В этом
напряженном равновесии, знаменующем скорое преображение для
новой жизни переплавленного жарой мира, не хочется даже вслух
разговаривать, и тем более кажется неуместным, почти
невозможным, вторжение новых предметов или людей. И все-таки
они появились именно в это время.
Их светлый автомобиль -- я воспринял его вначале как белое
пятно, а на самом деле он был песочного цвета -- старый виллис
со снятым верхом, возник на дальнем краю площади и приближался
медленно, как шлюпла или катер к незнакомому берегу. Он
остановился точно под нами, и было полное впечатление, что там
внизу причалила моторная лодка; ее пассажиры, будто, медлили
выходить. На переднем сидении я видел две белые кепки; левая на
секунду склонилась к рулю, а правая медленно обернулась к
площади, потом они обе повернулись козырьками друг к другу,
будто совещаясь, стоит ли высаживаться на этот берег. На заднем
сидении тем временем оставались совершенно неподвижными
темнорусая женская голова, и справа от нее что-то пестрое,
черно-желтое, в чем я не сразу признал большую собаку,
повидимому, тигрового дога.
Владелец левой кепки первым ступил на землю. Он отошел в
сторону, поджидая своих спутников, и я мог его разглядеть.
Невысокий и худощавый, резкий в движениях, он нетерпеливо
оглядывался кругом, словно ему предстояло сейчас принимать во
владение или завоевывать этот город.
Второй мужчина, более высокий и плотный, с рыжей
подстриженной бородой, рассеянно глядя в землю, обошел
автомобиль вокруг и открыл заднюю дверцу, чтобы выпустить
женщину. Она продолжала сидеть неподвижно, и наступила странная
пауза. Бородатый спокойно ждал, все с тем же рассеянным видом,
а его спутник, напротив, нервно переступал тощими ногами в
серых вельветовых брюках, как скаковая лошадь, принужденная
стоять на месте.
Наконец, женщина повернулась и, опершись на предложенную
ей руку, спустилась с подножки. Держалась она очень прямо и
чуть запрокинув назад голову, как часто держатся женщины,
привыкшие скрывать внутреннюю усталость; по спокойной
уверенности ее движений, мне казалось, она должна быть моложе
обоих мужчин и хороша собой.
Покинув машину, все трое направились к тротуару и исчезли
под козырьком ресторанного входа. За все это время дог не
проявил ни малейшего интереса к действиям своих хозяев и
остался теперь невозмутимо сидеть, ничего не удостоив из
окружающего -- ни площадь, ни дома, ни прохожих -- даже беглого
осмотра.
Позади меня слышались оживленные возгласы и возник
разговор, в котором участвовал приветливый баритон Юлия. Я не
оглядывался, не желая отрываться от выделяющейся на фоне
асфальта черно-рыжей фигуры пса, торжественно и важно несшего
свое одиночество. Вскоре, однако, Юлий меня окликнул, и мне
пришлось отойти от стекла.
Те трое уже были здесь. Они успели умыться и слегка
привести себя в порядок, и не были похожи на чужестранцев,
только сейчас сошедших на берег -- просто трое приятного вида
людей, удобно одетых по-дорожному. Они, как и Юлий, были в
радостном возбуждении -- видно, с кем-то из них он был в давнем
знакомстве -- и, как только он представил меня, я окунулся в
море радушных улыбок и взглядов.
Они все по очереди протянули мне руки -- Наталия, дмитрий
и Дмитрий -- и мы принялись устраиваться за столиком. Началась
суматоха, какая всегда получается, когда люди хотят случайную
ресторанную встречу превратить в праздник. Особенно
усердствовали Юлий и бородатый Дмитрий, которого женщина,
Наталия, именовала Димой, в отличие от второго, худощавого,
называвшегося Димитрием.
Наш стол через полчаса был уставлен бутылками, и
официантка теперь приносила всякую снедь, веселая и счастливая,
как будто обслуживала не компанию приезжих, а свадьбу любимой
подруги.
Я старался включиться в атмосферу всеобщего радушия и
поддерживал общий, дружелюбный и нарочито простой разговор о
крымских винах и мелких дорожных происшествиях, но не мог
отделаться от тайной досады -- бессмысленной и несправедливой
по отношению к этим милым людям -- словно они собирались
посягнуть на мое душевное спокойствие.
Юлий взял на себя роль распорядителя -- ему нравилось в
шутку изображать из себя здешнего старожила, почти коренного
жителя города. По его просьбе официантка расставила чуть не
дюжину лишних рюмок, и он наливал нам разные вина, попутно о
них рассказывая, будто читал лекцию в дегустационном зале.
профессионально-приятный тембр его голоса действовал
умиротворяюще, хотя я вслушивался только урывками.
-- ...он бродил у монастырских развалин, собирал одичавшие
лозы, и коллеги объявили его помешанным... диссертацию ему
провалили. Но судите сами, -- в рюмки лилось вино, тяжелое,
темно-красное, с терпким запахом листьев черной смородины, --
вот чем причащались монахи тысячу лет назад...
На столе появилось шампанское, его охлаждали специально
для нас, ибо, как неходкий товар, постоянно в холодльнике не
держали.
-- Итак, -- Юлий поднял бокал, взявшись двумя пальцами за
длинную тонкую ножку, -- добро пожаловать в наш кошачий город!
Он успел своими речами внушить нам почтительное отношение
к винам, и все пили шампанское медленными маленькими глотками,
словно участвуя в важном ритуале.
-- А что, действительно город кошачий? -- лениво
поинтересовался бородатый Дмитрий, Дима.
-- Неужели вы не заметили? Этим городом правят кошки, у
них есть даже памятник неизвестной кошке!
-- Прекрасно, -- засмеялась Наталия, -- а теперь мальчики
соорудят памятник здешней самой известной кошке, и кошачий
король назначит кого-нибудь из нас министром!
-- Не иначе, министром культуры! -- хихикнул худощавый
Димитрий.
-- Не смейтесь над местной властью, -- строго сказал Юлий,
-- иначе вас заколдуют в кошек, и у вас отрастут усы и хвосты.
-- Что ж, -- поднял бокал Дима-бородатый, -- пьем за усы и
хвосты!
Я поднес мой бокал к глазам и посмотрел сквозь него на
Юлия -- улыбка его раздалась вширь и стала янтарно-желтой,
заострились и вытянулись вверх уши, прищурились и перекосились
глаза -- кошачье лицо, кошачья улыбка... почему я раньше не
замечал, как он похож на кота...
Он отклонился влево, к бородатому Диме, и стал прежним,
привычным Юлием, но кошачьи черты остались в его лице, осталась
кошачья улыбка, и выражение глаз.
Поддаваясь дурному соблазну, я передвинул бокал -- и
увидел на месте Димы добродушного большого кота, а позади него,
за соседним столиком, тоже маячили кошачьи физиономии.
Думая, что я приглашаю его выпить, Дима взял свой бокал,
взял округлым кошачьим жестом, кивнул мне и улыбнулся, и это у
него вышло тоже по-кошачьи. Я опустошил мой бокал, надеясь
вернуться в нормальный мир, но исчез лишь янтарный цвет, а за
всеми столиками сидели попрежнему кошки, кошачьи лапы держали
рюмки, кошачьи глаза оглядывали соседей, и топорщились кошачьи
усы.
Я старался не смотреть на Наталию, сидящую рядом со мной,
не желая, чтобы с ней случилось такое же превращение. Она же с
интересом следила за моей игрой с бокалом, и заговорила первая:
-- Эта игра опасная... и даже очень опасная, сквозь
шампанское можно увидеть страшные вещи... лучше налейте мне
чего-нибудь крепкого, и себе тоже.
К счастью, в ее лице ничего кошачьего не было. Взгляд у
нее был открытый, доверчивый и веселый, и хотя веселье ее
выглядело чуть напускным, я в нем видел желание развлечь меня,
и это радовало.
После я вспоминал с удивлением, как парадокс, что она мне
тгда в ресторане не показалась красивой. Впрочем, я чувствовал,
что другие воспринимают ее как очень красивую женщину, и она,
помимо собственной воли, всегда представляет для мужчин
приманку.
-- Расскажите о кошках, -- попросила она, -- их и вправду
здесь много?
На другой стороне стола шел разговор о делах -- оба
Дмитрия, как я понял, не случайно расположились около Юлия и,
то ли советуясь с ним, то ли ожидая помощи, наперебой
рассказывали о своих неурядицах. Через стол долетали обрывки их
разговора:
-- ...заказ был, проект утвердили, даже макет одобрили...
А он говорит, я этот договор не подписывал!.. Разбирайтесь,
мол, сами... жалко, большой заказ... положение-то
безвыходное...
Несмотря на увлеченность своими делами, они время от
времени бросали на нас короткие взгляды, точнее на Наталию,
которая была центром притяжения в их компании; она же, как
будто, была полностью поглощена моими рассказами о ночном
городе и первом знакомстве со сфинксом.
Слушать она умела удивительно хорошо -- слушали глаза,
слушали чуть приоткрытые губы, слушали мягкие каштановые
волосы; мне казалось, в зале нет никого, только она да я, и
рассказывать ей было так приятно, что я все не мог
остановиться, хотя опасался, что говорю слишком много.
-- Как интересно... -- ее глаза и губы по-детски на миг
округллись, -- меня кошки всегда привлекали... как символ...
символ домашнего очага и символ загадки... а как они ходят,
лежат, как вытягивают лапы -- предельный уют и предельная
дикость... удивительное соединение... -- она говорила с
паузами, как бы думая вслух, и от этого возникало впечатление
совершенной открытости и полного понимания друг друга.
Значительно позднее я понял, что это была своего рода
изысканная любезность по отношению к собеседнику, но тогда --
тогда мне казалось неожиданным для обоих подарком судьбы
возникшее между нами прелестное общение. Я думал, как хорошо,
что она не кажется мне слишком красивой, иначе я был бы
порабощен ее чарами, и настал бы конец спокойной жизни. И думая
об этом, я уже любовался необычной красотой ее лица и слушал,
стараясь не упустить ни одной интонации, ни одного оттенка.
-- Кошка -- она ведь совсем домашняя, ее можно погладить,
она теплая и пушистая... и она же -- совершенно чужая и
непонятная... сколько презрения кошка может вложить в один
взгляд... или в поворот головы... никакое другое животное... да
и человек, пожалуй, тоже...
-- Наталья! Отзовись же, Наталья! -- громко прервал нас
Димитрий, в голосе его были нотки пьяной нервозности. -- Как вы
однако увлеклись разговором! Мы хотим перебраться в дом, -- он
обернулся ко мне, -- а вы не против?
-- Да-да, -- сказал Дима, -- пойдемте... только мы как-то
странно, давайте выпьем и все перейдем на ты, -- он взялся за
ножку рюмки.
Наталия на него посмотрела внимательно, словно с
сомнением, медленно подняла свою рюмку и выпила вместе со
всеми.
В ту ночь в нашем доме мы все перевернули вверх дном.
Вытащили на улицу стол и расположились в саду с керосиновой
лампой. Рядом под деревом выстроилась батарея неизвестно откуда
взявшихся бутылок.
Прежде чем продолжать выпивку, сказала Наталия, нужно
устроить для всех ночлег, и мы с Юлием при свечах показывали
гостям дом. Наталия облюбовала для себя мезонин, и пачки газет
из него мы выкидывали сверху прямо на землю, не утруждая себя
ходьбой вверх-вниз по лестнице.
Димитрий варил кофе по известному лишь ему рецепту, и от
кофе мы стали как будто немного трезвее, не ненадолго.
Снова начались тосты. Дима сел рядом с Наталией и, взяв ее
за руку, что-то нашептывал на ухо, я же, словно первый симптом
опасной болезни, ощутил укол ревности, и радовался равнодушному
выражению ее лица. В ответ на какие-то его слова она
отрицательно покачала головой, после чего он обиделся, налил
себе полный стакан водки и, отвернувшись к Юлию, затеял с
пьяным азартом разговор опять о делах, насколько я мог понять,
о памятнике, который они с Димитрием должны были, или хотели,
сделать для города.
Кто-то придумал пойти смотреть сфинкса, и мы все вместе
ходили к морю. Вода была теплая, и всем захотлось купаться, но
в море почему-то полезли только Наталия и я.
Мы заплыли с ней далеко, она плавала быстро, и я сильно
запыхался, стараясь не отстать от нее. Когда, наконец, она
остановилась, берега не было видно, и огни города светящейся
епочкой осели на горизонте. На невидимом темном мысу редко
мигал маяк, и вода приносила откуда-то еле слышный плеск.
-- Давай полежим немного, -- попросила она, -- лежи
тихо-тихо, тогда будешь слышать меня.
Я лег на спину, и тишина наполнилась гулом, шуршанием и
звонкими всплесками... как много звуков в воде...
Сквозь журчание доносился ее голос, далекий и
приглушенный, как слышатся голоса во сне:
-- Я люблю так лежать и смотреть на звезды... смотри, они
сразу спускаются к нам... или мы к ним проваливаемся.
Она замолчала, я слышал теперь лишь журчание сонной воды.
Двигая осторожно рукой, я нашел ее руку, и она мне ответила
легким пожатием пальцев:
-- Это зрелище меня завораживает... и даже преследует...
иногда по ночам мне кажется, что стены и потолок исчезают, и
надо мной звездное небо... это мое давнее-давнее, еще детское
ощущение... я тогда верила, что на звездах живут ангелы.
-- Ты, наверное, сама была похожа на озорного ангелочка?
-- Нет, я была самым обыкновенным ребенком, -- она
попыталась высвободить свою руку, но я мягко ее удержал.
Я молчал, не зная, как загладить мою неловкость, и она
поняла это.
-- Кажется, нам пора удирать. Слушай! -- Она сжала мои
пальцы, и, задержав дыхание, я услышал рокот мотора.
Сначала совсем тихий, он скоро вытеснил все остальные
звуки. Приближаясь, и опять удаляясь, источник его кружил
поблизости, будто искал нас или, хуже того, охотился за нами.
Потом мы его увидели -- вдоль берега шел пограничный катер,
медленно обшаривая прожектором прибрежную полосу. Мы были, к
счастью, далеко от него, и слепящий прожекторный луч скользнул
рядом с нами лишь мимоходом, превратив на мгновение воду в
белесую светящуюся эмульсию, у поверхности которой мы плавали
неподвижно, как оглушенные взрывом рыбы.
Мы плыли назад не спеша, и вода не казалась холодной, но
на берегу сразу замерзли. Наталия по дороге домой опиралась на
мою руку, и даже сквозь ткань рубашки я чувствовал, какая ее
рука холодная. У мостика через канаву мы вспугнули несколько
кошек, они порскнули у нас из-под ног, как выводок куропаток, и
Наталия, вздрогнув, придвинулась теснее ко мне, словно ища у
меня защиты.
Дома она очень скоро захотела лечь спать, и я ее пошел
проводить со свечкой по шаткой лестнице: электричества в
мезонине не было. Она выглядела усталой и бледной, и наверное,
ей было не до меня, но когда я налонился поцеловать ее на
прощание, она доверчиво подставила губы.
Юлий и оба Дмитрия были изрядно пьяны, особенно Дима. Он
играл на гитаре и пел, вообще, видимо, неплохо, но сейчас путал
слова и часто сбивался с ритма.
Всех лучше держался Юлий. По нему незаметно было, что он
много выпил, разве что говорил медленнее обычного и особо
тщательно произносил окончания слов.
-- Пока вы изобажали с Наталией тритона и нереиду, -- он
сделал паузу, полностью сосредоточившись на том, что наливал
мне в стакан из двух бутылок сразу, -- мы были у сфнкса. И
решили все вместе исследовать, -- он вдруг сбился на пьяные
интонации, -- все-таки интересно, откуда он там взялся и зачем
стоит?
На меня, как в начале вечера, нахлынуло беспричинное
раздражение.
-- Сколько помню себя, я всегда что-то исследовал. И все
знакомые тоже исследовали... А сюда я приехал, чтобы ничего не
исследовать.
Дима отложил гитару и, глядя на меня недоверчиво, пожалуй,
даже угрюмо, взял свой стакан:
-- Ну и л-ладно, -- он говорил с трудом, -- а м-мы все
р-равно пьем за д-дух исследования!
Он встал и, заметно пошатываясь, направился к дому.
Споткнувшись около клумбы, он чуть не упал, но Юлий догнал его
вовремя, и в обнимку они удалились.
Димитрий дремал за столом, положив голову на руки -- я его
растормошил и отвел в мою комнату спать.
4
После слишком обильной выпивки спалось плохо, и
проснувшись с восходом солнца, я заснуть уже больше не мог.
Первым ощущением, еще полусонным, было ощущение радости,
ощущение, что со мной случилось что-то очень хорошее -- и,
просыпаясь, память дала этому имя: Наталия.
Из-за штор доносилось рассветное щебетание птиц, и я
представил, как там, на улице, все свежо и прохладно, и думать
об этом было беспокойно и радостно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20