-- Не могу, не могу больше, -- простонала она тихонько.
Резко откинув одеяло, судорожным движением она скинула туфли и
через мгновение уже лежала в постели, собравшись в комок и
укрыв себя с головой.
Я думал, она снова окаменеет от страха, но нет -- то ли
постель ее защищала, то ли алкоголь сделал свое дело -- она
выпростала из-под одеяла руку и осторожно, как бы с опаской,
дотронулась до меня:
-- Не сиди, не сиди так, пожалуйста, я буду тебя бояться!
Она успокоилась, лишь когда я устроился рядом, и тесно
прижалась ко мне, не давая пошевелиться.
-- Подожди... подожди немного... я ведь никуда не
денусь... я должна досказать, а то буду об этом думать, будет
страшно, а тебе станет противно... -- приподняв край одеяла,
она тревожно прислушивалась к тишине, -- я знаю, всегда знаю,
когда они появляются, когда уходят... сегодня они близко... и
сейчас близко... кружат около дома, нас с тобой ищут...
холодные, скользкие, жидкие... а один, самый страшный --
сверху... расползся по крыше, по дому, к окнам свешивается... и
шарит, вс" шарит щупальцами, щели ищет, ищет...
-- Ты видела осьминога в книжке забыла об этом, -- я
твердо решил вразумить ее хоть немного, -- ты говоришь:
щупальца, холодные, скользкие, это вс" отголоски страха
теплокровных перед рептилиями, и очень жестокого страха, ведь
выживали те, у кого он был сильнее! Но тому уж не один миллион
лет!
-- До чего же ты образованный, -- она тихо засмеялась, и я
попытался ее поцеловать, но она прикрыла мне губы ладонью, -- а
знаешь, как я их чувствую? Вот в этих местах! -- она
передвинула руку и тронула пальцем у меня за ухом. Темная волна
жути приблизилась снова, грозя захлестнуть сознание.
-- Хорошенько запомни, -- во мне поднималось нешуточное
раздражение, -- все это, от начала и до конца -- химические
процессы в твоем мозгу, и ничего больше!
-- Это хорошо, что ты так думаешь, -- она смеялась уже
вслух, -- тебя они, значит, не замечают, у них нет над тобой
власти.
Она закрыла глаза и поцеловала меня, и губы ее теперь были
теплые, влажные и требовательные.
Потом меня сморил сон, точнее, не сон, а напряженное
неспокойное состояние, полуявь, полудремота. Я все время ощущал
руку Лены, теребившую мне плечо, чтобы я не спал слишком
крепко. А перед глазами мелькали яркие беспорядочные видения,
словно обрывки цветных кадров -- белые мраморные карьеры над
синей водой, черно-рыжая шерсть на мраморе, лиловые шипящие
кошки и полная луна над степью. Еще я плутал в чем-то вроде
траншей, выбитых в мраморе, в бесконечном каменном лабиринте,
со стен его, как в музее, смотрели белые барельефы, лица
мужские и женские, и мне нужно было найти среди них мое
собственное лицо. Когда я к ним приближался, они оживали и
беззвучно шевелили губами, но я откуда-то знал, что все они
говорят одну и ту же фразу: "Разгадай мою тайну!". Я подходил
еще ближе, пытаясь узнать их, но они расплывались, наливались
изнутри мутной жидкостью, превращаясь в нечто похожее на
гигантских амеб, и выставляя чудовищные ложноножки, ползли по
стене, быстро высыхая на солнце, и от них на мраморе оставались
потеки лишайника. Я нашел, наконец, собственное лицо и узнал
его, хоть оно оказалось вовсе на меня непохожим, оно мне
улыбалось одними губами, и улыбка эта источала такую
нечеловеческую жестокость, что сейчас же должно было случиться
что-то невообразимо ужасное, от чего бежать уже поздно. Я
пытался успокоиться тем, что все это сон, но меня продолжал
душить ужас.
Лена дергала меня и трясла, пока я не проснулся совсем:
-- Не спи, нельзя спать, когда они рядом... от них такие
кошмары, умереть можно...
Мне казалось, все это длилось невероятно долго, но Лена
сказала, я спал не более часа. Как ни странно, я чувствовал
себя отдохнувшим.
Она же спать и не думала, и лежа теперь на спине,
всматривалась в потолок, словно ожидая увидеть там нечто
важное.
-- Да, -- сказала она неожиданно, села и стала
прислушиваться, -- да!
Она коротко засмеялась, скинула одеяло на пол, подбежала к
окну и, раздернув шторы, распахнула створки наружу.
Потоки света полной луны нахлынули в комнату и растеклись
по стене, рисуя на ней кружевные тени листвы и силуэт Лены. Я
залюбовался ее тенью и впервые за ночь подумал о том, как она
красива. Ветер за окном шелестел листьями, и тени вокруг нее
слегка колыхались. Комнату постепенно наполнял аромат спящих
кустов.
Она вернулась ко мне, тормошила меня, смеялась, целовала и
снова смеялась -- как человек, от радости помешавшийся, а после
легла рядом, и целовалась уже без смеха, и вела себя так
отчаянно, точно это была в ее жизни последняя ночь с мужчиной.
Когда она, успокоившись, лежала совсем тихо, я думал, она
захочет поспать, но оказалось, ничего подобного.
-- Где у тебя сигареты? -- не успел я ответить, как она
нашла их сама и принесла вместе с пепельницей в постель. Но ей
этого показалось мало:
-- Я хочу еще чего-нибудь выпить!
Она покопалась в буфете, но нашла только водку, принесла
ее тоже в постель и стала расставлять между нами рюмки. Это у
нее вышло очень смешно, и мое сонливое настроение улетучилось.
От водки она закашлялась:
-- Ну и гадость! Я принесу яблок.
Она открыла все двери настежь, и в прихожую, и на крыльцо,
и как была, совершенно голая, отправилась в сад за яблоками.
Вернулась она с грудой холодных, покрытых росою яблок,
часть -- прямо с листьями, и высыпала их мне на колени. В
полосе лунного света -- казалось, она в нем купается -- на лице
ее, на плечах, на груди, мерцали капли росы, которую она
натрясла с веток, пока рвала яблоки.
Мы пили водку и заедали еще влажными яблоками, и смотрели,
как в лунных лучах плавают кольца дыма от наших сигарет, и не
хотелось помнить мрачную и недобрую первую часть ночи. Но из
нее в моей памяти засела фраза -- "этот майор окаянный", и я
вс" не решался спросить, что это значило, из боязни испортить
ей настроение. Но, как видно, ее жизнерадостность сейчас не
имела границ.
-- За что не люблю Крестовского? Да я его ненавижу! -- она
с удовольствием откусила яблоко и продолжала с набитым ртом. --
Он заставил меня переспать с ним! Он тут большой человек, кого
хочешь со света сживет... Да не в том дело. У меня к нему --
как ты сказал? -- ненависть теплокровного к рептилии... мне
кажется, изнутри он жидкий!
-- Как не так, -- не поверил я, -- он довольно костляв.
-- Ну и что? Это только снаружи, как устрица -- сверху
раковина, а внутри студень. Он тоже оттуда, из моря, он ИМ
родственник, он у них свой! Когда он со мной проделал все, что
хотел, я встать не могла -- меня всю свело от страха, казалось,
ОНИ все собрались, смотрели и радовались. Чего-то он понял,
сказал, больше не тронет -- думает поступил благородно, -- она
еще раз откусила яблоко и, смакуя слова, закончила, -- а я его
все равно ненавижу!
Она доложила все это беспечным тоном, но бросала
исподтишка любопытные взгляды, проверяя, насколько ей удалось
меня шокировать. Внезапно ей надоело валять дурака, и она на
минуту задумалась.
-- Я сегодня ему зла пожелала... когда шла на пустошь... а
зря... если я желаю злого всерьез... ночью... то обязательно
сбудется... это темная власть, и за это мне еще придется
расплачиваться... ему будет плохо... и мне будет плохо... --
она помрачнела и немного ссутулилась, испортил я все-таки ей
настроение, -- да ну его, этого майора... я хочу под одеяло...
давай уберем все это, -- она невесело усмехнулась, -- а то
здесь для нас не осталось места.
Когда я проснулся, солнце стояло уже высоко, и Лены не
было. На подушке ее, во вмятине от головы, лежало
оранжево-красное яблоко, на черешке с двумя листьями.
13
Разбудили меня стуком в дверь, чтобы вручить повестку,
обыкновенную милицейскую повестку: "Гражданин .... предлагаю
явиться .... к .... часам .... по делу ....". Многоточия
заполены не были, зато наискось шла размашистая надпись:
"Постарайтесь зайти до обеда", придавая приглашению несколько
домашний оттенок; получилась как бы визитная карточка, хотя и
не лишенная зловещего смысла.
Умышленно или нет, но времени для размышлений он мне не
дал, и уже это настораживало. Домыслы Одуванчика -- чушь, это
во-первых... вс" должно иметь разумное объяснение... а если
все-таки... нет, нет, чепуха... Другая ниточка -- майор
Крестовский... почему он опасен?.. не считаю же я его кошачьим
агентом?.. а может, наоборот, майор как-то использует кошек?
Играет на суевериях... он ведь здесь окружен неким мистическим
ореолом...
Последняя мысль мне показалась спасительной, ибо давала
моральное право, не веря выдумкам Одуванчика, не доверять и
майору, и хитрить с ним.
Он встретил меня радушно и сразу перешел к делу:
-- Ваш учитель в больнице, говорят выживет. Пока без
сознания. Сильный шок и потеря крови. Если протянет ноги, меня
ждет в управлении неприятнейший разговор.
Перед ним стояли два стола: один огромный и совершенно
пустой, и другой, поменьше и сбоку, на котором покоились в
безупречном порядке, как в музейной витрине, разнообразные
трубки, штук двадцать, не меньше. Он усадил меня за стол с
трубками, что, несомненно, было благоприятным признаком. То и
дело он поднимал со стола одну из трубок, чистил ее щеточкой и
осторожно укладывал на прежнее место.
-- Объясните, пожалуйста, как вы оказались в его
мотоцикле?
-- Он показал мне труп дога, я его долго разыскивал.
-- А, вот оно что. Красивый был пес... А что вам
понадобилось на пустоши?
-- Мне ничего. Он просил меня подождать в мотоцикле, но
мне почудилось что-то неладное, и я пошел за ним.
-- А он для чего отправился к статуе?
-- Толком не знаю. Что-то проверить, его собственные
научные изысткания.
-- Ха-ха, вот потеха! Это чучело еще что-то исследует! А
что же именно?
-- Не знаю.
Мой ответ его огорчил. Он умолк и бархатной тряпочкой
долго полировал очередную трубку.
-- Ох, профессор! -- он сокрушенно покачал головой. -- Да
это же уголовщина! Вот наделали дел!
-- Каких таких "дел", майор?
-- Потревожили ни в чем не повинных животных, пинали
ногами, из-за вас мы троих задавили, а покалечили сколько! --
мне стало казаться, что он издевается.
-- Да у вас же не заповедник! И они человека чуть не
убили!
-- Он сам к ним полез!
-- Не знаю, не знаю, майор... признать уголовщиной ЭТО мог
бы лишь суд, где судьей сидела бы кошка, и на скамье присяжных
-- тоже кошки.
Он посмотрел на меня исподлобья, как бы ожидая дальнейших
пояснений.
-- Хорошо... А вооруженный налет на памятник архитектуры?
Столичный ученый, как террорист какой-нибудь, разъезжает
туда-сюда с бомбой?
-- Не видел никакой бомбы!
Он помедлил, потом, наклонившись, пошарил у себя под
ногами и выставил передо мной одуванчиков ящик.
-- Сделано, в общем, грамотно, -- ворковал он над ящиком,
снимая бережно крышку, будто там был старинный фарфор, -- химик
все-таки... и часики имелись... если вот эти проволочки
соприкоснутся, -- он небрежно поиграл какими-то проводами, --
мои трубки уже больше никто не набьет табаком.
Словно вдруг испугавшись реальности такой перспективы, он
протянул к себе трубку с черным резным чубуком и принялся ее
набивать.
-- Одного я понять не могу: как она не взорвалась в
мотоцикле? В электричестве он ни черта не смыслит, вот уж ваше
слепое счастье... Кстати, я поздравляю пана профессора! Вы
катались верхом на собственной смерти -- это не всем сходит с
рук! Вы бы въехали на тот свет в недурной компании! -- что-то в
трубке ему не понравилось, он вытряс табак в пепельницу,
прочистил мундштук щеточкой и стал набивать снова. -- Поймите
меня правильно: я не собираюсь начать против вас уголовное
дело, да и не мог бы. Я хочу вас предостеречь... Люди науки в
житейских делах легкомысленны... Вы связались с подозрительной
личностью, мало того, что он вас чуть не угробил, он хотел еще
взорвать памятник. Разве это способ исследования?
-- Здесь какая-то путаница, -- заупрямился я, -- не мог он
его взрывать. Не сумасшедший же он!
-- Само собой, сумасшедший, -- майор благодушно попыхивал,
раскуривая трубку, -- не сомневайтесь... и лучше с ним не
водитесь!
Оба его стола, и трубки, и злополучный ящик утонули в
пластах дыма. Я вытащил сигареты, и он любезно поднес мне
спичку.
-- Я боюсь вот чего, -- он глядел на меня недоверчиво, --
вам везде теперь мерещится разветвленный кошачий заговор, это
бывает с приезжими. Вы попробуйте устроить шум, вас конечно
поднимут на смех, но скандал есть скандал, а провинция есть
провинция, и моей отличной репутации, и что еще хуже,
аттестации -- увы, конец! И спрашивается, из-за чего -- из-за
того, что в маленьком городе жители слишком сильно любят своих
кошек!
Ах, вот в чем дело!.. Пришла моя очередь задавать вопросы:
-- Я тоже так думал. Но вчерашнее -- как вы его объясните?
Почему они все взбесились? Да и где это видано, чтобы они
нападали на человека, и еще стаей, как волки?
Он достал из стола бумажку с цифрами, будто заранее
написанный ответ на мои вопросы.
-- За три года, последние три, ваш учитель в различных
аптеках города купил девятьсот с лишним пузырьков валерьянки,
то есть почти двадцать литров. Это не человек, а губка,
пропитанная валерьянкой!
Я вспомнил дрожащие руки, мензурку и голос: ...я так
взволнован!
-- Так чего же вы хотите от кошек? Обмажьтесь вареньем и
ложитесь спать в муравейник! Одно и то же!
-- Ну, а зачем они забрались на памятник? Помните, сколько
их было?
-- Дошкольный вопрос, профессор! Если кошка хочет удрать,
что делает кошка? Кошка лезет на дерево... или на что попало.
-- Но откуда их столько? Для чего они там собираются? И
почему именно вчера -- ведь не каждую ночь они там торчат?
-- О, это уже история!.. Там стояла пристань рыболовецкой
артели, там же рыбу сортировали, разделывали, солили. Тогда-то
и развелись кошки, они поедали отходы и плодились в страшных
количествах. Потом санитарный инспектор прикрыл это дело. А
они, по привычке, что ли, все равно там болтаются... берег
плоский, вровень с водой -- в отлив разная живность копошится
по лужам -- вот и еда... Что еще, почему вчера? Полнолуние!
Морские черви выползают на берег, отменная добыча для кошек. Да
что я вам толкую, вы про морскую фауну вс" лучше меня знаете!
Ответы его словно были разложены перед ним на столе, как
деньги у расторопной кассирши, и он не глядя выбрасывал мне
нужный набор монеток. Я же чувствовал себя простаком, которого
дурачат на ярмарке, а он вс" не может понять, как это так
получается.
-- Если вся загвоздка в валериановых каплях, то зачем пан
майор так подробно фотографировал? Вс" подряд и без передышки?
Уверяю, вы выглядели вполне серьезным.
-- Помилуйте, пан профессор, как мне не быть серьезным --
я же на работе! А снимки -- на случай придирок... начальство,
-- он усмехнулся и направил под стол густую струю дыма. -- И
еще, я фотограф-любитель, разве вам не насплетничали?..
Затмение снимал год назад в телескоп -- так, поверите ли, взяли
журналы... цветной снимак, могу показать.
Я не мог придумать новых вопросов, разговор, как будто,
заканчивался.
-- У меня к вам просьба, профессор. Вы-то поиграли в
индейцев, и делу конец. А мне придется отчитываться... замять
невозможно, необычное дело, все равно станет известно. Будут
спрашивать разные глупости -- почему не давали
предупредительных выстрелов, почему при проведении операции
отказались от использования взрыв-пакетов, и вс" такое... как у
вас на ученых советах, -- трубка его догорела, он ее выколотил,
и теперь чистил ершиком. -- Опишите подробно все, что вы вчера
видели! Про собаку не надо, только на пустоши. Машинка в
соседней комнате, пишите пожалуйста три экземпляра. И главное,
перед подписью -- все ваши чины, все ученые звания, не
забудьте... Провинция есть провинция!
14
После событий того дикого дня и сумасшедшей ночи следующие
несколько дней рисуются мне до сих пор неясно. Я чувствовал,
вот-вот должно что-то случиться, и даже жил в определенном
ожидании этого "чего-то", как в шахматах ждут хода противника,
но не давал себе труда хорошенько подумать, какой это будет
ход. Из состояния бестолковой расслабленности жизнь меня вывела
резким и довольно жестоким толчком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20