Люблю
так жить.
Поднялся на мыс Улирба и решил дождаться улучшения погоды, обозревая
окрестности. Ничего не вышло - северный ветер слабеть не собирался. Так и не
дождавшись улучшения погоды, отчалил и взял курс на поселок Сарма. Ветер был
такой силы, что во время порывов меня даже сносило назад. Прижался к берегу
- стало немного легче. Через три часа я окончательно выдохся. Сил хватило
только на то, чтобы дотянуть до ближайшего удобного для стоянки места.
На берегу - народ: человек пять мужиков дремучего вида - явно не из
города. Они перебирали сети, упаковывали вещи, сортировали пойманную рыбу и,
по все видимости, собирались скоро уехать. Неподалеку обосновались два
семейных табора рыбаков-иркутян.
Только вытащил лодку на берег - подошел мужик. Выглядел он как
авантюрист-золотоискатель из рассказов Джека Лондона. Лицо обветренное и
обгоревшее на солнце до синевы, на голове - копна волос, похоже, не знавшая
расчески, одет он во все брезентовое и заношенное до состояния "дальше
некуда". Узнав откуда я и куда держу путь, он проникся уважением и позвал
сходить на ближайший утес поглядеть на Байкал и поговорить о жизни вообще.
Он был лесником и мне показалось странным то, что он до сих пор не
насмотрелся на Байкал. Как можно прожить двадцать лет на одном и том же
месте и не устать глядеть на пейзаж, каким бы прекрасным он не был?! Тем
более, что виды окрестностей не представляли из себя нечто из ряда вон -
ландшафт выглядел по-северному спокойным и, казалось, не годился для
ежедневного восторга.
Как правило, от длительной жизни в глуши восприятие окружающей природы
притупляется. Но Байкальский лесник Володя, похоже, был исключением из
правила. Он скорее походил на туземца племени, обитающего около Ниагарского
водопада. Это старый анекдот, но мне он нравится.
Этнографическая экспедиция обнаружила племя аборигенов, проживающих
около Ниагарского водопада. У каждого члена племени было оттопырено одно
ухо, а на лбу - вмятина. Этнографы озадачились. Секрет раскрылся с утра,
когда они увидели аборигена, просыпающегося от шума водопада. Тот
прикладывал ладонь к уху и удивлялся: Что это там шумит? Через мгновение он
соображал, что это там шумит и, шлепая себя ладонью по лбу, произносил: "Так
это же Ниагарский водопад!" И так каждое утро.
Я чувствовал себя членом научной экспедиции, которая обнаружила загадку
природы под названием "Феномен стойкого удивления местному пейзажу у
Байкальских аборигенов".
Мы взобрались с Володей на утес, уселись на него и начали глядеть на
Байкал. Вдали виднелся могучий остров Ольхон, а перед ним, как на ладони,
отлично просматривались два крохотных островка - Большой и Малый Тойнак, и
чуть в стороне - остров Хубын. Володя без предварительной подготовки зарядил
рассказ про всю свою жизнь.
Местный народ не перестает удивлять самобытностью, яркостью своих натур
и непохожестью друг на друга. Все лесники на Байкале очень разные.
Володя родом из Крыма, но уехал оттуда так давно, что крымского у него
ничего не осталось, кроме очень смутных воспоминаний, которые можно отнести
к разряду формальных, и нет у него в душе тоски о покинутой родине. Для
тоски в душе просто не остается свободного места - все оно занято восторгом
от существования в сибирской глуши.
Володя - типичный байкальский информационный вампир. Он хочет узнать от
меня сразу все и обо всем. Можно просто позавидовать его жизненному
энтузиазму и страстному желанию познавать мир живой и неживой природы из
рассказов первого встречного.
Я уже начал испытывать чувство вины перед гостеприимными сибиряками.
Меня пригласили на ужин в семейный табор с Владимир Алексеевичем во главе.
Большинству людей, которых я встретил на Байкале, отчество не идет.
Владимир же Алексеевич без отчества казался голым, несмотря на то, что
возраста он был далеко не почтительного - всего лет 50.
Ели щучьи котлеты величиной с ладонь. Такой огромный размер видимо
соответствует широте души сибиряков. От щучьих котлет хочется дышать полной
грудью, и во всем теле чувствуется необычная легкость. Их можно съесть
страшно много.
На следующий день погода лучше не стала. Вдобавок ко всему с
северо-востока задул ветрюган. Ничего не оставалось, как только терпеть и
ждать.
Владимир Алексеевич собрался съездить в поселок Сахюрта, в народе
именуемый МРС, посадить на пароход, следующий до Иркутска, свою дочь и зятя.
От делать нечего я поехал с ними. Разухабистая дорога, по которой ехали не
достойна быть обозначенной на карте. Тем не менее ее можно увидеть даже на
крупномасштабных картах и не потому, что она хороша, а потому, что другой
нет.
Поселочек МРС имеет на редкость убогий вид. Красивое название Сахюрта
никак не соответствует действительности, и народ в поисках гармонии назвал
захолустье МРС.
Поселок на Байкале поселку рознь. Листвянку теоретически тоже можно
окрестить дырой, но она создает в душе радужный фантом, а МРС заставляет
только печалиться.
В МРСе есть довольно-таки большая по здешним меркам турбаза, которая
своим внешним видом очень похожа на угрюмые бараки далекого курильского
острова Шикотан. Она вполне может соревноваться с ними в мрачности. И если
турбаза "Мандархан" кое-как соответствовала названию турбазы, то турбаза МРС
- категорично нет. Видимо, сюда надо привозить туристов, которые собрались
окончательно завязать с путешествиями. Эффект будет стопроцентный.
Вокруг барака-турбазы - хорошо размешанная сахюртовская грязь. Грязь
ограждалась зачем-то забором, за которым располагались убогие частные
домовладения сахюртовцев. В округе виднелись лишь лысые, с понурым видом,
сопки Тайжеранской степи. Некуда было положить глаз, чтобы на душе сделалось
чуть лучше, чем с похмелья.
Мне ужасно захотелось познакомиться с тем, кто додумался построить
здесь турбазу. Если это шутка, то не очень удачная. Если - серьезно, то
психика того человека может оказаться любопытной для изучения.
Люди с мрачным видом, под стать пейзажу, входили и выходили из барака.
"Наверное это туристы", - подумал я.
В застойные времена путевками на турбазу МРС профкомы, скорей всего,
награждали тех, у кого слишком много дисциплинарных взысканий. Здесь,
похоже, было что-то вроде ссылки. Но что делает народ освобожденной страны
здесь и сейчас - непонятно. Сюда разве что стоит привезти жену, чтобы
ускорить процесс развода.
Мы проводили родственников Владимир Алексеевича и вернулись в табор. Я
начал изнывать от байкальской цивилизации, а душа стала рваться подальше в
глушь, где не надо любоваться творениями рук человеческих.
Не вытерпев, решил отчалить вечером, очень надеясь, что ветер вскоре
стихнет, и мне удастся до темноты обогнуть дельту Сармы и заночевать
где-нибудь около мыса Хадарта. Я уже потерял надежду дождаться нормальной
погоды, подозревая, что здесь ее никогда не бывает. Вот уже четыре дня
подряд дует ветрище как раз оттуда, куда мне надо плыть.
Для преодоления самого гиблого места на Байкале я выбрал самый
неподходящий момент. Зарядившись энтузиазмом, отправился в путь при сильном
встречном ветре.
Курс на остров Хунук, расположенный напротив сарминской дельты. Огибая
ее, надо стараться оставить слева по борту остров Хунук, чтобы не сесть на
мель.
За два часа напряженного труда удалось преодолеть всего пару
километров, и когда до острова осталось совсем немного, ветер еще усилился.
Я остановился, несмотря на то, что продолжал налегать на весла изо всех сил.
Почему-то в голове засела дурацкая мысль, что стоит только обогнуть остров
Хунук, как все будет нормально.
В природе начали происходить невидимые изменения. Внутренностями я
почувствовал неладное. Ситуация напоминала ту, которая сложилась у меня на
выходе из Сенной Губы. Там тоже перед началом катаклизма я испытывал
странное и очень похожее смятение чувств. Только решил повернуть назад, как
тот час же началось: ветер поменял направление, и, набирая мощь, задул со
стороны сарминского ущелья. И это еще ничего. Сарма начала издавать странные
звуки низкой частоты. Ухом они не воспринимались, но тело ощущало их
довольно отчетливо. Сделалось неуютно.
Из ущелья уже не дуло просто так. Оттуда как снаряды с гулом вылетали
огромные массы воздуха. О приближении очередного порыва сообщал след на
воде, состоящий из пены. Как только налетал очередной заряд, я падал грудью
на наветренный борт, чтобы предотвратить переворот лодки. Но порывы начали
усиливаться и я сообразил, что если буду заниматься балансировкой, то берег
от этого ближе не станет. Опустил шверты, взялся за весла и через полчаса
благополучно вернулся туда, откуда недавно отшвартовался.
Народ как-то странно начал смотреть на меня. Сразу я не обратил на это
внимание, и только несколько позже узнал, что местные рыбаки гадали, сколько
же я выпил перед тем, как отправиться в путь? На следующее утро один из них
действительно подошел ко мне и вполне серьезно поинтересовался размером
принятой дозы спиртного. Узнав, что я не пил, смерил меня подозрительным
недоуменным взглядом: все ли у меня с головой в порядке? Похоже, что меня
начали держать за психа по совокупности отличительных особенностей: без
рации и ружья плыл я черт те куда в одиночку, да еще явно нарывался на
неприятности, пытаясь передвигаться по морю во время атмосферного
катаклизма.
Ветер неожиданно ослаб и Владимир Алексеевич попросил меня помочь
поставить сеть. Загрузил Владимир Алексеевича вместе с его рыбацкими
причиндалами, и мы поплыли в направлении острова Большой Тойнак.
Не прошло и получаса, как со стороны острова Ольхон на нас стала
надвигаться страшная черная туча. Это была даже не туча, а настоящий
небесный монстр, ничего подобного раньше не видел. У меня тут же возникла
идея начать коллекционировать облака и тучи. Хорошее, должно быть, дело, и
под стать строительству воздушных замков.
Сетку ставить нам сразу расхотелось и правильно, иначе бы несдобровать.
Вернулись назад на базу и, как оказалось, очень вовремя.
Я стоял на берегу и как загипнотизированный смотрел на тучу, не смея
шевельнуться. Она быстро выросла, и, загородив полнеба, начала издавать
странные для тучи звуки, подобно тем, которые исходят от локомотива, когда
тот громыхает по разбитой железнодорожной колее. Море под тучей сделалось
белым, вода как будто кипела. Что происходит, сообразил только после того,
как на голову свалилось несколько градин размером с куриное яйцо. Втянув
зачем-то шею в плечи, я побежал в укрытие, под навес летней кухни.
Чудеса продолжались минут десять и неожиданно прекратились. Небо
прояснилось, выглянуло солнце и стало играть лучами по разбросанным на
берегу градинам, создавая впечатление о происшедшем, как о чем-то
несерьезном. На душе потеплело и сделалось как-то по особенному покойно,
как-будто только что проснулся, умылся и начал жить в самом счастливом дне в
моей жизни. Захотелось улыбаться, и я улыбнулся.
Я бродил по степи, просто так расходуя лишнюю от безделья силу, как
вдруг обнаружил , что хожу по исторической местности. Вокруг валялись камни,
похожие на надгробные плиты. Мне вспомнилось детство, как я, пацан, в
поисках кладов и просто таинственного раскапывал могилы на старом татарском
кладбище недалеко от своего дома.
Неухоженные надгробья лежали на земле как попало. Это был могильник
Хужир-Нугэ тысячелетней давности. Какого года выпуска именно те надгробья,
около которых я стоял, сказать трудно - народ здесь жил непрерывно. Остатки
поселений и захоронения в таких случаях многослойные. Разобраться
непосвященному в них достаточно сложно. Я и не пытался. Не важна мне была
дата выпуска плиты, на которую уселся, чтобы надежней ощутить древность.
Старинное кладбище - отличное место для того, чтобы прочувствовать
бренность мира в масштабе целых эпох. Свежие кладбища не дают такой
возможности - на них преобладает скорбь по усопшим и смятение чувств живых
участников похорон. Современные кладбища напоминают мне свалку. По крайней
мере ялтинское городское кладбище выглядит именно так. Его, кстати,
действительно устроили на месте старой городской свалки. Я предпочитаю
сгинуть без следа где -нибудь в сибирской глуши, чем по инструкции быть
зарытым в ялтинское кладбище.
Старинные могильники - отправная точка понимания нашего бытия. Из праха
все происходит, все туда же и возвращается. Я сидел на древнем надгробье и
чувствовал свою временную природу. То, что находилось подо мной в виде
многослойного древнего праха бурятского народа, более надежно было устроено
в этом мире, чем я. Я показался себе чистой случайностью, вроде условного
обозначения, как будто существую по недоразумению, и очень скоро все это,
под названием жизнь, должно прекратиться. Возможно, даже сейчас.
Очень незначительное по вселенским масштабам событие может прекратить
мое существование в любой момент, и этим событием не обязательно должна быть
какая-нибудь серьезная катастрофа: достаточно малюсенькому холестериновому
тромбу ни с того ни с сего заткнуть мне жизненно важную артерию - и все:
большой привет. Живем мы очень ненадежно. Конечно же, не стоит по этому
поводу печалиться - таково устройство мира. Большей надежности не надо и
желать, иначе она не будет соответствовать скорости накопления усталости от
жизни. Иногда мне кажется, что я уже устал, и тогда хочется чего-нибудь
прекрасного и вечного, чего-нибудь вроде вот этой плиты, на которой сижу.
От древнего человеческого праха веет душевными переживаниями,
выдержавших испытание временем. Несущественные впечатления от жизни исчезли,
но что-то важное безусловно осталось. Не может быть, чтоб вообще ничего не
было. Я чувствую это, как невысказанную главную идею, над материализацией
которой трудился весь народ на протяжении тысячелетий, но так и не добился
результата. Результат всех усилий находился подо мной в виде археологических
отложений, и нет никому до них дела.
Рыбаки-иркутяне ни о чем таком не подозревали и не хотели морочить себе
голову подобными мыслями. Известие о том, что их табор стоит на месте
кладбища, ни на кого не подействовало. А между тем буряты считали кладбища
гиблыми местами и старались их не посещать, не говоря о том, чтобы жить на
них верхом.
Место, где я находился, кишело бурятскими душами, вернее их центральной
частью в виде боохолдоев.
Буряты в старину не имели единого представления о душеустройстве
человека. Одни считали, что душа одна, другие полагали, что их целых три.
Последние обладали более сказочным жизненным настроем. По их мнению первая
душа - преисполнена исключительно доброты, и только она имеет доступ к
высшим божествам - Тэнгиям. Вторая -дунда - подвержена воздействию духов, и
они могут ее съесть. После человек заболевает и умирает. Если этого не
произошло, то после смерти она становиться боохолдоем - призраком, духом.
Третья душа постоянно находится при теле и после смерти хозяина
остается на месте, оберегая его кости. Как только придет время умирать,
первая душа ловится духами Эрлен-Хана и уводится на суд; вторая становится
боохолдоем и продолжает жить так, как жил ее хозяин; третья - снова родится
человеком.
Буряты так и не смогли договориться между собой о том, где же душа в
теле располагается. Одни считали, что она находится в легких, другим,
наиболее распространенным представлением было то, что душа находится в
голове, в горле, печени, легких и сердце одновременно. Все это хозяйство
называлось "сулдэ". Во время жертвоприношения сулдэ отделялось и сжигалось
вместе с костями, кожей и ногами в специальном жертвеннике.
Душа покидает тело временно во время сна и насовсем во время смерти, но
она может выскочить еще и от испуга или с вытекшей кровью. При испуге душа
покидает тело через нос или рот. Если такое произошло, то можно уже
заказывать похороны, если вовремя не вызвать шамана, который в срочном
порядке организует обряд хурылга. После чего душа может вернуться назад, а
может и не вернуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32