...Лидия Сергеевна остановилась в дверях, молча, кивком,
поприветствовала всех и с плохо скрытым торжеством объявила:
- Отыскался след Тарасов!
- Чей след отыскался? - переспросил Александр.
- Лидия Сергеевна иносказательно цитирует Гоголя, - снисходительно
пояснил Казарян.
Эффектного начала не получилось, и Лидия Сергеевна стала деловито
докладывать:
- Сегодня утром по нашей ориентировке из Сокольнического РОМ передан
в НТО пистолет "Вальтер". Проведенная соответствующим образом экспертиза
установила, что именно из этого пистолета был произведен выстрел в
Тимирязевском лесу.
- Ну и ну! - сознался в своем недоумении Смирнов. - Откуда он у них?
- Чего не знаю, того не знаю. Узнать - это уже ваше дело, - взяла
реванш Лидия Сергеевна.
- Бойцы, я - в Сокольники! - заорал Смирнов.
- Может, сначала позвонить сокольническим-то? - предложил Ларионов.
- А что звонить, надо в дело нос сунуть! Не до разговоров! - Смирнов
уже убирал со стола, запирал сейф, закрывал ящики.
- Александр, у меня к вам просьба, - сказала Лидия Сергеевна.
Уже забывший о ней Александр повернулся к ней с виноватым выражением
лица:
- К вашим услугам, Лидия Сергеевна.
- Если гражданина, который пистолетом пользовался, найдете, то обувь
его к нам пришлите.
- Вы думаете, это он труп переворачивал? Вряд ли.
- Да нет. Я вам не говорила, но под сосной, откуда стреляли, кое-что
зафиксировала. Это не след, поэтому я не внесла его в официальные списки
протокола, а так, остаток отпечатка каблука с характерным сбоем. Вдруг
повезет, и обувка та.
- Будьте уверены, Лидия Сергеевна, разденем-разуем мы нашего
голубчика. А если надо - умоем, подстрижем и побреем. - И Александр, будто
дамский угодник, слегка склонясь, распахнул дверь перед Лидией Сергеевной.
Та мило улыбнулась и ушла.
- Элегантно спровадил! - похвалил Казарян. - Ты нас с собой берешь?
- Куда я от вас денусь?

На Каланчевской улице были через десять минут. Недовольный капитан
принес им протоколы, отворил следственную комнатенку и спросил:
- Я вам нужен? А то у меня дела...
- Вы вчера дежурили? - поинтересовался Смирнов.
- Вчера я отдыхал после суток.
- Ну, тогда мы сами разберемся. Вы свободны.
Капитан удалился. Смирнов закурил, Ларионов устраивался за столом, а
Казарян, не садясь, раскрыл папку. И ахнул:
- Алька!!!
- Что с Алькой?! - заорал Александр.
- Да успокойтесь, с ним - ничего. А вот делов наделал. Читай. -
Казарян протянул папку Александру.
Тот сел на привинченный стул и приступил к чтению. Ларионов зевнул,
смахнул со следовательского стола несуществующие крошки и шепотом (чтобы
Смирнову не мешать) осведомился у Казаряна:
- Где этот-то, с "Вальтером"?
- Не "этот-то", Сережа, а Николай Самсонов по кличке Колхозник. И
этот-то Колхозник - в больничке, сильно поврежден нашим с начальником
другом. Повредил его Алик вчера вечером, и поэтому он тетушку свою сегодня
не смог повидать.
- А Цыган почему на связь не вышел?
- Задай вопрос полегче.
Смирнов оторвался от чтения, закрыл папку, передал ее Ларионову и
сказал Роману, подмигнув:
- Боевой у нас, Рома, дружок.
- Если наш дружок с испугу в полную силу бил, то я не завидую этим
двоим. - Казарян, увидев, что Ларионов отложил папку, спросил: - Что
скажешь?
- Скажу, что бумаги надо читать внимательнее.
- Не понял.
- Цыган не пришел на связь потому, что оголец, сбежавший из трамвая,
поднял атанду по малинам. Так-то, Роман Суренович.
- Одна из версий. - Казарян не желал сдаваться без боя.
- Он прав, Рома, - подвел черту Смирнов. - Поехали в больничку,
бойцы.
Шофер "газика" дрых, уронив голову на баранку. Смирнов безжалостно
растолкал его:
- Поехали.
- Куда?
- Большие Каменщики, четыре, - назвал адрес Смирнов, усаживаясь рядом
с шофером. Шофер включил зажигание и бормотнул как бы про себя:
- Конспираторы! Большие Каменщики! Таганская тюрьма, так бы и
сказали.
- Ты глубоко заблуждаешься, уважаемый виртуоз вождения, - вежливо
поправил его с заднего сиденья Казарян, - Таганская тюрьма - это Большие
Каменщики, дом два. А дом четыре - это таганская тюремная больница.
- Один ляд! - решил шофер и резко тронул с места.
Дежурный врач достал из шкафа две папочки - медицинские дела -
полистал их, притормаживая на отдельных листах, и удивился, отложив дела в
сторону:
- Он их что, копытом, что ли?!
- Он боксер, - пояснил Казарян.
- Разрядник?
- Мастер спорта.
- Худо, - огорчился врач. - Под суд пойдет за превышение мер обороны.
- Кулак против пистолета - это превышение? - засомневался Казарян.
- Это смотря какой кулак.
- И смотря какой пистолет, - добавил Казарян. - Могу сообщить вам,
что пистолет - офицерский "Вальтер", с помощью пули делающий в людях очень
большие дырки.
- Хватит, - прекратил их препирательства Смирнов. - Что с этими...
Пострадавшими?
- У Самсонова раздроблена челюсть и повреждены шейные позвонки. У
Француза (фамилия-то какая, прямо кличка!) сломана скульная кость. Вот
что, оказывается, можно наделать голыми ручонками, - игрив был дежурный
врач, развлекался как мог, коротая ночное время.
- Говорить могут? - спросил Смирнов.
- Смотря кто.
- Самсонов в первую очередь.
- Этот вряд ли. Впрочем, пойдемте, я вам его покажу.
...Они прошли тюремным коридором, и надзиратель, гремя ключами,
открыл больничную палату. Все как в обычной больнице, но воняло тюрьмой,
ощутимо воняло.
- Ну, тут у вас и дух, девки... - вспомнив "Петра Первого",
процитировал из любимой книги Казарян.
- Это не у нас, это у них. Или у вас, - отпарировал врач.
Не забинтованы лишь глаза, но они были закрыты.
- Человек-невидимка, - сказал Ларионов.
- Когда заговорит? - спросил Смирнов.
- Через две-три недели, не раньше.
- А Француз?
- Завтра можете допросить.
- Теперь вот что. Мне нужны одежда и обувь Самсонова.
- Тоже завтра. Старшина-кастелян будет к восьми часам утра.
...Делать больше в этой конторе было нечего, и они поехали на
Петровку. В машине Казарян мерзко хихикнул.
- Хи-хи, - произнес он, - хи-хи.
- Жаль, что из больницы уехали, - заметил Ларионов. Можно было бы
тебя сдать.
- Не та больница, Сергей, - ухмыльнулся Смирнов. - Ему в Кащенко
надо.
- Хи-хи, - не унимался Казарян. - Хи-хи.
- Ты чего? - уже обеспокоенно вопросил Ларионов.
- А ничего. Картины разные выдумываю, - ответил Казарян. - Стилягу
того из трамвая вспоминаю. Как он без лондонки остался. Единственный
потерпевший.
- Хи-хи, - мрачно подытожил Смирнов.

Борода был поклонником многочисленных талантов Казаряна-старшего, а
Романа, которого он знад с титешнего возраста, любил, как любят непутевых
сыновей.
- Ромочка, запропал совсем, дурачок, - говорил Борода, нежно держа
Романа за рукав и задумчиво разглядывая небритую (щетина у Казаряна
по-армянски росла, с дьявольской скоростью) личность блудного сына.
- Работы много, Михаил Исаевич, грустно поведал Роман.
- Зачем тебе работа, Рома? Ты был замечательным бездельником,
остроумным, обаятельным. И все тебя любили. А теперь что? Скучный,
усталый, злой. Бросай работу, Рома, что это за работа - жуликов ловить!
Борода подмигнул Александру, давая понять, что шутит и широким жестом
пригласил в зал. В ресторан ВТО после двенадцати ночи, в ресторан ВТО
после спектаклей.
Дом родной. Знакомые и полузнакомые все лица, перекличка от стола к
столу, общий шум, общий крик, общие шутки, общий смех. И выпить с устатку,
и пожрать от пуза, и потрепаться, и поругаться. Заходи, друг, заходи!
Борода устроил их в фонаре за маленьким (чтобы не подсаживались)
столиком. Неярко горела старомодная настольная лампа под домашним
оранжевым абажуром, освещая жестко накрахмаленную полотняную скатерть.
Смирнов положил руки на стол и понял:
- Надо руки помыть, - и пошел в уборную.
Официантка Галя благожелательно ждала заказа.
- Пожрать нам, Галюща, так, чтобы в полсотни влезть, - распорядился
Казарян.
- А выпить?
- И денег нет, и не надо.
- А то принесу?
- Не надо, - твердо решил Казарян.
- Устал, Ромочка?
- Озверел, Галочка.
Вернулся из сортира Смирнов. Ларионова они не уговорили, он к
семейству рвался. Да и не уговаривали особо, им вдвоем побыть надо было.
Казарян в ожидании тоже положил руки на стол, брезгливо на них глянул,
сказал с сожалением:
- Неохота, но следует помыть, - и удалился. Александр оглядел
маленький фонарный зал. Уютно, доброжелательно, покойно. Он вытянул под
столом ноги, закрыл глаза и тотчас открыл их: звякнул поднос. Быстроногая
Галочка расставляла закусь. Возвратившийся Казарян благодарно поцеловал ее
в затылок:
- Кио в юбке, волшебница, радость моя...
Мелкие маринованные патиссоны для аппетита, свежий печеночный паштет
под зажаренным до бронзового благородного блеска лучком, крепенькие белые
грибы, деленная острым кухоным ножом на куски загорелая тушка угря. И три
бутылки "Боржоми". Галя красиво расставила на столе все это и пожелала:
- Кушайте, ребятки.
Роман разлил боржом по фужерам. Вода бурлила, исходя пузырьками. Одни
пузырьки прилипали к стеклу и сплющивались, теряя идеальную форму шара,
другие мчались вверх и, домчавшись, самоуничтожались, взрываясь
мельчайшими брызгами. Попили бурливой водички, отдышались, пряча
благодетельную отрыжку и посмотрели друг на друга.
- Третьего Алик отпустил, - сказал Смирнов.
- Зачем?
- Ты что, Алика не знаешь?
- Меня он на ринге не отпускал. Добивал, если была возможность.
- Так то на ринге.
- Давай поедим, а? - предложил Казарян, и они приступили к еде. Не
торопясь, истово, поглощая все подряд. Но поглотить все не удалось: к их
столу, волоча за собой стул, подходил Марик Юркин, характерный комик,
восходящая звезда. Восходящая звезда была миниатюрным милым пареньком,
которая, напиваясь, превращалась в большую скотину. Сейчас же - почти
трезв. Поставил стул к их столику, ухватил за руку пробегавшую мимо
Галочку и заказал репликой из анекдота:
- Галчонок, сто грамм и вилку! - и улыбнулся всем, и оглядел всех,
ожидая ликующей реакции. Поймав вопросительный взгляд Гали, добавил
серьезно: - Поторопись, родная.
- Мы разговариваем, Марик, - строго объяснил Роман.
- Вы не разговариваете, а едите, - резонно заметил Марик. - А
разговаривать будем втроем.
Объявилась Галя, держа в одной руке графинчик и рюмку, в другой -
вилку. Демонстративно бросила все это перед Мариком, который тут же налил
рюмку, вилкой пошарил в грибах, выбирая грибок посимпатичнее, нашел,
выпил, закусил и выдохнул удовлетворенно.
- Все? - поинтересовался Роман.
- Минуточку, - одернул его Марик и налил из графинчика вторую.
Последнюю. Он бусел на глазах. Выпил, грозно глянул на Романа. - Ты как со
мной разговариваешь, сопляк?
- Готов, - понял Роман, встал, за шиворот поднял Юркина, взял его под
мышку (под правую руку), левой рукой захватил стул и направился к выходу,
к понимающему швейцару Тихону. Марик болтал ногами (аккуратно) и языком
(непотребно), но никто на это внимания не обращал: привыкли, что каждый
день Юркина в конце-концов выкидывают. Роман сдал его Тихону и вернулся.
- С чего это он так сломался? - поинтересовался Александр.
- Не умеет. А гулять хочет, как знаменитость из легенды.
- Что делать будем? - помолчав, задал главный вопрос Смирнов.
- Отпустил его Алик или он сам сбежал - не имеет значения, Саня.
- Имеет. Если Алик его отпустил, то опознавать не будет.
- Зачем тебе третий? Грабежом этим пусть район занимается. А
Самсонова нам отдадут. Чует мое сердце - он.
- Самый глупый. Дурачок подставленный, - вспомнил Костины слова
Александр.
- Вот мы и займемся дурачком.
- А кто его подставил?
Галочка принесла филе по-суворовски. Алик поцеловал ей локоток и
попросил:
- Санкцию на обыск, Галочка.
- Сорок три шестьдесят, - ответила догадливая Галочка и, получив от
Казаряна две бумажки по двадцать пять, ушла за кофеем. Заметав филе, они
откинулись на стульях и закурили.
- Решили колодец до воды копать? - огорченно понял Роман.
- А куда деваться?
- Альку прижать надо.
- Прижмешь его, как же! Сначала отпустил, а потом милиции сдал? Мы же
благородные, мы слово держим.
- Тогда свидетели.
- Свидетели от страха того паренька не видели, они на пистолет
смотрели. Алька-то бил, прицеливался куда ударить и, ясное дело,
рассмотрел его. Если даже паренька найдем, на честном, без подтасовки
проведенно опознании свидетели его не отыщут.
- А мы с подтасовкой, Саня.
- Противно. У меня предчувствие, что паренек из твоих подопечных.
- У меня не предчувствие, а уверенность. Даже знаю кто: Стручок,
Виталий Горохов. Так что давай с подтасовкой.
В окно бешено стучали. Роман отодвинул занавеску. С улицы Горького на
них смотрело лицо, кошмарное от того, что прижалось носом, губами к
немытому стеклу. Восходящая звезда помостков и экрана, обнаружив их,
ликовала - кривлялась и грозила.

Вдруг оказалось, что завтра - Первомай. Праздники пришли и прошли.
Льдина на Чистых прудах превратилась в серый пятачок. Алик отвлекся, глядя
на этот пятачок.
- Ну? - поторопил его Александр.
Алик еще раз посмотрел на фотографию. Даже в черно-белом изображении
угадывался выдающийся румянец Стручка.
- Молоденький какой, - сказал Алик.
- Ну?! - поторопил Александр.
Туго забинтованная пасть Николая Самсонова молчала. Гражданин со
звонкой фамилией Француз оказался мелким хулиганом, сявкой, которого
Колхозник использовал втемную, на одно это дело, и теперь выйти
по-быстрому на концы можно было только через Стручка.
- Не знаю я этого паренька, Саня.
- Ты смотри, смотри внимательнее! - злобно приказал Александр.
- А чего смотреть? Не знаю, значит, не знаю.
- Эх, Алька, Алька, а еще друг называется!
- Я тебе, Саня, друг, а не майору милиции.
- А Саня - майор милиции, и больше ничего.
- Если так, то жаль.
Александр поднялся со скамейки, встал и Алик. Стояли, изучали друг
друга. Два здоровенных амбала. Александр покачался на каблуках, сказал на
прощание:
- Стыдно тебе будет, чистюля, когда свидетели его опознают.
- Их дело - опознавать, мое - стыдиться.
- Хреновину-то не надо нести. - Александр вырвал фотографию из рук
Алика, спрятал в карман. - Я слово в сорок пятом дал Ивану Павловичу
извести всю эту нечисть. И изведу.
Алик ткнул пальцем в смирновский пиджак, в то самое место, где лежала
теперь фотография, улыбнулся во все свои тридцать два зуба, спросил:
- Паренек этот - нечисть?!
- Если ты его выгородишь, станет нечистью.

- Запомни, тетка, если ты меня обманешь, я тебя за укрывательство
упеку! Сроком на два года! - пообещал Казарян.
Наштукатуренная баба всплеснула руками:
- За что, за что? Я ж тебе в прошлый раз все выложила, все, как есть!
Он мне двадцать шестого сказал, что к бабке в Талдом поедет, и больше я
его не видела.
- Нет его в Талдоме.
- А я-то тут при чем?
- Насколько я понимаю, ты матерью ему приходишься? Мне память не
изменяет?
- Да где ж мне теперь с ним управиться? - Баба негромко зарыдала.
- Непохмеленная, что ли? - спросил Казарян, глядя в окно. Во дворе
девочка, которая совсем недавно была в шубке, копалась лопаткой в снежной
луже, кружилась теперь вокруг своей оси, хотела, чтоб вздымался подол
легкого платьица.
- Не ты меня поил, не тебе спрашивать, - басом обиделась баба.
- Ну, тогда извини. Но помни, когда он объявится, звони мне тут же по
телефону.
- Кровинушку свою в тюрьму упрятать? Так, что ли?! - баба постепенно
наглела.
- Тогда выбирай. Или кровинушку, или тебя. А то и тебя и кровинушку
вместе.
- Да я разве что говорю?
- Говоришь, говоришь! - Казарян резко поднялся с дивана и локтем
зацепил полочки со слониками. Слоны попадали, как на сафари. - А, черт!
Генка Иванюк не заходил?
- Не заходил.
Казарян осторожно расставил слоников по местам. Баба тоже встала,
придирчиво поправила салфетку. Ожидала, когда он уйдет.
- Я тебя навещать буду, - пообещал Казарян.
- Куда от тебя денешься? - баба открыто радовалась его уходу.
Он распахнул дверь и солнце ударило ему в глаза. Посреди двора
продолжала крутиться девочка.
Иванюк-младший с ходу раскололся:
- Вчера вечером приходил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23