На третьи сутки он так ослаб, что утром едва поднялся и сел, прислонившись спиной к стене. Все, что было перед глазами, виделось как-то неубедительно, запястье левой руки ныло и схватилось опухолью размером с колено, в голове и во всем теле было странное ощущение легкости, даже воздушности, крыса, как и давеча, торчала в своем углу. Николай вспомнил про вчерашнего кота и отчего-то решил, что на самом деле никакого кота не было, а это крыса назло издавала что-то вроде мяуканья и вводила его в соблазн. Он поднял глаза, метр за метром проследил кромку прямоугольника над головой и точно не увидел ничего похожего на кота. Видимо, понятие о времени стало у него сбиваться и сегодня путалось со вчера.
Николай не знал, что крысы были первыми млекопитающими на земле и, следовательно, прямыми предками человека, Николай по черствости сердца не увидел в несчастном грызуне товарища по несчастью, и поэтому так озлился на бедное животное, что собрался было обругать его по матери, да не смог разлепить губ; тогда он вынул из кармана обрубок скобы и, прицелившись, запустил им в крысу, но, разумеется, не попал. Обрубок ударился о бетонную стену много левей и выше, издав неприятный лязгающий звук, однако крыса даже не шевельнулась, – может быть, она уже сдохла от жажды и духоты.
По той же самой причине, то есть от жажды и духоты (голода Николай почему-то уже не чувствовал), у него перед глазами стали происходить разные несуразности: то вдруг показалось, что противоположная стена бассейна начала резко крениться вправо, пока не образовала правильный ромб, то на левой стене нарисовался черный-пречерный профиль бригадира Громова, похожий на силуэты, которые умельцы вырезают ножницами из светонепроницаемой бумаги, то будто бы сверху на него неотрывно смотрят, причем неодобрительно и скрепя сердце, точно вот-вот сделают нагоняй. Для препровождения времени Николай достал из кармана оставшееся имущество, долго и скрупулезно рассматривал старый двугривенный, исследуя каждую микроскопическую царапинку, и даже попытался сосчитать количество ребер на ободке, потом стал разглядывать водочную пробку, но на ней ничего не было изображено и он выбросил ее вон.
К обеду на квадрат неба вдруг набежала тучка, впрочем, нисколько его не взволновавшая, и очень быстро растаяла в воздухе без следа. Некоторое время спустя вдалеке протарахтел трактор, но и этот звук нимало Сироткина не тронул, поскольку он его принял за шум в ушах. Он постоянно задавал себе мысленно один и тот же вопрос: «И откуда было взяться давешнему коту? Сроду у нас не водилось таких котов...»
Когда опять стемнело и высыпали звезды, он как-то покорно прилег у своей стены, поправил под головой кирзовые сапоги и стал смотреть в небо безучастными глазами, по-прежнему не испытывая ни томления, ни тоски. Что-то около полуночи для него наступил первый день вечности, в каждом частном случае имеющий свое начало, но не имеющий конца, ибо он представляет собой бесконечность, протяженную во времени, которую так или иначе населяют усопшие в Бозе и во гресех. Под утро к телу Николая Сироткина осторожно приблизилась крыса, понюхала его рукав, а потом вернулась в свой угол и замерла.
Однако же на этом дело не кончилось и с течением времени воспоследовало великое множество перемен. Недели через полторы в Пеньки приехали гидротехники Петракова, вытащили тело Сироткина на поверхность, и он еще с месяц лежал в морге в Калуге, пока им занималась судебно-медицинская экспертиза в лице патологоанатома Коноваловой, у которой как раз в эту пору сажали сына за героин. Потом тело Николая погребли в шести километрах от Пеньков, на сельском кладбище, разбитом на краю центральной усадьбы, и оно долго участвовало в сложнейших химических реакциях, взаимодействуя со средой. Много позже, то есть сразу после того, как изобрели способ передачи электроэнергии непосредственно через стратосферу, и за мгновение перед тем, как во всех подробностях был восстановлен латинский алфавит, он окончательно соединился с первичной материей и продолжал существовать уже молекулярно, на тех же основаниях, что и всякое безличное вещество. Когда же звезда Солнце, последовательно расширяясь, сожгла и поглотила планету Земля, мириады молекул были выброшены во вселенную и зашлись в бесконечном кружении, постепенно удаляясь в сторону галактики Малые Магеллановы Облака. Что ни говори, в этом кружении участвовала и молекула Коля Сироткин, и молекула Александр Македонский, и молекула Блез Паскаль. Как все-таки интересно устроен мир.
ЕСЛИ ЕХАТЬ ПО РУБЛЕВСКОМУ ШОССЕ...
Если ехать по Рублевскому шоссе в сторону Николиной Горы, мимо правительственных дач, поселка Ильинское, института детского питания, над которым почему-то вечно висит ядовито-бирюзовое облако, и после поста ГАИ повернуть направо, то вскоре увидится загадочное трехэтажное здание за высоким забором из силикатного кирпича, стоящее как-то умышленно, нарочито особняком. Зимой, поздней осенью и весной это здание более или менее на виду, но с мая по октябрь его трудно бывает углядеть за кронами берез, старинных, неохватных тополей, каштанов и лиственниц, которые со всех сторон окружили дом и как будто взяли на караул. Оттого в это время года оно представляется действительно таинственным, и кажется, что за высоким забором из силикатного кирпича спрятан какой-то большой секрет. Постороннему человеку мнится, что, наверное, тут притаился штаб глобальных катастроф, или главная шпионская школа, или исследовательский центр по воскрешению мертвецов. Что там шпионская школа! в этом трехэтажном особняке на самом деле такие творятся вещи, что перед ними немеют специалисты по воскрешению мертвецов.
За ворота, разумеется, не пускают, и придется поверить на слово, что, как одолеешь аккуратную асфальтовую дорожку и окажешься в вестибюле, выложенном серой каменной плиткой, то налево будет дубовая двустворчатая дверь, направо будет точно такая же дверь, а прямо откроется широкая мраморная лестница, которая что-то уж очень круто уходит вверх. Мебели никакой, если не считать древних напольных часов, которые когда бьют, то словно по голове. В остальном же здешняя тишина поражает; тишина такая, как будто во всем доме нет ни единой живой души.
Это впечатление обманчиво, и стоит, например, заглянуть за дубовую дверь направо, как увидишь целую компанию серьезных мужчин, которые сидят за необъятным круглым столом и шумно общаются меж собой. Вероятно, звукоизоляция в этом здании такова, что режь человека на части – наружу не проникнет ни один возмущенный звук.
Собрание манипулирует какими-то бумажками, клеем, ножницами, прочими канцелярскими принадлежностями и при этом безостановочно говорит:
– Как ни удалены в исторической перспективе цели нашей партии, мы представляем собой единственную политическую силу, которая действует в русле общественного прогресса и ориентирована на высший гуманистический идеал.
– Да, но исходя из ментальности современного человека, мы скорее представляем собой союз против захода солнца или чтобы мужики рожали, – это так же точно, как то, что меня зовут Николай Ильин!
– Именно поэтому необходимо переименовать нашу политическую доктрину в религию, а партию – в церковь, и тогда все встанет на свои места, найдет, так сказать, логическую стезю...
– В добрые времена за такие инициативы ставили к стенке, и поделом!
– А что из этого вышло? Опять двуглавый орел и полное торжество классового врага!..
Уже за окнами сумерки, и ветви неохватных тополей кажутся гигантскими щупальцами, ищущими, чего бы им ухватить. Уже кремлевские коридоры, поди, опустели, президент находится в пути к своей подмосковной резиденции, глава администрации сидит у себя на государственной даче в Петрово-Дальнем, а за дубовой дверью направо все еще обмозговывают свои загадочные дела.
За дубовой дверью налево тоже обмозговывают загадочные дела, с той только разницей, что дебаты тут обстоятельней и значительно горячей. Наслушаешься слов, которые произносят серьезные мужчины, сидящие за необъятным круглым столом, и станет понятно, что от них зависят судьбы народов и государств. Например:
– Если мы в двухнедельный срок высадим десант на Мадагаскаре, эта проблема решится сама собой.
– А сравнительно кроткими мерами нельзя ли как-нибудь обойтись?
– О каких кротких мерах вы говорите, если, по агентурным данным Федеральной службы безопасности, завод в окрестностях Анталахи выпускает десять тонн метадебилина в месяц и еще полторы тонны дает филиал 24-бис?! А потом его распылят над Центральной Россией, и мы имеем то, что мы имеем в родной стране!
– Что мы имеем в родной стране?
– А вот что: Голландия занимает первое место в мире по экспорту тюльпанов, а между тем родина тюльпанов – Алтайский край!
– С другой стороны, нужно принять в расчет, что мадагаскарская инициатива, при самом оптимистическом прогнозе, обещает пятьсот бойцов убитыми, тысячу пятьсот ранеными, контуженными и попавшими в плен к врагу. И это при общей численности контингента в десять тысяч семьсот штыков! Вы думаете, Семен Семенович Захенбахер погладит нас по головке за этот авантюризм? А что, по-вашему, скажет Иван Лукич?!
– Что бы ни сказал Иван Лукич, перво-наперво необходимо подвести под операцию законодательную базу, без которой при сложившихся обстоятельствах ни ногой. Считаю, требуется немедленно послать в Государственную думу соответствующий запрос на этот конкретный счет. А то они, понимаешь, занимаются склоками, а как доходит до законодательной базы, то они все по заграницам да отпускам!
– Ничего не получится, даже если приковать думцев наручниками к этим самым... ну, я не знаю, на чем они там сидят. То есть квалифицированное большинство мы точно не наберем. Коммунисты будут вставлять палки в колеса, у них теперь и дела другого нет!
– На самом деле коммунизм – это прекрасно, да коммунисты сволочи – вот беда!
– А по-моему, нужно просто подвести под мадагаскарскую инициативу какой-то прочный, незыблемый аргумент. Скажем, так: если Государственная дума отвергает наше предложение, то мы не гарантируем роста валового национального продукта на уровне положения от 4 октября!
– А как мы увяжем чисто военную проблему с положением от 4 октября?
– По этому поводу хорошо бы посоветоваться со стариками, – следовательно, давайте подключать к работе спиритотдел. Кто у нас сегодня на вахте? Пригласить-ка его сюда!
Дежурный офицер вскакивает со своего места, как заводная игрушка, скрывается за дверью и уже через минуту в нее входит полковник Корсаков-Левенталь. Его спрашивают:
– Кто у нас сегодня на связи?
Он отвечает:
– Как обычно: Клаузевитц, Мольтке, Наполеон.
– Переговорите, пожалуйста, с господином Хельмутом Карлом Мольтке Старшим на предмет увязки мадагаскарской инициативы с положением от 4 октября!
– Боюсь, идея не понравится Семену Семеновичу Захенбахеру. Опасаюсь также, что на это дело косо посмотрит Иван Лукич.
– Вы не рассуждайте, а делайте, что вам говорят!
– Есть!
Как известно, хозяева Третьего рейха живо интересовались трансцендентальным и по простоте пытались использовать его в дипломатической практике, военных целях, государственном строительстве и прочих темных своих делах. А то, разумеется, показалось бы подозрительно-невероятным, что в двух шагах от Москвы, в трехэтажном особняке, скрывающемся за деревьями, несколько положительных мужиков садятся за одноногий столик и начинают вызывать дух генерал-фельдмаршала Мольтке, а тот через некоторое время откликается на призыв. И вот уже сложнейший агрегат, замаскированный под обыкновенное чайное блюдце, выводит готические письмена: «Die Konstellation der Gestirne begunstigt Operationen der feindlichen Cavallerie im Hinterland».
Вернувшись в зал заседаний, полковник Корсаков-Левенталь сказал:
– Генерал-фельдмаршал Хельмут Карл Мольтке Старший сообщает, что расположение звезд благоприятствует операциям конницы по тылам.
– Гм! Что бы такоe могла эта абракадабра обозначать?!
– Скорее всего, немец нас предупреждает: прежде чем приступить к осуществлению мадагаскарской инициативы, необходимо обеспечить собственные тылы.
– А именно развернуть широкую пропагандистскую кампанию под лозунгом «Бабы еще нарожают», чтобы народ загодя смирился с чудовищными потерями, на которые обречен наш воинский контингент.
– Кроме того, нужно заключить негласный союз с коммунистами, альянсом промышленников и фракцией «За воссоединение города и cела».
– Эту миссию пускай тоже на себя возьмет Корсаков-Левенталь. Как он у нас специалист по сверхъестественному, то пусть продемонстрирует свое профессиональное волшебство.
– Напомню, что в прошлый раз полковник провалился по всем статьям.
– В прошлый раз, это когда?
– Когда стоял вопрос о государственном суверенитете еврейской автономной области и перенесении столицы в новый Биробиджан.
– Вообще евреев пора прижимать к ногтю!
– Позвольте: здесь cобрались государственные мужи или антисемиты и прочая сволота?!
– «Прочая сволота» – это вы про кого?
– Да про тебя, черносотенец, чтоб ты сдох!
Неудивительно, что вследствие этой декларации за левой дверью разгорается нешуточный скандал: в ход идут взаимные упреки, обидные определения, и, наконец, дело доходит до канцелярских принадлежностей, которые начинают порхать в воздухе с разной скоростью, как летучие мыши, бабочки и шмели.
Тем временем за дверью направо тоже занимается скандал, но тут почти сразу переходят к рукопашной и тузят друг друга, невзирая на должности и чины. Один Николай Ильин взобрался на стол, молитвенно сложил руки и по-прежнему говорит:
– Хоть убейте, не понимаю: почему так сложилось, что чем возвышенней социально-экономическая задача, тем больше она возбуждает ожесточения и борьбы?! Видимо, в следующем номере «Искры» придется поднять этот больной вопрос...
Вдруг отворяется дверь и на пороге вырастает громадный Иван Лукич. Он строгим взглядом обводит зал, и битва замирает, как в скоропостижном параличе.
– Вам что было сказано? – вопрошает он. – Заниматься трудотерапией, клеить коробочки для лекарств. А вы опять принялись за свое! Вот я доложу Семену Семеновичу про ваши художества, и он вам пропишет добавочный инсулин!..
Эта угроза производит магическое действие: скандалисты бледнеют, молча рассаживаются по местам и через минуту уже покорно клеят коробочки для лекарств.
ДЕРЕВНЯ КАК МОДЕЛЬ МИРА
На берегу речки Махорки, такой прозрачной, что иной раз увидишь, как по дну ее бродят раки, стоит деревня в сорок четыре двора, которая называется – Новый Быт. Происхождение этого оригинального имени нарицательного таково: прежде деревня называлась Хорошилово, но в коллективизацию, именно в тридцать первом году, когда здешние крестьяне битых два месяца выдумывали название для колхоза (в конце концов остановились на «Веселых бережках»), заодно решили переименовать родную деревню, отчего географию нашего района и украсил этот причудливый топоним. Вообще удивительна наша страсть ко всякого рода внешним переменам, тогда как по существу у нас не меняется ничего.
Дворы в Новом Быте компонуются манерно, под стать названию, не так, как обыкновенно – в улицу, а группами и несколько на отшибе, из-за чего деревня представляет собой путаную сеть проулков, закоулков, пустырей, огородов и тупиков. Да еще восточной околицей тут служит кладбище, заросшее подлеском, да стоит чуть ли не посредине деревни молодая осиновая роща, которая, впрочем, органично вписывается в ансамбль, равно как покосившаяся водонапорная башня, заброшенный коровник и гигантское колесо. Касательно этого колеса: диаметр его больше двух метров, никто не запомнит, откуда оно взялось, и валяется сей феномен на самом видном месте – там, где сходятся проселок, ведущий к центральной усадьбе, основная группа дворов, огород бабки Тимохиной и пустырь. До центральной усадьбы далеко, до ближайшего жилья километров пять, и в хороший день можно невооруженным глазом видеть деревню, населенную высланными ингерманландцами, которая называется Эстонские Хутора.
Кроме бабки Тимохиной в нашей деревне обитают еще три семейства природных крестьян из почтенных – Ивановы, Крендели, Сапожковы, да несколько душ из малопочтенных, – прочее население составляют дачники, которые живут у нас кто наездами, кто посезонно, кто круглый год. Среди обитателей наездами нужно отметить нашего иностранца, шведа Густава Ивановича Шлиппенбаха, который вообще живет в Гётеборге, но лет десять тому назад завел в Москве строительную фирму и купил себе деревенский дом.
Разумеется, пестрый социально-этнический состав населения (не считая русаков, два поволжских немца, четверо татар, один грузин, один видный публицист, два университетских профессора и еврей) явственно отзывается на внешности нашей деревни, тоже довольно пестрой и обличающей подвижки последних лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33