— Тяжелое сотрясение груди. Сломанные ребра повредили плевру и легкое, это вызвало эмпиэхму, пневмоторакс и гемоторакс. Или, говоря на обычном языке, внутренние кровоизлияния, воспаления и очаги нагноения. Ваши легкие и сейчас не совсем чисты. Нужно будет сделать пункцию, возможно —вмешаться хирургически, но все это уже, так сказать, обычный путь. Вероятно, после выхода из больницы вам потребуется еще длительное лечение где-нибудь в специальном санатории.
Лапетеус криво усмехнулся.
— Длительное лечение в специальном санатории...— насмешливо повторил он.— Я не ребенок.
Хирург заставил себя успокаивающе улыбнуться.
— Разрешите уж определение лечебного режима сохранить все же за нами, врачами.
Лапетеус разволновался:
— Я убил человека! Вы ведь... знаете это? Каким-то странным взглядом, одновременно изучающим и придирчивым, следил он за тем, какое впечатление произведут его слова.
Врачу показалось, что рассудок пострадавшего не совсем в порядке.
— Вы никого не убили,— несколько неуверенно произнес он.— Несчастье не убийство.
Лапетеус дышал прерывисто, словно хватал воздух.
— Перед законом... я... виноват... в смерти... человека,— сказал он, с трудом произнося слова. Теперь он казался врачу просто измученным и несчастным больным человеком.
— Закон делает различие между преднамеренным убийством и аварией,— осторожно возразил врач.—Вас будут рассматривать как виновника аварии, а не как преступника.
Взгляд Лапетеуса метался. Он заговорил взволнованно, причем голос упал до хриплого шепота:
— Я не... убийца... Я был... пьян. Я ничего., не помню... Почему я взял машину... и выехал. Я пригласил... к себе в гости... друзей военных лет... Виктор Хаавик, который... погиб, был... мой друг. И моя жена едва... не погибла. И как... все так получилось? Я этого... не хотел. Я не... убивал. Вы правы — это был несчастный случай... Закон различает... должен различать...
Он умолк. Глаза словно погасли. Дышал быстро, коротко.
Тут же снова оживился и потянулся к врачу:
— Я... буду жить?
— Будете. Проживете еще много лет,— заверил хирург.
Лапетеус закрыл глаза. В этот момент он казался трупом. Так лежал он долгие часы. Лишь натужное, то хрипло-свистящее, то прерывистое, дыхание подтверждало, что он не умер.
— Товарищ доктор, я не... преступник,—волнуясь, снова начал он.— Я не знаю... как это... случилось. Несчастье, страшное несчастье... Я больше не... мальчик... Раньше я... никогда не садился... за руль... в нетрезвом... состоянии. Я не могу... вспомнить... что заставило меня так поступить. Я... работал на... ответственных постах.. Хорошо знаю, что можно... чего нельзя... Я не... убийца. Нет, товарищ доктор! Свое... наказание... я... уже получил... Жестокое наказание...
Отдохнул и продолжал:
— Вся моя... жизнь... сплошная работа. На войне... был дважды... ранен... Мне... легко не было... Всегда... работал... во всю силу... Теперь такой... конец. То, что я делал... раньше... не в счет... Я всегда... делал то... что... от меня... требовали... Моя жизнь... прошла впустую... Товарищ доктор... Виктор был... мой друг... Я не... убийца... Никто не... смеет... мне... Я никого... не предавал...
Я думал не только... о себе... Я делал то... что считалось правильным... что... от меня ожидали. Теперь... я больше... никому не нужен.
Он говорил долго. И то, что он не убийца, что не знает, как произошло несчастье, что был пьян и уже сурово наказан.
Наконец его удалось успокоить.
2
Через два дня сестра сообщила ему, что товарищ совнархоза настойчиво добивается с ним встречи. Недавно Лапетеус опять попросил не пускать к нему никого, кроме официальных лиц. Стремление говорить, неожиданно прорвавшееся в присутствии хирурга, остыло. Он снова предпочитал молчать, а на задаваемые вопросы отвечал по возможности кратко. Были ли тому причиной подскочившая температура и усилившиеся приступы удушья или что другое, этого никто не мог точно объяснить. Сейчас ему было немного лучше, температу-упала на два деления ниже тридцати восьми, и врачи решили, что представителя совнархоза можно, пожалуй, пустить к больному. Хотя врачи считали разговор работника совнархоза с Лапетеусом желательным и пришедший был явно лицом официальным, сестра все же попросила его обождать в коридоре, а сахма отправилась подготавливать почву. Не то Лапетеус может натворить такого, что это бросит тень на всю больницу. Даже своей жене, которая так великодушно и заботливо относится к нему, Лапетеус за целый час не сказал ни одного слова. Только стонал с уродливой гримасой на лице. Сосед по палате говорил, что жена плакала и умоляла, но директор Лапетеус лежал с закрытыми глазами и молчал. А потом пожаловался главному врачу, что ему не дают спокойно умереть.
— Могу я пустить к вам посетителя? —спросила сестра.
— Кто он?
— Из совнархоза. Сказал, что по важному делу.
— Пусть войдет.
Хотя градусник подтверждал, что температура спадает, Лапетеус все же чувствовал себя плохо. Все время требовал кислорода, боялся удушья. Особенно по ночам, когда его охватывали приступы страха. Он почти ежечасно звонил и требовал дежурного врача. Днем полуспал, полубодрствовал и не терпел, когда его. И сейчас в ело голосе прозвучало недовольство.
Через несколько минут дверь палаты открылась, вошел человек в белом халате.
Антс Паювийдик. Лапетеус враждебно и мрачно смотрел на него. С каких пор Паювийдик работает в совнархозе? В качестве кого? В управлении строительства? Не может быть.
Паювийдик рабочий, каменщик, а в управлении сидят инженеры, техники, экономисты и тому подобное. Что все это означает?
Паювийдик подошел к его постели, переставил стоявший в ногах стул к кровати, сел на него и протянул руку. Лапетеус почувствовал в своей руке шершавую и мозолистую ладонь гостя.
— Здорово, капитан! У тебя директорские замашки так въелись в кровь, что и в больнице требуешь предварительного доклада. Честно говоря, я боялся, что ты выглядишь паршивее. Н-да, крепкий ты мужик, это точно.
За веселыми словами Паювийдик прятал тяжелое впечатление, которое произвел на него Лапетеус. С тощего, с ввалившимися щеками и остро торчащими скулами лица на него глядели недоверчивые глаза. Паювийдик был подготовлен к тому, что от его бывшего командира роты остались только кости да кожа. Человек, который потерял хмного крови и держится только на уколах и лекарствах, не пышет здоровьем. Паювийдика не удивила бледно-желтая кожа Лапетеуса и то, что он бессильно лежал на подушках. В полевых лазаретах приходилось видеть людей, которые за несколько часов становились похожими на покойника. Он по своему опыту знал, что значит неделями находиться между жизнью и смертью. Не внешность Лапетеуса подействовала на Паювийдика. Поразило поведение. Почему
Лапетеус прячется от людей? Почему он сейчас так сердито уставился на него? Именно то, как держался и как смотрел Лапетеус, угнетало больше всего. Паювийдик ощущал во взгляде Лапетеуса недоверие, подозрение, вызов, злобное упрямство и еще что-то, вызывавшее жуть. Лапетеус неотрывно следил за выражением лица Паювийдика. Тот почувствовот это и был настороже, чтобы не выдать себя.
— Почему ты... пришел? — Лапетеус все еще враждебно косился на него.
Паювийдик заставил себя ухмыльнуться.
— Должен признаться, что легче было вклиниться з оборону немцев, чем сейчас попасть к тебе. Чтобы пробиться сквозь заградительные отряды, потребовалась гвардейская сообразительность. Медсестре, которая наседала, как херувим, пришлось наговорить бочку арестантов, прежде чем она поумнела. Чудно, что в глазах некоторых мамзелей человек становится человеком, когда перед его фамилией грохочет гром какого-нибудь высокого учреждения. Совнархоз —- это слово для нее имело вес. В конце концов, я не так уж и пересолил: ведь и я работник системы совнархоза.
Лапетеус пристально смотрел на Паювийдика из-под полуопущенных век.
— Почему ты пришел? — повторил он, делая между словами долгие паузы.
Паювийдик посерьезнел.
— Если бы я лежал вместо тебя на этих простынях, разве бы ты не навестил меня? — спокойно спросил он.
Лапетеус опустил веки. Ему было тяжело смотреть ч глаза фронтовому товарищу: ведь он-то не пришел бы проведать Паювийдика. Понял, что не другие к нему, а он стал к другим равнодушен. Но признаться в этом Лапетеус не хотел. Все его существо восставало против такого вывода. Он хотел чувствовать себя жертвой, страдающей жертвой, и до сих пор это удавалось ему. Какое право имел Паювийдик прийти и разрушить то, что он час за часом, день за днем воздвигал? Подсознание говорило ему, что если он перестанет чувствовать себя жертвой—тогда конец. И придется признать, что он жил пустой и вздорной жизнью крохотного жучка, жизнью приспособленца, у которого не было ни одной большой мысли или поступка, который всегда ставил свое «я» па первый план и мудро держался в стороне от всего, что могло потревожить его покой. Банкротство — естественный финиш такой жизни. Нет, нет, нет! Он всегда помогал своим друзьям, никогда не думал о своей шкуре. Никто, и Паювийдик тоже, не имеет права ни в чем упрекнуть его. Лапетеус ошутил панический страх перед навязчивыми мыслями: если ему окажется не под силу отогнать их, тогда у него не будет больше выхода.
Рука его нервно шарила в поисках звонка, висевшего в изголовье возле подушки.
На звонок в дверях появилась сестра.
— Кислорода! — хрипло потребовал Лапетеус.
Сестра ввела ему в нос тонкий шланг, идущий от баллона с кислородом, закрепила лейкопластырем и дала Паювийдику знак, чтобы тот ушел.
Паювийдик не обратил на это внимания.
— Больного нельзя утомлять,— сказала тогда сестра. Хотя Лапетеус, вызывая сестру, намеревался избавиться от Паювийдика, он сделал рукою движение, чтобы посетитель остался.
— Мне лучше,— прошептал он через несколько минут.
Сестра ушла.
Паювийдик спокойно и понимающе смотрел на больного.
Вдруг Лапетеус попытался сесть.
— Я убил Хаавика,— сказал он, глядя на Паювийдика широко открытыми глазами.
Тот покачал головой.
— Это был несчастный случай.
— Несчастный случай,— торопливо повторил Лапетеус, словно ожидал, что Паювийдик скажет именно это.— Я был пьян, вдребезги... Когда ты ушел... мы выпили еще с Пыдрусом... Когда и он ушел... я продолжал пить один... Черт его знает... почему я стал пить и... что толкнуло... меня мчаться... на машине... Несчастье, да, несчастье.
Он умолк и настороженно смотрел на Паювийдика.
— Когда человек покорежен, подобно тебе,— заговорил Паювийдик,— тогда у него в голове вертятся самые странные мысли. На своей шкуре пришлось испытать. А так как я топаю по земному шарику лет на пять, на шесть дольше, чем ты, и при этом повидал разных людей, то я понимаю: не только вино погнало тебя за руль. Что-то в тебе было вывернуто наизнанку. Слушай меня хорошенько. Черт возьми, сколько раз я должен был стоять перед тобой вытянувшись в струнку, держа пальцы по швам брюк... Что вывернуло тебя наизнанку, ты сам знаешь лучше всех.
Лапетеус попытался улыбнуться.
— Ты никогда... не отличался... чувством такта.
— Ты еще поднимешься на ноги, капитан. Спрашиваешь, почему я пришел? Затем и пришел, чтобы сказать это. И другое: что мы не думаем о тебе так паршиво, как ты считаешь.
Лапетеус по-прежнему не отводил взгляда от Паювийдика.
— В тот раз... я не успел... прийги к вам,—сказал он.— Раньше ликвидировали области.
Паювийдик махнул рукой.
— Дело прошлое. Да и что ты смог бы! Теперь строим намного лучше, но все еще не настолько хорошо, чтобы оставаться довольным. Дело не поправится до тех пор, пока все не будут материально отвечать. Все — от каменщика до министра, от министра до каменщика. Но хватит об этом. Если не считаешь критику, идущую снизу, подрывом своего авторитета и советского строя, тогда слушай, что я тебе скажу. Сними часовых! Что ты прячешься от товарищей. Поверь мне, самому станет легче. Я видел Пыдруса. Говорит, что его к тебе не пустили.
Лапетеус перебил Паювийдика:
— Когда я вас... собрал... вы все стремились... уйти.
— Мы отдалились друг от друга, капитан.
— Ни один из вас... не пришел... охотно.— Лапетеус откашлялся и продолжал: — Ни Роогас... ни Пыдрус... ни ты. Каартна вообще... не пришла. Я знаю... почему... Может быть... я виноват... перед вами. Перед Хель-ви... пожалуй, да. Перед остальными — нет... Нет, нет! Я... никого не... предавал... Почему... вы... смотрите на меня... как на... прокаженного?
— Ты должен сам справиться с собой,— сказал Паювийдик.
— Я не карьерист.
— И я не стал бы отказываться от директорского места,— серьезно произнес Паювийдик.
В палату вошел врач и заметил Паювийдику, что больного нельзя дольше утомлять.
— Спасибо, что пришел,— Лапетеус стиснул протянутую ему руку.— Не забрасывайте меня преждевременно... камнями... Наизнанку я... не сам себя... вывернул.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
1
Лапетеус не солгал Паювийдику, утверждая, что не успел углубиться поосновательнее в вопросы строительства из-за ликвидации областей. Он действительно побывать Паювидик работал бригадиром каменщиков, затребовал себе данные о Паюьийдике. Какой разряд, сколько он зарабатывает и ценят ли его. Среди других документов быта и характеристика, снабженная подписями и печатями. В ней говорилось, что Антс Юрьевич Паювийдик, 1910 года рождения, образование начальное, социальное происхождение рабочий, беспартийный, знающий свое дело каменщик п штукатур, неоднократно премирован. Усгно инструктор добавил, что начальник стройуправления и парторг ценят Паювийдика, человека очень активного и требовательного, в случае необходимости критикующего любого, невзирая на должность и позиции. Порой он бывает излишне самолюбив, но недостатков. Все это Лапетеус приписал карандашом на характеристику Паювийдика, чтобы ничего не забыть. Но эти данные не пригодились ему. Поджимали текущие дела, а когда наконец появилось время для осуществления намеченного, области ликвидировать
Ликвидация областей больно ударила по Лапетеусу. Хотя он и опасался, что это может произойти — после смерти Сталина государственный аппарат был значительно реорганизован,— но надеялся, что все останется по-старому. Когда в туманное и сырое апрельское утро председатель сообщил ему, что решение о ликвидации областей подписано в Москве, Лапетеус почувствовал себя обиженным. Как будто кто-то намеренно причинил ему зло. «Не может быть»,— подумал он. А вслух отрубил:
— Своевременный шаг.
Председатель покосился на него, но не сказал ни слова.
Лапетеус продолжал:
— По правде говоря, уже год тому назад мне казалось странным, что в Эстонии создали области. Ведь у нас относительно маленькая республика. Большинство областей Российской Федерации больше Эстонии как по количеству населения, так и по территории. Но все же я не осмеливаюсь утверждать, что области не сыграли у пас положительной роли.
Так он говорил, а на сердце скребло. Из кабинета председателя Лапетеус вышел внутренне встревоженный.
Утром пришел на работу с тягой к деятельности.
Пробрал исполняющего обязанности заведующего отделом, который ушел домой в половине девятого вечера, за десять минут до того, как председатель попросил у Лапетеуса данные по Локсаскому району, а эти данные находились в столе ушедшего. Потом Лапетеус начал просматривать проект решения, который после обеда должны были обсуждать у председателя.
Вместе с Хаавиком Лапетеус собирался написать статью о перспективах развития промышленности области. Он дал бы фактический материал, Хаавик изложил бы все это на бумаге. Статья вышла бы за его подписью, а гонорар — пополам. Статьи Хаавик писал быстро, печатал их прямо на машинке. В его статьях ни в чем не было недостатка. Он умел критиковать, а если нужно — писал и самокритично. Хаавик почти не думал, фразы следовали одна за другой плавно, читались его статьи гладко. За каждую такую статью Лапетеуса хвалили. Он уже подумывал о сборнике статей. Если не в твердом переплете, то уж брошюрой-то во всяком случае.
Да, утром все было как обычно.
В кабинете стоял запах хорошо проветренного, чистого помещения. Лапетеус привычно проверил, очинена ли его дюжина карандашей и оторван ли вчерашний листок календаря. Все до мелочей было сделано так, как он требовал.
И планы на будущее утром были ясны и понятны. Лапетеус привык к мысли, что ближайшие год-другой он еще поворочает в области, потом... Что будет дальше, этого он детально еще не представлял себе. Но в нем возникла вера в себя. В Министерстве лесного хозяйства и в облисполкоме он неплохо справлялся со своим делом. И уж наверное справился бы и с более крупными заданиями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25