То ничего, кроме сухого хлеба в продолжение целого месяца, то роскошные пиры, и так — изо дня в день, и наконец, полнейшее равнодушие к судьбе, какая-то беспечность, увеличивающая радость светлых дней и помогающая легко переносить неудачи тяжелых минут.
— Хорошо, все это неважно, а дальше что?
— Как дальше?
— Не знаете ли вы чего-нибудь о своем прошлом?
— Очень мало.
— Но это «очень мало» может иметь огромное значение!
— Признаюсь, я не считаю себя членом семьи Бен-Жоеля.
Сирано вздохнул с облегчением.
— Что же заставило вас сомневаться?
— Мои воспоминания.
— Вот видите, вы помните кое-что.
— Так что же из этого? Если даже я случайно найденный ребенок, так кто поможет мне найти мою прежнюю семью?
— Некоторые люди умеют даже находить иголку в стоге сена, и я льщу себя надеждой принадлежать к числу подобных людей,— сказал с особым ударением Сирано.
При этих словах Мануэль в величайшем волнении приподнялся со стула.
— Скажите, умоляю вас, скажите, что вам известно? — проговорил молодой человек, задыхаясь.
— Продолжайте дальше,— спокойно ответил Сирано.
— Но что же продолжать?
— Ваши воспоминания. Самые незначительные факты могут разъяснить очень многое.
Мануэль задумался, очевидно, стараясь восстановить в своем взволнованном уме какие-то смутные воспоминания.
— То, что особенно ясно запечатлелось у меня в памяти, это домашняя жизнь старика Жоеля. Семья его состояла из пяти человек: самого старика, затем его сына, меня, Зиллы, еще совершенно маленькой, и еще одного мальчика, скоро умершего.
— А как звали этого мальчика?
— Старик Жоель звал его Сами, но я, не знаю почему, называл его Симоном.
Невозмутимый Сирано, которого не могли смутить даже двадцать шпаг, направленных на него, вдруг весь вздрогнул и побледнел. Мануэль с любопытством взглянул на своего собеседника, но тот тотчас же овладел собой и спокойно спросил:
— Вы говорите, что его звали Симоном? Прекрасно! А не знавали ли вы кого-нибудь раньше семьи этого цыгана?
— Да, хотя очень смутно, но я припоминаю лица каких-то стариков и женщин, потом каких-то детей, между которыми я, кажется, был самый маленький. Особенно хорошо помню я одного высокого, худого мальчика с уверенной походкой и сильным голосом.
— Кто же это такой?
— Погодите, дайте вспомнить!..— прошептал Мануэль, углубляясь в воспоминания.
— Да, он был со мной неразлучен и часто колотил меня!
— Это очень попятно; всегда лица, которые нас бьют, глубже запечатлеваются в нашей памяти. Палка — это могущественный помощник памяти!
— Да, но хотя он бил меня, я все-таки очень любил его, он назывался... вот, вот, сейчас вспомню его имя!
Сирано в величайшем нетерпении привстал со стула. Лицо его было покрыто крупными каплями пота, а грудь сильно колебалась под шелковыми складками кафтана.
— Да говорите же, говорите, скорее! — шептал он в волнении. Но Мануэль, не слушая его, весь отдался мыс-
лям о себе, о своем настоящем и будущем, и в его голове носились уже фантастические образы.
— Ну, говорите же! — крикнул Савиньян, сжимая его руку и выводя его из забытья.
— Я все пытаюсь вспомнить это имя, но когда уже готов произнести его громко, оно снова исчезает из памяти!
— Соберитесь с мыслями!
— Вспомнил!
— Ну наконец-то!
— Этот ребенок... первый товарищ моих детских игр был... да, да, наверное!..
— Ну! Ну!
— Савиньян... да, Савиньян! — медленно произнес Мануэль, как бы еще раз вспоминая это некогда так часто повторяемое имя.
Сирано вскочил со стула, но совершенно уже преобразившись; на лице его одновременно выражались и нежность, и радость.
— Савиньян, сорвиголова, злодей Савиньян, наделявший тумаками своего ученика, когда тот ошибался в уроках фехтования! Да, этот Савиньян вырос, постарел, но еще не утратил памяти! — воскликнул Сирано, до боли сжимая руку Мануэля.
— Вы его знаете?
— Знаю ли я! О Боже, да ведь Савиньян — это Сирано де Бержерак! Обними, обними меня, дорогое дитя! О, старик Лембра, наверное, перевернулся бы теперь в своем гробу!
— Вы, вы — Савиньян? — воскликнул в радостном изумлении Мануэль, бросаясь в объятия Сирано.— Но кто же я? — спросил он вдруг с дрожью в голосе.
— Ты не Мануэль, долой это имя богемы! Ты теперь — Людовик де Лембра, брат Роланда де Лембра.
Мануэль, потрясенный этой неожиданной вестью, в изнеможении опустился на стул. Это внезапное открытие казалось ему слишком невероятным, злой иронией судьбы, которая сейчас же снова вернет его к мрачной действительности.
— Вы не обманываете меня? Не шутите? Не играете моим легкомыслием? — спросил он с мучительным сомнением в голосе.
— Во-первых, обращайся ко мне по-товарищески, как раньше, на ты, а во-вторых, я еще никого и никогда
не обманывал!
— О Боже, как я счастлив! — с восторгом воскликнул Мануэль.— Но скажите, как могли вы...
— Опять?
— Как мог ты,— поправился Мануэль, сжимая руку Сирано,— под этими нищенскими лохмотьями искать графа де Лембра?
— Очень просто, я пристально взглянул на тебя.
— Не понимаю.
— А вот поймешь! Тебе знакомо это?—проговорил Сирано, вынимая из кармана коробочку и поднося ее к свету. Открыв ее, он вынул оттуда портрет молодого человека в роскошном охотничьем костюме.
— Это мой портрет! — воскликнул Мануэль.
— Нет, это портрет твоего отца, когда он был в твоих летах. Теперь ты понимаешь, почему я узнал тебя с первого взгляда? Твои глаза, улыбка, голос, походка — все говорило мне: «Старик Лембра вновь ожил в своем сыне», и потому-то я велел следить за тобой и пришел сюда расспросить тебя. Иногда природа любит сыграть злую шутку; боясь случайного поразительного сходства, я решил хорошенько выпытать тебя. Когда же у тебя сорвалось мое имя,— все мои сомнения рассеялись.
— Савиньян, дорогой мой друг, когда, чем я вознагражу тебя? Но скажи, теперь я смею любить ее? — робко спросил Мануэль.
— Эгоист! — шутя проговорил Сирано.— Но погоди, теперь нам надо добиться самого главного — признания твоего брата, а для этого потребуются более веские доказательства.
— Доказательства!— повторил молодой человек разочарованно. Слова друга снова вернули его к мрачной действительности.
— Ну конечно. Ведь не могу же я явиться вот так к графу и сказать: «Вот ваш брат, прошу любить и жаловать!» — проговорил Сирано, горько улыбаясь; де Бер-жерак хорошо уже изучил графа и знал, какое впечатление произведет на него эта нежданная находка.
— Он не поверил бы мне, так как отсутствующие всегда неправы, а в особенности еще если они после пятнадцатилетнего отсутствия являются требовать своих прав. Да что говорить, даже закон был бы против нас,
несмотря на мои доводы, несмотря даже на то, что мне одному известно!..— добавил он тихо.
— Хороню, если эти доказательства необходимы, я их найду.
— Каким способом?
— Отец Бен-Жоеля, как старший в своем племени представитель рода, имел книгу, в которую записывал все важнейшие события, происходившие в его семье.
— Ну и что же?
- А то, что в этой книге должно быть записано мое прибытие в их семью, а также прибытие и смерть Сами.
— Но для чего они стали бы записывать эти уголовные дела?
— Не знаю, может быть, ради того, чтобы со временем эти выписки могли принести им доход, как выкуп за краденых детей, а может быть, просто для предотвращения возможности смешения чужой крови с чистой кровью сынов Египта.
— Ну, это вздор! Они не имеют понятия о своей генеалогии!
— Нет, ты ошибаешься, старик Жоель прекрасно знал историю своего рода. Он тщательно записывал все браки и рождения и при случае мог бы насчитать гораздо больше колен в своем роде, чем древнейший дом во Франции.
— Допустим, что так, но это неважно, поговорим лучше о твоем прошлом!
— Очень часто во время нашего скитания по Франции мне приходилось видеть купленых и краденых детей, которых приводили в наш табор. Ребенка тотчас же. показывали старику Жоелю, он спрашивал имя ребенка, записывал в книгу и затем говорил: «Отныне ты принадлежишь к нашим». Затем прибывшему давали новое имя, которое тотчас же записывалось в книге рядом с настоящим именем. И хотя ребенок смешивался с толпой других ребятишек табора, но его всегда можно было найти по этим спискам. Таким образом Симон назывался Сами, а .я получил имя Мануэль. То, что на моих глазах производилось с другими детьми, вероятно, произошло и со мной! — закончил Мануэль.
— Да, весьма возможно. А где же эта книга?
— У Бен-Жоеля.
— Ну так мы все сейчас же узнаем!
Сирано настолько быстро открыл дверь, что успел заметить отскочившего Бен-Жоеля, с величайшим интересом подслушивавшего у дверей.
— О, проклятый шпион, так ты все-таки подслушивал! — крикнул Сирано, хватая цыгана за ухо.
— Ваша милость! — взмолился бродяга.
—Иди сюда, мерзавец! — крикнул Савиньян, втаскивая его за ухо в комнату Зиллы.
— Ну, говори, скотина, что ты слышал?
— Уверяю вас, ничего! Буквально ничего!
— Не лги! Ну да, впрочем, теперь мне все равно, слышал ты или нет. Говори же, что ты слышал: это сократит мои пояснения!
— Извините... мне стало скучно одному в комнате, и я...— начал покорно бродяга.
— И ты принял участие в нашей беседе?
— Чтобы сократить ваши объяснения, как вы изволили выразиться, я признаюсь, да, я принял участие в вашем разговоре.
— Так теперь ты знаешь новую участь Мануэля?
— Да, и сердечно радуюсь за него; всегда ведь удача наших друзей доставляет нам удовольствие!
— А в особенности если эти друзья получают возможность оказать благодеяние?
— Ты можешь рассчитывать на меня, Бен-Жоель. Пятнадцать лет я был вашим гостем! Те, кто сделал мне зло, уже давно умерли, а граф де Лембра не оставит без внимания тех, с кем в течение пятнадцати лет делил нужду и горе! — вмешался Мануэль.
— Хорошо, поговорим теперь о более спешном. Я к тебе обращаюсь, Бен-Жоель!
— Слушаю!
— Скажи, что ты знаешь о Мануэле. Действительно ли в этой книге существует что-нибудь важное?
— Да, там записаны его имя и различные указания, касающиеся условий, при которых он был найден!
— Лучше сказать, украден!
— Ну, положим, этого доказать нельзя!
— Когда было произведено это похищение?
— 25 октября 1633 года.
— Где?
— В селении Гарриг, недалеко от Фужероля.
— Есть там еще какие-нибудь подробности или указания?
— Да, там есть заметка о смерти Сами, ребенке, найденном вместе с Мануэлем.
— Где же эта книга?
— Там! — ответил цыган, указывая рукой на крепкий дубовый шкаф.
— Давай ее сюда!
Лицо Бен-Жоеля моментально изменилось; приниженное выражение исчезло и заменилось спокойной самоуверенной улыбкой.
— Зачем она вам?—спросил он насмешливо.
— Очень просто,— чтобы с ее помощью доказать происхождение Мануэля и вернуть ему его права.
Сирано и Бен-Жоель мгновение молча присматривались друг к другу; наконец, Сирано нахмурился и сделал нетерпеливый жест.
— Для доказательства подлинности Мануэля вполне достаточно моего засвидетельствования,— ответил Бен-Жоель.
— Ты еще смеешь упорствовать? — крикнул Сирано, крутя свои усы дрожащей рукой и сам удивляясь своему долготерпению.
По мере того как Бержерак раздражался, цыган становился спокойнее и увереннее. Он уже составил план действий, который удовлетворял и его ненависть к Сирано, и жажду наживы.
Бен-Жоель до сих пор не мог забыть жгучей, оскорбительной боли от ударов хлыста, полученных на берегу Дордоны. Теперь он злорадно улыбался от приятного сознания, что этот ненавистный оскорбитель вполне зависит от его власти.
— Если явится необходимость представить эту книгу в суд, я это сам сделаю; я не хочу,— проговорил он с ударением,— кому-либо вручать ее!
— Так ты до такой степени оберегаешь эту реликвию?! — крикнул Бержерак, приближаясь к цыгану.
— Да!
— Неужели?
— Во-первых, как реликвию...
— Ну а во-вторых?
— Как обеспечение!
— Понимаю, ты не выдашь этой книги, пока не обеспечишь себя денежной гарантией?
— Да, вы угадали и, конечно, понимаете, что эта
книга поднимает мою ценность, которой я без нее лишаюсь совсем.
— Хорошо, когда надо будет, мы сумеем вытребовать ее при помощи полиции.
— Бен-Жоель, неужели ты мне не доверяешь? — спросил Мануэль, подходя к цыгану.
— Я не доверяю своей судьбе,— уклончиво ответил
цыган.
— Ну, идем отсюда,— проговорил Сирано, беря Мануэля под руку.— Дома мы поговорим об этом обстоятельнее, а сегодня вечером, в крайнем случае завтра, ты познакомишься со своим братом и вступишь в
свои права.
— Как вам угодно! Не обижайся на меня, Мануэль!— сказал Бен-Жоель, провожая гостей.
Лишь только Сирано и Мануэль вышли, цыган самодовольно улыбнулся, затем его жадные глаза опустились, и он погрузился в размышления о будущем. Вдруг, тихие шаги Зиллы прервали его мрачные
думы.
— Скорее, дитя мое, интересная новость!
— Что случилось?—спросила Зилла, снимая свой длинный коричневый плащ.
— А то, моя крошка, что, ничего не подозревая, мы держали у себя в продолжение пятнадцати лет знатного
барина!
Гадалка вдруг побледнела, а ее черные, как ночь, глаза лихорадочно заблестели.
— Знатного барина? — переспросила она, боясь и вместе с тем сгорая от нетерпения скорее узнать всю
правду.
— Да, без всякого сомнения! Ну-ка поищи, кого здесь
не хватает?
— Мануэля?!
— Да, его самого, то есть, лучше сказать, его милости Людовика де Лембра, владельца Фужероля! — ответил Бен-Жоель, отвешивая низкий поклон невидимому
графу.
— Доказательства! — властно крикнула Зилла.
— Я доказал! Я подтвердил!
— Ты?! — задыхаясь, переспросила цыганка.
— Рассказать тебе, моя красотка, как все это случилось? Так слушай! — начал Бен-Жоель, не обращая внимания на волнение Зиллы.
И в нескольких словах он передал ей все случившееся. Девушка слушала молча, грустно опустив голову.
Бен-Жоель снова вышел на улицу и, вернувшись под вечер домой, застал сестру в прежнем положении, с задумчиво опущенной на руки головой.
— Зилла, ты спишь?
— Нет,— возразила цыганка, не поднимая своего бледного лица.
— Пора ужинать, идем!
— Спасибо.
— Ты не хочешь есть?
— Нет.
— Ну, как знаешь! — сказал Бен-Жоель, принимаясь за еду.
— Зилла, скажи, что с тобой? — спросил он после короткого молчания.
— Ничего.
— Слушай, я вижу, тут дело нечисто. Может быть, разлука с Мануэлем отняла у тебя аппетит? Неужели ты, в самом деле, любишь его, чудачка?
— Не все ли тебе равно?
— Как знать! Ведь тебе прекрасно известно, что я думаю лишь о твоем счастье.
— Зачем ты отпустил его? — крикнула Зилла, вскакивая со стула и с негодованием бросаясь к брату.
— Он вольная птица.
— Но почему нашептал ты ему эти честолюбивые мысли?
— Дура! Я ничего не нашептывал ему!
— Но неужели он действительно граф?
— Да, я так думаю. Доказательства уж слишком убедительны.
— О, будь они прокляты! — вскричала Зилла со стоном.
— Это почему же?
— Потому что Мануэль теперь погиб для меня, потому что я люблю его, слышишь? Люблю его!
— Стало быть, ты признаешься в этой любви?
— Да, признаюсь. Я проклинаю это счастье, которое возносит его и губит меня. Через неделю он уже даже забудет о нашем существовании!
— Ну, не забудет.
Но Зилла не могла понять тайного смысла этих слов.
— А если бы кто-нибудь уничтожил эти доказательства, которые вернули ему имя графа де Лембра? Если бы этот некто был ты и получил за то хорошее вознаграждение? Скажи, ты согласен? — спросила Зилла, ласкаясь к брату.
— У тебя губа не дура; но позволь мне дать тебе, моя крошка, один совет.
— Какой?
— Молчи и... жди!
В тот же вечер в замке Фазентин собралось блестящее многочисленное общество.
Жильберта, удалившись в темный уголок, рассеянно слушала любезности Роланда, в то время как мать ее, окруженная несколькими почтенными стариками и дву-мя-тремя дамами, красота и молодость которых успела отцвести еще во времена царствования Людовика XIII, тихо вела какую-то незначительную беседу.
Дальше, в глубине комнаты, за столом разместились маркиз де Фавентин и еще каких-то три старика; два из них молча сидели рядом с маркизом, третий, стоя у стола, доказывал им что-то с большим жаром. Это была весьма интересная личность,— Жан де Лямот, парижский прево (судья). Длинное худое желтое лицо, маленькие горящие глазки, веки, лишенные ресниц, тонкие насмешливые губы, лоб, покрытый глубокими морщинами,— все это вместе взятое не производило приятного впечатления. Но в действительности он не был так зол, как это казалось с первого взгляда.
Преданный точным наукам, он был груб, даже несправедлив в делах, касавшихся этих занятий, но зато при исполнении служебных обязанностей умел расставаться с этими неприятными свойствами своего характера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Хорошо, все это неважно, а дальше что?
— Как дальше?
— Не знаете ли вы чего-нибудь о своем прошлом?
— Очень мало.
— Но это «очень мало» может иметь огромное значение!
— Признаюсь, я не считаю себя членом семьи Бен-Жоеля.
Сирано вздохнул с облегчением.
— Что же заставило вас сомневаться?
— Мои воспоминания.
— Вот видите, вы помните кое-что.
— Так что же из этого? Если даже я случайно найденный ребенок, так кто поможет мне найти мою прежнюю семью?
— Некоторые люди умеют даже находить иголку в стоге сена, и я льщу себя надеждой принадлежать к числу подобных людей,— сказал с особым ударением Сирано.
При этих словах Мануэль в величайшем волнении приподнялся со стула.
— Скажите, умоляю вас, скажите, что вам известно? — проговорил молодой человек, задыхаясь.
— Продолжайте дальше,— спокойно ответил Сирано.
— Но что же продолжать?
— Ваши воспоминания. Самые незначительные факты могут разъяснить очень многое.
Мануэль задумался, очевидно, стараясь восстановить в своем взволнованном уме какие-то смутные воспоминания.
— То, что особенно ясно запечатлелось у меня в памяти, это домашняя жизнь старика Жоеля. Семья его состояла из пяти человек: самого старика, затем его сына, меня, Зиллы, еще совершенно маленькой, и еще одного мальчика, скоро умершего.
— А как звали этого мальчика?
— Старик Жоель звал его Сами, но я, не знаю почему, называл его Симоном.
Невозмутимый Сирано, которого не могли смутить даже двадцать шпаг, направленных на него, вдруг весь вздрогнул и побледнел. Мануэль с любопытством взглянул на своего собеседника, но тот тотчас же овладел собой и спокойно спросил:
— Вы говорите, что его звали Симоном? Прекрасно! А не знавали ли вы кого-нибудь раньше семьи этого цыгана?
— Да, хотя очень смутно, но я припоминаю лица каких-то стариков и женщин, потом каких-то детей, между которыми я, кажется, был самый маленький. Особенно хорошо помню я одного высокого, худого мальчика с уверенной походкой и сильным голосом.
— Кто же это такой?
— Погодите, дайте вспомнить!..— прошептал Мануэль, углубляясь в воспоминания.
— Да, он был со мной неразлучен и часто колотил меня!
— Это очень попятно; всегда лица, которые нас бьют, глубже запечатлеваются в нашей памяти. Палка — это могущественный помощник памяти!
— Да, но хотя он бил меня, я все-таки очень любил его, он назывался... вот, вот, сейчас вспомню его имя!
Сирано в величайшем нетерпении привстал со стула. Лицо его было покрыто крупными каплями пота, а грудь сильно колебалась под шелковыми складками кафтана.
— Да говорите же, говорите, скорее! — шептал он в волнении. Но Мануэль, не слушая его, весь отдался мыс-
лям о себе, о своем настоящем и будущем, и в его голове носились уже фантастические образы.
— Ну, говорите же! — крикнул Савиньян, сжимая его руку и выводя его из забытья.
— Я все пытаюсь вспомнить это имя, но когда уже готов произнести его громко, оно снова исчезает из памяти!
— Соберитесь с мыслями!
— Вспомнил!
— Ну наконец-то!
— Этот ребенок... первый товарищ моих детских игр был... да, да, наверное!..
— Ну! Ну!
— Савиньян... да, Савиньян! — медленно произнес Мануэль, как бы еще раз вспоминая это некогда так часто повторяемое имя.
Сирано вскочил со стула, но совершенно уже преобразившись; на лице его одновременно выражались и нежность, и радость.
— Савиньян, сорвиголова, злодей Савиньян, наделявший тумаками своего ученика, когда тот ошибался в уроках фехтования! Да, этот Савиньян вырос, постарел, но еще не утратил памяти! — воскликнул Сирано, до боли сжимая руку Мануэля.
— Вы его знаете?
— Знаю ли я! О Боже, да ведь Савиньян — это Сирано де Бержерак! Обними, обними меня, дорогое дитя! О, старик Лембра, наверное, перевернулся бы теперь в своем гробу!
— Вы, вы — Савиньян? — воскликнул в радостном изумлении Мануэль, бросаясь в объятия Сирано.— Но кто же я? — спросил он вдруг с дрожью в голосе.
— Ты не Мануэль, долой это имя богемы! Ты теперь — Людовик де Лембра, брат Роланда де Лембра.
Мануэль, потрясенный этой неожиданной вестью, в изнеможении опустился на стул. Это внезапное открытие казалось ему слишком невероятным, злой иронией судьбы, которая сейчас же снова вернет его к мрачной действительности.
— Вы не обманываете меня? Не шутите? Не играете моим легкомыслием? — спросил он с мучительным сомнением в голосе.
— Во-первых, обращайся ко мне по-товарищески, как раньше, на ты, а во-вторых, я еще никого и никогда
не обманывал!
— О Боже, как я счастлив! — с восторгом воскликнул Мануэль.— Но скажите, как могли вы...
— Опять?
— Как мог ты,— поправился Мануэль, сжимая руку Сирано,— под этими нищенскими лохмотьями искать графа де Лембра?
— Очень просто, я пристально взглянул на тебя.
— Не понимаю.
— А вот поймешь! Тебе знакомо это?—проговорил Сирано, вынимая из кармана коробочку и поднося ее к свету. Открыв ее, он вынул оттуда портрет молодого человека в роскошном охотничьем костюме.
— Это мой портрет! — воскликнул Мануэль.
— Нет, это портрет твоего отца, когда он был в твоих летах. Теперь ты понимаешь, почему я узнал тебя с первого взгляда? Твои глаза, улыбка, голос, походка — все говорило мне: «Старик Лембра вновь ожил в своем сыне», и потому-то я велел следить за тобой и пришел сюда расспросить тебя. Иногда природа любит сыграть злую шутку; боясь случайного поразительного сходства, я решил хорошенько выпытать тебя. Когда же у тебя сорвалось мое имя,— все мои сомнения рассеялись.
— Савиньян, дорогой мой друг, когда, чем я вознагражу тебя? Но скажи, теперь я смею любить ее? — робко спросил Мануэль.
— Эгоист! — шутя проговорил Сирано.— Но погоди, теперь нам надо добиться самого главного — признания твоего брата, а для этого потребуются более веские доказательства.
— Доказательства!— повторил молодой человек разочарованно. Слова друга снова вернули его к мрачной действительности.
— Ну конечно. Ведь не могу же я явиться вот так к графу и сказать: «Вот ваш брат, прошу любить и жаловать!» — проговорил Сирано, горько улыбаясь; де Бер-жерак хорошо уже изучил графа и знал, какое впечатление произведет на него эта нежданная находка.
— Он не поверил бы мне, так как отсутствующие всегда неправы, а в особенности еще если они после пятнадцатилетнего отсутствия являются требовать своих прав. Да что говорить, даже закон был бы против нас,
несмотря на мои доводы, несмотря даже на то, что мне одному известно!..— добавил он тихо.
— Хороню, если эти доказательства необходимы, я их найду.
— Каким способом?
— Отец Бен-Жоеля, как старший в своем племени представитель рода, имел книгу, в которую записывал все важнейшие события, происходившие в его семье.
— Ну и что же?
- А то, что в этой книге должно быть записано мое прибытие в их семью, а также прибытие и смерть Сами.
— Но для чего они стали бы записывать эти уголовные дела?
— Не знаю, может быть, ради того, чтобы со временем эти выписки могли принести им доход, как выкуп за краденых детей, а может быть, просто для предотвращения возможности смешения чужой крови с чистой кровью сынов Египта.
— Ну, это вздор! Они не имеют понятия о своей генеалогии!
— Нет, ты ошибаешься, старик Жоель прекрасно знал историю своего рода. Он тщательно записывал все браки и рождения и при случае мог бы насчитать гораздо больше колен в своем роде, чем древнейший дом во Франции.
— Допустим, что так, но это неважно, поговорим лучше о твоем прошлом!
— Очень часто во время нашего скитания по Франции мне приходилось видеть купленых и краденых детей, которых приводили в наш табор. Ребенка тотчас же. показывали старику Жоелю, он спрашивал имя ребенка, записывал в книгу и затем говорил: «Отныне ты принадлежишь к нашим». Затем прибывшему давали новое имя, которое тотчас же записывалось в книге рядом с настоящим именем. И хотя ребенок смешивался с толпой других ребятишек табора, но его всегда можно было найти по этим спискам. Таким образом Симон назывался Сами, а .я получил имя Мануэль. То, что на моих глазах производилось с другими детьми, вероятно, произошло и со мной! — закончил Мануэль.
— Да, весьма возможно. А где же эта книга?
— У Бен-Жоеля.
— Ну так мы все сейчас же узнаем!
Сирано настолько быстро открыл дверь, что успел заметить отскочившего Бен-Жоеля, с величайшим интересом подслушивавшего у дверей.
— О, проклятый шпион, так ты все-таки подслушивал! — крикнул Сирано, хватая цыгана за ухо.
— Ваша милость! — взмолился бродяга.
—Иди сюда, мерзавец! — крикнул Савиньян, втаскивая его за ухо в комнату Зиллы.
— Ну, говори, скотина, что ты слышал?
— Уверяю вас, ничего! Буквально ничего!
— Не лги! Ну да, впрочем, теперь мне все равно, слышал ты или нет. Говори же, что ты слышал: это сократит мои пояснения!
— Извините... мне стало скучно одному в комнате, и я...— начал покорно бродяга.
— И ты принял участие в нашей беседе?
— Чтобы сократить ваши объяснения, как вы изволили выразиться, я признаюсь, да, я принял участие в вашем разговоре.
— Так теперь ты знаешь новую участь Мануэля?
— Да, и сердечно радуюсь за него; всегда ведь удача наших друзей доставляет нам удовольствие!
— А в особенности если эти друзья получают возможность оказать благодеяние?
— Ты можешь рассчитывать на меня, Бен-Жоель. Пятнадцать лет я был вашим гостем! Те, кто сделал мне зло, уже давно умерли, а граф де Лембра не оставит без внимания тех, с кем в течение пятнадцати лет делил нужду и горе! — вмешался Мануэль.
— Хорошо, поговорим теперь о более спешном. Я к тебе обращаюсь, Бен-Жоель!
— Слушаю!
— Скажи, что ты знаешь о Мануэле. Действительно ли в этой книге существует что-нибудь важное?
— Да, там записаны его имя и различные указания, касающиеся условий, при которых он был найден!
— Лучше сказать, украден!
— Ну, положим, этого доказать нельзя!
— Когда было произведено это похищение?
— 25 октября 1633 года.
— Где?
— В селении Гарриг, недалеко от Фужероля.
— Есть там еще какие-нибудь подробности или указания?
— Да, там есть заметка о смерти Сами, ребенке, найденном вместе с Мануэлем.
— Где же эта книга?
— Там! — ответил цыган, указывая рукой на крепкий дубовый шкаф.
— Давай ее сюда!
Лицо Бен-Жоеля моментально изменилось; приниженное выражение исчезло и заменилось спокойной самоуверенной улыбкой.
— Зачем она вам?—спросил он насмешливо.
— Очень просто,— чтобы с ее помощью доказать происхождение Мануэля и вернуть ему его права.
Сирано и Бен-Жоель мгновение молча присматривались друг к другу; наконец, Сирано нахмурился и сделал нетерпеливый жест.
— Для доказательства подлинности Мануэля вполне достаточно моего засвидетельствования,— ответил Бен-Жоель.
— Ты еще смеешь упорствовать? — крикнул Сирано, крутя свои усы дрожащей рукой и сам удивляясь своему долготерпению.
По мере того как Бержерак раздражался, цыган становился спокойнее и увереннее. Он уже составил план действий, который удовлетворял и его ненависть к Сирано, и жажду наживы.
Бен-Жоель до сих пор не мог забыть жгучей, оскорбительной боли от ударов хлыста, полученных на берегу Дордоны. Теперь он злорадно улыбался от приятного сознания, что этот ненавистный оскорбитель вполне зависит от его власти.
— Если явится необходимость представить эту книгу в суд, я это сам сделаю; я не хочу,— проговорил он с ударением,— кому-либо вручать ее!
— Так ты до такой степени оберегаешь эту реликвию?! — крикнул Бержерак, приближаясь к цыгану.
— Да!
— Неужели?
— Во-первых, как реликвию...
— Ну а во-вторых?
— Как обеспечение!
— Понимаю, ты не выдашь этой книги, пока не обеспечишь себя денежной гарантией?
— Да, вы угадали и, конечно, понимаете, что эта
книга поднимает мою ценность, которой я без нее лишаюсь совсем.
— Хорошо, когда надо будет, мы сумеем вытребовать ее при помощи полиции.
— Бен-Жоель, неужели ты мне не доверяешь? — спросил Мануэль, подходя к цыгану.
— Я не доверяю своей судьбе,— уклончиво ответил
цыган.
— Ну, идем отсюда,— проговорил Сирано, беря Мануэля под руку.— Дома мы поговорим об этом обстоятельнее, а сегодня вечером, в крайнем случае завтра, ты познакомишься со своим братом и вступишь в
свои права.
— Как вам угодно! Не обижайся на меня, Мануэль!— сказал Бен-Жоель, провожая гостей.
Лишь только Сирано и Мануэль вышли, цыган самодовольно улыбнулся, затем его жадные глаза опустились, и он погрузился в размышления о будущем. Вдруг, тихие шаги Зиллы прервали его мрачные
думы.
— Скорее, дитя мое, интересная новость!
— Что случилось?—спросила Зилла, снимая свой длинный коричневый плащ.
— А то, моя крошка, что, ничего не подозревая, мы держали у себя в продолжение пятнадцати лет знатного
барина!
Гадалка вдруг побледнела, а ее черные, как ночь, глаза лихорадочно заблестели.
— Знатного барина? — переспросила она, боясь и вместе с тем сгорая от нетерпения скорее узнать всю
правду.
— Да, без всякого сомнения! Ну-ка поищи, кого здесь
не хватает?
— Мануэля?!
— Да, его самого, то есть, лучше сказать, его милости Людовика де Лембра, владельца Фужероля! — ответил Бен-Жоель, отвешивая низкий поклон невидимому
графу.
— Доказательства! — властно крикнула Зилла.
— Я доказал! Я подтвердил!
— Ты?! — задыхаясь, переспросила цыганка.
— Рассказать тебе, моя красотка, как все это случилось? Так слушай! — начал Бен-Жоель, не обращая внимания на волнение Зиллы.
И в нескольких словах он передал ей все случившееся. Девушка слушала молча, грустно опустив голову.
Бен-Жоель снова вышел на улицу и, вернувшись под вечер домой, застал сестру в прежнем положении, с задумчиво опущенной на руки головой.
— Зилла, ты спишь?
— Нет,— возразила цыганка, не поднимая своего бледного лица.
— Пора ужинать, идем!
— Спасибо.
— Ты не хочешь есть?
— Нет.
— Ну, как знаешь! — сказал Бен-Жоель, принимаясь за еду.
— Зилла, скажи, что с тобой? — спросил он после короткого молчания.
— Ничего.
— Слушай, я вижу, тут дело нечисто. Может быть, разлука с Мануэлем отняла у тебя аппетит? Неужели ты, в самом деле, любишь его, чудачка?
— Не все ли тебе равно?
— Как знать! Ведь тебе прекрасно известно, что я думаю лишь о твоем счастье.
— Зачем ты отпустил его? — крикнула Зилла, вскакивая со стула и с негодованием бросаясь к брату.
— Он вольная птица.
— Но почему нашептал ты ему эти честолюбивые мысли?
— Дура! Я ничего не нашептывал ему!
— Но неужели он действительно граф?
— Да, я так думаю. Доказательства уж слишком убедительны.
— О, будь они прокляты! — вскричала Зилла со стоном.
— Это почему же?
— Потому что Мануэль теперь погиб для меня, потому что я люблю его, слышишь? Люблю его!
— Стало быть, ты признаешься в этой любви?
— Да, признаюсь. Я проклинаю это счастье, которое возносит его и губит меня. Через неделю он уже даже забудет о нашем существовании!
— Ну, не забудет.
Но Зилла не могла понять тайного смысла этих слов.
— А если бы кто-нибудь уничтожил эти доказательства, которые вернули ему имя графа де Лембра? Если бы этот некто был ты и получил за то хорошее вознаграждение? Скажи, ты согласен? — спросила Зилла, ласкаясь к брату.
— У тебя губа не дура; но позволь мне дать тебе, моя крошка, один совет.
— Какой?
— Молчи и... жди!
В тот же вечер в замке Фазентин собралось блестящее многочисленное общество.
Жильберта, удалившись в темный уголок, рассеянно слушала любезности Роланда, в то время как мать ее, окруженная несколькими почтенными стариками и дву-мя-тремя дамами, красота и молодость которых успела отцвести еще во времена царствования Людовика XIII, тихо вела какую-то незначительную беседу.
Дальше, в глубине комнаты, за столом разместились маркиз де Фавентин и еще каких-то три старика; два из них молча сидели рядом с маркизом, третий, стоя у стола, доказывал им что-то с большим жаром. Это была весьма интересная личность,— Жан де Лямот, парижский прево (судья). Длинное худое желтое лицо, маленькие горящие глазки, веки, лишенные ресниц, тонкие насмешливые губы, лоб, покрытый глубокими морщинами,— все это вместе взятое не производило приятного впечатления. Но в действительности он не был так зол, как это казалось с первого взгляда.
Преданный точным наукам, он был груб, даже несправедлив в делах, касавшихся этих занятий, но зато при исполнении служебных обязанностей умел расставаться с этими неприятными свойствами своего характера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32