Тот же вид. Но в облике этих вот домов есть все-таки своя особенность. Они как бы сбежались сюда откуда-то и, словно бы оробев перед чем-то, столпившись, остановились. Они буквально нависают над улицей с оживленным двусторонним движением, — туда и сюда несутся по ней с ревом и воем автобусы, троллейбусы, легковые и грузовые машины. Эту улицу называют Северным кольцом или иначе: Жамбас жол — Главная дорога. Главная дорога — граница города. На другой стороне ее — чистая степь. Ни одного дома. Квадратное поле, засеянное клевером и кукурузой. По обеим сторонам его — глубокие арыки под тенью тесно посаженных друг к другу, высоко взметнувшихся к небу тополей. Яблоки, вишни, урюк. Посадив Найлю на шею, Тулымхан уходит далеко за дорогу и останавливается где-нибудь в тени у воды. Осторожно спускает девочку на землю. Расстилает на траве одеяло, которое принес с собой в сетке. И начинается самое интересное. Отец и дочь борются. Играют в футбол. Бодаются, как бараны. И, устав, отдыхают. После того как съест захваченную отцом из дома еду, Найля спит, а Тулымхан загорает. Домой они возвращаются где-то к вечеру, а то даже и с закатом солнца.
Зимой они тоже уходят за город. Конечно, если хорошая погода. Катаются на санках. Играют в снежки. В "палки-стрелы". Строят снежный городок. К обеду, проголодавшиеся, но веселые и довольные, возвращаются домой.
Шарипа никогда не ходит с ними. Стирать надо. Квартиру убирать. Магазины обойти. И множество еще всяких других дел. Кто их за нее делать будет? Нет, она останется дома. Все равно ей неинтересно. Не поддается никакой агитации, не уступает никаким мольбам Тулымхана. И не позволяет им оставаться дома. Говорит — мешать будете убирать. Лучше отдохните, подышите свежим воздухом. Сует им в руки необходимые вещи и буквально выталкивает из дома.
Вот какая заботливая жена. И замечательная мать.
Тулымхан этой жизнью был доволен.
Но было в ней одно обстоятельство, заставлявшее его сходить с наезженной колеи. Командировки. Раз в месяц. В обязательном порядке. Иногда по три дня. А большей частью по четыре-пять дней. Билет надо брать. В аэропорт надо ехать. В самолет садиться. Час, два, три часа добираешься до нужного места. Выходишь. Гостиница. Его все знают. Приезжал пять или шесть месяцев назад. И в прошлом году приезжал. И в позапрошлом, и в позапозапрошлом. Номер для него готов. Но Ту-лымхану все это чуждо. Чужая среда. Чужие люди. Что может быть лучше того, чем ночевать у себя дома, сидеть за своим столом!
В областном отделении его встречают очень хорошо. Он представитель "верха". Из центра приехал. Все перед ним так и порхают. Все его чрезвычайно уважают. Тулымхан уже не ощущает себя самой маленькой деталью гигантской машины, как это бывает с ним в столице, — он здесь ее заметная, весомая, значительнейшая часть. Ему уже кажется, что, не будь его, и из щупалец его учреждения, запущенных в самые отдаленные уголки республики, уйдет жизнь, да и не только это —развалится работа вообще всего учреждения. От так и расцветает от оказываемого почета, вырастает в своих глазах.
Днем в хлопотах время проходит быстро. Мучения начинаются вечером. Тулымхан думает о маленькой дочурке Найле, которая обычно повисает у него на шее, когда он приходит с работы. Не замерзла ли она там? Не мучит ли животик? А может, зубки вдруг заболели? И еще она имеет привычку, проснувшись ночью, просить воды. Шарипа спит крепко, как бы девочка не замучилась там от жажды. А то вдруг решит она сходить за водой сама, начнет вылезать из кроватки — и упадет? Много всяких мыслей лезет в голову. Много переживаний. Ночь напролет думает о дочери Тулымхан, весь изведется. Потом начинает думать о жене, о своей Шарипе. Вспоминает, какая она рачительная хозяйка, какая она хорошая семьянинка. Ни к чему он не может придраться ни в делах ее, ни в поступках. Вспоминает и о других ее достоинствах. Вспоминает ее белоснежные, без единого признака дряблости округлые плечи, высокую полную грудь, нежный запах ее шеи, ее плавную талию... Обхватив руками подушку, Тулымхан уносится в мир грез. Вспоминает первые их месяцы, первые годы. Очень они были жаркими. Умела она дарить наслаждения. И сама принимать умела. Вспомнишь вот так — как будто сон. Потом мало-помалу Шарипа почему-то охладела. Словно бы устала. Или все это приелось ей. Правда, она его никогда не отталкивала. Но как бы только исполняла свой долг — и все. Временами все же она отдавалась страсти, забывая обо всем на свете, со всем пылом души. Прямо как девушка. Тулымхан, хотя и не знал в своей жизни другой женщины, был уверен, что во всем мире подобной жены больше нет.
В последнее время у Шарипы появились черты, которых раньше он не замечал в ее характере. Почему мы до сих пор живем в однокомнатной квартире? Все тебя называют работником торговли, считают богатым, когда же ты будешь приносить в дом достаточно дец^г, настанет ли день, когда мы перестанем считать копейки? Даже те, что позже тебя пришли, уже старшими инспекторами стали, когда же ты вырастешь? Подобные упреки Тулымхан слышал и раньше. Еще когда Найля не родилась. Но особенного внимания он на них не обращал. Не помнит — то ли просто не придавал им какого-то значения, то ли Шарипа высказывала ему все это не с такой резкостью и категоричностью. Да если бы он и обратил внимание, если бы придал значение, что бы он сделал? По закону им на двоих полагалась однокомнатная квартира. И то вне очереди получили -подвернулся случай: многие, стоявшие впереди, отказались ехать сюда, в микрорайон, куда-то к черту на кулички. Конечно, тесновата квартира, особенно теперь, когда Найля родилась, стала тесной, но ведь сколько еще людей не имеют собственной крыши над головой, ютятся на частных квартирах! Надо ведь и об этом подумать! Что же он может сделать, если нет у него пока возможности получить квартиру побольше. Все это в руках большого начальства. Не может же он просто вот так заявиться к нему и требовать. Ну, а насчет повышения — так ведь это тоже связано с начальством. На работу он приходит без опозданий, положенное время отсиживает полностью, с обязанностями, на него возложенными, справляется. Что он может сделать еще? Кого он будет умолять — дескать, повысьте меня! Все работники в конторе закончили институты. Не скажешь ведь, что такой-то, который отделом заведует, он меньше тебя это место занимать достоин. Конечно, есть джигиты, которые растут более чем скоро. Кто-то сам силен, у кого-то родственники сильные. Ну, а он способен лишь на одно — ждать. Сочтет начальство необходимым — так, возможно, и повысят его. Ну, а заработок... заработок связан с работой. Деньги, которые получает, он ни что не тратит, все до последней копейки отдает жене. Даже от командировок у него что-то остается на дне кармана.
Так что выдвинутые против него женой обвинения Тулымхан находил несправедливыми. Тем не менее всякий раз, когда она заговаривала об этом, он чувствовал себя неловко. То, что его зарплата на нынешней службе невелика, — это одно, это от него не зависело, другое дело, что он давно уже внутренне признавал неудобство своей нынешней работы для семьи. Он даже начал сообразно своим возможностям узнавать у начальства, а нельзя ли ему обменяться местами с каким-нибудь из вновь прибывших холостяков. Но результатов пока не было никаких. Похоже, начальство считало, *гто с его работой справится не всякий. Что ж, он оставался на прежней должности. Только старался как Жтожно реже выезжать в командировки, а если выезжал, то не надолго. Поэтому-то в очередное свое путешествие в один из осенних слякотных дней Тулымхан отправился с крайней неохотой.
Командировка же выдалась дольше обычного — на пятнадцать дней. И то ли потому, что уезжал он надолго, то ли видя, как он расстроен, и желая поднять ему настроение, Шарипа пошла его провожать. Говорила ему, чтобы он не беспокоился ни о дочке, ни о доме, а хорошенько бы выполнял задание — не заработал бы дурной славы и поскорее бы возвращался. Пообещала писать каждые два-три дня. Очень они славно, по душам поговорили — прямо как в первое время — еле-еле оторвались друг от друга.
Город, в который Тулымхан летел на сей раз, был Кызылжаром. Там уже стояла зима. Было морозно. Устроившись в гостинице, он тотчас поехал в нужное ему учреждение. Однако включиться в работу с ходу не удалось. Заведующий отделом, к которому он специально приехал, оказывается, заболел.
Тулымхан прождал его десять дней. Он покончил в отделе со всеми делами, в которых можно было обойтись без заведующего, и счел дальнейшее свое пребывание здесь бессмысленным. Он связался с Алма-Атой и получил разрешение на выезд. Вскоре он уже сидел в самолете. Вечером будет дома. Как, наверное, истосковалась по нему дочка! А как обрадуется Шарипа, ожидающая его только дней через пять-шесть. Трудно ведь женщине одной.
Но с дорогой Тулымхану не повезло. Алма-Ата не принимала, и всю ночь он сторожил карагандинский аэропорт. А как бывает в подобных случаях, всем известно. Объявляют: вылет откладывается на два часа. А пр-том предлагают: подождите еще три часа. Три ча,са обрастают еще часом-другим. И не поспишь. И не отдохнешь. Сидишь как на иголках, точно провинился в чем-то и вот сейчас ждешь наказания.
Наконец Тулымхан полетел. С рассветом. Как встало солнце.
В аэропорту он сел в "экспресс" и к обеду добрался до своего микрорайона. Как раз в это время Шарипа приходила домой. Пить чай. Тулымхан* решил разыграть жену. Тихо открыв замок своим ключом, он зашел в квартиру и постучал в дверь с внутренней стороны:
— Кто у нас дома есть?
В доме действительно кто-то был. Но после его слов на мгновение установилась тишина. Затем сдавленный» испуганный голос спросил по-русски:
-— Кто там?
— Шарипа, жена Тулымхана, здесь живет? — И, довольный своей шуткой, Тулымхан раскатисто рассмеялся.
— Сейчас, — ответила Шарипа, и голос ее странно задребезжал. — У тебя ноги грязные, подожди.
В следующее мгновение она выбежала к нему.
Накинула на себя легкий халат. Даже застегнуться не успела. Совершенно голая.
— Ты что? — недоуменно спросил Тулымхан.
— Я... я спала... — сказала Шарипа. Дрожащими пальцами она стала застегивать халат на груди.
— А-а... — протянул Тулымхан.
— Я приболела что-то... — пробормотала Шарипа, боязливо заглядывая ему в лицо. — Дня три, как приболела, на работу не пошла...
Действительно, Шарипа была бледна. И тяжело дышала, как запыхалась — едва переводила дыхание.
— Найля где? — спросил Тулымхан, у которого на душе сделалось вдруг неспокойно.
— Найля в садике. Ты погоди, не раздевайся. В пыли весь! Сама почищу. Да погоди же, говорю! — закричала Шарипа. — И не разувайся. Сейчас принесу какую-нибудь тряпку и вытру. Не двигайся с места, стой! — Обняв Тулымхана за шею, она коснулась губами его губ. Они у нее так и горели. — Сейчас.
Но в комнате Шарипа задержалась надолго. "Сейчас, погоди", — только и твердила из-за двери. Бегала по комнате туда-сюда, словно бы перекладывала что-то с места на место. Показалось даже, будто она зашепталась с кем-то, сказала что-то отрывисто. Открыла дверь — не то шифоньера, не то балкона — и снова закрыла. И только потом уже вышла в прихожую.
— Чего не раздеваешься стоишь?
— Тряпка-то твоя где? — спросил Тулымхан.
— А? Д-да... Не нашла.
— Сейчас найдем, — сказал Тулымхан.
Он сунул Шарипе тяжелый портфель, который до сих пор держал в руках. Быстро скинул обувь, верхнюю одежду и прошел в комнату. Вконец побледневшая Шарипа в обнимку с портфелем двинулась было следом за ним, но тут же и остановилась, прислонившись к косяку.
— Ты ложись, — сказал ей Тулымхан. — Знал бы, что ты так... раньше бы приехал. Ложись, говорю.
Шарипа поставила портфель на пороге и, как призрак, подойдя к кровати, опустилась на совершенно развороченную постель со сбитым в сторону одеялом и смятыми подушками.
— Раз, два, три — прячься и сиди... Раз, два, три — прячься и сиди. Раз, два, три — прячься и сиди... Готово? Ищу!
Сначала Тулымхан заглянул под кровать.
— Под кроватью нет... Затем он заглянул под диван.
— Под диваном нет... Посмотрел за телевизором.
— За телевизором нет... Нигде нет, нет, нет! Ага! — воскликнул он.— В шифоньере ты сидишь.
Но и в шифоньере никого не оказалось.
— Где? — спросил с недоумением на лице Тулымхан. - Кто?
— Я же только что слышал, как ты шепталась.
— Ни с кем я не шепталась.
— Хорошо! — во весь голос сказал Тулымхан. — Я не нашел! Найля, выходи! Я по тебе соскучился. Давай обнимемся.
Найля не появилась. Зато Шарипа соскочила с постели, взмахнула руками, повисла у Тулымхана на шее.
— Я Найлю утром в детсад отвела, святая правда, — сказала она. Висела у него на шее и не отпускала. Намертво обхватила. Видно, истосковалась. — Фу! — сморщила она нос. — Какой ты грязный!..
Тут же, не медля, она стащила с него пиджак, брюки и за руку повела в ванную. Только тогда Тулымхан и заметил.
В коридоре, у самого порога, за его растоптанными осенними коричневыми туфлями стояли огромные черные ботинки с большими застежками, на толстой подошве, невероятно толстой, не меньше чем в два пальца. У Тулымхана даже дыхание перехватило.
— Эй... эй!.. Это... чьи?
Отбросив руку жены, продолжавшей тащить его к ванной, он подошел поближе и присмотрелся к ним. Да, чужие.
— Откуда они у нас? -Что?
— Что... вот эти ботинки.
— Сами пришли! — Шарипа звонко рассмеялась. — Ой, глупыш ты мой. Да пойдем же скорее. Откуда неживые ботинки возьмутся в доме, если их кто-нибудь не принесет? Я принесла. К твоему дню рождения.
— Мой день рождения...
— А что, за месяц вперед нельзя купить? Только вот плохо, что ты увидел. Теперь неинтересно.
Но Тулымхан что-то не очень поверил ей. Он потянулся к ботинкам рукой, чтобы рассмотреть эту обувь как следует, но Шарипа обняла его сзади.
— Нельзя, — сказала она. — Посмотришь, когда подарят.
И чуть ли не насильно впихнула его в ванную. Пустила воду из крана. Принесла все необходимое для мытья: мыло, мочалку. А затем снаружи подперла дверь не то старым тазом, не то табуреткой — чем-то, в общем, основательным.
— Убежишь еще, — сказала она, стараясь перекричать шум льющейся из крана воды. — Мойся побыстрее. Я пока поесть приготовлю. Проголодался, поди.
Тулымхан только делал вид, что моется, он лишь сполоснулся. Его грызли сомнения. Черные ботинки... Надо бы все-таки рассмотреть их. Но ботинок, когда он вышел, на месте не оказалось.
— Что ты ищешь? — спросила Шарипа, увидев, как Тулымхан роется в обувной полке, вынимая всю обувь подряд и заталкивая ее обратно.
— Да эти вот...
— Зачем они тебе?
— Рассмотреть хотел. Вроде бы ношеные...
— Новые,—ответствовала Шарипа.— Совершенно новехонькие. Сказала ведь, подожди до дня рождения. Тогда и дам.
— Они мне не нравятся, — сказал Тулымхан. — Какие-то... ну как... страшные какие-то.
— Ну, а я... нравлюсь?
Она все еще была не одета. По-прежнему безо всего под халатом. Она его застегнула на все пуговицы. Только самая нижняя оторвана. И полы халата расходятся. И видны ее гладкие белые бедра. У Тулымхана все поплыло в глазах от желания.
— Может, чай после попьем?
— Давай, — сказала жена. — Я ведь по тебе тоже соскучилась.
Не то осень, не то зима, точнее, ни то ни се — пора предзимья затянулась. Тулымхан с Найлей выходные дни стали теперь проводить дома. Пойти бы прогуляться, отдохнуть, но день холодный, промозглый. На салазках бы покататься, да на земле и снега-то нет. Ночью — ледяная корка, днем — слякоть. Шарипа тоже вся извелась, прислушиваясь к сводкам синоптиков. И когда наконец в один из вечеров накануне выходного крупными хлопьями повалил снег, все ему обрадовались.
Тулымхан взял санки, все лето простоявшие привязанными на балконе, почистил полозья, протер, даже веревку привязал новую — в общем, подготовился как надо.
Наутро, торопливо позавтракав, они с Найлей отправились за город. Шарипа проводила их до телефона-автомата у почтового отделения. Ей надо было позвонить какой-то женщине, подружке по работе.
Прогулка вышла прескверная. Слой снега оказался слишком тонким. А под ним — или застывший шишками лед, или просто окаменелая земля. В первый же раз, как санки попали на лед, они заскользили юзом, перевернулись, и Найля разбила себе нос. Дети часто падают. Поднимутся — и тут же снова включаются в игру, не успев и снег-то с себя стряхнуть. Тулымхан, оставшийся на горке, даже в ладоши захлопал и закричал что-то веселое, когда санки перевернулись. Но, увидев, с каким громким ревом встала дочурка, увидев лицо ее, все в крови, он испугался.
Кровь остановилась быстро. Найля перестала плакать. Все у нее вроде было в порядке — ни царапин, ни ушибов. Но тем не менее гулять дальше как-то сразу стало неинтересно. Тулымхан, ведя Найлю за руку и волоча на веревке санки, пошел домой.
Он переступил порог квартиры — и недоуменно замер на месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48