-
Ладно, я никому не скажу о тебе, если ты никому не скажешь обо мне.
Мы приняли это как торжественное обещание, и с тех пор все, что
когда-либо говорилось в квартире мистера Мбеле, оставалось между нами и
никогда не выносилось на публику. Это был, если угодно, оазис в пустыне
детского и взрослого невежества, где мы могли спокойно высказывать любые
свои мысли, не опасаясь увидеть их опороченными, осмеянными и
растоптанными, даже если они того заслуживали. Такие места очень ценны.
- Знаешь, - говорил Джимми, - я рад, что меня перевели. Мне очень
нравится учиться у мистера Мбеле.
- Да, - осторожно кивала я, - надо признаться, он совсем не такой,
как другие.
Так мы отвечали, если кто-то спрашивал нас о нашем учителе.
Папу я увидела лишь после того, как он закрыл свой кабинет. То есть
он закрыл гостиную для новых визитеров в пять часов, но только в
одиннадцать ушел последний из них.
- Пап! - взволнованно сказала я. - Ты знаешь, мой новый учитель
мистер Джозеф Мбеле!
- М-м-м, да, знаю... - ответил Папа рассеянно, словно это было
обычное житейское дело. Он поднялся и принялся складывать бумаги на столе.
- Знаешь?! - удивленно переспросила я, усаживаясь на стул рядом.
- Да. Он согласился взять тебя, оказывая мне личную услугу. Я
попросил его об этом.
- А я-то думала, что вы с ним враги, - протянула я изумленно. Как я
уже говорила, иногда я совсем не понимаю своего отца. Моя душа не
милосердна - если я против кого-то, я действительно против него. А Папа,
конфликтуя с мистером Мбеле, просит его стать моим учителем...
- У нас с ним есть разногласия по некоторым пунктам, - сказал Папа. -
Я лично считаю, что его позиция в отношении колоний в корне неверна. Но
только то, что человек не соглашается со мной, не делает его злодеем или
дураком, и я искренне сомневаюсь, что его знания как-то тебе повредят. Мне
они не повредили, когда я изучал у него социальную философию шестьдесят
лет назад.
- Социальную философию? - переспросила я.
- Да, - подтвердил Папа. - Я бы не допустил, чтобы ты занималась у
человека, который ничему не может тебя научить. И я думаю, ты вполне
выдержишь гомеопатическую дозу социальной философии.
- О... - только и произнесла я.
И еще одна вещь говорила в пользу мистера Мбеле: он не устраивал
поднимания бровей при виде моего синяка. И его жена тоже, если на то
пошло. Я это оценила.
И все же я жалела, что Папа не предупредил меня заранее. Хотя мистер
Мбеле мне понравился, это не уберегло меня от нескольких недобрых мыслей в
начале нашего знакомства.
Однажды, спустя две недели после нашего переезда, собираясь сообщить
Папе, что обед уже приготовлен, я зашла в его кабинет. Папа разговаривал
по видику с мистером Персоном, еще одним членом Совета.
- Я знаю, знаю, - сказало со вздохом изображение мистера Персона. -
Но мне не по душе делать из кого-либо показательный случай. Если она так
сильно хотела еще одного ребенка, почему она не стала воспитательницей в
интернате?..
- Несколько поздновато убеждать ее, когда ребенок вот-вот родится, -
сухо ответил Папа.
- Согласен. И все же мы могли бы убрать ребенка, а ей сделать
предупреждение. Впрочем, обсудим это завтра, - сказал мистер Персон и
отключился.
- Обед готов, - сказала я. - О чем этот разговор?
- А, - ответил Папа. - Это об одной женщине по фамилии Макриди. У нее
было четверо детей, и ни один из них не сумел пройти Испытание. Она хотела
родить еще одного, но Корабельный Евгеник запретил. Но она все равно
сделала по-своему.
От его слов у меня во рту возник неприятный привкус.
- Она, наверное, сошла с ума, - пораженно сказала я. - Только
сумасшедшая может сделать такое. Почему вы ее не проверите? Что вы вообще
собираетесь с ней делать?
- Не знаю, как проголосует Совет, - ответил Папа, - но мне кажется,
ей позволят выбрать планету-колонию и высадят туда.
Есть два вопроса, в которых мы не имеем права идти ни на какие
компромиссы - перенаселение и Испытание. Стоит чуть уступить, и Корабль
погибнет. Представьте, что произойдет, если позволить людям заводить детей
каждый раз, когда им это придет в голову. Есть предел количеству пищи,
которую мы в состоянии вырастить на ограниченном пространстве, есть предел
и количеству мест, где могут жить люди. Вы скажете, что сейчас до этих
пределов довольно далеко. Да, но резервов не хватит даже на пятьдесят лет
неконтролируемого прироста населения. У этой женщины, Макриди, уже было
четверо детей, но ни один из них не оказался достаточно сильным, чтобы
выжить. Четырех шансов - достаточно.
То, что Папа предлагал сделать с этой женщиной, казалось мне чересчур
мягким, даже великодушным. Так я ему и сказала.
- Это не великодушие, - возразил он. - Просто на Корабле существуют
законы, без которых мы не выжили бы вообще. И главный закон: или играй по
правилам, или ступай куда-нибудь в другое место.
- Все равно я считаю, что ты поступаешь слишком мягко. - Мне это дело
отнюдь не казалось пустяковым.
Папа как-то внезапно переменил тему:
- Ну-ка, постой немного смирно... Как сегодня твой глаз? По-моему,
гораздо лучше... Да, определенно лучше.
Когда Папа со мной не согласен, а спорить не хочет, он ускользает,
поддразнивая.
- С моим глазом все в порядке, - сказала я и отвернулась. Так оно и
было на самом деле, между прочим, синяк почти совсем рассосался.
- Ну, прошло уже две недели, как тебе нравится Гео-Куод? - спросил
Папа за обедом. - Все так же плохо? Ничего не изменилось?
Я пожала плечами и, сделав вид, что интересуюсь только едой,
промямлила с полным ртом:
- Все в порядке.
Это было просто невозможно - признаться, что я здесь несчастлива и
никому не нужна, а и то, и другое было правдой. Мне с самого начала не
повезло в Гео-Куоде, и тут имелись две причины: одна серьезная, другая
поменьше.
Второй причиной была школа. Как я уже говорила, только тем ребятам,
которые занимаются на одном с вами уровне по всем предметам, разрешается
знать, в каком именно классе вы находитесь. На самом деле, однако, все
прекрасно осведомлены обо всех, и те, кто классом ниже или выше,
соответственно, краснеют. Почему - я уже объясняла. Я же никогда не умела
краснеть по команде, просто потому, что так принято, и как новенькой из-за
этого мне всегда доставалось сильнее. Нехорошо начинать с изоляции от
других людей.
Но главная причина была целиком на моей совести. Когда мы переезжали,
я считала, что раз я не люблю Гео-Куод, то не имеет никакого значения, что
там подумают обо мне. К тому времени, как до меня дошло, что я прочно и
надолго привязана к Гео-Куоду и лучше бы мне ходить не печатая шаг, а
полегче, следы моих каблуков уже виднелись не на одном лице.
Моя позиция и мое поведение, взаимодействуя между собой, приносили
мне лишь неприятности. Все шло не так, как надо, и вот простой пример.
В начале недели вся школа отправилась на Третий Уровень на учебный
пикник-экскурсию. Пожалуй, это было больше развлечение, а не учеба, потому
что мы, старшие школьники, уже не раз видели ряды растений с широкими
листьями, выращиваемых для обогащения воздуха кислородом. В конце дня мы
возвращались на челноке домой, в Гео-Куод, и, чтобы чем-то занять время,
некоторые из девочек затеяли игру в хлопки. Меня тоже взяли - чтобы игра
была интересной, нужно как можно больше участников. Правила простые:
каждый должен запомнить три номера. По сигналу все хлопают руками по
коленям, хлопают в ладоши, и затем тот, кто начинает игру, называет номер.
Колени, ладоши, и уже тот, чей номер назван, называет номер кого-нибудь
еще. Колени, ладоши, номер. Колени, ладоши, номер. Темп ударов возрастает,
пока кто-то не хлопнет не в такт или не пропустит один из своих номеров.
Вот тут-то провинившемуся дают по запястьям холодных. Игра эта достаточно
проста, но когда темп убыстряется, ошибиться очень легко.
Мы стояли в проходе, только одна или две девочки сидели ближе к носу
челнока. Игра началась. Хлоп-хлоп.
- Двенадцать, - сказала первая девочка. Хлоп по коленям, хлоп в
ладоши. - Семь.
Хлоп, хлоп.
- Семнадцать.
Хлоп, хлоп.
- Шесть.
Этот номер был одним из моих. Я хлопнула по коленям, в ладоши,
назвала:
- Двадцать.
Хлоп, хлоп.
- Два.
Хлоп, хлоп.
- ...
Кто-то сбился.
Это была пухленькая девочка лет одиннадцати по имени Зена Эндрюс. Она
ошибалась постоянно и, естественно, страдала от этого. Всего нас играло
семеро, а Зена уже прозевала раз пять или шесть. Когда получишь по
запястьям тридцать штук холодных, они наверняка будут сильно ныть. Но Зена
заработала не только ноющее запястье, но и мысль, что все ее преследуют.
- Вы называете мои номера слишком часто, - пожаловалась она, когда мы
встали в очередь провести экзекуцию. - Это нечестно!
Она так скулила, что мы почти перестали ее вызывать, - лишь изредка,
чтобы она не подумала, что ее исключили из игры. Я на это пошла, хотя и
была не согласна. Может быть, я не права, но я не вижу никакого смысла
играть с человеком, который не готов проиграть так же, как и выиграть.
Какая же игра, если в ней нет риска?
Минуту спустя, когда прозевал кто-то еще, я заметила, что Зена
мгновенно оказалась в очереди, счастливая, что сама может кому-то
причинить боль.
Наша семерка, конечно, не весь класс. Некоторые ребята болтали между
собой, некоторые читали. Джимми Дентремонт и еще один мальчик играли в
шахматы. Другие просто сидели, а трое или четверо мальчишек гонялись друг
за другом по проходам. Опекавший нас в тот день мистер Марбери каждый раз,
когда они слишком расходились или чересчур надоедали, уговаривал их
смиренным тоном:
- Посидите спокойно, скоро мы будем в Гео-Куоде.
Мистер Марбери был одним из тех людей, которые говорят и говорят,
пилят и пилят, но никогда не приводят в исполнение собственные же угрозы.
Так что никто не обращал на него слишком большого внимания.
Когда объявили последнюю остановку перед Гео-Куодом, мы решили
сыграть по последнему кругу. Словно почуяв близость дома, мальчишки
повскакали с мест и ринулись по проходу к двери, чтобы первыми выйти из
челнока. Они прыгали вокруг, сталкиваясь друг с другом, и наконец
заметили, что мы играем. Конечно, они тут же постарались отвлечь нас,
чтобы мы наделали ошибок, и нам приходилось прилагать героические усилия,
дабы не обращать на них внимания.
Один из мальчишек, Торин Луомела, сумел запомнить наши номера и
отвлекал именно того человека, чей номер как раз называли. Тут очередь
дошла и до меня.
- Четырнадцать.
Торин дождался момента и хлопнул меня по спине. В этом укусе
чувствовалось изрядное количество яда.
- Пятнадцать, - сказала я и, с силой отведя руку назад, затрещиной
сбила его с ног. В те дни я была маленькой, но жесткой, и треснуть могла
как следует. На мгновение мне показалось, что Торин собирается предпринять
что-то в ответ, но потом пыл его угас.
- За что ты меня так? - спросил он. - Я же пошутил!
Ничего не ответив, я вернулась к игре. "Пятнадцатой" выпало быть Зене
Эндрюс, она, как обычно, все прозевала, и мы принялись выдавать ей
холодные.
Подошла моя очередь, и я поймала Зенин взгляд. Она смотрела так,
словно это я заставила ее сбиться с ритма и лично была виновата в том, что
у нее ныло запястье. Я совсем не собиралась сильно ее ударять, слишком она
была неудачливой, но этот взгляд меня просто взбесил, настолько он был
полон злобы. Крепко сжав ее руку, я двумя пальцами изо всех сил врезала по
уже покрасневшей коже запястья. У меня самой аж пальцы онемели.
Челнок как раз остановился, и я, отвернувшись от Зены, проговорила:
- Ну, вот мы и приехали.
И мне было совершенно безразлично ее хныканье и то, как она жалела
себя, нянча горевшее запястье.
Выйдя из челнока, я решила отправиться домой, благо на сегодня мы
были свободны. Но далеко я уйти не успела, Зена догнала меня почти сразу.
- Мне наплевать, что твой отец - Председатель Совета Корабля, -
заявила она. - Можешь считать как угодно, но ты ничем не лучше остальных.
Я смерила ее взглядом.
- Я вовсе не утверждаю, что я лучше остальных. Но в отличие от тебя я
не кричу повсюду, что это не так, - ответила я и тут же поняла, что
совершила ошибку.
Мне уже доводилось, к счастью - не очень часто, встречать людей, с
которыми я просто не в состоянии была общаться. Иногда это были взрослые,
но как правило - ребята моего возраста. С некоторыми из них мы даже думали
по-разному, и слова, которыми мы пользовались, означали для нас разные
вещи. Мы не понимали друг друга. Хотя чаще всего попадались индивидуумы
вроде Зены Эндрюс, эти даже не слушают, что им говорят. Смысл моих слов
казался мне совершенно ясным, но Зена его абсолютно не уловила.
Даже в моменты, когда я бывала совсем невысокого мнения о себе самой,
даже тогда у меня был повод шептать под нос: "Mea culpas"! [Моя вина!
(лат.)] Нет, конечно, я не допускала мысли, что я хуже других людей. Я
знала, что я умнее большинства ребят, при этом - меньше их ростом, уступаю
многим в ловкости, бесталанна в искусстве (это у меня наследственное), не
такая хорошенькая, как некоторые, но зато умею играть немного на старинной
детской флейте... Я есть то, что я есть. Так почему же я должна перед
кем-то пресмыкаться, плакать и ненатурально скромничать? Я этого и в самом
деле не понимала.
А Зена либо не слышала моих слов, либо они были слишком сложны для ее
ума.
- Так я и знала, - заявила она. - Ты считаешь себя лучше всех! Не
ожидала, что ты сознаешься! Мне и говорили, что ты заносчивая...
Я начала было протестовать, но она повернулась и ушла, довольная,
словно ей дали пирожок. Но я чувствовала, что виновата сама. Не в том было
дело, что я сказала и как, а в том, что вообще потеряла над собой
контроль, выпустив наружу не самые лучшие свои качества. Нельзя топтать
людей и не получать от них сдачи.
На том, однако, не кончилось. Зена не преминула распустить повсюду
сплетни, переврав при этом мои слова, добавив от себя всевозможные
комментарии, описывающие Зенино благородство и Зенину же объективность, и
находились ребята, готовые слушать ее и верить ее россказням. А почему бы
и нет? Они не знали меня. А мне было все равно, Гео-Куод для меня ничего
не значил.
К тому времени, когда я поняла, что совсем не права, оказалось, что
меня изящно задвинули в угол. У меня было несколько врагов - пожалуй, даже
больше, чем несколько, - и немало нейтральных знакомых. Но друзей у меня
не было вообще.

Главная причина, по которой мне было трудно представить себя вне
Корабля, заключалась в том, что колонисты - грязееды - слишком отличались
от нас. В основном они были крестьянами, фермерами; люди такого сорта
лучше всего приспособлены для выживания на планетах-колониях, местами
весьма опасных. С другой стороны, мы, люди на Кораблях, по большей части
имеем техническое образование.
Наверное, мы могли бы присоединиться к ним, когда была уничтожена
Земля, - как, собственно, и было запланировано в те времена. Но сделать
так - означало бы перечеркнуть лучшую часть пятитысячелетнего прогресса.
Наука требует времени, а работая целый день лишь для того, чтобы иметь
возможность делать то же самое завтра, вы никогда не выкроите лишней
свободной минуты. Именно поэтому мы никогда не покидали Корабля, и на
остальных Кораблях действовал тот же закон.
Если нам что-нибудь было нужно от планет-колоний, мы продавали им
кое-что из тщательно хранимых нами все эти годы знаний, а в обмен получали
сырье. То, что есть у них, - на то, что есть у нас. Это - справедливый
обмен.
Я уже говорила: мне легче удавалось справляться с вещами, чем с
людьми. Попав из интерната в Альфинг-Куод, я перезнакомилась там со всеми.
Мне казалось, что я поселилась там навсегда, я пустила корни... Можно
выразиться иначе: я вонзила когти и изо всех сил вцепилась в милую,
беззаботную жизнь. Но потом мы переехали в Гео-Куод - и тут-то мне
пришлось встретиться лицом к лицу со множеством новых людей. Вряд ли мне
удалось пройти это гладко, но я смогла это сделать, потому что они были
людьми с Корабля. Людьми нашего типа. Но жители планет не похожи на нас.
Почему-то мне кажется, что я смогла бы принять душой Землю, смогла бы
понять и принять тех, кто сумел превратить в Корабль астероид объемом
шесть тысяч кубических миль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28