Такая задача, быть может, не показалась бы трудной Бачо-Киро, но Станко, сколько ни думал, никак не мог справиться с рифмами, и потому камень до сих пор оставался без надписи. Петр положил на камень евангелие, поставил деревянный крест и приступил к присяге. Присягу приняло пять человек. Выстроившись в ряд лицом к востоку, они присягали на кресте и евангелии по тексту, который четко и внятно читал Петр. Этот простой обряд не был, однако, лишен торжественности. Когда Петр кончил читать, все перекрестились и по очереди подходили целовать крест и евангелие. Они испытывали такое чувство, будто с ними произошло нечто важное. У могилы воцарилось благоговейное молчание, никто не решался нарушить торжественной минуты. Неизвестно, как долго стояли бы они так, если бы не Мокра. Она неожиданно вынырнула откуда-то, поспешно подошла к могиле и в недоумении уставилась на молодых людей.
— Что вы здесь делаете?
— Они присягали,— отвечал Петр.
— А... не стану спрашивать, зачем... знаю. Да благословит вас бог!
— Зачем ты, мама, пришла сюда?—спросил ее сын.
— Я прихожу сюда каждое утро,— сказала Мокра со вздохом и, перекрестившись поцеловала крест и евангелие. Потом выпрямилась и, скрестив на груди руки, промолвила:
— Я прихожу сюда беседовать с сыном. Другого сына у меня отняли, не дали похоронить. Драган мой заступник перед богом, через него я шлю свои молитвы за Болгарию, за которую оба сыночка пролили кровь. Моя жертва должна быть угодна господу. Сыны мои, дети мои...
Голос ее дрожал, но она не плакала. Сдерживая слезы, не давая им пролиться из глаз, она обратилась к молодым людям:
— Это хорошо, что вы поклялись на могиле Драгана... Он вознесет вашу присягу к престолу господню, и отец небесный сурово покарает клятвопреступников. А теперь ступайте и оставьте меня одну.
Молодые люди подходили к старухе, целовали ей руку, а она крестила их. Это трогательное и торжественное зрелище, находило отклик в природе. Утреннее солнце косыми лучами золотило росу, бриллиантами сиявшую на стеблях и листьях; крепко пахло богороди-цыной травой; над кладбищем взмывал с песней высоко в небо жаворонок, а над рекою стлался белый туман. Петр последним подошел к матери. Обнимая его голову, она тихо, взволнованно прошептала:
- О дорогая моя головка, сыночек мой... Господь сжалится надо мной, сжалится над бедной сиротою... Но пусть свершится его святая воля... Дитя мое, будь осторожен!
Она перекрестила его, и он ушел вслед за остальными.
На следующий день Никола в крестьянском платье шагал по дороге, ведущей в Шумлу. Никто ему не препятствовал, не удерживал его. Со Стояном дело обстояло иначе. Он зависел от хаджи Христо и потому не мог свободно распоряжаться своим временем. Легче всего ему было ездить в Бухарест —эти поездки продолжались недолго. Кроме того, для них всегда можно было найти предлог — торговые дела. Хаджи Христо Догадывался об истинных целях поездок Стояна и предостерегал его, но не слишком строго контролировал. Однако теперь, когда Стоян заявил, что уезжает надолго, причем не в Бухарест и не по торговым делам, джи Христо счел необходимым поговорить с ним.
— Не дури,— начал он,— у тебя ведь одна голова па плечах.
— Знаю, хаджи,— сказал молодой человек. — А если ты погубишь себя?
— Никто не вечен... Двум смертям не бывать, одной не миновать.
— Так-то оно так,— отвечал хаджи Христо и, подумав немного, прибавил: — Помни, что после моей смерти останется дело, которое я с собой в могилу не возьму. Кроме того, останется еще Иленка... Понял?
Стоян посмотрел собеседнику прямо в глаза.
— Ты что же, уходишь? — спросил хаджи Христо.
— Да, ухожу. Потом вернусь.
— Возвращайся, а то сам будешь виноват, если твое место займет другой. Петр — человек положительный, дело свое знает и считать умеет.
Однако Стояна это не могло удержать. В день его отъезда Иленка навестила Анку. Первым делом она, спросила о Николе.
— Куда он девался?
— Не знаю, пропал.
— А вернется?
— Не знаю. Может, и вернется.
Прошло несколько месяцев с тех пор, как Стоян и Никола исчезли из Рущука. К событиям, о которых мы повествуем, не прибавилось ничего нового. Они — словно Дунай, а он — известно — течет себе да течет. Однообразная поверхность реки блестит на солнце, отражая в себе небо, но кто знает, что происходит на дне? Быть может, там образовались водовороты? Или песок заносит русло реки?
Мокра занималась домашним хозяйством, Петр — торговыми делами. В доме хаджи Христо жизнь тоже шла своим чередом. Если там и произошли какие-либо перемены, то разве лишь в том, что Иленка стала частенько задумываться. Впрочем, в этом нет ничего осо-бенного, ведь будущее каждой девушки представляется ей загадкой. Иленка, однако, стала задумываться чаще, чем обыкновенно. Но на эту перемену никто не обра-щал внимания: ни отец, ни мать, ни даже ее старая нянька Велка. Девушка ни с кем не делилась своими мыслями и только, встречаясь с Анкой, всегда старалась перевести разговор на Николу. Делала она это довольно ловко. Так, например, однажды она сказала Анке:
— Отец мой прогнал Стояна, а Петр прогнал Николу.
— Разве Петр прогнал Николу? — возразила Анка.
— Я слышала, что Никола воровал товары в лавке.
— Что за вздор! — воскликнула Анка с негодованием.
- Так говорят.
— Это ложь! Мать полностью ему доверяла, и он никогда у нас ни одной парички не взял. Нет, нет,— протестовала она,— Никола — отличный малый.
— Отличный...— повторила Иленка.
— Да, чистый сахар...
— Такой же сладкий?
— Да, сладкий... а пылкий, как огонь.
— Ты что-то уж слишком хвалишь его,— заметила Иленка, как будто на что-то намекая.
— Я не хвалю, а просто говорю, какой он есть. Впрочем, какая разница — хвалю я его или браню.
Анка, которую сильно потрясли постигшие семью несчастья, решила поступить в монастырь. Поэтому Иленка считала ее мнение о Николе вполне беспристрастным. Однако Анка ничего особенно интересного рассказать о молодом человеке не могла. Она знала, что хозяева им довольны, ужинали ведь они за одним столом, и ей приходилось слышать, как он говорил с братом и матерью, но сама она в разговорах участия не принимала, так как мысли ее заняты были другим. Она все думала о монастыре святого Спаса в Румынии, куда собиралась поступить и куда давно уехала бы, если это зависело бы от нее одной. Мать и брат не противились ее намерению, но советовали:
— Подожди, хорошенько подумай, чтобы потом не пожалеть.
Анка согласилась и осталась с родными, но жила словно монахиня, лишь на время отпущенная домой настоятельницей монастыря. Девушка носила четки, постоянно молилась и постилась, прощаясь с мирской жизнью. Соседи считали ее святой, а паша, который был осведомлен обо всем, что происходит в доме Мокры, видел в этом самый верный признак благонамеренности семьи, хотя в ней и оказалось два заговорщика. Особенно паша был доволен Петром, который с увлечением занимался торговлей. Анка обрекла себя на веч--ное заточение. Таким людям, по мнению паши, можно было вполне доверять.
Между тем в действительности дело обстояло совершенно иначе. Пять знакомых нам заговорщиков развили бурную деятельность: они вели пропаганду и буквально наводнили город нелегальной литературой.
Теперь запрещенные издания можно было найти не только в читальне, но в различных лавках, кофейнях и даже в частных домах. Они попадали в руки не только к болгарам, но и к румынам, грекам и даже туркам. Тщетно Аристархи-бей выбивался из сил в поисках виновных. Все было напрасно. Многочисленные аресты тоже ни к чему не привели, ибо арестованные оказывались виновными в той же мере, что и сам паша, который также находил у себя запрещенные издания.
Все это сильно встревожило власти и консулов. Последних особенно напугала одна прокламация, написанная в вольнолюбивом духе. Один из консулов, получив прокламацию, поспешил с ней к паше и,спросил:
— Вы видели это, ваше превосходительство?
Паша вынул из-под подушки такую же прокламацию и показал ее консулу.
— Что это значит? — спросил представитель цивилизованного государства.
— Это значит, что мы цивилизуемся,— отвечал паша.
— Но ведь это невозможно!
— А разве в Берлине ничего подобного не происходит?
Консул смутился, но, подумав немного, сказал;
— Если б удалось в Рущуке ухватиться за конец нитки, то, пожалуй, можно было бы добраться и до клубка в Берлине. Вы оказали бы этим большую услугу общественному порядку.
— А не разумней ли было бы поступить наоборот,— ответил паша, иронически улыбаясь,— конец того клубка, который докатился к нам в Турцию, поискать в Берлине?
— Ах, ваше превосходительство, не смешивайте политические интересы Европы с вопросами общественного порядка.
— У нас ничто не угрожало общественному порядку, пока европейская политика оставляла нас в покое.
— Должно ли это означать, что вы не желаете принимать никаких мер?
— Вовсе нет. Я только позволил себе сделать замечание относительно того рвения, с которым мы всегда относимся к вопросам общественного порядка.
— Вы заинтересованы в этом так же, как и мы.
Паша только пожал плечами.
- Почитайте, ваше превосходительство, — сказал консул, протягивая газету и тыча в нее пальцем.— Эмансипация, федерация, республика... такое впечатление, будто поляк какой-нибудь писал.
— Кто бы ни писал, ясно одно: болгары в этом ничего не смыслят, и потому нам нетрудно поддерживать среди них порядок. Нужно только время от времени кого-нибудь вешать или выставлять напоказ голову какого-либо болгарина на шесте, и все будет спокойно. Есть у нас в Рущуке одна семья, которая стала вполне благонамеренной, благодаря тому, что голова одного из членов этой семьи была выставлена напоказ. Да, бывают времена, когда необходимо устраивать подобные выставки.
— Настоящий момент...— начал было консул.
— Очень благоприятен для того,— перебил паша,— тобы устрашить нашу райю... Дерзость этого комите, а все растет... Я отдал уже соответствующие распоря-
ения... велел сделать облаву... искать комитет по го-одам, селам, горам, лесам и полям,— одним словом, овсюду...
— Что же ему делать в поле?
— Ничего,— ответил паша.— Главное — произве-ти впечатление. Поймать членов комитета вряд ли дастся, но острастка будет... а народ поймет, что заговорщиков преследуют так же, как воров, злодеев и убийц...
— Значит, так никого и не удастся повесить?
— Почему ж,— покачал паша головой,— повесить всегда можно, надо только обвинить в принадлежности к комитету.
— Да, но необходимы доказательства.
— Найдутся и доказательства, хотя можно обойтись и без них. Но поскольку мы теперь цивилизуемся, я приказал Аристархи-бею разработать программу суда ;И следствия... Непременно пошлю всем консулам приглашения на заседание суда... Надеюсь,— прибавил он иронически,—- что представление будет интересным.
— Но ведь у вас нет еще актеров?
— Мой режиссер Аристархи-бей уже присмотрел нескольких человек, а облава сделает им рекламу.
Действительно, по всей Болгарии была расставлена стража. На один такой отряд и натолкнулся Стоян в Кривене. Милязим даже не догадался, что человек в крестьянской одежде и есть член комитета. Стоян переоделся, переночевал в махане и чуть свет вышел с отцом во двор, где под орешником лежали вповалку воины султана. Спал даже часовой, который должен был наблюдать за мостом. Сон подкрался к нему незаметно. Сначала солдат опирался о дерево, потом сполз на землю, снова прислонился к дереву и не заметил, как веки его сомкнулись и сон сморил его. Восходящее солнце не произвело никакого впечатления ни на него, ни на остальных солдат. Один лежал на правом боку, другой на левом, третий уткнулся носом в землю, и все храпели. Милязим лежал навзничь и издавал носом разнообразные звуки,— то жалобные, то торжественные, то глухие и хриплые, то резкие с присвистом.
— И это люди? — заметил Стоян, взглянув издали на эту картину.
— Мы, когда спим, такие же,— возразил Пето.
— Не в том дело, отец.
— А в чем? — спросил механджи.
— Нас, видишь ли, можно сравнить со зверем, султана — с охотником... Ну, а они кто?
— Собаки, разумеется.
— Так и чешутся руки взять винтовку и всадить штык под ребро всем по очереди.
— Ну и что это даст?
— Семью турками стало бы на свете меньше.
— Нельзя, сынок, делать этого у меня в доме.
— Нельзя так нельзя. Впрочем, я ведь так только сказал. Пускай себе спят на здоровье, а мне надо подумать, как бы в Рущук пробраться.
Пето покачал головой и сказал:
— Если сюда прислали караул, то и в Рущуке у ворот стоит стража.
— А может, она и там спит.
Пето с сомнением покачал головой и сказал:
— Через несколько часов здесь будет проезжать почтальон, с ним и отправишься. А. пока ступай куда-нибудь подальше отсюда.
— Пойду в деревню.
— Иди.
— Грождан дома? — спросил Стоян.
— Дома. Женился он, знаешь? — Знаю. Балкану взял.
— Да, вот он где теперь живет.— И Пето показал пальцем дом на краю деревни.
— Там ведь прежде Стефан жил,— заметил Стоян.
— Да, жил, но недавно продал дом Грождану, а сам поселился по ту сторону Белой.
В этот момент под орехом послышалось какое-то ворчание. Это милязим сквозь сон отгонял мух, которые беспокоили его гораздо больше, чем светившее прямо в глаза солнце. Мухи разгуливали по всему лицу турка, но особенно полюбился им нос. Напрасно турок отдувался сквозь сон,— мухи улетали, но тут же прилетали снова. Наконец милязим что-то пробормотал. Эти звуки и обратили на себя внимание Пето и Стояна.
— Просыпается,— сказал Стоян.
— Еще нет, но скоро проснется. Проклятые мухи не дают ему покоя. Ну, ступай с богом.
Стоян повернулся и неспеша пошел к дому Грож-дана. На пороге его встретили молодые хозяева. Грождану было лет тридцать, Балкане немного больше двадцати. Они составляли отличную пару: оба красивые, особенно жена, настоящая деревенская красавица. Статная, свежая, здоровая, она нравилась всем с первого взгляда. Стоян поздоровался с молодой женщиной, как с доброй знакомой.
— Что у вас хорошенького?
— Все по-старому,— отвечал Грождан.
— Не совсем по-старому,— возразил Стоян.— Прежде в Кривене не стояли солдаты.
— Черт бы их побрал,— заметила хозяйка.— Сегодня наша очередь кормить их.
— Хотите избавиться от этих гостей?
— Пусть бы шли с богом куда им угодно.
— Хорошо, если б совсем убрались, правда? — спросил Стоян.
— Не стала бы плакать, хотя б их и вовсе не стало.
— Даже если б они насовсем ушли из Болгарии? — продолжал Стоян.
— Из Болгарии? — повторила женщина, как бы не понимая этого слова — Болгария.
— С нашей родины,— прибавил Стоян и начал объ-
яснять, что такое Болгария. Он говорил о границах, горах, реках, городах, деревнях. Рассказывал о народе, а молодая женщина с изумлением слушала.
— Вот видите,— продолжал Стоян,— если б только народ сговорился, то легко мог бы прогнать турок.
Все это входило в программу пропаганды, которую он вел в качестве апостола. Стоян так ловко научился агитировать, что без особого труда убедил хозяев не только в необходимости изгнать турок, но даже в возможности сделать это.
— Надо только захотеть,— закончил он,— если сильно захотим и дружно возьмемся, то все сделаем,— и он продекламировал:
Я не смотрю глупцам в лицо, Ослам поклоны бить — мне жалко, А для пройдох и подлецов Найдется буковая палка.
Грождан и Балкана с интересом слушали речи молодого человека. Время шло. Вдруг хозяйка вспомнила, что сегодня их очередь кормить солдат.
— Пора уже готовить! — воскликнула Балкана.— Заколи для низамов ягненка,— сказала она мужу,— а я за водой схожу.
— А я посижу у вас,— сказал Стоян.— Я нарочно убрался подальше от низамов и не хочу, чтоб они зналн, где я,
— Садись у огня,— пригласил Грождан. Стоян вошел в дом.
Хозяин занялся ягненком, хозяйка пошла за водой. Минут через десять она вернулась и, едва переступив порог, обратилась к Стояну:
— Кажется, один турок идет к нам. Если он войдет, стань вот туда.— И она показала ему висевшее на жерди платье. Между этим платьем и стеной вполне.можно было спрятаться. Не успела хозяйка произнести эти слова, как на пороге появился Грождан и проговорил:
— Турок идет,
Стоян вскочил и спрятался за платье. Тотчас же вошел незваный гость. Это, был милязим. В руках у него был чубук, за поясом револьвер. Постояв с минуту на пороге, он окинул взглядом горницу, вошел и занял место у огня, где только что сидел Стоян.
— Хош гялди,— произнес турок.
— Сафал гялди,— ответил Грождан.
Турок набил трубку, закурил и, помолчав немного, сказал Грождану:
— Стань перед избой и покарауль, чтобы никто сюда не входил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30