А когда раздался звук выстрела — до того, как Мансур вошел туда, или после? Глядит мне в глаза: "После того". — "Но на пистолете ведь не обнаружено отпечатков его пальцев!" Едва заметная снисходительная усмешка: "Ну кто же в наше время оставляет отпечатки пальцев! — И через паузу: — Не хочу, конечно, возводить на него напраслину. Ведь, если докажут, что он убийца, его, по-моему, ждет виселица, не так ли? Но он же мог все-таки там, в спальне, воспользоваться пистолетом госпожи Рут?" И, заронив во мне сомнения, продолжает: "Знали бы вы, каким замечательным она была человеком! Такая добрая, отзывчивая, ничего для других не жалела. Когда его жена выгнала, кто дал ему приют? Она. И работу новую для него тоже она подыскала... Я долго у нее служил, с того самого времени, как она в Каир приехала, но ни на что не могу пожаловаться... Хороший человек!.." Слушая его, я думал про себя: вот вроде бы и правильно все говорит и ни на чем особенно не настаивает — мол, ваше дело разбираться, что и как. А все-таки за этой кажущейся беспристрастностью четко ощущаешь желание отправить Мансура на виселицу. Не любит он его, хуже того, ненавидит. Иначе хоть что-нибудь сказал бы в его пользу, хоть какую-нибудь бы лазейку для него оставил.
И еще я узнал от него, что мистер Харрисон, муж убитой, прибыл в Каир сразу же, как только услышал о происшедшем, и намерен оставаться здесь до конца следствия, что поселился он в квартире убитой, а Джафар находится при нем как слуга. Тут я пожалел, что распорядился выпустить его из-под стражи. А сделал я это после звонка начальника Управления общественной безопасности. Правда, его просьба показалась мне тогда довольно неожиданной, но, что поделаешь, привычка к дисциплине порой отучает человека рассуждать здраво. Слуга, сказал он мне, к убийству абсолютно непричастен, это подтверждает и сам Халиль Мансур. А вот они, в Управлении, с помощью этого самого слуги рассчитывают получить кое-какую крайне полезную информацию. Так что, сами понимаете, держать его в тюрьме и дальше нет никакого резона. И я, хоть и с нелегкой душой, согласился освободить Джафара из-под стражи...
Сколько же народу прошло через мои руки за время следствия! Одно Управление рбщественной безопасности десятки свидетелей накидало. Кого тут только не было: и президент фирмы "Фивы", и заведующий отделом кадров фирмы, и две секретарши, что работали у Мансура, и работники отдела безопасности фирмы... И жена его, Амина Тауфик, и его приятель Сайд Абу Карам... Даже швейцара дома, где жила убитая, и того не забыли вызвать. А еще работники Управления безопасности — нынешние и бывшие. Эти твердили в один голос: Мансур — старый агент Москвы. Ну а раз так, да к тому же еще и убитая — гражданка США, вопрос ясен: быть процессу политическим. Грубая работа, честное слово. Чем громче об этом кричат, тем меньше этому веришь... Стоп, стоп, не надо об этом думать. От таких мыслей поднимается давление, того и гляди еще удар хватит. Вон, замминистра юстиции на днях преставился. А ведь совсем молодой, всего на полгода меня был старше. Проклятый процесс, с каким удовольствием я сейчас остался бы дома. А вообще-то надо поторапливаться, уже четверть одиннадцатого. Когда приду, когда приду... Почем я знаю, когда приду? Можно подумать, это от меня зависит. Теперь вот еще и пешком идти по лестнице, третий день, как лифт не работает. И никому нет дела. Хозяину дома плевать, он в бельэтаже живет, ему лифт ни к чему. Одно утешение — служебная машина, да еще с хорошим шофером. Толковый малый, на такого можно положиться. Бензин, правда, ворует без зазрения совести, ну да мне-то что? Бензин государственный, а государство не обеднеет. Что делается кругом, что делается... Будто осатанели все, честное слово, ловчат где только можно. А я чем лучше? Ничем, тоже ловчу. На днях услышал, что намечаются кое-какие передвижения в министерстве и меня будто бы прочат на повышение. Довольны, стало быть, как веду это дело... Тем более не время сейчас голос поднимать. Раз надо, так надо. И потом, может, он и вправду убийца, недаром ведь коммунист... А вот Харрисона я зря не допросил. И как это я упустил его из виду, ума не приложу. Но, между прочим, именно его, как ни странно, не было в списке, который мне прислали из Управления общественной безопасности, хорошо помню. Это как понимать — тоже забыли? Впрочем, меня это в известной степени оправдывало: раз нет в списке, значит, и вызывать не надо. Так сказать, негласное указание. Чего же я вдруг заволновался? Струсил, решил перестраховаться? Пожалуй. Сегодня эти командуют, завтра другие. А ну как спросят: почему недосмотрел? Забыл? Ну знаете, о таком свидетеле не забывают! ...Нет, правильно я все-таки сделал, что поставил их в известность, прямо как чувствовал — тут бомба замедленного действия. Звоню: так, мол, и так, считаю необходимым допросить мужа убитой, который сейчас находился в Каире и проживает по такому-то адресу. Доложим, говорят, по начальству, ждите указаний. Какова наглость, а? Они дают указания мне, генеральному прокурору! Но ничего, сдержался и на этот раз тоже. Что поделаешь, сегодня перед каждым ничтожеством приходится стоять по стойке "смирно". Страной управляют маклеры, валютчики и филеры. Жду. День жду, другой — никаких указаний. Как быть? Вызвать-то его я, конечно бы, мог, но что сказали бы "там"? За такую инициативу у нас по головке не гладят. Да, но им-то хорошо, они отмолчались, а мне что прикажете делать? Как потом докажешь, что докладывал? Телефонный звонок к делу не подошьешь. А вот на письменный запрос - хочешь не хочешь — отвечать придется. И послал. "Его превосходительству министру юстиции и охраны морали и общественной нравственности". Секретной почтой, с курьером. А может, зря послал? Лучше обговорил бы с ним все сначала по телефону. И чего горячку порол? Не мальчишка ведь, знаю, что начальство лучше не раздражать... А все проклятый процесс. Недомолвки, намеки, власти на бровях стоят... Еще бы: он — бывший политический преступник, она —американская гражданка. И все-таки меня не проведешь, чувствую — тут что-то еще, какая-то тайна, только вот какая?
На другой день не успел на работу прийти, помощник докладывает: звонил господин Яхья Саадани, просил передать, что надеется, вы не откажетесь встретиться с ним сегодня у него в министерстве в половине четвертого. Насчет "надеется, что вы не откажетесь" это, как я понимаю, он от себя, хотел подсластить пилюлю: уж я-то знаю, как разговаривает Яхья Саадани. И дернула же меня нелегкая послать этот запрос! Теперь вот глотай унижение. Ничего, проглотил. Целых полчаса просидел в приемной под дверью кабинета. Мало того, когда вошел, он прикинулся, будто меня не заметил. Даже руки не протянул. Занят, погружен в бумаги государственной важности. Спасибо, хоть помощник его стул мне предложил. А сам ни-ни! Наконец сподобился, заметил. Встал из-за стола, зыркнул из-под очков свинцовыми глазами, подошел, протянул руку. И даже извинился — дела, мол, и все срочные. Я что-то пробормотал — дескать, пустяки, мне ли не понять, как он занят, — и замолчал. Жду, что он скажет дальше. А он без всяких предисловий хватает быка за рога. Ты что это, говорит, министру запросы посылать вздумал? Я, говорит, был о твоих умственных способностях лучшего мнения. Видно, чего-то все-таки ты недопонимаешь. А чего тут понимать? Это судебное дело, может, самое серьезное во всей моей прокурорской практике. Не могу же я упустить такого свидетеля, как муж убитой. Все по закону, говорю, никаких нарушений. А он свое гнет. Дескать, плохо я понимаю, в чем моя задача как генерального прокурора. Мое дело, оказывается, не законность блюсти, а радеть в первую очередь об интересах государства, о его престиже, его добрых отношениях с друзьями. Какими — мог бы и не пояснять, дураку понятно. "Между прочим, нетрудно было сообразить, что чета Харрисон — люди, уважаемые в обществе, не какие-то там..." — "Да знаю я, знаю. Но поймите же и меня тоже: дело ведь нешуточное, речь идет о жизни человека. Мой долг до конца разобраться, убийца он, в конце концов, или нет". — "Так ты, что же, до сих пор в этом не разобрался?" А ему, стало быть, все ясно? Завидная уверенность. Ладно еще, когда об этом твердят молодцы из ведомства общественной безопасности, с этих спрос невелик. Но Яхья Саадани?! Коли так, плохо дело. Уж он-то хорошо знает, что думают те, кто "повыше", те самые, за кем всегда последнее слово. "Но я вызвал тебя сегодня не затем, чтобы полемизировать тут с тобой о том, что законно, а что нет. И инструктировать тебя тоже не собираюсь. Просто считаю, настало время полностью ввести тебя в курс дела, а там — поступай как знаешь... Разумеется, ты помнишь, что на следствии Халиль Мансур говорил о двух магнитофонных кассетах, которые у него изъяли при обыске работники Управления общественной безопасности?" Я-то помню, а вот когда он успел так дотошно изучить материалы следствия? Все знает, до мелочей.
Он подошел к небольшому черному сейфу в стене, достал две кассеты и выложил их передо мной на стол. Я почувствовал, как по спине пробежал неприятный холодок: в этих пленках отчетливо присутствовала какая-то незримая угроза. Вложив одну из кассет в магнитофон, он немного прокрутил пленку вперед, услышал мужской голос, вернул запись на начало и нажал на "стоп". "Я хочу, чтобы ты прослушал обе пленки предельно внимательно. Первая — это разговор Харрисона с женой в Париже, он сам мне это подтвердил, когда заходил ко мне в офис. Правда, порывался тогда же забрать эту запись, но я не дал, упросил его повременить. Ну а вторая — разговор Халиля Мансура с Рут Харрисон, по-моему, как раз накануне ее убийства... В общем, для тебя это в некотором роде подарок судьбы, ты ведь любишь судебные дела "с изюминкой", не так ли?" И он включил магнитофон.
Голос Рут Харрисон, будто бы пришедший с того света. Комната, где мы сидим, во власти призраков. Ощущение места и времени исчезает, и кажется, что сам я вот-вот тоже обращусь во что-то бестелесное... Жутко... А пленка все крутится, крутится. И я, как слабый челн, ношусь в бурных страшных волнах — жалкий, безвольный, неспособный мыслить, утративший возможность что-либо чувствовать. Я могу только слушать, и я слушаю, слушаю, слушаю, как огромное ухо, которое будто срослось с этим магнитофоном ш всасывает в себя несущиеся оттуда слова и звуки, а потом кидает их куда-то мне в душу, в самый темный, дальний угол. Здесь, под замком, они будут надежно упрятаны, отсюда им не ускользнуть. Моя душа — могила, и сам я теперь мертвец. Все, конец.
И вдруг — тишина. Ощущение как после обморока. Трудно
дышать, не хватает воздуха. Медленно, с трудом прихожу в себя. Голова, руки — мои, спина вроде бы тоже. Он сидит напротив и сверлит меня своим леденящим взглядом. Смеется. Жутковатое это зрелище, смеющийся череп, так и кажется, вот-вот бросится душить... Поднимаюсь и, как старик, ковыляю к двери, ноги не держат. Он провожает меня и на прощание сует мне холодную ладонь. Рукопожатие змеи...
Тупо гляжу в окно машины. Сейчас приеду. Привычный круг по дорожке к подъезду. Стремительно скатывается по ступенькам швейцар, предупредительно открывает дверцу. "С добрым утром, ваше превосходительство!" Иду по лестнице, ноги как чужие. А вокруг люди, и все на меня смотрят. Вот проклятье, да что же это с ногами? Надо сделать над собой усилие. У входа толпа журналистов. "Сегодня никаких заявлений не будет. Процесс подходит к концу. Суду необходима спокойная обстановка". — "Но, ваше превосходительство, читатели требуют!.. Мы не можем игнорировать общественное мнение!.. Мы же демократическая страна!.. Одно только слово — на кого работал Халиль Мансур? На Советы? На болгар? На венгров?" Э, да не все ли теперь равно? "На всех, на всех работал..."
На скамье подсудимых Мансур, по бокам полицейские. Он достает из кармана пачку сигарет, вынимает одну, закуривает и глядит в мою сторону. Наши взгляды встречаются, и я читаю в его глазах: а убийца-то все-таки не я. Убийца — ты, и ты это знаешь. Как же ты будешь жить теперь? Сумеешь ли спокойно спать по ночам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
И еще я узнал от него, что мистер Харрисон, муж убитой, прибыл в Каир сразу же, как только услышал о происшедшем, и намерен оставаться здесь до конца следствия, что поселился он в квартире убитой, а Джафар находится при нем как слуга. Тут я пожалел, что распорядился выпустить его из-под стражи. А сделал я это после звонка начальника Управления общественной безопасности. Правда, его просьба показалась мне тогда довольно неожиданной, но, что поделаешь, привычка к дисциплине порой отучает человека рассуждать здраво. Слуга, сказал он мне, к убийству абсолютно непричастен, это подтверждает и сам Халиль Мансур. А вот они, в Управлении, с помощью этого самого слуги рассчитывают получить кое-какую крайне полезную информацию. Так что, сами понимаете, держать его в тюрьме и дальше нет никакого резона. И я, хоть и с нелегкой душой, согласился освободить Джафара из-под стражи...
Сколько же народу прошло через мои руки за время следствия! Одно Управление рбщественной безопасности десятки свидетелей накидало. Кого тут только не было: и президент фирмы "Фивы", и заведующий отделом кадров фирмы, и две секретарши, что работали у Мансура, и работники отдела безопасности фирмы... И жена его, Амина Тауфик, и его приятель Сайд Абу Карам... Даже швейцара дома, где жила убитая, и того не забыли вызвать. А еще работники Управления безопасности — нынешние и бывшие. Эти твердили в один голос: Мансур — старый агент Москвы. Ну а раз так, да к тому же еще и убитая — гражданка США, вопрос ясен: быть процессу политическим. Грубая работа, честное слово. Чем громче об этом кричат, тем меньше этому веришь... Стоп, стоп, не надо об этом думать. От таких мыслей поднимается давление, того и гляди еще удар хватит. Вон, замминистра юстиции на днях преставился. А ведь совсем молодой, всего на полгода меня был старше. Проклятый процесс, с каким удовольствием я сейчас остался бы дома. А вообще-то надо поторапливаться, уже четверть одиннадцатого. Когда приду, когда приду... Почем я знаю, когда приду? Можно подумать, это от меня зависит. Теперь вот еще и пешком идти по лестнице, третий день, как лифт не работает. И никому нет дела. Хозяину дома плевать, он в бельэтаже живет, ему лифт ни к чему. Одно утешение — служебная машина, да еще с хорошим шофером. Толковый малый, на такого можно положиться. Бензин, правда, ворует без зазрения совести, ну да мне-то что? Бензин государственный, а государство не обеднеет. Что делается кругом, что делается... Будто осатанели все, честное слово, ловчат где только можно. А я чем лучше? Ничем, тоже ловчу. На днях услышал, что намечаются кое-какие передвижения в министерстве и меня будто бы прочат на повышение. Довольны, стало быть, как веду это дело... Тем более не время сейчас голос поднимать. Раз надо, так надо. И потом, может, он и вправду убийца, недаром ведь коммунист... А вот Харрисона я зря не допросил. И как это я упустил его из виду, ума не приложу. Но, между прочим, именно его, как ни странно, не было в списке, который мне прислали из Управления общественной безопасности, хорошо помню. Это как понимать — тоже забыли? Впрочем, меня это в известной степени оправдывало: раз нет в списке, значит, и вызывать не надо. Так сказать, негласное указание. Чего же я вдруг заволновался? Струсил, решил перестраховаться? Пожалуй. Сегодня эти командуют, завтра другие. А ну как спросят: почему недосмотрел? Забыл? Ну знаете, о таком свидетеле не забывают! ...Нет, правильно я все-таки сделал, что поставил их в известность, прямо как чувствовал — тут бомба замедленного действия. Звоню: так, мол, и так, считаю необходимым допросить мужа убитой, который сейчас находился в Каире и проживает по такому-то адресу. Доложим, говорят, по начальству, ждите указаний. Какова наглость, а? Они дают указания мне, генеральному прокурору! Но ничего, сдержался и на этот раз тоже. Что поделаешь, сегодня перед каждым ничтожеством приходится стоять по стойке "смирно". Страной управляют маклеры, валютчики и филеры. Жду. День жду, другой — никаких указаний. Как быть? Вызвать-то его я, конечно бы, мог, но что сказали бы "там"? За такую инициативу у нас по головке не гладят. Да, но им-то хорошо, они отмолчались, а мне что прикажете делать? Как потом докажешь, что докладывал? Телефонный звонок к делу не подошьешь. А вот на письменный запрос - хочешь не хочешь — отвечать придется. И послал. "Его превосходительству министру юстиции и охраны морали и общественной нравственности". Секретной почтой, с курьером. А может, зря послал? Лучше обговорил бы с ним все сначала по телефону. И чего горячку порол? Не мальчишка ведь, знаю, что начальство лучше не раздражать... А все проклятый процесс. Недомолвки, намеки, власти на бровях стоят... Еще бы: он — бывший политический преступник, она —американская гражданка. И все-таки меня не проведешь, чувствую — тут что-то еще, какая-то тайна, только вот какая?
На другой день не успел на работу прийти, помощник докладывает: звонил господин Яхья Саадани, просил передать, что надеется, вы не откажетесь встретиться с ним сегодня у него в министерстве в половине четвертого. Насчет "надеется, что вы не откажетесь" это, как я понимаю, он от себя, хотел подсластить пилюлю: уж я-то знаю, как разговаривает Яхья Саадани. И дернула же меня нелегкая послать этот запрос! Теперь вот глотай унижение. Ничего, проглотил. Целых полчаса просидел в приемной под дверью кабинета. Мало того, когда вошел, он прикинулся, будто меня не заметил. Даже руки не протянул. Занят, погружен в бумаги государственной важности. Спасибо, хоть помощник его стул мне предложил. А сам ни-ни! Наконец сподобился, заметил. Встал из-за стола, зыркнул из-под очков свинцовыми глазами, подошел, протянул руку. И даже извинился — дела, мол, и все срочные. Я что-то пробормотал — дескать, пустяки, мне ли не понять, как он занят, — и замолчал. Жду, что он скажет дальше. А он без всяких предисловий хватает быка за рога. Ты что это, говорит, министру запросы посылать вздумал? Я, говорит, был о твоих умственных способностях лучшего мнения. Видно, чего-то все-таки ты недопонимаешь. А чего тут понимать? Это судебное дело, может, самое серьезное во всей моей прокурорской практике. Не могу же я упустить такого свидетеля, как муж убитой. Все по закону, говорю, никаких нарушений. А он свое гнет. Дескать, плохо я понимаю, в чем моя задача как генерального прокурора. Мое дело, оказывается, не законность блюсти, а радеть в первую очередь об интересах государства, о его престиже, его добрых отношениях с друзьями. Какими — мог бы и не пояснять, дураку понятно. "Между прочим, нетрудно было сообразить, что чета Харрисон — люди, уважаемые в обществе, не какие-то там..." — "Да знаю я, знаю. Но поймите же и меня тоже: дело ведь нешуточное, речь идет о жизни человека. Мой долг до конца разобраться, убийца он, в конце концов, или нет". — "Так ты, что же, до сих пор в этом не разобрался?" А ему, стало быть, все ясно? Завидная уверенность. Ладно еще, когда об этом твердят молодцы из ведомства общественной безопасности, с этих спрос невелик. Но Яхья Саадани?! Коли так, плохо дело. Уж он-то хорошо знает, что думают те, кто "повыше", те самые, за кем всегда последнее слово. "Но я вызвал тебя сегодня не затем, чтобы полемизировать тут с тобой о том, что законно, а что нет. И инструктировать тебя тоже не собираюсь. Просто считаю, настало время полностью ввести тебя в курс дела, а там — поступай как знаешь... Разумеется, ты помнишь, что на следствии Халиль Мансур говорил о двух магнитофонных кассетах, которые у него изъяли при обыске работники Управления общественной безопасности?" Я-то помню, а вот когда он успел так дотошно изучить материалы следствия? Все знает, до мелочей.
Он подошел к небольшому черному сейфу в стене, достал две кассеты и выложил их передо мной на стол. Я почувствовал, как по спине пробежал неприятный холодок: в этих пленках отчетливо присутствовала какая-то незримая угроза. Вложив одну из кассет в магнитофон, он немного прокрутил пленку вперед, услышал мужской голос, вернул запись на начало и нажал на "стоп". "Я хочу, чтобы ты прослушал обе пленки предельно внимательно. Первая — это разговор Харрисона с женой в Париже, он сам мне это подтвердил, когда заходил ко мне в офис. Правда, порывался тогда же забрать эту запись, но я не дал, упросил его повременить. Ну а вторая — разговор Халиля Мансура с Рут Харрисон, по-моему, как раз накануне ее убийства... В общем, для тебя это в некотором роде подарок судьбы, ты ведь любишь судебные дела "с изюминкой", не так ли?" И он включил магнитофон.
Голос Рут Харрисон, будто бы пришедший с того света. Комната, где мы сидим, во власти призраков. Ощущение места и времени исчезает, и кажется, что сам я вот-вот тоже обращусь во что-то бестелесное... Жутко... А пленка все крутится, крутится. И я, как слабый челн, ношусь в бурных страшных волнах — жалкий, безвольный, неспособный мыслить, утративший возможность что-либо чувствовать. Я могу только слушать, и я слушаю, слушаю, слушаю, как огромное ухо, которое будто срослось с этим магнитофоном ш всасывает в себя несущиеся оттуда слова и звуки, а потом кидает их куда-то мне в душу, в самый темный, дальний угол. Здесь, под замком, они будут надежно упрятаны, отсюда им не ускользнуть. Моя душа — могила, и сам я теперь мертвец. Все, конец.
И вдруг — тишина. Ощущение как после обморока. Трудно
дышать, не хватает воздуха. Медленно, с трудом прихожу в себя. Голова, руки — мои, спина вроде бы тоже. Он сидит напротив и сверлит меня своим леденящим взглядом. Смеется. Жутковатое это зрелище, смеющийся череп, так и кажется, вот-вот бросится душить... Поднимаюсь и, как старик, ковыляю к двери, ноги не держат. Он провожает меня и на прощание сует мне холодную ладонь. Рукопожатие змеи...
Тупо гляжу в окно машины. Сейчас приеду. Привычный круг по дорожке к подъезду. Стремительно скатывается по ступенькам швейцар, предупредительно открывает дверцу. "С добрым утром, ваше превосходительство!" Иду по лестнице, ноги как чужие. А вокруг люди, и все на меня смотрят. Вот проклятье, да что же это с ногами? Надо сделать над собой усилие. У входа толпа журналистов. "Сегодня никаких заявлений не будет. Процесс подходит к концу. Суду необходима спокойная обстановка". — "Но, ваше превосходительство, читатели требуют!.. Мы не можем игнорировать общественное мнение!.. Мы же демократическая страна!.. Одно только слово — на кого работал Халиль Мансур? На Советы? На болгар? На венгров?" Э, да не все ли теперь равно? "На всех, на всех работал..."
На скамье подсудимых Мансур, по бокам полицейские. Он достает из кармана пачку сигарет, вынимает одну, закуривает и глядит в мою сторону. Наши взгляды встречаются, и я читаю в его глазах: а убийца-то все-таки не я. Убийца — ты, и ты это знаешь. Как же ты будешь жить теперь? Сумеешь ли спокойно спать по ночам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17