- Что ты такое пишешь? - спросил Ат.
Я отложила блокнот.
- Заметки по этике, - ответила я. - Записываю кое-какие идеи. Нам с
Джимми нужно сделать работу - задание мистера Мбеле.
- И как успехи? - спросил Джимми.
Я взяла его руку и провела пальцем по тыльной стороне ладони.
- Я же не спрашиваю об этом тебя. Увидишь, когда закончу.
Тут рослый Ат присел рядом со мной.
- И что это за работа?
- Ничего особенного, - ответил за меня Джимми, одновременно пытаясь
растрепать мои волосы. - Этика.
Я мотнула головой, уворачиваясь от руки Джимми.
- Ты, кажется, нервничаешь, Атилла? - спросила я.
- Есть немного, - признался он. - Я никогда не бывал ни на одной
планете. Не понимаю, как ты можешь так спокойно сидеть и писать.
- Царапать, - поправил Джимми.
- Мне не в новинку, - сказала я. - Я уже была однажды на планете.
- Папа брал ее с собой, - пояснил Джимми.
Через несколько минут Джимми и Ат уселись играть в карманные шахматы,
а я вернулась к своим заметкам. И еще до посадки на Новой Далмации
покончила с утилитаризмом.
Этика - это ответвление философии, которое занимается изучением
человеческого поведения с точки зрения понятий добра и зла, правды и лжи.
Хоть это и довольно грубое определение. Почти каждую этическую систему - а
их несметное множество, потому что даже философы одной школы во многом не
согласны друг с другом, и их концепции иногда сильно различны - можно
рассмотреть как описание и предписание: что делают люди? что следует
делать людям?
Что касается утилитаризма, то краткое выражение этой доктрины:
"Максимальное благо для максимального числа людей".
Это делает ее отчасти похожей на ближайшую родственницу,
экономическую философию коммунизма, который в некотором смысле является
общественным устройством Корабля. Общий принцип утилитаризма: "Да -
удовольствию, нет - горестям".
На мой взгляд, утилитаризм далек от истины, хотя, конечно,
утилитаристы утверждают обратное. Иногда люди ведут себя вопреки принципу
удовольствия - они знают о приятном, но выбирают болезненное. Утилитарист
скажет, что здесь искажен самый смысл слов "удовольствие" и "боль", и это
правда. Но этот стандарт слишком субъективен, чтобы удовлетворять критерию
истинности.
Как предписание утилитаризм мне тоже не нравится. Трактовка
удовольствия и боли как качеств, по которым может быть измерено "добро",
мне кажется слишком механистичной, и люди здесь становятся просто еще
одним фактором, вставляемым в уравнение. Прагматически говоря, есть смысл
в тезисе о спасении ста жизней ценой одной или двух. Утилитарист скажет
так всегда, он обязан так говорить. Но кто ему дал на это право?! Ведь
этого одного никто ни о чем не спрашивал, у него нет никакого выбора, и
его запросто приносят в жертву ради, скажем, сотни грязеедов, о
существовании которых ему даже не ведомо... Если бы речь шла, например, о
Папе или Джимми и даже тысяче грязеедов, я не сделала бы утилитарный
выбор, и вряд ли меня можно было бы легко убедить в том, что суд можно
вершить по количеству фунтов человеческой плоти. Люди - не предметы.

Мы совершили посадку возле освещенного ярким утренним солнцем
большого скопления деревьев. Воздух был чист и свеж.
Все кругом цвело, как бывает в начале лета. Гравитация была чуть ниже
обычной, это ощущалось, но никаких неудобств не доставляло. Недалеко от
места посадки текла тихая небольшая речка. Наш берег был пологим, из
пружинистого ковра почвы росли огромные деревья, но противоположный берег
представлял собой шестидесятифутовый обрыв с изрезанным краем, испещренный
выступами скал, клочками зелени и камнями.
Схватив за лямки свой рюкзак и перекинув его через плечо, я вместе с
остальными вышла по трапу на солнышко и свежий воздух, немного прохладный
после привычной температуры разведкорабля. В рюкзаке у меня лежало много
чего: смена одежды, смена обуви, зубная щетка, расческа, спальный мешок и
еще всякие мелочи. На мне была надета теплая рубашка, под ней - рубашка
полегче. Поскольку карман в наружной рубашке был мелким, свой блокнот я
сунула за пазуху. Никуда он не денется, пока я буду застегнута на все
пуговицы и подпоясана. Ступив на землю, я сощурилась от солнца.
Деревья безмятежно тянулись вверх, как будто никто и никогда не
нарушал их спокойствия; река бесшумно текла мимо, делая впереди плавный
изгиб; лучи солнца, пробиваясь сквозь кроны деревьев, образовывали пятна
света и тени, световые столбы, в которых можно было увидеть танец пылинок.
Единственным звуком, кроме наших разговоров, было щебетание птиц.
Большинство ребят никогда раньше не бывали на планетах, и сейчас они
переживали мягкое, приятное знакомство с чужим миром. Подул легкий
ветерок, поиграл моими волосами и рукавом и снова стих.
Следом за нами вывели лошадей со всей упряжью, и мистер Марешаль
велел нам собраться около него.
- Первые пятнадцать человек, по алфавиту, будут работать с мистером
Писарро, - сказал он. - То есть до Матура. Морлок и остальные - работают
со мной. Каждой группе предстоит построить деревянную хижину. Управимся за
сегодня - хорошо, нет - будем продолжать и завтра. Мистер Писарро считает,
что его группа построит хижину быстрее. Что ж, посмотрим, кто кого?!
Это было своеобразным вызовом, но на забаву не походило, так что я
даже не хихикнула. Джимми, Ригги, Роберт Брайни, тот парень - Фармер и
Гершкович, все они были в моей группе. Вени, Эллен и Ат - в группе мистера
Марешаля. Джимми дернул меня за рукав, и мы последовали за мистером
Писарро на нашу, так сказать, "строительную площадку". Присев на камень,
мистер Писарро предложил нам рассесться на земле вокруг. У него было
молодое узкое лицо и пушистые рыжие усы.
- Ну вот, - сказал он. - Мы с вами должны построить бревенчатую
хижину пятнадцати футов в ширину и двадцати в длину. Понадобится около
шестидесяти бревен. Конечно, хорошо бы все приобрели опыт по валке
деревьев, но этим по большей части займутся мальчики. Вот как будет
выглядеть сруб... - Мистер Писарро начертил прутиком на земле эскиз. - Это
- самое лучшее, что мы в состоянии сделать за столь короткое время. У
хижины будет пол, двери и окна. Но у нее будет и один серьезный
недостаток. Кто-нибудь догадывается какой?
В ответ поднялась чья-то рука, и мистер Писарро кивнул.
- Когда мы повалим деревья, бревна будут сырые. Они высохнут неровно,
и в стенах образуются трещины.
- Верно, - сказал мистер Писарро. - Поэтому мы обстругаем бревна как
можно лучше.
Еще несколько минут поговорив о деталях, мистер Писарро повел нас с
холма вниз, к ровному месту на берегу реки. Здесь уже были намечены
контуры хижины и в почве выкопаны пильные ямы. Группа мистера Марешаля
собиралась работать неподалеку.
- Мы с мистером Марешалем прилетали сюда в прошлую субботу. Это мы
приготовили площадки и сделали зарубки на выбранных деревьях, - пояснил
мистер Писарро. - Просто для ускорения работы. И когда вы будете валить
деревья, попробуйте сообразить, почему мы выбрали именно эти, а не
какие-нибудь другие, хотя вокруг - целый лес.
Затем он раздал задания: кому валить деревья, кому управлять
лошадьми, чтобы перевозить бревна волоком, кому зачищать уже срубленные
стволы и много другое. Я даже запуталась. Джеку Фернандесу-Фрагозо и мне
поручили копать землю и готовить обед. Быстро растолковав нам наши
обязанности, мистер Писарро принялся объяснять задания остальным. У
мистера Марешаля двое ребят тоже получили аналогичные нашим поручения, и,
посмотрев на них, мы с Джеком дружно взялись за работу.
Главные детали в срубе - бревна, лежащие в основании, на них держится
вся постройка. Они должны быть тщательно подогнаны, и самый лучший способ
этого добиться - вкопать их наполовину в грунт.
Взяв лопаты, мы с Джеком прокапывали неглубокие траншеи по контуру
хижины. Траншеи должны быть прямыми и одинаковой глубины. Работа была не
особенно тяжелой, за несколько месяцев тренировок мы уже привыкли
пользоваться ручным инструментом, и руки у нас уже не так покрывались
волдырями, как раньше. Гораздо труднее было постоянно вымерять траншеи с
помощью колышков и шнуров, отклоняться от заданных размеров мы не могли.
Но, рано или поздно, всякая работа бывает сделана, и, покончив с
траншеями, мы стали выравнивать земляной пол. Работая, мы слышали в лесу
звон топоров, голоса, а иногда - грохот падающих деревьев.
Не успели мы покончить с полом, как прибыл мистер Писарро, ведя в
поводу двух лошадей - каждая волокла по бревну в основание сруба. Бревна
очистили, обрубили сучья, распилили по размеру, и мы с Джеком увидели, как
в оконечных частях вырубают пазы. Потом поперек этих бревен положат
другие, короткие, тоже - с вырубленными пазами, и стены хижины будут расти
попеременно: длинные - короткие, длинные - короткие. И каждый следующий
ряд бревен будет держаться в пазах нижнего.
Насобирав хворост, мы с Джеком стали готовить обед. К тому времени,
как он поспел, все четыре базовых бревна уже лежали на своих местах:
длинные - наполовину заглубленные в вырытые нами траншеи, короткие -
сверху, и довольно много бревен было подвезено к пильной яме. Группа
мистера Марешаля сделала примерно столько же, но я не знала - быть может,
они обогнали наших в лесу.
Поев раньше всех и раздав еду остальным ребятам, я присела рядом с
Джимми и Ригги. Джимми валил деревья, Ригги обрубал ветки, они здорово
устали и были довольны, что мистер Писарро объявил после обеда час отдыха.
Хорошая доза физического труда стимулирует мышление, и у меня появились
кое-какие новые соображения по теме стоицизма в моих занятиях по этике.
Достав блокнот, я их туда переписала, пока Джимми и Ригги просто отдыхали.
Как мне кажется, изъян стоицизма заключается в том, что он усыпляет.
Утверждая незыблемость порядка вещей, стоицизм, таким образом, кладет
конец всякому честолюбию, всяким переменам. Он заявляет, как заявляло
тысячу лет назад христианство, что цари - да пребудут царями, а рабы -
рабами, и сдается мне, такая философия определенно привлекательнее для
царя, чем для раба.
Это здорово смахивает на дискуссию по вопросу о предопределении и
свободе воли. Предопределены ваши действия или нет, вы должны действовать,
исходя из посылки, что свобода воли у вас все же есть. Если действия
предопределены, то вы все равно ничего не теряете. Но зато если они НЕ
предопределены, а вы будете действовать, исходя из обратного, то на вас
смело можно ставить крест. В происходящих событиях вы будете никчемным
нулем.
Я не никчемный нуль. Я стала другой, и думаю, что отчасти в этом есть
и моя личная заслуга. И пока я хоть на что-то надеюсь, я никак не могу
быть стоиком.

К полудню подошла и моя очередь срубить дерево. Вместе с Джимми и
мистером Писарро я шла вдоль борозды, проложенной по берегу реки бревнами,
которые здесь волокли. Солнце сияло, и воздух потеплел. У меня даже
мелькнула мысль, что на этой планете не так уж и плохо, хоть и не похоже
на дом.
Через несколько сотен ярдов мы повернули в сторону от реки и
поднялись на гребень холма. Подлесок был очень редкий, и почву покрывал
ржаво-коричневый ковер палой листвы.
Мальчишки, рубившие до обеда деревья, снова вернулись к своей работе.
Несколько поваленных стволов с уже обрубленными ветками дожидались
волокуши.
- Вот твое дерево, - сказал мистер Писарро, показывая на серый ствол
с белеющей зарубкой. Отовсюду доносился звон топоров и визг пил.

Задрав голову, я обошла дерево кругом. Наконец, точь-в-точь как нам
объясняли и показывали, я выбрала направление, в котором я хотела, чтобы
оно упало. Дерево не должно было никого задеть, и потом, нужно, чтобы его
удобно было обкорнать от сучьев и уволочь на стройку.
Покрепче упершись ногами в землю, я взмахнула топором и сделала
засечку - маленький подруб с той стороны дерева, на какую вы хотите его
свалить. Топор еще раз ударил по дереву, отлетела большая щепа, и я
остановилась передохнуть.
- Очень хорошо, - похвалил меня мистер Писарро. - Когда закончишь,
пришли сюда Соню. А что потом тебе надо делать, ты знаешь?
- Знаю, - ответила я.
Кивнув, мистер Писарро пошел дальше. Он наблюдал за всеми ребятами,
смотрел - кто как справляется, и к тому же сам делал большую часть самой
тяжелой работы. Казалось, он поспевал всюду: вот только что он стоял рядом
с тобой, а в следующую секунду вдруг исчезал. Он даже успел попробовать
суп, когда я готовила его сегодня утром. Поразительно!
- Берегись! - крикнул кто-то, и все вокруг посмотрели наверх.
Подрубленное дерево стояло футов на тридцать ближе к реке, чем мое,
нас разделял овраг, и дерево должно было упасть именно туда. Все, кого
могло задеть, бросились врассыпную (мистер Писарро тоже), и когда мальчик
- я не разглядела его лица - увидел, что все убрались подальше, он толкнул
дерево ногой и сделал шаг назад.
Подруб был сделан под самым главным вырубом, и достаточно было
легкого толчка, чтобы сломать штырек древесины между ними. Дерево
качнулось и с величавой медлительностью начало заваливаться вперед. В
тишине, воцарившейся после перестука топоров, раздался треск ломающихся
веток, скрип, а затем - громовой удар. Ствол грянулся оземь, поднялся
столб пыли. И снова топоры взялись за дело.
Я обошла свое дерево кругом и принялась за главный выруб. Время от
времени я останавливалась, чтобы перевести дух и откинуть влажные
ароматные щепки. Наконец дерево заколебалось, и я поняла, что оно
"готово".
- Эй, берегитесь все! Отойдите дальше! - крикнула я. И проверила, все
ли послушались.
Толкнув дерево, я отступила было назад, но нога моя поскользнулась на
щепке, и, не сводя с дерева глаз, я плюхнулась наземь. Сперва я решила,
что ошиблась и дерево вовсе не собирается падать, но затем -
медленно-медленно - оно наклонилось, с шумом рухнуло, и комель, высоко
подскочив, грохнулся об землю всего в нескольких футах от меня. Вершина
дерева съехала в овраг.
С победоносным видом я оглянулась вокруг, потом поднялась, отряхнула
пыль со штанов, подняла топор и отправилась туда, где поднималась хижина.
Проходя мимо Джимми, я помахала ему рукой.
Из пятнадцати подростков семеро были девочки. Пятеро срубили свои
деревья еще утром, и единственными, кто этого не сделал, были я и Соня.
Когда я ее нашла, она вместе с Ригги мастерила дверь для хижины. Пильная
яма теперь изготавливала доски из бревен средних размеров. Доски на самом
деле были половинками бревен, плоские с одной стороны и полукруглые с
другой. Они шли на изготовление ставен, двери, крыши и пола хижины. Дверь
делалась просто: палки, нарубленные с утра, прибивались к плоским сторонам
шестифутовых досок, скрепляя их друг с другом. Отдав Соне свой топор и
отправив ее искать мистера Писарро, я с минуту понаблюдала за пильной
ямой, а затем снова взялась за работу.
В пильной яме обычно работают по двое. Один человек спускается вниз,
другой стоит наверху, а между ними закрепляется бревно. У того, кто
находится наверху, есть одно преимущество: ему на голову не сыплются
опилки. Но если пильщики меняются местами, то равенство полное.
Мое задание после обеда было следующим: взять глину и мох,
принесенные специальным нарядом (Хуанитой), и замазать щели между
бревнами. К тому времени, когда я вернулась к хижине, двое мальчиков уже
укладывали на стенах третий ряд бревен. Накинув на бревна веревки, они
втаскивали их наверх по наклонным направляющим. Весело улыбаясь и
размышляя об этике, я принялась неторопливо заталкивать в щели мох и
глину.
После того, как Ригги закончил дверь и ставни, появился мистер
Писарро. Стены настолько поднялись, что я даже почувствовала себя ими
окруженной. Чтобы замазать верхние щели, мне уже приходилось вставать на
чурбан.
Затем мистер Писарро и Ригги прорубили окна. Сделав по два пропила
для каждого окна, они просто выбили ненужные части бревен. Лазить внутрь и
обратно сразу стало легче, и это было очень кстати, потому что
устанавливать бревна на место становилось все труднее. Теперь стены
ставили трое мальчиков, мистер Писарро и плюс я, когда у Хуаниты не
хватало для меня глины и мха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28