Серкебай, оказывается, великодушный... все стерпел. С каким лицом теперь покажусь дома? Кто меня повезет из больницы? Серкебай за мной не приедет. Он не любит упрашивать... Значит... получается, я совсем ушла? Куда? Никуда. Должно быть, пришел конец моей жизни. А куда бы хотела? Перед моими глазами — знакомые пастбища... Дорогой Сон-Куль... С тех пор как ушла оттуда с матерью, ни разу не возвращалась. Стоило только заговорить, Серкебай объявлял; «Работы больше, чем волос на голове. Что
там осталось? К кому поедешь?» — и больше от него ничего не добьешься. Однако соскучилась я по Сон- « Кулю, ведь каждый хотел бы увидеть места, где провел детство. Выздоровлю, обязательно поеду в Джумгал. Поваляюсь на ковыле у Сон-Куля... Побегаю, как бывало в девичьи годы... Буду петь, стану кричать... Наверно, живы остались еще подруги, с которыми вместе играла в детстве... Встречусь, увижу... Посмотрю, где жил мой отец, постараюсь найти следы, оставленные отцом. Соберу привычки отца, те, что остались в памяти... Все вспомню... Поставлю отцу памятник. Я в долгу перед ним. Правильно, нужно съездить, пока не иссякли силы. Серкебай тоже соскучился по родным местам. Прежде был занят работой, а теперь свободен, поедет. Если станет отказываться, то подниму скандал. Скандал? Ведь уже начала... Уж не хватит ли, а? Надо бы прежде уладить этот скандал, а потом уже начинать другой. Ох, так и давит на ребра. Видать, простудила легкие...» Бурмакан спросила у соседок по палате, кто ее привез в больницу; ей сказали, что привезла «скорая помощь». Пока она не очнулась, к ней приходили, сидели здесь двое: красивая девушка и молодой человек; оба пробыли долго, девушка плакала. Бурмакан начала расспрашивать, какая из себя эта девушка, — оказалось, была Рабия.
— Апа, как вы себя чувствуете? — спросила девушка с соседней кровати. Ее голос был так похож на голос Рабий, что Бурмакан поспешила повернуться к ней.
— Хорошо, милая, спасибо... Как твое имя?
— Рабия.
— Нет, моя дочь не такая... Не обманывай меня.
— Я — другая Рабия. Я знакома с вашей дочерью. Мы вместе работаем. Она приходила, долго сидела... плакала. И муж приходил вместе с ней.
— Типун тебе на язык, нет у нее мужа! Ты ошибаешься, путаешь ее с кем-то другим,
— Правду говорю, апа, у нее есть муж. Приходил с ней сюда. Хороший парень. Он тоже работает с нами. Звать Жыргалбек. Совсем недавно мы справляли их свадьбу. Не спали все до рассвета... Свадьба удалась на славу. Вместе собрали деньги, вместе гуляли — всем общежитием!
— Перестань, озорница, не обманывай дальше. Я не ровесница тебе, нельзя смеяться над старым человеком!
— Поверьте, все—правда! Свадьба была. Скоро пойдут расписываться... Они решили, что тогда и признаются, объявят вам. Можете радоваться, апа, Жыргал-бек очень хороший парень. Все девушки нашего цеха... мы все были в него влюблены. Но он не смотрел на нас, женился на Рабий.
Голос девушки был полон печали. Бурмакан присмотрелась внимательнее. Не сказать сразу, в чем именно, но очень она походила на Рабию...
— Значит, была свадьба... Рабия собралась замуж... и ни я, ни отец — мы не знаем...
— Разве есть на что обижаться, апа?
— И ты это говоришь так просто, а, дочка?
— Если б просто — не стала бы плакать... А что сказала вам — так все равно ведь вам скажут сегодня.
В палату вошла сестра. Очень красивая девушка.
— Бурмакан-апа, к вам пришли люди, можно пустить? Я спросила их имена, но они не сказали. Два пожилых человека.
Серкебай появился в белом халате — открыл дверь, заглянул в палату, вошел. Бурмакан, забыв о своих недавних мыслях, отвернулась в другую сторону. Серкебай сел на стул рядом с ее кроватью. Сейчас он заговорит... С чего начнет разговор? Бурмакан ждала... Почему молчит Серкебай? Для чего приехал? Лучше б не приезжал...
— А, приехал?.. — Бурмакан наконец обратила лицо к Серкебаю.
— Как ты себя чувствуешь?
— Прекрасно.
— Что говорит доктор?
— Говорит, скоро избавишься от меня.
— Перестань!..
— Я-то могу перестать — перестанет ли смерть?..
— Бурмаш, не говори так... — На глазах Серкебая слезы.
— Зачем ты приехал?
— Хочу увезти тебя.
— Разве ты ангел, вынимающий души? Теперь меня никто, кроме смерти, не сможет забрать отсюда.
— Ладно, говори что хочешь... Все равно увезу...
— Разве есть у тебя сердце, а? Жестокий ты, Серкебай.
— Теперь я свободен — стану мягкосердечным. Растоплю свое сердце.
— Знаешь ли, что и у меня были родные места?..
— Знаю. У меня тоже...
— Истосковалась я... Печаль одолевает меня, как подумаю о Сон-Куле. Если умру, ты останешься в долгу... Никогда не прощу, Серкебай.
— Разве ты одна — я ведь тоже истосковался. Хочу все увидеть снова... Хочу обойти те скалы, где осталась кожа с моих подошв... Хочу отпробовать воды из светлого родника. Поправляйся скорее! Поедем...
— Захвати с собой Аруке.
— Не говори о ней, Бурмакан. Не говори недостойных слов.
— Раз я сама недостойная, почему мне не говорить недостойные слова...
— Дай твою руку. Помирились, да? Ведь если умрет один из нас... Пришло уже время такое, что обмоет и похоронит другой. Где наши родные? Нас двое... Скажешь, дочери? Но каждая из них — чья-то жена. Мы же с тобой — муж и жена, брат и сестра, родные, друзья, неделимое целое... Я сбросил свой груз. Теперь я раскроюсь. Теперь я, Бурмакан, готов, взяв тебя за руку, пешком пересечь степь. Хватит силы. Я не извел ее всю на работу. Еще осталось... Я думаю так... Все начну заново. Я только теперь полюбил тебя. За то, что всегда слушала терпеливо, за то, что была для меня родным человеком... Любила меня... Это редкость— такая любовь. Я теперь до конца поверил. Кто может ревновать к женщине, которой уже седьмой десяток?.. Никто. А ты ревновала! Значит, правда — есть моя любовь, есть твоя любовь! Я — человек, сохранивший свою молодость. Если захочу, то остановлю время. Если захочу, то не буду стареть, я знаю, можно и не стареть. Я покажу тебе такого человека. Да, есть такой человек — совсем не меняется, не стареет, остается всегда молодым. Позвать? Хочешь увидеть? Ты знала его. Не сейчас — в давнюю пору, когда нужда покрыла ссадинами спину, давила душу. Пусть войдет, а?
—- Кто он?
— Смотри!
Вошел Комурчу. Глаза Бурмакан округлились... Не верила сейчас Бурмакан старым своим глазам.
— Комурчу?! Все такой же! Здравствуйте!
— Спасибо, сватья.
— Что, Серкебай? С чего это Комурчу называет меня сватьей?
— Я пришел просить у тебя прощения, повесив на шею ремень. Мой сын с твоей дочерью...
— Жыргалбек, что ли? Это правда? Это твой сын?
— Откуда ты знаешь Жыргалбека? Он самый.
— Сколько тебе лет, Комурчу, скажи?
— Не знаю. Об этом не спрашивают у человека, который живет, не прибавляя себе лета, а если спрашивают, он не может ответить. Я и вправду не знаю, не думай, что притворяюсь. Мне никто не сказал, когда, в каком году я родился. Я ведь только сейчас, когда сам стал отцом, понял, что это такое — мать и отец. Было время, я удивлялся, видя родителей, целовавших своих детей, вдыхавших их запах. Я говорил — почему? Не знал, что запах собственного ребенка — он дороже всего остального мира. Всесильный хан, не имевший детей, оказывается, всю жизнь оставался голодным.
— Сними с шеи ремень, Комурчу! Кому ж я отдам свою дочь, если не отдам твоему сыну! Вот эта девушка уже все мне сказала. Устроили свадьбу в общежитии. Нельзя удивляться поступкам нынешней молодежи, пусть это была их, молодежная свадьба, ими устроенная. Мы справим ее по-другому, по-своему.
— Будут девичьи игры?
— Да. И я заставлю тебя петь, сват Комурчу.
— А что — и спою! Песен у меня больше, чем песка в речной отмели. У человека, нашедшего свою любовь в немолодом возрасте, песен действительно много...
- Посмотри, какое чистое небо. Это сказал Серкебаи.
В чистом небе поет жаворонок...
Это было назавтра после примирения с Бурмакан. Серкебаи пришел сюда, в предгорье, вовсе не для воспоминаний о пережитом — просто желая отдохнуть. Но течение мыслей захватило его. Мысли или пение жаворонка? Серкебаи ли думал о прошлом, или то пел жаворонок? Как прекрасна песнь жаворонка для тех, кто понимает, кто ценит, слушает со вниманием...
Жаворонок несколько раз встряхнул крылышками, будто вытряхнул на Серкебая все свои песни, опустился, сел на каменный выступ. Песня его была какое-то чудо, теперь же, когда оказался рядом, сделалось видно — обыкновенная серенькая птичка, размером с яйцо, цветом сливается с камнем. И во всем так, а? Как говорится, издалека слушай славу героя, а подойдешь ближе — обыкновенный человек.
Серкебай уже не смотрел больше на жаворонка. Песня жаворонка звучала в его душе. Она вобрала в себя лишь небольшой отрывок, небольшой кусочек из того, что пережил Серкебай. А если жаворонок поведал о жизни, о мечте совсем другого человека, Серкебай? Скажи — кого? Может быть, Комурчу? «Вот настоящий человек. Но нет, не об этом сейчас хочу рассказать. Я хочу сказать о земле. Есть ли глаза у земли? Есть. Она дышит? Да. Очень наблюдательный человек замечает. Земля даже спит, а потом просыпается... Земля иногда плачет, бывает — смеется. О, я не слышал песни нежнее, задушевнее, человечнее, чем песня земли. Земля возносит благодарность, и земля проклинает... Если отдать ей — вернет, не жалея, во много раз больше, а пожалеешь — и она поскупится. Земля постоянно испытывает тебя, проверяет крепость твоих корней. Если ты ляжешь, то усыпляет в своих объятиях. Земля покачивается, как колыбель. Человек перенял у земли характер. Он способен долго терпеть, но когда ему надоест, он рассердится, им овладеет гнев. Так и земля — иногда дрожит в гневе. Ты не серди ее, хорошо ухаживай за ней, не жалей того, что она ожидает, — все отдай, и она воздаст тебе сторицей. Значит, земля все равно как и жизнь... Если жизнь сравнишь с землей—пожалуй, не ошибешься. Жизнь, ты как следует покрутила меня, а? Кидала меня и в болото, кидала на лед — я все вытерпел. Я узнал, я прошел сито жизни... Ель, что моя ровесница, она давно уж засохла. Временами ты, жизнь, била по сердцу большим кулаком, сжимала его, готовая раздавить, пугала меня... А временами ласкала, подобно матери, нежила, целовала. Такая ты — жизнь, соль твоя и сладка, и горька. Я сумел отведать всего... Я научился искать среди горечи сладкое, сумел отделить одно от другого. Если бы жизнь состояла только из сладкого, она б не была интересной. Тогда бы не стало борьбы. А исчезни борьба, и не только сам человек, все способности — даже мысль притупится... Смотри-ка, я ведь совсем ненадолго дал отдых мозгам, оставив работу, решил провести время просто так, отдохнуть — и, похоже, совсем уж расклеился, а? Хуже стал себя чувствовать... Вот как бывает. Так, может, пойти к председателю Кызалаку? Пойти, согласиться руководить народным контролем?
Серкебай спускался с горы. И мысли его опускались вниз, становились ниже. Теперь этот край, предгорье, показался Серкебаю высоким. Пока он был председателем, он смотрел на него сверху вниз, как хозяин, руководитель... Говорил поучающе, смотрел уверенно... А теперь он поглядывал снизу вверх, бессильно, несмотря на то что спускался с горы. И гора взглянула на него с жалостью. Ах, какие глаза у горы, а? Одним своим взглядом поднимет твой авторитет, одним своим взглядом загонит ниже семи слоев земли!
Серкебай вспомнил разговор в больнице. Там сказал, что начнет все сначала. «Да, должен стать простым, обыкновенным человеком. К примеру, ну-ка, какая для меня есть работа в колхозе? Теперь ведь везде машины, механизмы. Не то что прежде, когда выходил в поле, взяв в руки кетмень. Молодец, Серкебай! Ты правильно предусмотрел, бедняга... Ты интересовался всем, что грохотало в колхозном машинном парке, обучал молодежь, да разве только одну молодежь? Ты привлекал весь актив, обязывал... Не отрывал от работы— обучал по ночам. Ты и сам научился водить мотоцикл, машину и трактор. И вот теперь все это оборачивается выгодой для тебя. До чего хорошо придумал! Иди теперь к председателю, попроси, чтобы дал тебе трактор. Скажи: не хочу быть контролем. Надумал, мол: самое подходящее для меня — это трактор. Да, самое подходящее... Скажи: хочу, как другие, вымазаться в мазуте».
Придумав, найдя для себя работу, Серкебай будто внезапно прозрел. Он поднял голову и увидел — весь мир улыбается ему. Перед глазами возникла вдруг Бур-макан. Веселая, смеется. Никогда так не смеялась... «Милая моя байбиче, родная... Поправилась уже, наверное, сегодня заберу домой... И мне самому тоже станет легче...» Не успел Серкебай так подумать, как услышал чей-то знакомый голос. Опять голос Прошлого!
— Серкебай, хоть ты признался жене, но дело на этом не кончилось... Все равно не избавишься от меня. Пусть даже она простит, все равно — я не прощу!
— Теперь не нуждаюсь в тебе, можешь и не прощать! Мне достаточно того, что простила моя Бурма-кан. Теперь ни в грош не ставлю твои слова! — уверенно возразил Серкебай.
— Ах, до чего ж ты надменный, самоуверенный! Может, вновь показаться тебе на глаза? Этого ты желаешь?
— Показывайся! Надоели твои запугивания. Делай как знаешь, читай свою заученную молитву.
— Заученную молитву? Ну что ж — смотри...
...Куда б ни поглядел теперь Серкебай — перед глазами возникало черное болото, затем появилась девушка — голова ее наполовину утонула в болотной жиже...
Он устремился к озеру — по дороге увяз в болоте. Еле вытянул провалившуюся в трясину ногу, бросился дальше. Он боялся — уже рассветало. Рассвет надвигался неумолимо. Серкебай прибежал к озеру, сбросил черное платье... Смыл грязь чистой водой Сон-Куля. Кинулся
берегом озера—дальше, дальше... успеть до рассвета...
Душа его не находила себе места.
— Отец! Прости! Я совершил грех, я посягнул на твою святыню, отец! Прости!
Затем перед взором его встал образ отца. Услышал густой голос батыра:
— Ты больше не сын мне, — с этим Сарман исчез...
— Ну, Серкебай, каково? Желаешь увидеть еще? —с неприязнью спросило Прошлое.
— Покажи! Если ты подпираешь небо, попробуй низвергни его!
— Для неба — не хватит силы. Лучше низвергну тебя. Посмотри-ка сюда...
Серкебай посмотрел. Опять увидел себя. Не теперешнего себя, а того, прежнего, молодого. Он стоит под скалой, он глядит на аил Батыркула. Он видит болото, видит юрту Калычи. Взглядом отыскивает место, где лежит Бурмакан. В аиле поднимается шум. Кто-то бежит сказать Калыче... Дальше не мог смотреть Серкебай, руками закрыл глаза. Но все равно видение не исчезло.
— Хватит!..
— Нет, я еще покажу!.. И не думай, что избавишься, Серкебай, не надейся... Буду показывать до самой смерти, да не в раз, а понемногу, отрывками... Ты узнаешь характер Прошлого!
Наконец умолк голос Прошлого, Серкебай почувствовал себя легче. Видит — уже вернулся в поселок.
* * *
Серкебай пришел в контору колхоза. Все здесь ему знакомо, все памятно до мелочей, напоминает о времени его руководства. Председателя не было. Серкебай вернулся на улицу. Увидел невдалеке памятник погибшим и Вечный огонь. На памятнике — имена людей, не вернувшихся с фронта. Первое сверху — Асантаев Айбаш. У Серкебая дрогнуло сердце — вспомнил не только Айбаша, погибшего на войне, но и его отца Асан-тая. Вспомнил неурожай тридцать первого, тридцать второго, тридцать третьего годов...
Чего не видали тогда глаза Серкебая... И в те годы он был председателем. Был худым, заморенным председателем худого, заморенного колхоза. Все было истощено: быки, кони, земля, скот. Но все же, несмотря ни на что, работа не была совсем остановлена. Надежда увлекала вперед, обещала... Серкебай тогда ходил пешком, не разъезжал на жеребце, как обычно. Говорил, что должен испытать то, что испытывает народ. Раздал людям в зависимости от состава семьи по одной, по две окотившейся колхозной овце или козе. Он повторял: «Киргиз, потянувший за вымя, киргиз, отведавший молока, не умрет». Как говорится, «и для голодного придет время быть сытым, и для тощего придет время быть тучным». Серкебай хоть и шатался от голода, но с утра до вечера был на ногах, не оставил дело ни на минуту. В такие тяжелые времена кровь у народа бывает горячей. Все стерпел, всех сумел выслушать Серкебай. Сам работал, выбирая работу потяжелее, и заставлял работать жену. Разве устоят другие, видя, как трудятся Серкебай с Бурмакан?
Было это в начале лета... Год был засушлив, земля потрескалась... Серкебай искал энергичного человека, который занялся бы поливкой. Как ни прикидывал, никого не мог выбрать, кроме себя самого да еще Асан-тая. Вот тогда родилась поговорка: «Сам пойду, Асантая с собой прихвачу». Исполнительный — куда ни пошли его, ни словом не возразит. Вдвоем поливали озимую пшеницу. Лишь однажды выпили молока. Начали поливать на рассвете и не отдыхали до самой полуночи. Серкебай на одном краю поля, Асантай — на другом... Когда оба едва уже держались на ногах, готовы были упасть без сил, прибежала в поле Бурмакан, принесла айрану.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
там осталось? К кому поедешь?» — и больше от него ничего не добьешься. Однако соскучилась я по Сон- « Кулю, ведь каждый хотел бы увидеть места, где провел детство. Выздоровлю, обязательно поеду в Джумгал. Поваляюсь на ковыле у Сон-Куля... Побегаю, как бывало в девичьи годы... Буду петь, стану кричать... Наверно, живы остались еще подруги, с которыми вместе играла в детстве... Встречусь, увижу... Посмотрю, где жил мой отец, постараюсь найти следы, оставленные отцом. Соберу привычки отца, те, что остались в памяти... Все вспомню... Поставлю отцу памятник. Я в долгу перед ним. Правильно, нужно съездить, пока не иссякли силы. Серкебай тоже соскучился по родным местам. Прежде был занят работой, а теперь свободен, поедет. Если станет отказываться, то подниму скандал. Скандал? Ведь уже начала... Уж не хватит ли, а? Надо бы прежде уладить этот скандал, а потом уже начинать другой. Ох, так и давит на ребра. Видать, простудила легкие...» Бурмакан спросила у соседок по палате, кто ее привез в больницу; ей сказали, что привезла «скорая помощь». Пока она не очнулась, к ней приходили, сидели здесь двое: красивая девушка и молодой человек; оба пробыли долго, девушка плакала. Бурмакан начала расспрашивать, какая из себя эта девушка, — оказалось, была Рабия.
— Апа, как вы себя чувствуете? — спросила девушка с соседней кровати. Ее голос был так похож на голос Рабий, что Бурмакан поспешила повернуться к ней.
— Хорошо, милая, спасибо... Как твое имя?
— Рабия.
— Нет, моя дочь не такая... Не обманывай меня.
— Я — другая Рабия. Я знакома с вашей дочерью. Мы вместе работаем. Она приходила, долго сидела... плакала. И муж приходил вместе с ней.
— Типун тебе на язык, нет у нее мужа! Ты ошибаешься, путаешь ее с кем-то другим,
— Правду говорю, апа, у нее есть муж. Приходил с ней сюда. Хороший парень. Он тоже работает с нами. Звать Жыргалбек. Совсем недавно мы справляли их свадьбу. Не спали все до рассвета... Свадьба удалась на славу. Вместе собрали деньги, вместе гуляли — всем общежитием!
— Перестань, озорница, не обманывай дальше. Я не ровесница тебе, нельзя смеяться над старым человеком!
— Поверьте, все—правда! Свадьба была. Скоро пойдут расписываться... Они решили, что тогда и признаются, объявят вам. Можете радоваться, апа, Жыргал-бек очень хороший парень. Все девушки нашего цеха... мы все были в него влюблены. Но он не смотрел на нас, женился на Рабий.
Голос девушки был полон печали. Бурмакан присмотрелась внимательнее. Не сказать сразу, в чем именно, но очень она походила на Рабию...
— Значит, была свадьба... Рабия собралась замуж... и ни я, ни отец — мы не знаем...
— Разве есть на что обижаться, апа?
— И ты это говоришь так просто, а, дочка?
— Если б просто — не стала бы плакать... А что сказала вам — так все равно ведь вам скажут сегодня.
В палату вошла сестра. Очень красивая девушка.
— Бурмакан-апа, к вам пришли люди, можно пустить? Я спросила их имена, но они не сказали. Два пожилых человека.
Серкебай появился в белом халате — открыл дверь, заглянул в палату, вошел. Бурмакан, забыв о своих недавних мыслях, отвернулась в другую сторону. Серкебай сел на стул рядом с ее кроватью. Сейчас он заговорит... С чего начнет разговор? Бурмакан ждала... Почему молчит Серкебай? Для чего приехал? Лучше б не приезжал...
— А, приехал?.. — Бурмакан наконец обратила лицо к Серкебаю.
— Как ты себя чувствуешь?
— Прекрасно.
— Что говорит доктор?
— Говорит, скоро избавишься от меня.
— Перестань!..
— Я-то могу перестать — перестанет ли смерть?..
— Бурмаш, не говори так... — На глазах Серкебая слезы.
— Зачем ты приехал?
— Хочу увезти тебя.
— Разве ты ангел, вынимающий души? Теперь меня никто, кроме смерти, не сможет забрать отсюда.
— Ладно, говори что хочешь... Все равно увезу...
— Разве есть у тебя сердце, а? Жестокий ты, Серкебай.
— Теперь я свободен — стану мягкосердечным. Растоплю свое сердце.
— Знаешь ли, что и у меня были родные места?..
— Знаю. У меня тоже...
— Истосковалась я... Печаль одолевает меня, как подумаю о Сон-Куле. Если умру, ты останешься в долгу... Никогда не прощу, Серкебай.
— Разве ты одна — я ведь тоже истосковался. Хочу все увидеть снова... Хочу обойти те скалы, где осталась кожа с моих подошв... Хочу отпробовать воды из светлого родника. Поправляйся скорее! Поедем...
— Захвати с собой Аруке.
— Не говори о ней, Бурмакан. Не говори недостойных слов.
— Раз я сама недостойная, почему мне не говорить недостойные слова...
— Дай твою руку. Помирились, да? Ведь если умрет один из нас... Пришло уже время такое, что обмоет и похоронит другой. Где наши родные? Нас двое... Скажешь, дочери? Но каждая из них — чья-то жена. Мы же с тобой — муж и жена, брат и сестра, родные, друзья, неделимое целое... Я сбросил свой груз. Теперь я раскроюсь. Теперь я, Бурмакан, готов, взяв тебя за руку, пешком пересечь степь. Хватит силы. Я не извел ее всю на работу. Еще осталось... Я думаю так... Все начну заново. Я только теперь полюбил тебя. За то, что всегда слушала терпеливо, за то, что была для меня родным человеком... Любила меня... Это редкость— такая любовь. Я теперь до конца поверил. Кто может ревновать к женщине, которой уже седьмой десяток?.. Никто. А ты ревновала! Значит, правда — есть моя любовь, есть твоя любовь! Я — человек, сохранивший свою молодость. Если захочу, то остановлю время. Если захочу, то не буду стареть, я знаю, можно и не стареть. Я покажу тебе такого человека. Да, есть такой человек — совсем не меняется, не стареет, остается всегда молодым. Позвать? Хочешь увидеть? Ты знала его. Не сейчас — в давнюю пору, когда нужда покрыла ссадинами спину, давила душу. Пусть войдет, а?
—- Кто он?
— Смотри!
Вошел Комурчу. Глаза Бурмакан округлились... Не верила сейчас Бурмакан старым своим глазам.
— Комурчу?! Все такой же! Здравствуйте!
— Спасибо, сватья.
— Что, Серкебай? С чего это Комурчу называет меня сватьей?
— Я пришел просить у тебя прощения, повесив на шею ремень. Мой сын с твоей дочерью...
— Жыргалбек, что ли? Это правда? Это твой сын?
— Откуда ты знаешь Жыргалбека? Он самый.
— Сколько тебе лет, Комурчу, скажи?
— Не знаю. Об этом не спрашивают у человека, который живет, не прибавляя себе лета, а если спрашивают, он не может ответить. Я и вправду не знаю, не думай, что притворяюсь. Мне никто не сказал, когда, в каком году я родился. Я ведь только сейчас, когда сам стал отцом, понял, что это такое — мать и отец. Было время, я удивлялся, видя родителей, целовавших своих детей, вдыхавших их запах. Я говорил — почему? Не знал, что запах собственного ребенка — он дороже всего остального мира. Всесильный хан, не имевший детей, оказывается, всю жизнь оставался голодным.
— Сними с шеи ремень, Комурчу! Кому ж я отдам свою дочь, если не отдам твоему сыну! Вот эта девушка уже все мне сказала. Устроили свадьбу в общежитии. Нельзя удивляться поступкам нынешней молодежи, пусть это была их, молодежная свадьба, ими устроенная. Мы справим ее по-другому, по-своему.
— Будут девичьи игры?
— Да. И я заставлю тебя петь, сват Комурчу.
— А что — и спою! Песен у меня больше, чем песка в речной отмели. У человека, нашедшего свою любовь в немолодом возрасте, песен действительно много...
- Посмотри, какое чистое небо. Это сказал Серкебаи.
В чистом небе поет жаворонок...
Это было назавтра после примирения с Бурмакан. Серкебаи пришел сюда, в предгорье, вовсе не для воспоминаний о пережитом — просто желая отдохнуть. Но течение мыслей захватило его. Мысли или пение жаворонка? Серкебаи ли думал о прошлом, или то пел жаворонок? Как прекрасна песнь жаворонка для тех, кто понимает, кто ценит, слушает со вниманием...
Жаворонок несколько раз встряхнул крылышками, будто вытряхнул на Серкебая все свои песни, опустился, сел на каменный выступ. Песня его была какое-то чудо, теперь же, когда оказался рядом, сделалось видно — обыкновенная серенькая птичка, размером с яйцо, цветом сливается с камнем. И во всем так, а? Как говорится, издалека слушай славу героя, а подойдешь ближе — обыкновенный человек.
Серкебай уже не смотрел больше на жаворонка. Песня жаворонка звучала в его душе. Она вобрала в себя лишь небольшой отрывок, небольшой кусочек из того, что пережил Серкебай. А если жаворонок поведал о жизни, о мечте совсем другого человека, Серкебай? Скажи — кого? Может быть, Комурчу? «Вот настоящий человек. Но нет, не об этом сейчас хочу рассказать. Я хочу сказать о земле. Есть ли глаза у земли? Есть. Она дышит? Да. Очень наблюдательный человек замечает. Земля даже спит, а потом просыпается... Земля иногда плачет, бывает — смеется. О, я не слышал песни нежнее, задушевнее, человечнее, чем песня земли. Земля возносит благодарность, и земля проклинает... Если отдать ей — вернет, не жалея, во много раз больше, а пожалеешь — и она поскупится. Земля постоянно испытывает тебя, проверяет крепость твоих корней. Если ты ляжешь, то усыпляет в своих объятиях. Земля покачивается, как колыбель. Человек перенял у земли характер. Он способен долго терпеть, но когда ему надоест, он рассердится, им овладеет гнев. Так и земля — иногда дрожит в гневе. Ты не серди ее, хорошо ухаживай за ней, не жалей того, что она ожидает, — все отдай, и она воздаст тебе сторицей. Значит, земля все равно как и жизнь... Если жизнь сравнишь с землей—пожалуй, не ошибешься. Жизнь, ты как следует покрутила меня, а? Кидала меня и в болото, кидала на лед — я все вытерпел. Я узнал, я прошел сито жизни... Ель, что моя ровесница, она давно уж засохла. Временами ты, жизнь, била по сердцу большим кулаком, сжимала его, готовая раздавить, пугала меня... А временами ласкала, подобно матери, нежила, целовала. Такая ты — жизнь, соль твоя и сладка, и горька. Я сумел отведать всего... Я научился искать среди горечи сладкое, сумел отделить одно от другого. Если бы жизнь состояла только из сладкого, она б не была интересной. Тогда бы не стало борьбы. А исчезни борьба, и не только сам человек, все способности — даже мысль притупится... Смотри-ка, я ведь совсем ненадолго дал отдых мозгам, оставив работу, решил провести время просто так, отдохнуть — и, похоже, совсем уж расклеился, а? Хуже стал себя чувствовать... Вот как бывает. Так, может, пойти к председателю Кызалаку? Пойти, согласиться руководить народным контролем?
Серкебай спускался с горы. И мысли его опускались вниз, становились ниже. Теперь этот край, предгорье, показался Серкебаю высоким. Пока он был председателем, он смотрел на него сверху вниз, как хозяин, руководитель... Говорил поучающе, смотрел уверенно... А теперь он поглядывал снизу вверх, бессильно, несмотря на то что спускался с горы. И гора взглянула на него с жалостью. Ах, какие глаза у горы, а? Одним своим взглядом поднимет твой авторитет, одним своим взглядом загонит ниже семи слоев земли!
Серкебай вспомнил разговор в больнице. Там сказал, что начнет все сначала. «Да, должен стать простым, обыкновенным человеком. К примеру, ну-ка, какая для меня есть работа в колхозе? Теперь ведь везде машины, механизмы. Не то что прежде, когда выходил в поле, взяв в руки кетмень. Молодец, Серкебай! Ты правильно предусмотрел, бедняга... Ты интересовался всем, что грохотало в колхозном машинном парке, обучал молодежь, да разве только одну молодежь? Ты привлекал весь актив, обязывал... Не отрывал от работы— обучал по ночам. Ты и сам научился водить мотоцикл, машину и трактор. И вот теперь все это оборачивается выгодой для тебя. До чего хорошо придумал! Иди теперь к председателю, попроси, чтобы дал тебе трактор. Скажи: не хочу быть контролем. Надумал, мол: самое подходящее для меня — это трактор. Да, самое подходящее... Скажи: хочу, как другие, вымазаться в мазуте».
Придумав, найдя для себя работу, Серкебай будто внезапно прозрел. Он поднял голову и увидел — весь мир улыбается ему. Перед глазами возникла вдруг Бур-макан. Веселая, смеется. Никогда так не смеялась... «Милая моя байбиче, родная... Поправилась уже, наверное, сегодня заберу домой... И мне самому тоже станет легче...» Не успел Серкебай так подумать, как услышал чей-то знакомый голос. Опять голос Прошлого!
— Серкебай, хоть ты признался жене, но дело на этом не кончилось... Все равно не избавишься от меня. Пусть даже она простит, все равно — я не прощу!
— Теперь не нуждаюсь в тебе, можешь и не прощать! Мне достаточно того, что простила моя Бурма-кан. Теперь ни в грош не ставлю твои слова! — уверенно возразил Серкебай.
— Ах, до чего ж ты надменный, самоуверенный! Может, вновь показаться тебе на глаза? Этого ты желаешь?
— Показывайся! Надоели твои запугивания. Делай как знаешь, читай свою заученную молитву.
— Заученную молитву? Ну что ж — смотри...
...Куда б ни поглядел теперь Серкебай — перед глазами возникало черное болото, затем появилась девушка — голова ее наполовину утонула в болотной жиже...
Он устремился к озеру — по дороге увяз в болоте. Еле вытянул провалившуюся в трясину ногу, бросился дальше. Он боялся — уже рассветало. Рассвет надвигался неумолимо. Серкебай прибежал к озеру, сбросил черное платье... Смыл грязь чистой водой Сон-Куля. Кинулся
берегом озера—дальше, дальше... успеть до рассвета...
Душа его не находила себе места.
— Отец! Прости! Я совершил грех, я посягнул на твою святыню, отец! Прости!
Затем перед взором его встал образ отца. Услышал густой голос батыра:
— Ты больше не сын мне, — с этим Сарман исчез...
— Ну, Серкебай, каково? Желаешь увидеть еще? —с неприязнью спросило Прошлое.
— Покажи! Если ты подпираешь небо, попробуй низвергни его!
— Для неба — не хватит силы. Лучше низвергну тебя. Посмотри-ка сюда...
Серкебай посмотрел. Опять увидел себя. Не теперешнего себя, а того, прежнего, молодого. Он стоит под скалой, он глядит на аил Батыркула. Он видит болото, видит юрту Калычи. Взглядом отыскивает место, где лежит Бурмакан. В аиле поднимается шум. Кто-то бежит сказать Калыче... Дальше не мог смотреть Серкебай, руками закрыл глаза. Но все равно видение не исчезло.
— Хватит!..
— Нет, я еще покажу!.. И не думай, что избавишься, Серкебай, не надейся... Буду показывать до самой смерти, да не в раз, а понемногу, отрывками... Ты узнаешь характер Прошлого!
Наконец умолк голос Прошлого, Серкебай почувствовал себя легче. Видит — уже вернулся в поселок.
* * *
Серкебай пришел в контору колхоза. Все здесь ему знакомо, все памятно до мелочей, напоминает о времени его руководства. Председателя не было. Серкебай вернулся на улицу. Увидел невдалеке памятник погибшим и Вечный огонь. На памятнике — имена людей, не вернувшихся с фронта. Первое сверху — Асантаев Айбаш. У Серкебая дрогнуло сердце — вспомнил не только Айбаша, погибшего на войне, но и его отца Асан-тая. Вспомнил неурожай тридцать первого, тридцать второго, тридцать третьего годов...
Чего не видали тогда глаза Серкебая... И в те годы он был председателем. Был худым, заморенным председателем худого, заморенного колхоза. Все было истощено: быки, кони, земля, скот. Но все же, несмотря ни на что, работа не была совсем остановлена. Надежда увлекала вперед, обещала... Серкебай тогда ходил пешком, не разъезжал на жеребце, как обычно. Говорил, что должен испытать то, что испытывает народ. Раздал людям в зависимости от состава семьи по одной, по две окотившейся колхозной овце или козе. Он повторял: «Киргиз, потянувший за вымя, киргиз, отведавший молока, не умрет». Как говорится, «и для голодного придет время быть сытым, и для тощего придет время быть тучным». Серкебай хоть и шатался от голода, но с утра до вечера был на ногах, не оставил дело ни на минуту. В такие тяжелые времена кровь у народа бывает горячей. Все стерпел, всех сумел выслушать Серкебай. Сам работал, выбирая работу потяжелее, и заставлял работать жену. Разве устоят другие, видя, как трудятся Серкебай с Бурмакан?
Было это в начале лета... Год был засушлив, земля потрескалась... Серкебай искал энергичного человека, который занялся бы поливкой. Как ни прикидывал, никого не мог выбрать, кроме себя самого да еще Асан-тая. Вот тогда родилась поговорка: «Сам пойду, Асантая с собой прихвачу». Исполнительный — куда ни пошли его, ни словом не возразит. Вдвоем поливали озимую пшеницу. Лишь однажды выпили молока. Начали поливать на рассвете и не отдыхали до самой полуночи. Серкебай на одном краю поля, Асантай — на другом... Когда оба едва уже держались на ногах, готовы были упасть без сил, прибежала в поле Бурмакан, принесла айрану.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39