- Шишковатый, - сказал Харкорт и умолк. Больше он ничего не мог
выговорить.
- Хочу сказать только одно, - сказал Шишковатый. - Обещай мне, что не
дашь этому святоше ничего надо мной бормотать. Удержи его насильно, если
надо будет.
- Обещаю, - ответил Харкорт.
- Еще одно. Не горюй. Я знал, что это случится...
- Откуда ты мог знать? - спросил Харкорт. - Уж не думаешь ли ты...
- Помнишь Колодец Желаний? Я хотел заглянуть в него, но тут тебе
понадобилось снять веревку с шеи дракона.
- Я не стал ее снимать, - сказал Харкорт. - Он носил ее все эти годы,
она принадлежит ему. Я только протянул руку, чтобы ее снять, и понял, что
она по праву принадлежит ему.
- Пока ты этим занимался, я ходил к колодцу.
- Да, и когда я тебя спросил, что ты видел, ты сказал, что себя.
Ничего удивительного - обычно себя и видишь, когда глядишь в колодец.
- Я сказал тебе правду, - продолжал Шишковатый. - Я видел себя,
только мертвого.
Харкорт хотел что-то сказать, но не смог.
- Я не особенно удивился, - сказал Шишковатый. - Я знал, что смерть
близка, что она идет за мной по пятам. Помнишь, я тебе говорил, что люди
моего племени живут намного дольше человека и что мы не стареем и не
дряхлеем, а умираем раньше, еще в расцвете сил. Раньше, чем начинаем
стареть.
- Помню.
- Когда я увидел себя в колодце, я понял, что уже не вернусь домой.
Но это не самый плохой способ умереть. Ты расскажешь обо всем своему деду?
Он поймет и не удивится. Он знал, что такое может случиться. Мы с ним были
как братья. У нас не было секретов друг от друга.
- Ему будет не хватать тебя, - сказал Харкорт. - И мне тоже. И всем
нам.
- Расставаться с жизнью мне не жаль, но мне очень не хочется
оставлять вас. У вас впереди еще долгий обратный путь. Я надеялся, что
успею еще немного вам помочь.
Харкорт опустил голову и вспомнил прежние дни - истории, которые
рассказывал ему Шишковатый, птичьи гнезда, лисьи норы и цветы, которые он
ему показывал и называл, и как он учил его разбираться в звездах и
находить север по небесной Повозке.
Шишковатый снова закрыл глаза. Повязка у него на груди была вся
пропитана кровью. Рука его дрогнула, потом опять крепко стиснула руку
Харкорта. Он открыл глаза.
- Секира теперь твоя, - сказал он.
- Я буду беречь ее, - ответил Харкорт, стараясь сдержать слезы. - Я
повешу ее на стене замка, рядом с большим камином.
- Не горюй обо мне сверх меры. И запомни, никаких заупокойных слов.
Никакого аббатского бормотанья.
- Слов не будет, - пообещал Харкорт.
- Оставьте меня как есть. Не копайте никаких ям. Завалите меня
камнями, чтобы не добрались волки. Терпеть не могу волков. Не хочу, чтобы
эти грязные пожиратели падали растащили мои кости по всей округе.
- Тут много камней, из которых была сложена стена, - сказал Харкорт.
- Я завалю тебя ими. Я сам их принесу.
- Еще одно...
Но глаза его снова закрылись, и он начал задыхаться, хотя рука его
все еще крепко сжимала руку Харкорта. Харкорт увидел, что рядом стоит
аббат, и поднял голову.
- Еще не все, - сказал он. - Он еще держится. Хочет еще что-то
сказать.
- Я слышал, как он говорил, что не хочет никаких прощальных слов, -
сказал аббат. - Я выполню его желание. Я люблю Шишковатого. Я всегда его
любил, а в нашем путешествии он проявил себя как настоящий друг. Когда я
сам был близок к смерти, он дотащил меня в бурю до хижины Нэн.
Шишковатый пошевелился, и глаза его снова открылись.
- Я слышал, - сказал он. - Я слышал, только как будто издалека. Аббат
хороший человек, преданный своей вере, и хороший товарищ в пути. Я полюбил
его. Передай ему, что я сказал.
- Он стоит здесь. Он слышит, что ты говоришь.
- Да, еще Элоиза, - сказал Шишковатый.
- Что Элоиза?
- Не Элоиза, - сказал Шишковатый. - Ты слишком долго был ослеплен. Не
Элоиза. Не она твоя любовь.
Его рука ослабла и выскользнула бы из руки Харкорта, если бы тот не
сжал ее крепче.
"Так далеко от дома, - подумал Харкорт. - Умереть так далеко от
дома!" Он представил себе деда, сидящего в замке у огня, и подумал, какое
у него станет лицо, когда Харкорт сообщит ему эту весть. "И хуже всего, -
подумал он, - что я ничего не смогу ему сказать, ничем не смогу его
утешить".
Аббат подошел ближе, протянул руки, помог Харкорту подняться на ноги
и постоял, поддерживая его. Слезы стекали по щепам аббата в растрепанную
бороду. Потом он нагнулся, поднял с земли боевую секиру и вложил в руку
Харкорту.
- Он отдал ее тебе, - сказал он. - Держи ее крепче. Она твоя.

Глава 28.
Аббат поднял булаву, постучал в дверь еще раз и подождал. Ответа не
было.
- Не открывают, - сказал он. - Они должны знать, что мы здесь. Должны
знать, что тут случилось. Почему они не открывают?
Попугай у него на плече что-то проскрипел.
- Мы сделали все, что полагается, - сказал Харкорт. - Они слышали,
как ты стучал своей страшной булавой. Не могли не слышать.
- Я постучу еще.
- Не надо, - сказал Харкорт. - Ломай к дьяволу эту дверь.
- Мы сделали все, чего требуют приличия, - согласился аббат. - Отойди
в сторонку.
Харкорт сделал шаг назад и наткнулся на Иоланду, которая стояла
позади. Протянув руку, он поддержал ее, чтобы не упала.
- Жаль ломать такую дверь, - сказала она. - На ней очень красивая
резьба.
Аббат не обратил на ее слова внимания. Он размахнулся булавой, и
дверь подалась, треснув сверху донизу. Он нанес еще удар, и дверь рухнула,
только одна сломанная, зазубренная доска осталась висеть на петлях.
Харкорт ногой отшвырнул в сторону обломки и шагнул внутрь, в маленький
вестибюль, за которым лежат атриум.
Атриум освещали пылающие факелы, воткнутые в шандалы на стенах. Пол
был вымощен разноцветными плитками, изображавшими лесной пейзаж с
деревьями, цветами и пастухом, окруженным овцами. Вдоль стен, между
дверей, что вели из атриума в боковые комнаты, стояли стеклянные витрины,
полные сверкающих драгоценных металлов и дорогих камней.
В одной из дверей, выходивших в атриум, показался какой-то человек
преклонных лет в выцветшем от времени черном одеянии. Лицо его казалось
бесформенным белым пятном. Он сделал несколько шагов вперед и остановился,
покачиваясь. Вместе с ним появилось еще несколько теней - одни были хорошо
видны, о присутствии других можно было лишь догадываться по слабому
мельканию на стенах, по мерцанию белых пятен, по едва слышным стонам,
доносившимся неизвестно откуда.
- Привидения, - сказал аббат. - Это обитель привидений. Они ее
хранители.
"И если бы я не пришел, чтобы спасти Элоизу, - подумал Харкорт, - со
временем она тоже превратилась бы в привидение, в тень на стене. Надолго,
а может быть и навсегда, она стала бы тенью, издающей жалобные стоны в
ожидании, когда по какому-нибудь неведомому стечению обстоятельств не
придет освобождение, Может быть, она и старик в выцветшем черном одеянии -
единственные живые существа под этой крышей".
Но где же Элоиза? Почему она не ответила, когда дверь грохотала под
ударами булавы?
Харкорт шагнул вперед, аббат за ним. Шаги их гулко прозвучали в
тишине, раскатившись эхом по залу.
Усыпанная драгоценными камнями диадема в одной из витрин разбрасывала
в свете факелов огненные блики. На пурпурной бархатной подушке лежала
сверкающая сабля. Браслет чистого золота, блестящий серебряный кубок,
украшенный самоцветами, отделанные золотом шпоры, уздечка, усыпанная
бриллиантами, чаша, еще один кубок из половины кокосового ореха, рог для
вина из слоновой кости с тончайшей резьбой...
- Сокровищница, - сказал аббат. - Добыча, которую много лет свозили
сюда из многих стран. Но я не вижу призмы, за которой мы сюда пришли.
- Она здесь, - сказал Харкорт. - Должна быть здесь. Мы еще не все
видели. Нечисть боялась этого места, она не могла сюда ступить. Она не
стала бы бояться сокровищ, которые мы здесь видим. Призма - единственное,
чего она могла бояться.
Он стоял, разглядывая содержимое витрин, и вдруг поднял голову. Из
двери, за которой исчез человек в черном, показалась женщина. Что-то в ее
манере держаться показалось ему знакомым, он вгляделся в ее лицо, но не
мог его разглядеть. Сейчас ему не мешала выбившаяся от ветра прядь волос,
здесь не было никакого ветра, и все же он не мог разглядеть ее лицо.
- Элоиза? - спросил он осторожно. - Элоиза, это ты?
- Да, я Элоиза, - прозвучал в ответ ясный, высокий голос. - Но откуда
ты, варвар, знаешь мое имя? И что ты здесь делаешь? Ты не имеешь права
здесь находиться. Тебя должны были остановить задолго до того, как ты
достиг стены.
- Элоиза, это я, Чарлз. Чарлз Харкорт. Ведь ты меня помнишь?
В ее голосе зазвучали хрустальные льдинки.
- Да, кажется, помню. Но ты всего лишь слабое, далекое воспоминание.
То, что мы когда-то были знакомы, еще не дает тебе права являться ко мне.
Прочь! Собери своих грязных сообщников и иди прочь!
Он все еще не мог разглядеть ее лицо.
- И не смей ничего трогать, - сказала она, - Даже пальцем. Не трогай
ничего своими грязными ручищами.
Стоны привидений стали громче, они заполнили весь зал.
- Позволь, дитя мое, - сказал аббат. - Ты как-то странно себя ведешь.
Я помню тебя девочкой, милой, очаровательной и по уши влюбленной в Чарлза.
Мы искали тебя в замке Фонтен, но не нашли...
- Ну, вот вы меня нашли, - ответила Элоиза. - Вы удовлетворены?
Теперь, прошу вас, уходите прочь.
- Но мы пришли, чтобы спасти тебя. Нам удалось...
- Меня не надо спасать. Я хранительница этих сокровищ. Мне поручено
святое дело хранить их, и я...
- Дитя мое! - вскричал аббат. - Опомнись!..
- Мой господин! - шепнула Иоланда, стоявшая рядом с Харкортом. -
Инструменты! Инструменты для резьбы!
Она схватила его за руку и показала на одну из витрин.
- Это замечательные инструменты!
Элоиза с угрожающим видом шагнула вперед,
- Руки прочь! - крикнула она. - Это не ваше! Это принадлежит мне! Все
здесь принадлежит мне!
- Ты имеешь полное право их трогать, - сказал Иоланде коробейник. -
Ты имеешь право их взять, Они принадлежат тебе. Это инструменты твоей
матери.
- Нет! - взвизгнула Элоиза. - Никто ничего отсюда не возьмет!
Она бросилась к Иоланде, растопырив пальцы, похожие на когти. Харкорт
прыгнул ей навстречу, протянув вперед руку, чтобы остановить ее. Элоиза со
всего размаха натолкнулась на его руку и отлетела назад. Она пошатнулась,
рухнула на пол и покатилась по мозаичным плиткам. Харкорт шагнул вперед и
встал над ней.
- Прочь с дороги, - загремел он в гневе. - Твоя стража разгромлена.
Там, за стеной, валяются груды Нечисти, мертвой и умирающей. Ты здесь
больше не хранительница. Мы возьмем все, что захотим.
Элоиза поползла от него на четвереньках, трясясь от злобы и шипя,
словно разъяренная кошка. Достигнув двери, через которую она вошла, Элоиза
поднялась на ноги, опираясь на косяк.
- Ты никогда не вернешься домой, - крикнула она Харкорту. - Ты уже
покойник. Все вы покойники. Каждого из вас постигнет моя месть. Ваши тела
будут разорваны в мелкие клочья и развеяны по ветру, так что даже волкам
нечем будет поживиться.
Харкорт повернулся к ней спиной и протянул Иоланде обе руки. Иоланда
быстро подошла к нему, и он прижал ее к себе.
- Она целилась мне в глаза, - воскликнула Иоланда. - Она хотела их
выцарапать. Если бы ты не остановил ее.
Разразившись рыданиями, она уронила голову ему на грудь.
- Инструменты! - выговорила она сквозь слезы. - Инструменты для
резьбы. Я всю жизнь хотела такие иметь. Жан кое-что мне сделал, он
старался, как мог, но они такие неудобные...
- Ты говоришь, это инструменты Марджори? - сказала Нэн коробейнику. -
Значит, это она вырезала горгулий? Мне это приходило в голову, но я ничего
не сказала. Это показалось мне невероятным.
- Да, леди Маргарет, это она их вырезала. Я видел, как она работала
над ними. Она и Джон - трубадур, с которым она убежала.
- А заколдовал горгулий ты?
- Я сделал, что мог. Мои чары слабы. Мы с Джоном подняли горгулий и
установили их на место. А потом я заколдовал их, хотя и не был уверен, что
мне это удалось.
- Вполне удалось, - сказал Харкорт. - Сегодня они спасли нам жизнь.
Коробейник, сегодня ты спас нас дважды.
Иоланда подняла голову с груди Харкорта.
- Значит, ты моя бабушка, - сказала она Нэн. - По-моему, я с самого
начала это чувствовала. Ты казалась мне совсем родной. Значит, моя мать
тоже работала по дереву?
- Похоже, что и ты этим занимаешься? - ответила Нэн. - Почему же ты
мне об этом ничего не сказала, проказница? Ты очень много чего мне не
сказала. Я тоже чувствовала, что мы с тобой совсем родные, и я задавала
тебе много вопросов, но ты не отвечала.
Нэн подошла к Харкорту и Иоланде.
- Молодой человек, - сказала она, - уступи-ка мне ненадолго мою
внучку. Совсем ненадолго.
С другого конца зала донесся сдавленный голос аббата:
- Чарлз! Чарлз, смотри! Я нашел ее!
Нэн протянула руки к Иоланде. Харкорт обернулся и увидел, что аббат
держит высоко над головой что-то похожее на сияющую радугу, горящую всеми
цветами в отсветах факелов на стенах.
- Призма, - прошептал Харкорт. - Призма Лазандры.
- Она была в одной из витрин, - сказал аббат. - Я увидел ее, взял в
руки, и она всего меня обдала пламенем. Ее пламя светит на весь мир. В ней
пламенеет душа святого.
Попугай слетел с плеча аббата и принялся, пронзительно крича,
описывать круги в воздухе.
- Значит, все кончилось, - тихо сказал коробейник. - Ваша миссия
завершена, и те, кто покоится в зачарованном святилище, теперь могут спать
спокойно.
Аббат направился через весь зал к ним, высоко держа призму. Попугай,
не переставая возбужденно кричать, круто опустился на призму, задев когтем
руку аббата. Призма выскользнула у того из пальцев. Он попытался поймать
ее на лету, но не успел. Элоиза, все еще стоявшая в дверях, издала
отчаянный вопль.
Призма ударилась об пол и разлетелась на миллион осколков величиной
не больше песчинки. Радужное пламя погасло, и атриум заполнился сиянием
непостижимого благочестия и святости.
Харкорт упал на голени, охваченный до глубины души глубочайшим
благоговением.
- Благослови Господи мою душу! - крикнул попугай, все еще кружа в
воздухе.
- Да будет так, - произнес призрачный голос. В воздухе возникла
призрачная рука, которая осенила их благословением, и святой,
освобожденный после многих веков заточения, исчез.
Над Брошенными Землями пронесся душераздирающий скорбный вопль.

Глава 29.
Тело Шишковатого лежало под грудой огромных камней из разрушенной
стены. Половинка разбитой двери, все еще висевшая на петлях, болталась на
ветру, который подул с запада. По склону холма, усеянному мертвыми телами,
крадучись бродили волки.
- Это к лучшему, - сказал аббат. - Если подумать, это к лучшему. То,
что случилось, должно было быть нашей целью с самого начала. Не сделать из
призмы святыню, чтобы прославить аббатство или какой-нибудь другой храм, а
найти и разбить ее, чтобы выпустить на свободу заключенную там душу. Все
остальное было бы, пожалуй, кощунством. По совести, как только я взял ее в
руки, я должен был швырнуть ее об пол, чтобы разрушить чары Лазандры и
освободить пленененную душу. Попугай понял это лучше меня, лучше любого из
нас. Почему меня так ослепило желание прославить свое аббатство? Чарлз,
как может человек быть так слеп?
Харкорт обнял аббата за плечи.
- Все философствуешь, - сказал он. - Все ищешь истину в теологических
рассуждениях.
- Я философствующий слепец, - ответил аббат. - Я опозорен и унижен.
Мне долго придется это замаливать.
- Оуррк! - сказал попугай.
- Не могу понять, что сделалось с Элоизой, - сказал Харкорт. -
Когда-то она была очаровательной девушкой.
- Люди меняются, - сказал аббат. - Или их заставляют меняться.
Когда-то, давным-давно, Лазандра тоже, наверное, был праведным и уважаемым
чародеем, но потом он не устоял перед искушением. Его привели на вершину
горы и показали ему весь мир. Может быть, так случилось и с Элоизой.
Нечисть схватила ее в замке Фонтен и, вместо того чтобы унизить и
оскорбить ее, предложила ей то, что ее ослепило. Власть и славу, какие ей
никогда не снились, показавшиеся ей даже заманчивее, чем царствие
небесное, о котором она до того мечтала. Не надо ее винить, Чарлз. Не надо
ее ненавидеть.
- Когда-то я любил ее, - сказал Чарлз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33