Ага задавал вопросы и ждал ответа. Мокра повторяла за ним вопросы, она прекрасно выполняла роль посредницы. Драган то молчал, то говорил: «Не знаю»,— но в некоторых случаях давал вполне определенные ответы. Он, например, ответил на все вопросы, которые касались его пребывания за границей. Когда его спросили, каким путем приходят в Болгарию запрещенные
издания, он прямо сказал: «Через Константинополь». Китабджи записал этот ответ. Драган дал еще несколько таких же показаний, но голос его звучал все тише, говорил он все невнятней. Наконец он совсем замолчал. Ага спросил раз, спросил другой, тот же вопрос повторила мать. Но вдруг она крикнула:
— Драган!
Умирающий только вздохнул.
— Пусть теперь войдет врач,— сказал ага, отдав чубукджи трубку и вставая со своего места.
Доктор тотчас же пришел и констатировал смерть.
— Спаси его,— крикнула в отчаянии Мокра.
— Я не умею воскрешать мертвых.
— Он еще теплый,— сказала она, прикладывая руку к груди сына.
Доктор ничего не ответил. Тогда, обращаясь к аге, Мокра сказала:
— Он мой... позволь мне взять его, ага эфенди.
— Возьми,— сказал он, уходя.
Старуха очутилась наедине с сыном. Она не хотела отходить от него, опасаясь, как бы разрешение не было отменено. Турки не питают большого уважения к трупам гяуров.
Поспешно сняв с себя платок, Мокра прикрыла им тело сына, взяла его на руки и понесла. Один из жандармов заметил:
— Не снесешь, слишком тяжел.
— Кто ж его на руках носил? — отвечала старуха. Так она прошла через двор конака и, вероятно, понесла бы сына и через город, если бы не Никола, ожидавший ее у ворот.
— Мокра,— окликнул он ее.
— А...— отозвалась она.
— Ты стара, я молод...
— Он мне сын...
— А мне он брат.
Старуха остановилась. Никола взял у неё труп и понес его по городу. Лица покойника не было видно, оно было закрыто платком, и встречным могло казаться, что Никола несет больного. Вот почему никто из прохожих не обращал внимания на это шествие. Никола принес умершего домой и положил его на диван. Сбежались домочадцы, прибежала сестра. Послышались рыдания.
— Тише... тише,— говорила хозяйка.— Господь призвал его к себе... Он погиб за святое дело... Он отправился с жалобой к богу... Второй из нашей семьи...
Она еле удерживалась от рыданий, стараясь заглушить сердечную боль и горе. По временам, однако, из груди ее вырывался стон.
— О сын мой! сын мой дорогой! — восклицала она.— По крайней мере похороним его как следует.
Мокра занялась похоронами. На Балканском полуострове есть женщины, которые убирают покойников. Их даже не надо звать — они приходят сами... Обмывают, одевают и оплакивают умерших. Это древний обычай. Мокра не нарушила его. Через час тело Драгана, со сложенными на груди руками, обернутое в белую простыню, лежало на катафалке, покрытом ковром. В изголовье и по бокам горели восковые свечи. Священник прочитал молитву и окропил тело святой водой. Понемногу стал собираться народ, чтобы отдать последний долг умершему. Приходили соседи, соседки, вздыхали, молились, шептались. Никола,, который не выходил из комнаты, объяснял всем причину и обстоятельства смерти Драгана:
— Турки убили его за то, что он не отдал находившиеся при нем бумаги.
— Какие же это были бумаги?
— Не знаю.
— А кому они были адресованы?
— Кому-то в Рущуке.
— Может быть, английскому, французскому или русскому консулу?
— Может быть... Бумаги были очень важные. Он их проглотил...
Пришла жена хаджи Христо с дочерью. Никола и при них повторил свой рассказ, особо подчеркивая патриотическую сторону дела.
— Драган,— сказал он,— умер как герой. На него напали тридцать заптий, а он был один. Они хотели отнять у него бумаги, но он не дал. Каждый болгарин должен так поступать.
Иленка молчала. Она не отрываясь смотрела на покойника и слушала Николу. Ее присутствие наполняло Николу такой отвагой, что он почти жалел, что это Драган, а не он лежит в гробу. Единственным его утешением было, что и он когда-нибудь примет такую же смерть.
—У меня теперь одна забота, где бы достать револьвер,— сказал он.
Иленка быстро посмотрела на него, и Николе показалось, что он прочел в ее глазах признание. Этот взгляд надолго сохранился у него в памяти.
Похороны были пышными. Плакальщицы громко рыдали. На крышке гроба несли украшенную цветами и зеленью кутью. Мокра устроила в саду поминальный обед,
на который собралось много гостей. Когда ее утешали, она говорила:
— Вот уже второй из нашей семьи идет к богу с жалобой на наших врагов. Пусть множатся эти жалобы, и тогда тяжба наша наверняка будет разрешена в нашу пользу.
Не все понимали ее слова, но все соглашались с ней. Однако Никола, Стоян, Станко и хаджи Христо вполне поняли ее.
— У тебя большое горе, Мокра,— сказал хаджи.— Все мы сочувствуем тебе, но разве ты хочешь, чтобы и других болгарских матерей постигло такое же несчастье?
— Ах, нет! Я ни одной матери не желаю этого,— ответила старуха, вздыхая.— Но и того нельзя желать, чтобы наша болгарская молодежь прозябала, как прежде, и чтобы своей головой дорожила больше, чем Болгарией... Мои сыновья подали пример... они попытались... Такие вещи не удаются сразу, а опыт учит. Ребенок только тогда выучится обращаться с огнем, когда обожжется. Все об этом знают, однако все обучают детей обращению с огнем.
Так говорила Мокра, угощая гостей, и никто ей не возражал, хотя большинство гостей — купцы, члены городского совета и прочие — в душе не соглашались с ней. «К чему задирать турка, если сила на его стороне»,— думали эти степенные господа. Однако слова Мокры не пропали даром. Гибель двух молодых людей, полных жизни, не только вызывала сочувствие, но заставляла призадуматься. Гости размышляли над причиной смерти этих юношей, и у них появлялось сознание существующей несправедливости. Даже в самых благонамеренных головах зарождался непроизволышй, бессознательный протест против власти, которая до сих пор считалась законной; все это свидетельствовало, что в механизме власти что-то неладно. Однако положительные люди не особенно поддавались увлечениям. Они твердо помнили про свой «эснаф» и предпочитали жить с турками в ладу. Зато молодые люди рассуждали иначе. Происшествие на пристани произвело ошеломляющее впечатление на молодежь, а поминальный обед еще больше усилил его.
— Мокра,— обратился как-то Никола к своей хозяйке,— и я хотел бы послужить своей родине, хотя бы пришлось кончить так, как кончили твои сыновья.
— Что же ты один можешь сделать?
— Я не один,.. В городе найдется много желающих.
— Кто, например?
— Да хоть бы Стоян, а кроме Стояна...
— Гм...— перебила его старуха.— Поговори со Стоя-ном, потолкуйте, посовещайтесь, а я вам скажу, когда настанет время. У меня есть еще один сын, и я должна прежде с ним посоветоваться. Он доктор философии. Хотела бы я знать, на что это может ему пригодиться...
Скоро к старухе явился Стоян и завел с ней такой же разговор. Она и ему ответила так же и советовала быть осторожным.
— У турок,— говорила она,— есть такие молодцы, которые подслушивают и подсматривают. Из-за них и погиб мой Драган.
Мокра с беспокойством ждала возвращения третьего сына. Не станет ли паша к нему придираться? Чтобы выяснить это, она решила отправиться в конак. Паша, по обыкновению, принял ее ласково.
— Что есть, чего нет?
Ответив, как требовал обычай, на приветствие паши, Мокра приступила прямо. к делу.
— Кто на горячем обжегся, на холодное дует,— начала она.— Вот я, паша эфенди, двух сыновей уже потеряла. Скажи мне, убьют ли заптии и третьего моего сына?
— Знаешь ли ты, за что убили твоего старшего сына?
— Знаю, паша эфенди.
— Знаешь ли, за что убили младшего сына?
— Нет, паша эфенди, не знаю.
— Он был членом комитета, который из-за границы хочет управлять Болгарией вместо падишаха.
— Ах! — воскликнула она.
— Ты разве не знала об этом? — В первый раз слышу.
— Вот видишь, а я знал. Я знал, что делается за границей, и знал, когда должен был приехать твой сын. Он сам виноват в своей смерти. Сам глупостей наделал.
— Твоя правда, паша эфенди,— отвечала старуха,— потому я и пришла к тебе. Ты все знаешь, так скажи мне, может ли мой третий сын приехать и спокойно заняться торговлей... Я уже стара, мне тяжело одной...
Было у меня три сына, остался только один...— Мокра заплакала.
— Увидим,— отвечал паша. Он хлопнул в ладоши и велел адъютанту принести какую-то бумагу. Адъютант принес обвязанный шнурком сверток, развязал его и поднес паше. Тот стал просматривать бумаги, потом вынул какой-то листок и начал медленно читать:.
— Петр Зонов... Гейдельберг... Учится... доктор философии, гм... ни в чем не замешан... Доктор философии... гм...
— Что это такое — доктор философии? — спросила Мокра.
— Это значит, что сын твой мудрец. Ладно, пусть себе будет мудрецом, лишь бы не путался не в свои дела,.
— Его заптии не убьют?— наивно спросила старуха,
— Не беспокойся.
— И в тюрьму не посадят?
— Нет.
— Твое слово, паша эфенди, мне дороже тысячи меджидие золотом.
— Я даю тебе слово,— ответил паша. Вернувшись домой, Мокра велела написать сыну, что он может приехать, ничего не опасаясь. Паша, с своей стороны, приказал обыскать его. Через неделю на пароходе приехал молодой человек лет двадцати пяти. Мокра вышла встречать его вместе с Николой. Но поздороваться с ним она смогла только после того, как на таможне тщательно обыскали его вещи и одежду. Для просмотра бумаг и книг Петра из конака был специально командирован чиновник — грек.
Мокра с нетерпением ждала, когда кончится осмотр. Наконец Петр вышел из таможни. Она велела носильщикам нести багаж, а сама поспешила с сыном домой, чтобы там обнять его, поцеловать и поплакать на радостях. — Сын мой, трое вас у меня было... Первые минуты пребывания молодого человека в родительском доме прошли во взаимном излиянии накопившихся чувств. После многолетней разлуки всем хотелось вдоволь наглядеться на Петра. Любовалась им и мать, и сестра, и прислуга. Все находили, что он вырос, возмужал и похорошел. И действительно, это был воспитанный молодой человек, на первый взгляд ничем не примеча-
тельный. Он был черноволос, мужественные черты лица выражали энергию и стойкость. После первых приветственных слов посыпались с обеих сторон короткие, беспорядочные вопросы, и только за столом беседа потекла спокойно. На следующий день, когда Петр отдохнул с дороги, мать спросила его:
— Что же ты, сынок, думаешь?
— О чем, мама?
— О твоих братьях?
— На их долю выпала трудная задача — начинать. Но это неизбежно. Никогда ничего не сделаешь без предварительного испытания.
Мокра не поняла, но чутьем отгадала смысл его слов. Убедившись, что Петр не винит братьев за неудачу, она сказала:
— Теперь ты у меня один остался...
— Так что же, мама! Разве на мне не лежат те же обязанности, что на братьях?
— Сынок мой родной! — воскликнула с умилением старуха.— Благослови и помоги тебе господь. Я тебе буду помогать по мере моих сил.
Этот разговор между матерью и сыном был прологом, за которым вскоре последовали события.
Петр начал с того, что привел в порядок торговые дела: завел бухгалтерские книги, проверил счета. Хотя он и был доктором философии, но взялся за торговлю совсем не так, как его старший брат, который учился в коммерческом училище. Это, впрочем, не мешало ему посещать читальню, которой он подарил несколько ценных книг, и знакомиться там с молодежью. Тут мать пришла ему на помощь.
— На Станко, Николу и Стояна можешь вполне положиться.
Станко отказался от всякой работы, поэтому пришлось вести переговоры втроем. Вначале деятельность молодых людей ограничивалась распространением запрещенных изданий. Только теперь Никола получал их сам, без посредничества Станко. Бывший пастух отлично справлялся со своим делом, но это его не удовлетворяло. Однажды, открывая ящики с книгами в присутствии Мокры и Петра, он сказал:
— Когда же мы вместо книг станем переправлять
наших воинов, подобно тому как древние греки переправляли своих воинов в коне?
— Как это в коне?—спросила Мокра.
Никола рассказал ей историю с троянским конем, о которой прочитал в «Илиаде».
— Это не легко,— заметила Мокра.— Такого коня мы соорудить не сможем. Легче было бы провести их в Рущук через наш колодец, если б только удалось добраться до него с берега...
— Через какой колодец?
— Через тот, что в нашем саду. — О! — удивился Петр.
Мокра в нескольких словах рассказала молодым людям о подземной галерее и о том, как некогда там нашли убежище женщины и девушки со всего квартала.
— Ты, мать, была там когда-нибудь?
— Ни разу в жизни.
— В таком случае необходимо осмотреть его. Такое убежище может пригодиться. Пойдем, Никола.
Они тотчас же спустили в колодец фонарь и увидели отверстие. Теперь надо было обследовать галерею.
— Я спущусь,— предложил Никола.
— Постой, сначала надо проверить, выдержат ли тебя цепь и ворот.
— Я ведь не тяжелый.
— Во всяком случае, тяжелее ведра с водой. Петр нагружал ведра все большими и большими тяжестями и спускал их вниз. Оказалось, что цепь выдержит двух таких Никол.
— Теперь опускай меня,— сказал Никола.
— Ладно, только не входи в подземелье, пока не убедишься, можно ли туда войти.
— А что мне может помешать?
— Газы. Если там хороший воздух, ступай, а если нет, то туда ты войдешь, а обратно не выйдешь.
— Как же так?— недоумевал Никола.— Ведь это вроде погреба, а в любом погребе можно дышать.
Петру пришлось рассказать ему о составе воздуха и послать за ружьем, длинной жердью и вторым фонарем. Когда все это было принесено, Петр спустил Николу вниз, но велел ему входить в глубь подземелья лишь после того, как он несколько раз выстрелит. Он
дал Николе два фонаря. Один из них, привязанный к концу длинной жерди, надо было нести впереди, а другой держать в руках. Петр приказал Николе немедленно возвращаться, как только первый фонарь погаснет. Никола выполнил все в точности. Он вылез из ведра и исчез в отверстии, но через несколько минут выскочил оттуда с такой поспешностью, что чуть было не упал в воду.
— Тащи! — крикнул он, забравшись в ведро. Когда Петр вытащил его, Никола был бледен как
полотно.
— Что с тобой?
— Едва выбрался.
— Почему?
— Там... там... какие-то глаза...
— Чьи глаза?
— Не знаю!
— Где же фонари?
— Я их бросил.
— Они погасли?
— Нет.
— Возможно, в подземелье находятся змеи, ящерицы, летучие мыши, лисицы,— предположил Петр.
— А глаза?—спросил Никола.
— Это, должно быть, тебе показалось. Посмотрим. Спусти меня, только держи колесо покрепче и спускай медленно.
Петр долго не возвращался. Это уже стало беспокоить Николу. Наконец Петр подал сигнал, благополучно поднялся наверх и сказал:
— Замечательное открытие. Там может поместиться человек пятьсот. Но пока очередь дойдет до людей, мы будем хранить там все, что необходимо нам и что мешает туркам.
— Револьверы! — воскликнул Никола, разделявший общее мнение насчет необыкновенных достоинств этого вида оружия.
— Револьверы и кое-что другое.
— А глаза ты видел?
— Я видел там вкрапленные в стену куски слюды, в которых отражался свет фонаря. Должно быть, они-то и показались тебе глазами. Еще я видел летучих мышей, лягушек, лисиц, которые удрали, завидев свет
Если ты испугался каких-то светящихся пятен, то в какой ужас привели бы тебя летучие мыши, лягушки и лисицы! А еще хочешь с турками сражаться! Никола смутился.
— Турки — другое дело,— бормотал Никола,— а там, под землей, словно в могиле... шум какой-то...
— Шум от движения воздуха, как и в колодце. Главное достоинство этой галереи в том, что она непрерывно вентилируется. Я дошел до противоположного конца. Отверстие немного засыпано землей и отлично прикрывается скалой.
Петр с Николой прошлись вдоль каменной стены, которая тянулась над пропастью. Петр внимательно осматривал местность, что-то соображал, рассчитывал и наконец сказал:
— Здесь можно устроить подъемную машину и с помощью блоков втаскивать с берега в галерею все что угодно. Можно будет выгружать любые ящики прямо на берег, и даже контрабандисты не будут знать, куда делась вся их контрабанда.
— А турки?
— Этот берег считается неприступным. Здесь даже часовых нет и никогда не будет. Превосходное открытие! Только об этом никто не должен знать, кроме нас двоих и матери.
— Не бойся, никто не узнает.
— Пускай себе турки сколько угодно следят за нашим домом. Им и в голову не придет, что у нас есть такое убежище.
Петр снова начал внимательно осматриваться. Он взял карандаш, рассчитывал, измерял, записывал, набросал чертеж подъемной машины и по частям заказал ее различным мастерам, чтобы они ни о чем не догадались. Очевидно, пример братьев научил Петра осторожности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30