Телефон звонил, пока не умолк.
В дверь постучали.
Кто это может быть? Наверно, чужой. Свои люди входят без стука.
— Прошу! Дверь открылась.
На пороге стоял заведующий плановым отделом Вильяндиского леспромхоза Лаури Роогас.
— Заходите, заходите,— дружески пригласил Андрее Лапетеус, размышляя, чего может хотеть от него Роогас.— Присаживайтесь. Давненько не виделись. Чго в ваших краях нового?
Прочесть что-нибудь на лице Роогаса было трудно.
— Спасибо.
Казалось, что гость не знал, с чего начать.
Лапетеус протянул ему коробку с папиросами. Чутье подсказывало, что Роогас не случайно зашел к нему,
«Защищать его я больше не смогу»,— почему-то подумал Лапетеус.
2
— Работа у пас идет более или менее планомерно,— начал Роогас.— Горячие деньки прошли, уже вторзй месяц поспокойнее.
Понять, что Роогас говорит не о том, ради чего пришел, было несложно. Он все еще подыскивал нужные слова. Наконец решился и сказал, внешне совсем спокойно;
— Я ухожу с работы.
— Поссорились с директором? — не сразу понял Лапетеус.
— Нет. Директору я еще не сообщал о своем уходе,
— Трения с местными органами?
— В Вильянди на меня еще не обратили внимания.
Роогас подчеркнул слова «в Вильянди» и «еще». Лапетеус не придал этому значения. Или действительно не заметил.
— Нашли место получше? Честно говоря, и я порой чувствую, что надоело. Видимо, годы дают себя знать.
— Нового места у меня нет.
— Почему же вы уходите? Помните, как-то вы сами сказали, что не нужно раньше времени плевать в старый колодец,
Роогас как-то странно усмехнулся.
— Не хочу, чтобы меня вышали. Еще меньше хочется мне, чтобы из-за меня упрекали вас. Вы рекомендовали меня в Вильянди. Я этого не забуду. Вот и, все, что я хотел вам доложить.
Лапетеус опасался чего-то другого. Теперь он даже немного обрадовался, что к нему пришли не за помощью. Он хорошо разбирался в людях и видел, что Роогас, хотя и держал себя в руках, был не в себе.
— Вы все взвесили? — Лапетеус почувствовал, что его слова звучат холодно, официально, даже неискренне.
— Да. Это самое правильное.
— Времена безусловно... сложные. Вам, вероятно, нет смысла объяснять, как сейчас относятся к руководящим кадрам. Вы, видимо, сами полностью в курсе. Конечно, нужно честно признать — в вопросе о кадрах были грубые отклонения от большевистских принципов. Но... все это не касается вас.
— Я думаю, что касается. Столичная газета среди подозрительного элемента, которому якобы покровительствовал товарищ Пыдрус, назвала и мою фамилию.
Лапетеус такой статьи не читал. Он встревожился, но виду не подал.
— В министерстве вас оценивают положительно. Мы вопроса не поднимали и не собираемся этого делать. Во всяком случае, мой отдел.
— Благодарю. Но это не меняет моего решения.
Слова, голос, выражение лица Роогаса, весь его облик, как ни пытался он скрыть это, по/лверждали, что он был крайне расстроен. Лапетеус не ошибся, придя к такому заключению. Догадывался он и о том, что Роогас охотно остался бы на прежнем месте. Ему нравилось в Вильяндиском леспромхозе. Работа планового отдела немного напоминала штаб. В подсчетах рабочей силы и мощности машин, в их расстановке было что-то общее с расчетом огневой мощи подразделений и определением их боевых задач. Графики лесозаготовок во многом походили на графики, которые составляли в штабах полков и дивизий. Свои обязанности он выполнял точно и, освоившись с работой, не раз давал директору толковые советы. В хорошем настроении директор называл его своим начальником штаба.
И город нравился Роогасу. Жить можно было здесь вполне. Если становилось грустно, он бродил по берегам озера, вдоль ручья или брал лодку и утомлял себя греблей. Часто заходил в кафе, где обычно в одиночестве сидел за столиком. Познакомился с врачами, учителями, артистами и другими, кто заходил сюда выпить кофе, съесть булочку и обменяться новостями. У него возникла близкая дружба с одной женщиной-врачом, которая махнула рукой на сплетни и порой навещала Роогаса на его холостяцкой квартире.
Лапетеус не знал всех этих подробностей, но заметил, что Роогас свыкся со своей работой, хорошо отзывался о Вильянди, выписывал литературу о лесоводстве и лесной промышленности.
— Не буду вас агитировать. Подумайте еще. И не забывайте, что я вас поддерживаю. В конце концов, какая бы ни была у вас анкета, мы вместе сражались на фронте.
Роогас поднялся и с выправкой профессионального военного сдвинул каблуки, подал руку. Лапетеус тоже встал, энергично ответил на крепкое рукопожатие Роогаса.
— До свидания.
— Всего хорошего.
Он проводил его до двери. Потом вернулся к письменному столу, уселся. Подумал, что с Роогасом следовало обойтись потеплее. В разговоре о политике в области кадров Лапетеус незаметно для себя употребил слова Юрвена. Стоило ли вообще об этом говорить? Но сказал или не сказал, теперь это дела не меняет, решил он. И все же хорошо, что Роогас уходит из их системы.
Взгляд опустился на письмо с пярнуской лесопилки, и Лапетеус быстро взглянул па часы. Ведь обещал в три часа позвонить в Пярну.
Он поднял телефонную трубку и снова ощутил прикосновение чужой руки. Не крепкое пожатие Роогаса, а нежную ласку пальцев Реэт Силларт.
Лапетеус ничуть не жалел, что уезжает в Выру и не сможет пойти в гости к Реэт. Но в последний момент он отложил командировку...
Гостей у Силлартов было немного. Несколько молодых женщин, которых Реэт представила как своих подруг. Столько же мужчин, в большинстве моложе Ла-петеуса. Кроме двух. Эндель Мурук был примерно одних с ним лет. Сидя, он выглядел человеком среднего роста, но, встав, оказался на полголовы выше Лапетеуса. Второму — склонному к ожирению Рейихольду Самма-сельгу — было примерно около сорока пяти.
Первый, знакомясь с Лапетеусом, представился:
— Доцент Мурук.
Второй после обычной церемонии знакомства и рукопожатия заметил:
— Я знаю вашего министра. Дельный мужик. Внешне— рохля, а на самом деле — гром и молния.
Лапетеус с удовлетворением обнаружил, что среди гостей, кроме него, из министерства никого не было. По крайней мере не будет напрасных разговоров.
Прежде всего Реэт показала ему дом. Они вдвоем ходили из комнаты в комнату, остальные гости явно были здесь не впервые.
— Хорошо, что вы пришли,— тараторила Реэт.— Чудесно. Я ждала вас и боялась, что вы не придете.
— Министр попросил меня перенести поездку,— хладнокровно и неожиданно для самого себя соврал Лапетеус.
— И что только делал бы хозяин, если бы вас вдруг куда-нибудь перевели. Нет, нет, это может случиться. С любым, и с вами тоже. Он остался бы без ног и без РУК.
— Вы преувеличиваете...— Лапетеус не знал, как обратиться к собеседнице.
— Говорите мне просто Реэт.
— Спасибо.
— Пройдемте сюда, вправо. Я покажу вам комнаты и на втором этаже.
Реэт поднималась впереди него. Перед глазами Лапетеуса мелькали крепкие стройные икры. Из-под края юбки виднелось кружево белья.
Лестница привела в довольно просторное помещение, которому Лапетеус не смог подобрать названия. Стенная полка с книгами, кресло, низкий столик и торшер. Две двери, выкрашенные в сиренево-лиловый цвет. Гармонично и своеобразно.
— Прошу, пойдемте дальше.
Она распахнула одну из сиреневых дверей и просто сказала:
— Я сплю здесь.
Широкая низкая кушетка. Широкий туалетный столик. Широкий с отделкой из дорогой фанеры четырех-створчатый платяной шкаф. Тумбочки. Еще одна дверь, также отделанная высококачественной фанерой. Над кушеткой и рядом с зеркалом — настенные лампы с сиренево-лиловыми абажурами. На стенах две акварели нежных тонов. Просторное, необычно просторное окно в сад.
— Ваш дом пробуждает пережитки. Я думал, что во мне нет и грамма частного собственника, но такой дом и я хотел бы иметь.
— Не теряйте революционной бдительности, — мягко и дразняще засмеялась Реэт, и Лапетеус увидел у нее в глазах желтые точечки.— Между прочим, мы были вынуждены его построить. Во время войны дом моих родителей сгорел дотла. До сих пор я жила у родных. Без прописки. Их квартира так мала, что меня туда не прописывали.
Осматривая комнаты, по которым его водила Реэт, Лапетеус прикидывал, что такой дом обошелся в копеечку. Все здесь нравилось ему. И то, что дом построен из силикатного кирпича. Последнее особенно. То ли потому, что Силларт работала в их министерстве, или по другой причине, но Лапетеус предполагал, что дом деревянный. Он похвалил расположение комнат, обилие стенных шкафов, просторную кухню со стенами, покрытыми кафелем, ванну, наполовину утопленную в пол, камин из керамического кирпича, внутреннюю лестницу из ясеня и сиренево-лиловые двери на втором этаже.
— Мы строили четыре года, — рассказывала Реэт.— В сорок седьмом начали. Ранней весной, как раз калужницы расцвели. С кирпичом было трудно, с цементом — тоже, и с деревом... Тогда я работала еще не в Министерстве лесной промышленности, а в кооперативной системе. Из-за каждой дверной петли, из-за каждого запора для окна приходилось десятки раз обивать пороги магазинов, складов, снабженческих контор. Электрические провода и — простите — унитазы были почти неразрешимыми проблемами. Вы не поверите, как много трудов требует постройка дома. Теперь я вся в долгах. Если бы не помощь дяди, пришлось бы все бросить на половине.
Дядей оказался маленький старичок с мохнатыми бровями и красными веками, которого Лапетеус сперва и не приметил,
— И государство помогло. Ссудой и материалами, сказал старик и вскоре опять куда-то исчез.
— Ссуда очень помогла. Да и другое,— повторила дядину мысль Реэт. Скользнула взглядом по Лапетеусу и добавила: — Керамический кирпич для камина и метлахские плитки отец припас еще до войны. Мои родители собирались сами строить дом, но война помешала.
Лапетеус пытался угадать возрасг Реэт. И то, что стало с ее родителями.
Долговязый Мурук говорил тихим низким голосом:
— Наш земляк с чем только не справится. Эсгонец в буквальном смысле слова сделает что-то из ничего. Пригодится любой обрезок доски или кусок железа. Он возится из-за одной только радости делать. Если только ему не мешают.
Лапетеус слушал его и думал, какие длинные ножищи у этого доцента.
— Благодаря советской власти у людей опять есть работа,— произнес Саммасельг.— Во время оккупации всех нас за горло взяли.
Лапетеус любовался полом:
— Замечательный паркет.
Снова появившийся откуда-то дядя объяснил:
— Сухой материал, еще со старых времен. Звенел, когда укладывали. И мастера знающие — старые паркетчики Геродеса 1.
У него был тягучий, деребезжащий, гнусавый голос,
Реэт пригласила гостей за стол. Она как хозяйка села в конце стола. Для Лапетеуса предназначалось место справа от нее.
Настроение общества вскоре поднялось.
Если бы не соседство Реэт, Лапетеус чувствовал бы себя одиноко. Тем более что ему было трудно принимать участие в общем разговоре. В большинстве разговор вертелся вокруг людей, которых, видимо, знали все, кроме него. Для двусмысленных шуток, которые здесь принимали взрывамл смеха, он был еще слишком чужой.
Зато Реэт смеялась и шутила, поддевала всех, кроме Лапетеуса, и все время заставляла гостей выпивать и закусывать.
1 Геродес — строительная фирма.
— Вы служили в армии? — спросил Саммасельг у Лапетеуса.
— Да,— коротко ответил тот.
— Я встретился с солдатами Эстонского корпуса э нескольких километрах от Лихула,— горя охотой поговорить, начал рассказывать Саммасельг.— Мы укрывали в лесу университетское имущество. Немцы хотели увезти в фатерланд сокровища нашей науки. Открыто воспротивиться было невозможно, мы отвиливали и оттягивали, как умели. Тащились еле-еле. Уж они командовали, и кричали, и угрожали, наконец нам все же удалось податься на проселочные дороги. В лесу мы и ожидали подхода Красной Армии.
Лапетеус подумал, что для хранения научных ценностей кустарник под Лихула не очень-то подходящее место,
— Я белобилетник, а то бы носил винтовку,— продолжал Саммасельг.
— Оружие убивает личность— вставил помалкивавший Мурук.
Лапетеус сказал:
— Ваш год подлежал мобилизации. Мы, наверно, ровесники?
— Я был в Южной Эстонии, в отпуске. Там мобилизации не проводили,— объяснил Мурук.
— Во время оккупации товарищ Мурук, естественно, уклонился от службы в немецкой армии, — добавила Резт.— Но зачем говорить о таких серьезных вещах!
Беседа приняла новое, веселое направление.
Лапетеус молчал. Ему стало скучновато.
На другом конце стола затянули песню.
Напевая «Пивовара», Лапетеус, как и остальные, взобрался на стул, потом залез под стол. Лицо его оказалось очень близко к лицу Реэт. Она сидела на корточках, юбка ее поднялась значительно выше округлых колен. Под другим концом стола молодой человек с длинными волосами служителя муз целовал фыркающую от смеха женщину.
Вылезая из-под стола, Андрее подумал, что ему не стоило приходить сюда.
Снова и снова наполняли водкой и вином графины.
— Танцевать! — воскликнула Реэт.
Гривастый молодой человек включил электрограммофон.
Кружась с Реэт, Лапетеус ощущал, что у партнерши сильные, крепкие ноги, что все тело у нее сильное и упругое.
Он танцевал и с другими, женщины плотно льнули к нему, и он в свою очередь прижимал их к себе. Но это не улучшило настроения.
Принесли новые кушанья. Нарезали торты. На столе появились кофе и бутылки ликера.
Лапетеус пил много. Он хорошо переносил алкоголь, знал это и поэтому не сдерживался.
— Попробуйте раздобыть оцинкованной жести! А Реэт сумела, разнюхала.
Лапетеус повернул голову и увидел окруженные красными веками глаза дяди Реэт.
Сама она танцевала с длинногривым. Его рука на спине Реэт казалась маленькой и бледной.
,И вдруг Лапетеус почувствовал, что ему надоел весь этот вечер.
Рядом Саммасельг говорил кому-то:
— Я не могу есть ни печени, ни крови, ни сала, ничего такого. Они содержат холестерин, который откладывается на стенках кровеносных сосудов и способен вует развитию склероза. И алкоголь я не должен бы употреблять, но в конце концов ценность человеческой жизни не зависит только от долгого ряда лет.
Лапетеус поднялся, ему захотелось выйти на двор, вдохнуть свежего воздуха. Немного поташнивало. Понял, что все же опьянел.
На улице оперся о перила лестницы. Припомнились сиреневато-лиловые двери, и он начал подниматься по ступенькам.
В помещении, назначение которого он не мог определить, его догнала Реэт.
— Куда вы идете?
Перед глазами Лапетеуса поднимались и опускались округлые женские груди. Ни о чем не думая, он схватил Реэт за плечи, притянул ее к себе и попытался поцеловать.
Она оттолкнула его.
— Я не для этого приглашала вас!
4
Лапетеус посмотрел вслед исчезающему во мраке поезду и вслух выругался.
Станционная платформа опустела. Он не знал, что предпринять. Следующая электричка будет только утром. Пойти пешком? Вдоль железной дороги. Или по шпалам. Семь километров — ерунда, По дороге на фронт они прошли несколько сот километров. По двадцать, по тридцать пять километров каждую ночь, В снег, в метель, в мороз. На плечах оружие и амуниция... Ей-богу, самое правильное было бы сразу шагать. Пли по железной дороге, или выбраться на аллею Свободы. Там и в это время попадаются такси.
Лапетеус сел на скамью и пошарил по карманам в поисках сигарет. Не нашел. Опять выругался вслух.
— Болван! — пробормотал. — Железный человек! Сам себе враг! Чего тебе здесь надо было?
Кто-то приближался. Лапетеус бросил на прохожего недоверчивый взгляд. Тот поравнялся с ним, остановился, внимательно присмотрелся. Потом вытянулся в струнку, поднял руку к виску и отчеканил:
— Товарищ капитан, разрешите обратиться! Лапетеус долго разглядывал стоявшего перед ним
человека в распахнутом пальто, со сдвинутой на затылок шляпой.
— Разрешите доложить? Старший сержант Паю-вийдик из первого взвода пятой роты, кавалер ордена Славы и трех медалей. Профессионал каменщик, штукатур, а теперь и маляр. Разведен с одной женой, отец троих детей. Член профсоюза, охотник и скромный читатель газет. Разрешите с гать вольно, товарищ командир роты?
Андрее Лапетеус поднялся и также принял положение «смирно».
— Вольно, товарищ сержант. Здорово, каменщик, штукатур, маляр, читатель газеты и что ты там еще.
Они пожали друг другу руки, потоптались.
— Курево есть? -— Нету.
— У меня найдется. Бери.
Паювийдик вытащил из кармана измятую и спрессованную пачку папирос. Закурили.
— Я уже издалека приметил — знакомая фигура. Едва поверил, что это парень из нашей роты. Извини, но мы не носим больше мундиров, живем при полной демократии, и я на основе свободы слова, обеспеченной конституцией, могу говорить тебе; парень. А это, если растолковать, означает — свой человек, вояка, настоящий мужик, дружок и приятель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
В дверь постучали.
Кто это может быть? Наверно, чужой. Свои люди входят без стука.
— Прошу! Дверь открылась.
На пороге стоял заведующий плановым отделом Вильяндиского леспромхоза Лаури Роогас.
— Заходите, заходите,— дружески пригласил Андрее Лапетеус, размышляя, чего может хотеть от него Роогас.— Присаживайтесь. Давненько не виделись. Чго в ваших краях нового?
Прочесть что-нибудь на лице Роогаса было трудно.
— Спасибо.
Казалось, что гость не знал, с чего начать.
Лапетеус протянул ему коробку с папиросами. Чутье подсказывало, что Роогас не случайно зашел к нему,
«Защищать его я больше не смогу»,— почему-то подумал Лапетеус.
2
— Работа у пас идет более или менее планомерно,— начал Роогас.— Горячие деньки прошли, уже вторзй месяц поспокойнее.
Понять, что Роогас говорит не о том, ради чего пришел, было несложно. Он все еще подыскивал нужные слова. Наконец решился и сказал, внешне совсем спокойно;
— Я ухожу с работы.
— Поссорились с директором? — не сразу понял Лапетеус.
— Нет. Директору я еще не сообщал о своем уходе,
— Трения с местными органами?
— В Вильянди на меня еще не обратили внимания.
Роогас подчеркнул слова «в Вильянди» и «еще». Лапетеус не придал этому значения. Или действительно не заметил.
— Нашли место получше? Честно говоря, и я порой чувствую, что надоело. Видимо, годы дают себя знать.
— Нового места у меня нет.
— Почему же вы уходите? Помните, как-то вы сами сказали, что не нужно раньше времени плевать в старый колодец,
Роогас как-то странно усмехнулся.
— Не хочу, чтобы меня вышали. Еще меньше хочется мне, чтобы из-за меня упрекали вас. Вы рекомендовали меня в Вильянди. Я этого не забуду. Вот и, все, что я хотел вам доложить.
Лапетеус опасался чего-то другого. Теперь он даже немного обрадовался, что к нему пришли не за помощью. Он хорошо разбирался в людях и видел, что Роогас, хотя и держал себя в руках, был не в себе.
— Вы все взвесили? — Лапетеус почувствовал, что его слова звучат холодно, официально, даже неискренне.
— Да. Это самое правильное.
— Времена безусловно... сложные. Вам, вероятно, нет смысла объяснять, как сейчас относятся к руководящим кадрам. Вы, видимо, сами полностью в курсе. Конечно, нужно честно признать — в вопросе о кадрах были грубые отклонения от большевистских принципов. Но... все это не касается вас.
— Я думаю, что касается. Столичная газета среди подозрительного элемента, которому якобы покровительствовал товарищ Пыдрус, назвала и мою фамилию.
Лапетеус такой статьи не читал. Он встревожился, но виду не подал.
— В министерстве вас оценивают положительно. Мы вопроса не поднимали и не собираемся этого делать. Во всяком случае, мой отдел.
— Благодарю. Но это не меняет моего решения.
Слова, голос, выражение лица Роогаса, весь его облик, как ни пытался он скрыть это, по/лверждали, что он был крайне расстроен. Лапетеус не ошибся, придя к такому заключению. Догадывался он и о том, что Роогас охотно остался бы на прежнем месте. Ему нравилось в Вильяндиском леспромхозе. Работа планового отдела немного напоминала штаб. В подсчетах рабочей силы и мощности машин, в их расстановке было что-то общее с расчетом огневой мощи подразделений и определением их боевых задач. Графики лесозаготовок во многом походили на графики, которые составляли в штабах полков и дивизий. Свои обязанности он выполнял точно и, освоившись с работой, не раз давал директору толковые советы. В хорошем настроении директор называл его своим начальником штаба.
И город нравился Роогасу. Жить можно было здесь вполне. Если становилось грустно, он бродил по берегам озера, вдоль ручья или брал лодку и утомлял себя греблей. Часто заходил в кафе, где обычно в одиночестве сидел за столиком. Познакомился с врачами, учителями, артистами и другими, кто заходил сюда выпить кофе, съесть булочку и обменяться новостями. У него возникла близкая дружба с одной женщиной-врачом, которая махнула рукой на сплетни и порой навещала Роогаса на его холостяцкой квартире.
Лапетеус не знал всех этих подробностей, но заметил, что Роогас свыкся со своей работой, хорошо отзывался о Вильянди, выписывал литературу о лесоводстве и лесной промышленности.
— Не буду вас агитировать. Подумайте еще. И не забывайте, что я вас поддерживаю. В конце концов, какая бы ни была у вас анкета, мы вместе сражались на фронте.
Роогас поднялся и с выправкой профессионального военного сдвинул каблуки, подал руку. Лапетеус тоже встал, энергично ответил на крепкое рукопожатие Роогаса.
— До свидания.
— Всего хорошего.
Он проводил его до двери. Потом вернулся к письменному столу, уселся. Подумал, что с Роогасом следовало обойтись потеплее. В разговоре о политике в области кадров Лапетеус незаметно для себя употребил слова Юрвена. Стоило ли вообще об этом говорить? Но сказал или не сказал, теперь это дела не меняет, решил он. И все же хорошо, что Роогас уходит из их системы.
Взгляд опустился на письмо с пярнуской лесопилки, и Лапетеус быстро взглянул па часы. Ведь обещал в три часа позвонить в Пярну.
Он поднял телефонную трубку и снова ощутил прикосновение чужой руки. Не крепкое пожатие Роогаса, а нежную ласку пальцев Реэт Силларт.
Лапетеус ничуть не жалел, что уезжает в Выру и не сможет пойти в гости к Реэт. Но в последний момент он отложил командировку...
Гостей у Силлартов было немного. Несколько молодых женщин, которых Реэт представила как своих подруг. Столько же мужчин, в большинстве моложе Ла-петеуса. Кроме двух. Эндель Мурук был примерно одних с ним лет. Сидя, он выглядел человеком среднего роста, но, встав, оказался на полголовы выше Лапетеуса. Второму — склонному к ожирению Рейихольду Самма-сельгу — было примерно около сорока пяти.
Первый, знакомясь с Лапетеусом, представился:
— Доцент Мурук.
Второй после обычной церемонии знакомства и рукопожатия заметил:
— Я знаю вашего министра. Дельный мужик. Внешне— рохля, а на самом деле — гром и молния.
Лапетеус с удовлетворением обнаружил, что среди гостей, кроме него, из министерства никого не было. По крайней мере не будет напрасных разговоров.
Прежде всего Реэт показала ему дом. Они вдвоем ходили из комнаты в комнату, остальные гости явно были здесь не впервые.
— Хорошо, что вы пришли,— тараторила Реэт.— Чудесно. Я ждала вас и боялась, что вы не придете.
— Министр попросил меня перенести поездку,— хладнокровно и неожиданно для самого себя соврал Лапетеус.
— И что только делал бы хозяин, если бы вас вдруг куда-нибудь перевели. Нет, нет, это может случиться. С любым, и с вами тоже. Он остался бы без ног и без РУК.
— Вы преувеличиваете...— Лапетеус не знал, как обратиться к собеседнице.
— Говорите мне просто Реэт.
— Спасибо.
— Пройдемте сюда, вправо. Я покажу вам комнаты и на втором этаже.
Реэт поднималась впереди него. Перед глазами Лапетеуса мелькали крепкие стройные икры. Из-под края юбки виднелось кружево белья.
Лестница привела в довольно просторное помещение, которому Лапетеус не смог подобрать названия. Стенная полка с книгами, кресло, низкий столик и торшер. Две двери, выкрашенные в сиренево-лиловый цвет. Гармонично и своеобразно.
— Прошу, пойдемте дальше.
Она распахнула одну из сиреневых дверей и просто сказала:
— Я сплю здесь.
Широкая низкая кушетка. Широкий туалетный столик. Широкий с отделкой из дорогой фанеры четырех-створчатый платяной шкаф. Тумбочки. Еще одна дверь, также отделанная высококачественной фанерой. Над кушеткой и рядом с зеркалом — настенные лампы с сиренево-лиловыми абажурами. На стенах две акварели нежных тонов. Просторное, необычно просторное окно в сад.
— Ваш дом пробуждает пережитки. Я думал, что во мне нет и грамма частного собственника, но такой дом и я хотел бы иметь.
— Не теряйте революционной бдительности, — мягко и дразняще засмеялась Реэт, и Лапетеус увидел у нее в глазах желтые точечки.— Между прочим, мы были вынуждены его построить. Во время войны дом моих родителей сгорел дотла. До сих пор я жила у родных. Без прописки. Их квартира так мала, что меня туда не прописывали.
Осматривая комнаты, по которым его водила Реэт, Лапетеус прикидывал, что такой дом обошелся в копеечку. Все здесь нравилось ему. И то, что дом построен из силикатного кирпича. Последнее особенно. То ли потому, что Силларт работала в их министерстве, или по другой причине, но Лапетеус предполагал, что дом деревянный. Он похвалил расположение комнат, обилие стенных шкафов, просторную кухню со стенами, покрытыми кафелем, ванну, наполовину утопленную в пол, камин из керамического кирпича, внутреннюю лестницу из ясеня и сиренево-лиловые двери на втором этаже.
— Мы строили четыре года, — рассказывала Реэт.— В сорок седьмом начали. Ранней весной, как раз калужницы расцвели. С кирпичом было трудно, с цементом — тоже, и с деревом... Тогда я работала еще не в Министерстве лесной промышленности, а в кооперативной системе. Из-за каждой дверной петли, из-за каждого запора для окна приходилось десятки раз обивать пороги магазинов, складов, снабженческих контор. Электрические провода и — простите — унитазы были почти неразрешимыми проблемами. Вы не поверите, как много трудов требует постройка дома. Теперь я вся в долгах. Если бы не помощь дяди, пришлось бы все бросить на половине.
Дядей оказался маленький старичок с мохнатыми бровями и красными веками, которого Лапетеус сперва и не приметил,
— И государство помогло. Ссудой и материалами, сказал старик и вскоре опять куда-то исчез.
— Ссуда очень помогла. Да и другое,— повторила дядину мысль Реэт. Скользнула взглядом по Лапетеусу и добавила: — Керамический кирпич для камина и метлахские плитки отец припас еще до войны. Мои родители собирались сами строить дом, но война помешала.
Лапетеус пытался угадать возрасг Реэт. И то, что стало с ее родителями.
Долговязый Мурук говорил тихим низким голосом:
— Наш земляк с чем только не справится. Эсгонец в буквальном смысле слова сделает что-то из ничего. Пригодится любой обрезок доски или кусок железа. Он возится из-за одной только радости делать. Если только ему не мешают.
Лапетеус слушал его и думал, какие длинные ножищи у этого доцента.
— Благодаря советской власти у людей опять есть работа,— произнес Саммасельг.— Во время оккупации всех нас за горло взяли.
Лапетеус любовался полом:
— Замечательный паркет.
Снова появившийся откуда-то дядя объяснил:
— Сухой материал, еще со старых времен. Звенел, когда укладывали. И мастера знающие — старые паркетчики Геродеса 1.
У него был тягучий, деребезжащий, гнусавый голос,
Реэт пригласила гостей за стол. Она как хозяйка села в конце стола. Для Лапетеуса предназначалось место справа от нее.
Настроение общества вскоре поднялось.
Если бы не соседство Реэт, Лапетеус чувствовал бы себя одиноко. Тем более что ему было трудно принимать участие в общем разговоре. В большинстве разговор вертелся вокруг людей, которых, видимо, знали все, кроме него. Для двусмысленных шуток, которые здесь принимали взрывамл смеха, он был еще слишком чужой.
Зато Реэт смеялась и шутила, поддевала всех, кроме Лапетеуса, и все время заставляла гостей выпивать и закусывать.
1 Геродес — строительная фирма.
— Вы служили в армии? — спросил Саммасельг у Лапетеуса.
— Да,— коротко ответил тот.
— Я встретился с солдатами Эстонского корпуса э нескольких километрах от Лихула,— горя охотой поговорить, начал рассказывать Саммасельг.— Мы укрывали в лесу университетское имущество. Немцы хотели увезти в фатерланд сокровища нашей науки. Открыто воспротивиться было невозможно, мы отвиливали и оттягивали, как умели. Тащились еле-еле. Уж они командовали, и кричали, и угрожали, наконец нам все же удалось податься на проселочные дороги. В лесу мы и ожидали подхода Красной Армии.
Лапетеус подумал, что для хранения научных ценностей кустарник под Лихула не очень-то подходящее место,
— Я белобилетник, а то бы носил винтовку,— продолжал Саммасельг.
— Оружие убивает личность— вставил помалкивавший Мурук.
Лапетеус сказал:
— Ваш год подлежал мобилизации. Мы, наверно, ровесники?
— Я был в Южной Эстонии, в отпуске. Там мобилизации не проводили,— объяснил Мурук.
— Во время оккупации товарищ Мурук, естественно, уклонился от службы в немецкой армии, — добавила Резт.— Но зачем говорить о таких серьезных вещах!
Беседа приняла новое, веселое направление.
Лапетеус молчал. Ему стало скучновато.
На другом конце стола затянули песню.
Напевая «Пивовара», Лапетеус, как и остальные, взобрался на стул, потом залез под стол. Лицо его оказалось очень близко к лицу Реэт. Она сидела на корточках, юбка ее поднялась значительно выше округлых колен. Под другим концом стола молодой человек с длинными волосами служителя муз целовал фыркающую от смеха женщину.
Вылезая из-под стола, Андрее подумал, что ему не стоило приходить сюда.
Снова и снова наполняли водкой и вином графины.
— Танцевать! — воскликнула Реэт.
Гривастый молодой человек включил электрограммофон.
Кружась с Реэт, Лапетеус ощущал, что у партнерши сильные, крепкие ноги, что все тело у нее сильное и упругое.
Он танцевал и с другими, женщины плотно льнули к нему, и он в свою очередь прижимал их к себе. Но это не улучшило настроения.
Принесли новые кушанья. Нарезали торты. На столе появились кофе и бутылки ликера.
Лапетеус пил много. Он хорошо переносил алкоголь, знал это и поэтому не сдерживался.
— Попробуйте раздобыть оцинкованной жести! А Реэт сумела, разнюхала.
Лапетеус повернул голову и увидел окруженные красными веками глаза дяди Реэт.
Сама она танцевала с длинногривым. Его рука на спине Реэт казалась маленькой и бледной.
,И вдруг Лапетеус почувствовал, что ему надоел весь этот вечер.
Рядом Саммасельг говорил кому-то:
— Я не могу есть ни печени, ни крови, ни сала, ничего такого. Они содержат холестерин, который откладывается на стенках кровеносных сосудов и способен вует развитию склероза. И алкоголь я не должен бы употреблять, но в конце концов ценность человеческой жизни не зависит только от долгого ряда лет.
Лапетеус поднялся, ему захотелось выйти на двор, вдохнуть свежего воздуха. Немного поташнивало. Понял, что все же опьянел.
На улице оперся о перила лестницы. Припомнились сиреневато-лиловые двери, и он начал подниматься по ступенькам.
В помещении, назначение которого он не мог определить, его догнала Реэт.
— Куда вы идете?
Перед глазами Лапетеуса поднимались и опускались округлые женские груди. Ни о чем не думая, он схватил Реэт за плечи, притянул ее к себе и попытался поцеловать.
Она оттолкнула его.
— Я не для этого приглашала вас!
4
Лапетеус посмотрел вслед исчезающему во мраке поезду и вслух выругался.
Станционная платформа опустела. Он не знал, что предпринять. Следующая электричка будет только утром. Пойти пешком? Вдоль железной дороги. Или по шпалам. Семь километров — ерунда, По дороге на фронт они прошли несколько сот километров. По двадцать, по тридцать пять километров каждую ночь, В снег, в метель, в мороз. На плечах оружие и амуниция... Ей-богу, самое правильное было бы сразу шагать. Пли по железной дороге, или выбраться на аллею Свободы. Там и в это время попадаются такси.
Лапетеус сел на скамью и пошарил по карманам в поисках сигарет. Не нашел. Опять выругался вслух.
— Болван! — пробормотал. — Железный человек! Сам себе враг! Чего тебе здесь надо было?
Кто-то приближался. Лапетеус бросил на прохожего недоверчивый взгляд. Тот поравнялся с ним, остановился, внимательно присмотрелся. Потом вытянулся в струнку, поднял руку к виску и отчеканил:
— Товарищ капитан, разрешите обратиться! Лапетеус долго разглядывал стоявшего перед ним
человека в распахнутом пальто, со сдвинутой на затылок шляпой.
— Разрешите доложить? Старший сержант Паю-вийдик из первого взвода пятой роты, кавалер ордена Славы и трех медалей. Профессионал каменщик, штукатур, а теперь и маляр. Разведен с одной женой, отец троих детей. Член профсоюза, охотник и скромный читатель газет. Разрешите с гать вольно, товарищ командир роты?
Андрее Лапетеус поднялся и также принял положение «смирно».
— Вольно, товарищ сержант. Здорово, каменщик, штукатур, маляр, читатель газеты и что ты там еще.
Они пожали друг другу руки, потоптались.
— Курево есть? -— Нету.
— У меня найдется. Бери.
Паювийдик вытащил из кармана измятую и спрессованную пачку папирос. Закурили.
— Я уже издалека приметил — знакомая фигура. Едва поверил, что это парень из нашей роты. Извини, но мы не носим больше мундиров, живем при полной демократии, и я на основе свободы слова, обеспеченной конституцией, могу говорить тебе; парень. А это, если растолковать, означает — свой человек, вояка, настоящий мужик, дружок и приятель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25