Лапетеус увидел, что Пыдрус слушал с дружеским любопытством, и это подстегнуло его.
— Я ответил, что ты и меня рекомендовал в партию.
Лапетеус захохотал. Он ожидал, что и Пыдрус за-» смеется, но тот как будто стал еще серьезнее. И Лапетеус осекся. Он не знал, что говорить дальше.
— Для чего ты мне все это рассказываешь? Вопрос Пыдруса охладил Лапетеуса. Он ткнул вилкой в мясо, отрезал кусок, сунул в рот.
— Просто так. К слову пришлось. Тогда много глупостей делали.
— Кто делал эти глупости? Мы сами. Если уж ты начал, то скажи, не поделился ли Юрвен с тобой своими подозрениями о том, почему не расстреляли моего отца?
— Поделился,— горячо заверил Лапетеус.— Но об этом он говорил не в пятидесятом году, а гораздо раньше. Нет, я путаю. Это, кажется, все же было или в начале пятидесятого года, или в конце сорок девятого. Да, примерно в то время. Он спросил. Я ответил ему коротко — сказал, что и моих родителей не убили.
На этот раз Пыдрус расхохотался.
— Нужно отдать тебе должное. Меня он сбил с толку, ничего умного мне в голову не пришло.
— Да, так я ответил. Иногда озаряет. Бери еще угря. Коптил дня три назад. Я на них везучий. В прошлом году Реэт замариновала шесть кило. Угорь и минога — лучшая закуска. И лосось, конечно. Лосося я сам не ловлю. Жена привозит с побережья. Особенно люблю лосося холодного копчения. Сочный, нежный, прямо тает во рту. Жаль, что не могу тебе предложить, нет сейчас. Есть только соленый. Как-нибудь в другой раз, когда зайдешь.
Пыдрус положил на тарелку еще кусок угря, и Ла-петеус снова почувствовал себя свободно. Наполнил рюмки и потянулся за салатом.
— Я давно хотел спросить у тебя,— обратился Пыдрус к гостеприимному хозяину.— Скажи, на том собрании, с которого меня выгнали, ты действительно искал своего хозяина?
Такого вопроса Лапетеус не ожидал. Он поразил его. Лапетеус хорошо помнил собрание, о котором шла речь. Сегодня еще он вспоминал о нем. Во время выступления Юрвена. Теперь Лапетеус понял, что Пыдрус не поверил тогда ему. Почувствовал, что если бы в тот раз они обменялись ролями, если бы нападали не на Пыдруса, а на него, то Пыдрус не оставил бы его там одного.
Настроение испортилось.
— Да, министр потребовал от меня итоги, — пробормотал он, глядя мимо гостя. — Что ты теперь делаешь?
— Учу детей. Математике. Нет худа без добра. Благодаря Юрвену я в конце концов нашел свое настоящее место.
Лапетеусу показалось, что в последних словах Пыдруса прозвучала нотка ожесточения. Понятно, что такой человек, как Пыдрус, не может быть доволен своим положением. Почему его не выдвигают? Сейчас опять выдвинули многих из тех, кого тогда преследовали. Видимо, что-то для Пыдруса все же намечают. С чего бы иначе его отнесли к активу.
— Порой я думаю,— заговорил Лапетеус,—что в свое время мы были чертовски ограниченны и узколобы. Я говорю не о других, а о самом себе. Я не смел даже ббручального кольца носить! Признаюсь тебе: дома носил, а отправляясь на работу, снимал. Идиотизм, верно ведь? Теперь,— Лапетеус поднял палец,— это считают совершенно естественным.
Пыдрус смотрел на Лапетеуса.
— Дело не в кольце.
— Конечно, конечно.
— Я не носил бы кольца и теперь. Кто хочет — пусть носит. Проблема кольца — не проблема. Проблема в том, что мы никак не хотим привыкнуть думать своей головой.
После ухода Пыдруса Лапетеус долго ходил взад и вперед по комнате. Чувствовал, что их встреча была с трещинкой. Чтобы отогнать беспокойные мысли, взялся за книгу. Но книга не увлекала.
Он разозлился.
По какому праву Пыдрус смотрит на него косо? «Для чего ты мне все это рассказываешь?» Но ведь он, Лапетеус, не солгал ни слова. Разве не сказал он в свое время Юрзену, которого тогда все боялись, что Пыдрус и его рекомендовал в партию? Сказал, что и его родителей не расстреляли. Если он заговорил об этих вещах, то для того, чтобы Пыдрус правильно его понял. «Понял бы, что я не мог ему помочь. И в облисполкоме был связан по рукам и ногам. Да к тому же не я занимался школьными делами. Мне подчинялась промышленность».
Хотя Лапетеус мысленно оправдывался, настроение от этого не улучшилось.
Сверху доносились голоса Реэт и ее гостьи. Видимо, дверь осталась приоткрытой.
Настроение окончательно испортилось.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
1
Лапетеус ожидал майора Роогаса. Он велел позвонить Роогасу и попросить его прийти в больницу.
Уже пятый день у Лапетеуса не было жара. Врачи утверждали, что кризис миновал, дело пошло на поправку. Но все же порой его мучали прежняя нехватка кислорода и приступы кашля, после которых он, задыхаясь, откидывался на подушки. Изголовье постели было высоко поднято, он полулежал-полусидел. Так было легче.
Если бы Лапетеус мог ходить, он поговорил бы и с женой по телефону. В нем проснулась жажда деятельности, не хватало терпения ждать. Однако ноги еще не держали его, и врачи настаивали, чтобы он не вставал раньше времени.
Дальнейшая судьба не была безразлична Лапетеусу. Он все меньше вспоминал о прошлом и все чаще думал о будущем. Выделял три момента. Чтобы его не посадили в тюрьму. Не исключили из партии. И не вычеркнули из списка руководящих кадров. Сейчас Лапетеус жалел, что написал заявление об уходе. Этим он словно признавал свою вину. Конечно, он виноват. Но только в том, что в нетрезвом виде сел за руль и вызвал аварию.
Теперь уже Лапетеус обдумывал и взвешивал все деловито и спокойно. Кроме смерти Хаавика. Каждый раз, когда он думал об этом, у него больно сжималось сердце, словно кто-то стискивал его клещами. Он чувствовал себя одновременно обвиняемым и обвинителем, убийцей и жертвой. Сожаление, причинявшее порой почти физическую боль, смешивалось тут же с самооправданием, которое, в свою очередь, разрасталось чуть ли не до злорадства. Нет, он не хотел смерти Виктора, хотя тот подло использовал их дружбу. Иногда ему вдруг виделись широко раскрытые, испуганные глаза Хаавика, судорожно перекосившийся рот, лицо, искаженное ужасом. В такие моменты он не находил себе оправдания...
Под вечер появился майор Роогас. Он был в форме и благодаря накинутому на плечи белому халату напоминал военного врача.
— Спасибо, что ты... пришел, — сказал Лапетеус и протянул ему свою костлявую, все еще восковую руку.
— Сегодня вы выглядите гораздо лучше.
— Врачи уже... подают надежды, — согласился Лапетеус.
— Вы невероятно крепкий человек,— заметил Роогас.— На десять, нет, на сто человек бывает один такой, как вы.
— Нам, как... старым воякам... следовало бы говорить на «ты»,— улыбаясь, сказал Лапетеус.
— С удовольствием,— улыбнулся и Роогас.— Значит, отныне «ты».
— Мне теперь легче... попросить у тебя... извинения... Когда ты заходил раньше... я был так... подавлен, что... было все равно... Для себя я уже... был мертв.
— Извиняться тебе не в чем,— быстро перебил Роогас.— Я тебя полностью понимаю.
— Спасибо... Видишь, как все... получилось... Из-за меня Хаавик... Я просто хотел вас всех видеть... Что будет дальше... не знаю.
— Я не могу себе простить, что торопился в тот вечер уйти домой,— произнес Роогас.— Тогда я не понял тебя.
— Когда-нибудь... быть может... соберемся... снова. Если выйду... из-за решеток... живым... Скажи... что меня ожидает?..
Роогас не ответил. Похоже было, что он раздумывал.
— Если... профессиональная этика... не позволяет... то я не буду расспрашивать.
— Народный суд решит. Я могу сказать только, что предусмотрено по закону. Лишение свободы от двух до семи лет.
— И ничто... не спасет... от тюрьмы? — взволнованно спросил Лапетеус.— Прежняя работа, деятельность... ранения?
— Суд учтет все,— успокоил его Роогас.
— Я уже... наказан. Тяжко... наказан...
— Состояние твоего здоровья, несомненно, примут во внимание. Есть такое понятие, как неспособность нести ответственность. Если здоровье не позволяет, чтобы человека помещать в места заключения, то его не сажают в тюрьму.
Лапетеус натянуто улыбнулся:
— Значит.., полезнее было бы... остаться калекой.
— Я убежден, что в любом случае суд с пониманием отнесется к тебе.
— Я... не хотел того... что случилось. Он был... мой... друг.,. Я напился. Пил от удовольствия... что... пришли боевые друзья... Наконец... напился... вдребезги... Во-. семь лет... у... меня машина. В талоне ни одной дырки... чист... Что мне делать? Говори, Лаури... Посоветуй... Стань выше, чем... смог быть я...
Роогасу было тяжело смотреть на Лапетеуса. На его волнение, горе, страх. Но какая-то нотка в словах Лапетеуса звучала надтреснуто. Жалость к себе? Попытка растрогать его? «Нет, он просто несчастен»,— подумал Роогас.
— Прежде всего поправляйся. Это самое важное. Беспокоиться о судебном процессе еще рано. Прокуратура и суд не так уж бессердечны, как думают. Прежде всего они справедливы, почему же вдруг к тебе отнесутся жестоко?
Лапетеус жадно вбирал слова Роогаса. Но ему казалось, что Роогас ничего для него не сделает. Посочувствует и этим Ограничится. Что-то кольнуло его. И впрямь — старые товарищи бросили его. Даже Роогас, которому он помогал и которого защищал своим авторитетом.
— Теперь... мне... все... ясно,— сказал Лапетеус, делая долгие паузы между словами.
— Я говорил с твоей женой, — произнес Роогас. —-Она о тебе беспокоится.
Лапетеус негромко заметил:
— Я предложил Реэт развестись.
Роогас не понял, почему Лапетеус сообщил ему об этом.
— Еще... до несчастья... мы говорили... о разводе... Наш... брак... не был так... гармоничен... как думают.
Майору Роогасу стало еще труднее смотреть на Лапетеуса. Их разговор продолжался недолго. Был, правда, один вопрос, который Роогас хотел задать, но побоялся, что это плохо подействует на больного. Пусть Лапетеус сперва поправится. Когда наступит подходящее время, он спросит, откуда Лапетеус узнал, с кем он столкнулся. Роогас должен спросить об этом. Обязательно должен. И тут он обнаружил, что больше не чувствует себя виноватым.
2
Лапетеус действительно говорил со своей женой о разводе еще до аварии. Произошло это после празднования дня рождения Реэт.
На вечере все было как обычно.
Жена уговаривала гостей кушать и выпивать, ей спели «Да здравствует» 1.
Лапетеус наполнял рюмки и пил свою до дна. После пятой или шестой он положил руку на колено сидевшей рядом жены профессора. Она не оттолкнула его.
Реэт флиртовала с Хаавиком.
Профессор Саммасельг говорил Муруку:
— Американцы исследовали сотни препаратов и пришли к выводу, что растительное масло самое действенное средство против склероза. Я рекомендую вам,
1 Традиционная эстонская песня с пожеланием долгих лет жизни.
друзья: откажемся от животного масла и мяса и перейдем на оливковое и подсолнечное масло.
Лапетеус убрал свою руку и сразу ощутил на своей ноге легкое прикосновение.
Мурук разглагольствовал:
— И газеты пишут, что в Астрахани и Рязани меньше сердечников, чем в Эстонии. Почему, спрашивают они, и отвечают: в Эстонии много едят животных жиров— шпика, свинины, масла, яиц...
— Это правильно, очень правильно. Могу вас заверить...
Мурук не дал договорить перебившему его профессору Саммасельгу.
— Извините, я еще не кончил,—зло сказал он.— Сало, шпик, свинина, масло, яйца... Из-за излишнего употребления сала, шпика, свинины, масла и яиц инфаркты и инсульты. В три раза больше, чем в Астрахани и Рязани. Но почтенные медики не учитывают, каково состояние нервов у среднего эстонца. Одна власть приходит, другая уходит, все смешалось. Нет ничего твердого и постоянного. Что это значит для нервов, уважаемый профессор? Играют на нервах, на нервах народа. А обвинить во всем масло и свинину проще всего.
Лапетеус подумал, что Мурук все извращает и нужно бы прищемить ему язык, но не стал утруждать себя.
— Не стоит говорить о таких мрачных вещах,— засмеялся Хаавик. С годами его лицо несколько обмякло, но еще сохранило моложавость.— Будем так же веселы, как всегда радостна и оптимистична наша новорожденная. За здоровье очаровательной хозяйки!
— Мрачные вещи,— пробурчал себе под нос Мурук, который немного побаивался Хаавика.— Ничего больше не понимаю. Если бы к маю и к октябрю на площади Победы не вывешивали портретов, то я бы не знал, на кого можно и на кого нельзя опираться.
Профессор захихикал.
— До этого я не додумался. Портреты, гм... Действительно, замечательный барометр. В отношении растительного масла вы ошибаетесь. Нервная система, конечно, но... Между прочим, мы и в других делах грешим против своего здоровья. Гулять, есть, ложиться спать нужно точно. По часам. Что говорит учение Павлова? А сам Павлов! Точность до минуты. Сколько он прожил!
Андрее Лапетеус насмешливо заметил:
— Прогулка, еда, сон... Вы забыли самое главное — работу.
— Вы правы. Работа, конечно, работа должна занимать центральное место. Но и в работе огромное значение имеет точность. Никогда нельзя прямо с работы мчаться к котлетам. Голова еще гудит от мыслей, а ты торопливо глотаешь куски. От такой еды пользы пег. Организм нужно в прямом смысле слова подготовить к еде. Перед обедом — отдых. По крайней мере минут двадцать пять — тридцать. Минимум. Успокаиваются мысли. Подождем, пока сердце войдет в нормальный ритм. Тогда, пожалуйста, садитесь за стол.
Жена профессора по-прежнему прижималась к ноге Лапетеуса коленом.
Лапетеусу стало скучно. Он уже давно заметил, чго больше его ничто не интересует. Не волнует и то, что жена профессора, видимо, готова на все. Лапетеус не следил за разговором, который до тех пор, пока среди гостей сидел профессор, шел о здоровье. Потом Самма-сельг изнемог от вина и жирных закусок. Лапетеус уже заранее знал, кто может что сказать. Раньше он чуждался знакомых Реэт. Они казались ему пустыми мещанами, несмотря на звания доцентов или профессоров. Теперь он свыкся с ними. На вечеринках, которые Реэт охотно устраивала, Лапетеус крепко напивался и пытался оскорбить свою жену, которую в пьяном виде не терпел. Реэт знала это и уходила в таких случаях спать в другую комнату.
Больше они не нуждались друг в друге, это Лапетеус понимал и в трезвом состоянии. Вся их совместная жизнь стала только привычкой. Иногда среди монотонных дней выдавались деньки поярче. Один из таких дней был тогда, когда старания Лапетеуса увенчались успехом и они, продав «Победу», купили новенькую «Волгу». Тогда оживление длилось несколько дольше. Лапетеус назвал Реэт замечательной женщиной, а Реэт после многолетнего перерыва снова сказала ему «железный человек». Но потом все опять пошло старым путем.
Порой Лапетеус с ужасом думал, что не только отношения с Реэт, но и вся его жизнь превратилась в сплошную привычку. Он был по-прежнему требователен к себе и подчиненным, его считали толковым директором, и он успокаивал себя этим, но все же время от времени ощущал, что все это самообман. И сейчас приближался такой момент. Лапетеус боялся минут, когда он был не в силах оправдывать себя. Когда он неопределенно ощущал, что не стал вершителем больших дел из-за своего «я», чье благополучие, чей покой он всегда считал наиболее существенным. Он работал старательно потому, что на лодырей смотрят косо. Если бы он не боялся, что отступление повредит его репутации, он ушел бы из развалин дома. У него не было своей великой цели, во имя которой он мог рисковать. Значит, он был не лучше Мурука или Саммасельга. Он остался чиновником. Только чиновником. Такие люди не ведут жизнь вперед...
К черту все.
Он налил и выпил подряд несколько рюмок водки. Нога жены профессора была теплая и мягкая.
Лапетеус презрительно смотрел на сидящих за столом. На Реэт, которая, хохоча, совала Хаавику в рот кусок торта. На Мурука, говорившего о человечности и гуманизме. На Саммасельга, который соскабливал крем со своего куска торта, чтобы не испортить здоровья. На жену профессора, которая подбадривала его своим затуманенным, влажным взглядом. И на всех остальных. Смотрел на них и хотел крикнуть им в лицо, чтобы они убирались отсюда.
Он слыхал, как Хаавик спросил у Реэт:
— Что с Андресом?
— Железный человек!
В голосе Реэт звучала насмешка. Оба они заговорщицки усмехались.
Лапетеус встал. Он должен уйти отсюда. Немедленно. Все равно куда. Главное — подальше от этого дома с сиренево-лиловыми дверями. Туда, где люди. Хотя бы к своим военным товарищам. Он, Андрее Лапетеус, еще совершит что-нибудь необычное.
Вышел в прихожую, оттуда на двор.
Вдоль улицы дул холодный ветер.
Лапетеус долго стоял на ступеньках, потом, зябко поведя плечами, вернулся обратно в дом.
Хаавик прекрасно понял, на что намекала Реэт. Что железный человек вовсе не железный человек. Что она, Реэт, разочаровалась в своем муже. И еще на что-то, щекотавшее самолюбие Хаавика,
— Андрее сегодня немного странный,— сказал он ей, будто сочувствуя Лапетеусу.
— Вы хороший друг...
Реэт смотрела мимо Хаавика. Глаза у нее стали грустными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25