Вот и все, думал я. Был план - нет теперь плана. Была
ниточка - нет теперь ниточки. Ничего теперь нет...

Глава двадцать шестая
В 22.37 подошла электричка из Краснофлотска. Я уселся
на крайнюю скамейку спиной к топтунам. Видеть мне их больше
не хотелось.
Мысли метались, не было сил усмирить это мельтешение,
призвав к порядку. ПАНИКА - да, вот как это называется. Я
паниковал.
Я словно видел, как Герострат, перемигнувшись своими
разъезжающимися в стороны глазами, снимает с шахматной доски
коня, швыряет его в угол (почему-то угол этот представлялся
мне пыльным, словно угол давно неубираемой комнаты: там
над слоем пыли натянута паутина, творение вечно голодного
черного паучка; конь, падая, рвет ее, и паучок испуганно
перебегает на стену). Потом Герострат встает, отодвинув
стул, вынимает из кобуры под мышкой пистолет, оттягивает
затвор, смеется, заглядывая в отверстие ствола, прячет пистолет,
и, уже окончательно без удержу заливаясь, выходит
из комнаты в ночь.
От отчетливости этого видения, от бессилия как-то повлиять,
остановить движение Герострата из комнаты с пыльными
углами на поиски новых жертв, хотелось взвыть. Рвать,
метать, стрелять. Драться.
ПАНИКА.
И поделом тебе, что самое главное. Выдумал, высосал
из пальца дерьмовый план, убедил сам себя: не успеет, не
успеет, не успеет. Да кто тебе сказал, что топтуны располагали
хоть граммом необходимой тебе информации? Им-то зачем
знать? Они - пешки в игре, а стратеги-гроссмейстеры не
имеют привычки делиться своими мудреными комбинациями с
пешками, которыми так легко жертвовать при хорошей игре.
И зачем ты потащил их в такую даль? Не мог то же самое выяснить
в ближайшей подворотне? Думал, если на тебя или на
кого-нибудь из них подвешен "жучок", топтуны и разговаривать
с тобой не станут? Хотел выйти за радиус? А они и так
не стали разговаривать. Этого ты, конечно же, предвидеть
не мог! Да и кому надо подвешивать на тебя "жучок"? Ты же
предсказуем. В любом твоем поступке. В любом твоем побуждении.
Ты - ПРЕДСКАЗУЕМ!..
Идиот, кретин, дилетант несчастный! Проиграл - так хотя
бы веди себя достойно!
Последняя мысль отрезвила. Даже частично сняла позыв
к дальнейшему самобичеванию. Но видения уходящего в ночь
Герострата не изгнала, а оно, это видение, отчетливое,
жалило меня больнее всего.
На скамейку кто-то подсел. Я взглянул мельком и не
поверил глазам: то был бородатый гэбешник. Усевшись, он
не стал поворачиваться ко мне лицом, а рассматривал, словно
бы в самом деле заинтересовавшись, схему железнодорожных
маршрутов Балтийского направления, повешенную на стену вагона
прямо над предупреждением: "Места для пассажиров с детьми
и инвалидов" белой краской на грязно-зеленом фоне.
"Для пассажиров с детьми"... В самую точку!
- Напрасно вы так, - вполголоса без выражения сказал
бородатый. - Мы действительно разыскиваем одного и того же
человека. Только наш противник серьезнее. И опаснее во сто
крат. Нам нельзя допускать ошибок: ни больших, ни малых - иначе
он немедленно ими воспользуется. И тогда уж достанется
не только нам, но и вам. Рикошетом.
Впрочем, останавливать вас мы не собираемся, продолжайте
розыск - это нам не мешает. Если вы его не найдете,
в конце концов мы его найдем. Вопрос времени. Что касается
ваших знакомых, то мы понимаем, насколько это серьезно, и
со своей стороны предлагаем вам следующее. Здесь и сейчас
вы напишите список имен тех, кто, по вашему мнению, может
оказаться в числе потенциальных жертв. Не забудьте указать
адреса и телефоны. Мы установим круглосуточное наблюдение.
Конечно, не в той форме, что с вами, но в обязательном порядке,
я вам гарантирую.
Чтобы вы мне поверили, добавлю, что нам это тоже выгодно:
еще одна возможность локализовать деятельность нашего противника.
Список передадите мне из рук в руки, когда доберемся до
Балтийского. Все остальное мы берем на себя - не беспокойтесь.
Сами отправляйтесь домой и ложитесь спать. Повторяю: вам не о
чем беспокоиться.
Бородатый замолчал, посидел еще с минуту в неподвижности,
а я ждал, добавит он хоть слово к уже сказанному, но
он не добавил, встал и вернулся к вельветовому.
Вот так-то. Есть еще люди и в ГБ. А ты его пристрелить
грозился. Супермен хренов.
Показалось, сейчас расплачусь от невыразимой благодарности.
Как последняя размазня. Но тут же себя одернул: не
сметь! Что бы не говорил бородач, Герострат вполне способен
выкинуть очередной фокус, играючи обмануть "круглосуточное
наблюдение": на фокусы он горазд. А тем более помнишь:
"...Конь - интересная фигура. Такая вся из себя необыкновенная...
Трудную задачку задал Борька-хитрец, трудную.
Ну да мы ее решим. Отдыхай, сынок." - помнишь?
Да, расслабляться нельзя. Спускать на тормозах - тем
более. Пусть, конечно, эти ребята действуют сообразно своим
представлениям о борьбе с пресловутым "противником". Я их
продублирую.
И вот интересное дело: стоило появиться и начать выкристаллизовываться
новому плану, как словно груз неимоверной
тяжести свалился с плеч, а назойливое видение рассыпалось
в груду разноцветных осколков. Мысли неохотно выстроились по
ранжиру - сплошное заглядение. Как то и "положенУ" мыслям
супергероя.
Я составил список из тридцати (!)Фамилий. Перечитал,
проверяя не позабыл ли кого. Но, кажется, не позабыл, помянул
всех, с кем нахожусь в более-менее периодически возобновляемых
связях. Свернул листок, выдранный для этого из
блокнота, в маленький бумажный квадратик и передал его бородатому,
как и условились, на выходе из вагона по прибытию на
Балтийский вокзал. К чему вся эта конспирация, было мне не
совсем понятно. Находись в вагоне наблюдатель "более серьезного
противника", он уже давно обязан был бы вычислить, что
между нами произошел некий информационный обмен. Хотя кто его
знает - профессионалам виднее.
С Балтийского я направился домой. Опять же как условились.
Пока добирался, то приободрился. Уже, надеюсь, не выглядел
таким понуро-озабоченным, как днем после возвращения
из больницы института Скорой Помощи.
Накормив меня ужином, мама ушла закончить вечернюю работу,
а я устроился на кухне с телефоном и обзвонил всех тех,
кого включил перед в список для бородатого комитетчика. Четверых
не оказалось в городе, один лежал в больницу с аппендицитом,
кое-кто не вернулся еще домой с ежевечерней "оттяжки".
Но кого застал попросил сегодня быть осмотрительнее, проверять,
кто звонит в дверь, не открывать незнакомым людям. Для того,
чтобы увещевания мои не выглядели бредятиной съехавшего на
почве "Криминального канала" долдончика, приходилось каждый
раз импровизировать на ходу, используя с понятной осторожностью
имена общих знакомых, промышляющих в коммерческих структурах,
рассказывать мрачноватую байку о "счетчиках", "временных
трудностях" и "странном недоразумении". Вроде бы, все поверили
и прониклись.
Удовлетворенный проделанной работой, я положил трубку,
выпил еще чашечку крепко заваренного кофе, покурил, размышляя
опять, точно ли не упустил никого из виду. Решил, что точно
не упустил, хотя и продолжало дергать смутное беспокойство
по поводу: "конь - интересная фигура". Кого же все-таки Герострат
имел в виду?
Кроме того оставалось еще одно место, куда он мог нагрянуть,
вполне понятно, без предупреждения. Это место было здесь,
у меня дома: очень в духе нашего смешливого затейника. Поэтому
я подумал, что спать сегодня, скорее всего, не придется. Но в
конце концов для меня подобное испытание выдержать не впервой.
Бывало по трое суток спать не приходилось, хотя и казалось,
что стоя уже засну, а здесь-то, под боком: неизмеримые запасы
хорошего кофе и книжку интересную можно поискать. Смотришь,
за этим и ночь пройдет.
Главное, чтобы ничего не случилось. Главное, чтобы обошлось.
Я сходил, порылся в домашней библиотеке: только не детективы
(хватит с меня детективов) - выбрал сборник американской
фантастики: куда уж дальше от моих сегодняшних проблем. Но все
равно не читалось, я курил, поглядывая в окно, заваривал себе
регулярно кофе, дожидался рассвета и снова в который уже раз
думал, кого, ну кого имел в виду Герострат, разглагольствуя
о "коне - интересной фигуре".
Еще думал, как там Елена, и сумеет ли она меня простить,
даже если все закончится благополучно?.. И думал, как это
странно, что вот я уже вполне свыкся с мыслью, что она похищена,
и способен воспринимать эту мысль без истерики, безотносительно
к самому себе, как некий отстраненно-знакомый,
почти абстрактный факт.
Так я и уснул, сидя за столом в компании с раскрытой
книгой, молчащим телефоном, пепельницей, полной окурков, и
чашкой недопитого остывшего кофе.

Глава двадцать седьмая
Шел первый час лекции по сопромату. Преподаватель, Марк
Васильевич Гуздев, долговязый с совершенно седыми патлами,
ускоренно закончил очередную "четвертинку", чтобы рассказать
обожаемый аудиторией, но не слишком приличный анекдот из жизни
преподавателя сопромата, умевшего особым способом поддерживать
интерес студентов к своей лекции. В исполнении Гуздева
анекдот звучал примерно так:
- Как-то раз хитроумный преподаватель сопромата, профессор,
читал лекцию. Читает он ее, читает и вдруг видит, что-то
его студенты стали клевать носами, засыпают прямо на глазах.
Тогда профессор говорит: "А в конце лекции, товарищи студенты,
я раскрою вам секрет, как уберечься от беременности". Студенты,
естественно, пробудились, проявили известный интерес к
столь актуальной тематике. Проходит час. Снова заклевали носами,
кто-то даже захрапел. Тогда преподаватель опять говорит:
"А в конце лекции, товарищи студенты, я расскажу вам о
способе, как на сто процентов уберечься от беременности". И
снова - проснулись, снова - оживление. Но вот лекция подходит
к концу, профессор собирает свои бумаги, складывает их
в портфель и направляется к выходу. "А как же способ? - вскакивает
одна из студенток. - Вы же обещали рассказать, как уберечься
от беременности." И тут преподаватель отвечает с улыбкой:
"А ведь за эти два часа никто из вас на сто процетов не
забеременел".
Жизнерадостный смех.
Гуздев снисходительно улыбается. По всему, он доволен произведенным
эффектом. Кажется, еще немного и начнет раскланиваться
под бурные аплодисменты, спонтанно переходящие в овацию.
Без стука приоткрывается дверь аудитории. В нее заглядывает
молодой человек в очках.
- Ну что же вы остановились, товарищ студент? - добродушно
осведомляется Гуздев. - Проходите, если уж решили порадовать
нас своим присутствием. Только в сдедующий раз, попрошу, не
опаздывать.
- Извините, профессор, - смиренно отвечает молодой человек,
потом делает резкое движение правой рукой и захлопывает
дверь.
В аудиторию, в ее недоуменную тишину влетает круглый
темно-зеленого цвета предмет.
Он падает на кафедру перед Гуздевым, катится по ней,
а когда Марк Васильевич наклоняется посмотреть, что это такое,
вдруг взрывается ослепительно ярко, разметывая вокруг
себя десятки осколков. А сразу вслед за ним криками боли и
ужаса взрывается тишина.

Глава двадцать восьмая
Ночью на кухню пришла мама, но будить меня не стала:
наверное, догадывалась, что тогда я точно откажусь ложиться.
Убрала чашку с кофе, книгу, вытряхнула окурки в мусорное ведро,
перенесла телефон в прихожую, а под голову мне сунула подушку.
Я обычно сплю чутко, но в ту ночь измотанный нервными
и физическими нагрузками, ничего не заметил.
Мне снился Герострат.
Он сидел за столом в той самой комнате с пыльными углами,
что так ясно привиделась мне днем; на столе там стоял телефон
с хитроумным защитным устройством и средних размеров
шахматная доска. За спиной Герострата была видна дверь. На
двери надпись фосфоресцирующими буквами: "ARTEMIDA". И я во
сне знал, что за дверью этой находится Елена, закованная в
тяжелые цепи; натертые холодным металлом запястья ее кровоточили;
кровь стекает на холодный бетонный пол, по которому
время от времени пробегают, попискивая, крысы размером с упитанного
мопса. Елена стонет, вздрагивает, когда крысы, пробегая,
касаются лапками ее обнаженных ног, и зовет, зовет: "Боря!
Боря! Боря!".
Я знаю, мне срочно нужно туда, в этот склеп за дверью.
Но на дороге стоит стол, на дороге - Герострат. Он ухмыляется
оскалом от уха до уха. Он подмигивает мне. Он подмигивает,
и меня ударом отбрасывает прочь. Я кувыркаюсь, я невесом... Я
кувыркаюсь и оказываюсь на полу.
Я вижу, как меркнет свет, комната разделяется четкой,
словно нарисованной, границей между светом и тенью, и Герострат,
и шахматная доска разделена ею надвое. Фигуры на доске
шевелятся. Это уже не фигуры, а живые существа. Как в
той забавной игре для IBM РС, в которую я поиграл полчасика
на работе у Елены, дожидаясь когда она освободится. Только
здесь нет ничего забавного: пешки здесь не маленькие, но храбрые
копьеносцы, кони - не блестящие закованные в латы всадники,
а ладьи - не гориллоподобные чудища, навеянные программистам
увлекательным фильмом "Кинг-конг". Все фигуры на этой
доске - живые люди, и многих я узнаю: там собраны почти все
мои знакомые.
Я вижу, они переговариваются друг с другом, недоумевают,
как такое получилось, что оказались они вдруг на странном
поле, разбитом на черные и белые клетки. Они еще не понимают,
какая угроза нависла над их жизнями; они не видят той копошащейся
на темной половине нечисти, что готовится к штурму,
бренча хорошо смазанным оружием; не видят застывших взглядов;
не видят пустых, навсегда лишенных выражения лиц...
Все это вижу я.
Мне хочется предупредить их, крикнуть, чтобы перестали
они галдеть и пожимать плечами, чтобы увидели наконец, откуда
исходит настоящая опасность и приготовились встретить ее,
дать отпор. Но Герострат проводит ладонью над доской, а когда
я поднимаю глаза, чтобы посмотреть на него, подносит указательный
палец к губам, приказывая молчать.
Он все так же ухмыляется, зубы его блестят, а лицо его,
подобно доске, разделено на две половины. При виде этого я
начинаю понимать, почему глаза Герострата так часто смотрят
в разные стороны. Потому что они - глаза двух разных существ.
Здесь не один человек (враг!) Сидит за столом - их двое, и в
одном из этих двоих я с ужасом узнаю самого себя.
А Герострат кивает довольный тем, что я понял, отводит
руку, показывая пальцем куда-то в сторону. Я перевожу взгляд
и вижу тот самый угол, в котором живет паук, только под колыхающейся
от неощутимого сквозняка паутиной разбросаны не белые
и черные фигурки, а люди - снова люди - и уже не живые,
недоумевающие, как нас сюда занесло, а мертвые, для которых
вопросов больше не осталось.
Там лежит Мишка Мартынов в переплетении трубок, в белой
пропахшей медикаментами палате; там на грязном асфальте
распластался Венька Скоблин с разнесенной в кровавые брызги
головой, там лежит Андрей Кириченко, у него просто остановилось
сердцеи, там же рядом - Эдик Смирнов. Под ними растекается
кровь, и пыль, смачиваемая ее медленным, но непрерывным
потоком, собирается в темные мокрые комки.
Я пытаюсь разглядеть среди тел, кого же Герострат выбрал
"конем - интересной фигурой", но не успеваю, не успеваю,
потому что двуликий хозяин комнаты тихо, но отчетливо
произносит:
- НЕ ТОЛЬКО Я, НО ТЫ!
Меня разбудил телефонный звонок в прихожей.
Я выпрямился и чуть не свалился со стула. Продрал глаза.
В окно кухни светило солнце, на столе лежала подушка.
Е-мое, подумал я. Проспал!
Взглянул на часы. Так и есть: 10.56. Первый случай после
армии, чтобы я проспал почти до одиннадцати. С ума сойдешь
с вами.
Острые переживания сна уходили, медленно смазывались,
блекли.
Трубку сняла мама:
- Да-да... Кирилл? Помню, конечно... Нет, он еще спит...
Как? Что ты говоришь?.. ДА КАК ЖЕ МОЖЕТ БЫТЬ ТАКОЕ?!
Голос мамы изменился и на такую ноту, что я подпрыгнул
на своем месте, вскочил и устремился в прихожую.
- Да, Кирилл, хорошо... я передам...
Но она уже положила трубку.
- Мать, что случилось?! - закричал я, чувствуя, как самого
начинает трясти от готовности услышать самое плохое.
- Преподавателя вашего... Гуздева, - проговорила мама, с
трудом шевеля побелевшими губами, - полчаса назад... убили.
Прямо на лекции... Там еще кто-то из студентов пострадал.
Что такое делается, Боря?!
Вопрос мамы я оставил без ответа. Я сполз по стене на
корточки прямо здесь, в прихожей. Я не знал, то ли истерично
расхохочусь сейчас, то ли истерично же разрыдаюсь. В
один момент я оказался на грани срыва, и куда бы меня повело,
в какую форму истерии, не мог анализировать ни тогда, ни
теперь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19