома, он пошел
непохмеленным, с нервишками врастопырку, - такого тоже просто так не
бывает. Значит, вчера пропил все до копейки. Квартира без наводки тоже
выбрана безошибочно. Следовательно, он или местный, или очень хорошо знает
этот район.
И вот он собирает вещички и выходит с чемоданом. Денег по-прежнему
нет, а душа горит, писательские сто граммов ему - как слону дробинка. На
что выпить? Надо реализовать взятое по мелочам. У Белорусского вокзала -
суета, народу полно, товар спокойно не предложишь, да и милиция там
постоянно. Беговая - слишком близко. Лучшее место - пивная на аллеях, к
тому же известно, что Дуська по-тихому принимает товар. Нешумно, народу
мало, подходы хорошо просматриваются, чуть что - можно задним ходом уйти в
эльдорадовские переулки, где хрен его найдешь. И он туда отправился. А
потом отправились и мы.
- Железная логика! - восхитился Казарян.
- Логика, Рома, появилась задним числом. Сейчас, когда я вслух
рассуждаю. А тогда просто шел, как лунатик, его путем, и все.
- Завидую тебе, Саня.
- А я тебе. Конечно, в таких случаях тебе, Рома, будет труднее, чем
мне. Хоть и путался ты с приблатненными, но ты - интеллигентный,
воспитанный, с хорошо тренированным мышлением человек. Ты мыслишь глубже,
остроумней, масштабнее. Со временем ты будешь моим начальником.
Теперь засмеялся Казарян.
- Ты что ржешь, будущий начальник?
- Потому что смешно. Зря ты жалуешься на несовершенство своего
мыслительного аппарата.
Без стука в кабинет вошел Сам. Смирнов и Казарян вскочили.
- Руководство Союза писателей просило меня передать вам благодарность
за успешное и быстрое раскрытие дела, - официально сообщил Сам.
- Деньгами бы, - помечтал вслух Казарян.
Сам покосился на него грозно. Но клизму не вставил, было хорошее
настроение, поворчал только:
- Чего, как штыки, торчите? Садитесь! - и тоже сел на ближайший стул.
- Потом потерпевший звонил. Слов подобрать не мог, только мычал от
восхищения тобой, Смирнов. Говорит, что ты - герой нашего времени.
Приятно?
- Приятно, - вяло подтвердил Смирнов.
- Казарян, ты у нас - самый образованный. Читал что-нибудь из того,
что это писатель насочинил?
- Читал.
- Ну и как?
- На уровне. Про то, как льют сталь, а шлак отбрасывают.
- Злободневно, - неопределенно отозвался Сам. - Ну, на сегодня
достаточно. Топайте домой, орлы.
Казарян непроизвольно хихикнул. Сам покосился на него, спросил с
опаской:
- Ты что смеешься?
- Представил, как орлы топают, товарищ комиссар!
- Наглец ты и зубоскал, Казарян. Да, Саня, я сегодня со Скориным
беседовал. Он мне понравился. Скромный в отличие от вас, наглецов.
- Я завтра на работу во второй половине дня приду, товарищ комиссар.
Можно?
- Это почему? - недовольно осведомился Сам - любил, чтобы все всегда
были под рукой.
- В баню хочу сходить, помыться. От меня уже козлом отдает.
- Уж если так запаршивел, то давай. - Сам поднялся. - Еще раз спасибо
вам, ребята, за то, что муровскую марку высоко держите.

В восемь часов они встретились у метро "Сокол" и пошли к Ивану
Павловичу. Квартиру эту на улице Левитана Иван Павлович получил год тому
назад. Получил, конечно, он, но выбирала ее Алевтина Евгеньевна, Алькина
мать. Когда Ивану Павловичу стало совсем невмоготу ходить в уборную через
двор, она написала гневное письмо секретарю М.К. Никите Хрущеву. Письма по
жилищным делам Хрущев, вероятно, получал тысячами и вряд ли сам лично на
них реагировал. Но с этим письмом, именно с этим, он ознакомился потому,
что писалось в нем о тяжкой судьбе его однокашника по Промакадемии.
Незамедлительно приехал помощник с ордером, и все семейство переехало в
шикарную двухкомнатную квартиру. Алик в этой квартире не жил: два года как
он вместе с женой, а потом и дочкой поселился в комнате Ларискиного мужа,
который вместе с Ларисой жил за границей. Он был помощником
военно-морского атташе в Дании. Сестра баловала Алика: привозила и
присылала ему разнообразные заграничные шмутки, и поэтому он считался
пижоном. Его даже прорабатывали на комсомольском собрании, как стилягу.
Они повернули направо к Песчаной улице. Когда проходили Песчаные
бани, Александр напомнил сам себе:
- Завтра в баньку схожу.
Перешли по мостику речку Таракановку.
- Сколько ты отца моего не видел, Саня?
- Полгода, Алька. - Виновато признался Александр.
- Ты только не пугайся. Он очень изменился.
- Господи, ну почему так? Ведь он был здоров как бык!
- Ты, главное, виду не подавай. Но и не резвись слишком бодро. Он
ведь все про себя понимает.
Пришли. Перед дверью Смирнов подобрался, снял кепку, пригладил волосы
и обернулся к Алику. Тот кивнул - порядок.
Иван Павлович, маленький, сухонький лежал на диване и улыбался им.
- Выбрался ко мне все-таки. Ну, здравствуй, Александр.
Он отодвинул книгу, очки и осторожно поднялся. В ловких светлых
брюках, в бежевом, мощной вязки пуловере, в белоснежной сорочке с
распахнутым воротом (все Ларкины презенты) он выглядел хрупким морщинистым
мальчиком. Смирнову стало больно и страшно. Он весело улыбнулся и сказал:
- Здравствуйте, Иван Павлович. Вы просто какой-то иностранец!
- Ларка одевает. А что? Правда, ничего?
- Шик-модерн!
В комнату вошла Алевтина Евгеньевна и строго спросила:
- Александр, ты есть хочешь? Алика я не спрашиваю. Он хочет всегда,
жена так его кормит.
- Уж и не знаю, Алевтина Евгеньевна. Не думал как-то.
- А я знаю. Хочешь.
- Аля, - попросил Иван Павлович, - дай нам поговорить, а?
- Говори, конспиратор, - ласково обиделась жена и ушла на кухню.
Алик взял в руки книгу (то был "Петр Первый"), осмотрел ее, большим
пальцем листанул как карточную колоду.
- Лейпцигское издание, - догадался он. А, собственно, почему стоим? В
ногах правды нет.
Иван Павлович устроился на прежнем месте, Александр сел на стул у
круглого стола, а Алик развалился в старом своем привычном кресле.
- А где она есть? - спросил Александр и, вспомнив, рассказал,
посмеиваясь: - Еду как-то на двенадцатом по Ленинградке. Народу довольно
много. Кондукторша объявляет: "Следующая - Правда!", а вальяжный такой
мужик, выпивши, естественно, спрашивает мрачно: "А где она, ваша правда?"
В момент весь троллейбус притих. Никто не смотрит друг на друга, и все
чего-то ждут. Вальяжный гражданин сошел у Лозовского, и все сразу
оживились, заговорили...
- Ты к чему это рассказал? - поинтересовался Иван Павлович.
- К слову пришлось. Забавно.
- Забавного мало. Запуганные люди, запуганные. Все боятся.
Начальства, соседа, что люди скажут.
- А лучше, чтобы ничего не боялись, Иван Павлович?
- Человеку нужна свобода, Александр. Свобода от страха.
- Вон мои клиенты получили свободу. Никак не расхлебаем.
- Вы им не свободу дали, а из тюрьмы выпустили.
- Не вижу разницы.
- Твои клиенты - пена, грязная пена. Для них свобода -
вседозволенность. Свобода нужна народу, который избрал в истории свой
путь. Свобода позволяет каждому сознательно с внутреннего своего согласия
идти этим путем. А страх ждет палки. Палка или бьет, или указывает.
- А если не пойдут этим путем без палки?
- Значит, я прожил неправильную жизнь.
- Все-таки порядок нужен, Иван Павлович.
- Да. Порядок народовластия, порядок демократии.
- Вот вы говорите - народ! Народ! Народ - это люди, человеки. За ними
- глаз да глаз. Распустить, так черт-те что получится.
- Бойся профессиональных шор, Александр. Я знавал многих, считавшших
и считающих, что люди стадо несмышленышей, которому помимо вожака нужны
пастух и свирепые кавказские овчарки. Пастух направит куда надо, а овчарки
не пустят куда надо.
- Я, что ли овчарка? - с обидой спросил Александр.
- Не стань ею, Александр. - Иван Павлович не выдержал, поднялся, с
трудом прошелся по комнате. - Умер тот, кого я боялся. Единственного
боялся, его. Мы себя всегда оправдываем. И я оправдывал себя и всех.
Старательно отряхиваясь от сомнений, думал: так надо, это историческая и
сегодняшняя необходимость. И, не размышляя, делал, как указывал он. Мы
потихоньку становились рабами, потому что страх порождает рабов. Он всех
загонял в страх, чтобы сделать народ послушным стадом. Крестьян -
беспаспортным режимом, рабочих - законом о прогулах и опозданиях,
интеллигенцию - идеологическими компаниями и постановлениями.
Иван Павлович закашлялся. Воспользовавшись паузой, Алик прочитал
стихи:
- Оно пришло, не ожидая зова,
Оно пришло и не сдержать его.
Позвольте мне сказать вам слово,
Простое слово сердца моего.
- Это еще что? - откашлявшись, спросил Иван Павлович.
- Стихи, - объяснил Алик. - В сорок девятом три наших самых
знаменитых поэта написали их к его семидесятилетию. Кончались они так:
"Спасибо вам за то, что вы живете на земле". А называлось "Простое слово".
А ты сегодня нам свое простое слово сказал.
- Э-э-э, да что там! - махнул рукой Иван Павлович. - Мало ли за
двадцать пять лет слов наговорили. И великий, и учитель всех и вся, лучший
друг советских физкультурников. И я эти слова говорил.
Он отошел к окну и оттянул штору. За окном окружная железная дорога:
светили прожектора, бегал маневровый паровоз, стучали, как в кузнице,
железными буферами перегоняемые с места на место вагоны - формировался
состав. А над всем царил искаженный динамиками нетерпимый бабий голос
диспетчера.
Он нас к победе привел, Иван Павлович, - в спину ему сказал
Александр.
Иван Павлович обернулся и ответил ему, как недоумку:
- Запомни раз и навсегда: к победе привел нас ты. И миллионы таких,
как ты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23