— Вещественное доказательство?.. Что бы это могло быть? — пробормотал Роланд.
— Не знаю. Он пока не говорит, в чем дело.
— Но как вам кажется?
— Буквально не могу ничего предположить. Только вот что поразило меня. Во время моих прежних допросов Мануэль был очень печален, уныл, отвечал на вопросы как-то вяло, нехотя. Теперь же он буквально переродился: отвечает уверенно, спокойно, и видно, что он вполне уверен в своей победе. Знаете, это меня озадачило и, скажу правду, беспокоит!
— Не можете ли вы найти возможность проникнуть в его мысли? Мне кажется, что это человек чрезвычайно изворотливый и что все это устраивается им для приведения нас в заблуждение. Не комедия ли это?
— Ну, я думаю, что всякая комедия исчезнет перед страшными орудиями допроса.
— Вы думаете, что он во всем сознается?
— Да, через несколько дней я приступлю к допросу Лучшее средство к получению правдивых ответов...
— Какое?
— Пытка.
— Да, я забыл об этом,— холодно проговорил Роланд.
Граф торжествовал: то, для чего он приехал сюда, само собой устроилось. Он знал, что в застенке самые закаленные люди не выносят мучения, и надеялся при помощи жестокой пытки заставить Мануэля отказаться от своих прежних слов, иначе говоря, отказаться от имени и титула, принадлежащего ему по праву. ; •— Да, кстати, не посылали ли вы кого-нибудь к Мануэлю? — спросил судья.
— Да, я посылал ему немного провизии. К стыду своему, должен сознаться в своей слабости. Мне стало жаль этого юношу, и я хотел усладить его горе.
— Ну, вы уж слишком снисходительны: с подобными людьми церемониться нечего.
— Скажите, это он сообщил вам об этом?
— Нет, тюремщик.
— Видите ли, дело в том, что я приказал не говорить, от кого это. Но, вероятно, Мануэль почему-либо догадался и уже на следующий день не принял моего дара.
— Да, из некоторых слов обвиняемого я заключаю, что возобновившаяся у него надежда имеет что-то общее с этой посылкой...
Роланд вздрогнул от ужаса, но вскоре успокоился: ведь его превосходство над Мануэлем, наконец, ряд обвинений, основанных на фактах, уничтожат все показания ничтожного авантюриста, и, попрощавшись с судьей, граф поехал к маркизу де Фавентин.
Со дня ареста Мануэля Жильберта терпеливо исполняла волю отца. Ни па чем не основанная невиновность Мануэля становилась уже для нее самой иногда совершенно сомнительной. Снова была она свергнула с высоты своих грез: ее любимый, обожаемый Мануэль оказывается сыном садовника! Да, при всем желании она не смеет мечтать о нем!
Но может ли она приказать своему сердцу, которое неудержимо влечет ее к Мануэлю, обратиться к ненавистному ей человеку? Нет! Несмотря на все, она по-прежнему горячо любит лишь одного Мануэля, которого считала достойным этой любви.
В течение этих нескольких дней, когда благоприятный случай позволил Мануэлю жить рядом с ней и говорить как с равной, она вполне успела оценить его нежную любовь, его деликатность и недюжинный ум. Да, хотя он изгнан из общества, но это не изгнало его из сердца т-11е Фавентин.
Раньше он очаровывал ее, теперь же еще больше прельщал, вызывал сожаление, сострадание, любовь... Она не имела никаких доказательств невиновности Мануэля, но по временам к ней снова возвращалась вера в его правдивость и честность. Нет ничего удивительного, что после всего этого Жильберта, видя свою беспо-мощность в отношении освобождения Мануэля, решила энергично сопротивляться своему браку с графом Роландом.
Она безучастно относилась к всевозможным свадебным приготовлениям, тая в душе то надежду на счастье с
другим, то, в случае крайности, на роковой конец. Да, она решила во что бы то ни стало уклониться от этого, ненавистного брака. Она терпеливо выслушивала горячие признания Роланда, а затем под удобным предлогом запиралась у себя в комнате и отдавалась сладким воспоминаниям и мечтам. На все убеждения отца она с неизменной твердостью повторяла свою обычную фразу:
— Я никогда не буду женой графа Роланда!
Сначала отец возмущался подобными ответами, потом привык к ним и считал их капризом, который надеялся в конце концов сломить.
Роланд де Лембра на этот раз явился с таким решительным видом, что Жильберта сразу почувствовала неизбежность борьбы.
Войдя в приемную, граф застал там лишь отца и мать невесты. Запутавшись в целой массе осложнений своего дела, конец которого был совершенно ему не известен, граф хотел по крайней мере добиться согласия своей невесты.
Он страстно любил молодую девушку, и каждое препятствие еще больше усиливало эту любовь. Он решил, даже вопреки ее воле, овладеть ею и, ослепленный своей страстью, не мог думать о состоянии души своей невесты.
Осведомившись о здоровье отсутствующей молодой девушки, граф прямо приступил к интересующему его вопросу.
— Весьма сожалея о том, что не имею возможности лично передать мое приветствие вашей дочери, я утешаю себя мыслью поделиться с вами своими планами и надеждами,— сказал он, здороваясь.— Уже с давних пор я осчастливлен согласием на брак с вашей дочерью. Позвольте же узнать, когда могу я рассчитывать на достижение моего блаженства?
— Дорогой граф, вы прекрасно знаете, что я предан вам всей душой! — отвечал отец Жильберты.— Если я не назначил еще окончательного дня, то лишь потому, что последние происшествия, как вы сами знаете, сильно поразили мою дочь и немного оттянули то, что, поверьте, мы считаем для себя высшим счастьем и честью!
— Мне кажется, что воспоминание о несчастном случае, о котором вы изволите говорить, уже стирается из
вашей памяти, маркиз, и надеюсь, что это больше не должно нам мешать.
— Я никогда не считал эти воспоминания препятствием. Волнение, потрясение, произведенные арестом вашего брата, виноват, этого Мануэля, совершенно уже улетучились и улеглись, и если вы желаете, то поговорим теперь об этом союзе, которым вы хотите осчастливить наш дом. Но,— прервал себя старик,— не знаете ли вы, что случилось с Сирано?
— Ничего не знаю!
— Но ведь вы с ним в прекрасных отношениях?
— Не совсем. Но это не мешает и мне беспокоиться о нем. Я не знаю, где он и что с ним творится в настоящий момент, однако мне известно, что его нет в Париже.
— Давно? Надолго он уехал?
— Вы сами знаете, маркиз, что Сирано любит различные похождения и часто даже сам не в состояний объяснить целей и смысла своих поездок.
— Он, кажется, сильно интересуется вашим... то есть этим Мануэлем? — проговорил маркиз, снова ошибаясь на имени, к которому не мог еще приучить себя.
— Да, он очень заинтересован этим молодым человеком.
— Так почему же он покинул его таким образом?
— Сирано очень самолюбив,— отвечал Роланд,— и не хочет согласиться с обидным сознанием того, что он был невольным помощником жалкого авантюриста, бродяги, и возможно, что теперь он где-нибудь ждет окончания следствия, надеясь, что суд освободит его от его протеже.
— Да, вероятно, так оно и есть,— согласился маркиз.
— Теперь забудем на минуту Бержерака и, с вашего согласия, поговорим о моей свадьбе. Кажется, что наши переговоры будут коротки и ограничатся лишь назначением дня.
— Я посоветуюсь с Жильбертой...
— О, в подобных делах молодые девушки никогда не торопятся,— смеясь, заметил граф.— Всегда надо решать за них. Согласны ли вы назвать меня вашим зятем через две недели?
Взглянув вопросительно на супругу, поглощенную своим рукоделием и не принимающую участия в разговоре и не видя на ее лице выражения несогласия, маркиз успокоился.
— Если вы желаете — будь по-вашему!— проговорил он, протягивая графу руку.
Роланд хотел произнести слова признательности и благодарности, но как раз в это время в дверях показалась Жильберта.
Недавно пережитые волнения сильно изменили наружность молодой девушки. Лицо ее стало бледно, глаза ввалились и горели лихорадочным блеском.
Заметно было, что она всеми силами, но напрасно старалась подавить в себе это волнение, в ее блестящих глазах появилась какая-то злоба, даже угроза, которой раньше родители никогда не замечали в ней.
Роланд сразу увидел в ней эту перемену, и все-таки девушка казалась ему еще краше, еще привлекательнее, чем раньше.
Машинально подойдя к графу, она холодно ответила на его поклон.
— Вы были больны?—спросил Роланд.
— Нет, граф. Но почему задаете вы мне этот вопрос?
— Я думал... мне говорили...— пробормотал граф, невольно умолкая перед холодным, почти ненавидящим взглядом невесты.
— Обо мне уж слишком заботятся. Но не верьте слухам; я не была больна и в настоящее время тоже совершенно здорова,— холодно проговорила молодая девушка и, пройдя мимо жениха, уселась рядом с матерью.
Роланд просидел до ночи, но Жильберта не принимала участия в общем разговоре. Маркиза тоже молча сидела за своей работой, изредка украдкой присматриваясь к своему будущему зятю.
После бессодержательной, довольно продолжительной болтовни беседа как-то сама собой перешла на Мануэля, и Жильберта узнала из слов жениха, что Лямот снова допрашивал любимого ею человека и что тот по-прежнему остался непоколебим в своих претензиях.
Подобное поведение узника, возмутив маркиза, очень понравилось молодой девушке, и она снова с любовью мысленно перенеслась к Мануэлю.
— Дорогое дитя,— обратился к ней маркиз после ухода Роланда,— мы много говорили сегодня о тебе с графом, и он просил меня назначить день твоей свадьбы; я...
— Говорите же, говорите! — торопила его молодая девушка, видя нерешительность отца.
— Я назначил двухнедельный срок..
— Отец, скажите, это ваше окончательное решение?
— Ведь я уже говорил тебе.
— Да, но я тоже сказала вам, что я не буду его женой!
— Это каприз, дитя мое. Этот брак необходим, он делает честь нашему дому и, уверяю тебя, принесет тебе счастье. Помяни мое слово, ты никогда не раскаешься, что послушалась моего совета.
— Это ваше последнее слово?
— Последнее! — хмурясь, ответил маркиз.
— Да хранит вас Бог, отец! — проговорила молодая девушка, с глубоким поклоном отходя от старика, и, попрощавшись с матерью, вошла к себе в комнату, где ее ждала Пакетта, раздевавшая свою госпожу. Отослав служанку, молодая девушка раскрыла окно, чтобы подышать свежим ночным воздухом.
Перед ней высились темные силуэты домов, построен. пых на противоположном берегу реки, а внизу, почти под самыми окнами, тихо плескались волны Сены.
— Нет, нет, не так, это слишком страшно! — прогово рила Жильберта, с ужасом закрывая окно.
Вдруг она снова задумалась, потом ее глаза зажглись лихорадочным блеском, и она решительно встряхнула головкой.
По прошествии первого приступа болезни Зилла почувствовала некоторое облегчение. Ее сильная, закаленная натура пересилила недуг, который казался смертельным Она еще не выходила со двора и даже с трудом двигалась по комнате, но память и сознание ее уже совершенно окрепли
Первые волнения понемногу улеглись, как успокаиваются . волны океана, утомленного слишком сильным волнением Девушка снова почувствовала в себе прежнюю силу, поколебленную ужасной вестью о возможной смерти Мануэля.
— Кровь, кровь и мрак! — с ужасом воскликнула гадалка.— Чья-то жизнь, словно этот отраженный огонь, также внезапно потухнет. Но чья, чья это жизнь? Моя или Мануэля?
Вдруг легкий стук в дверь прервал ее занятия. На пороге появилась какая-то женщина, закутанная покрывалом. За ней виднелась почтительно стоящая фигура лакея.
— Посторожи дверь, мой добрый Вильгельм, и следи за тем, чтобы сюда никто не вошел,— проговорила дама, обращаясь к провожатому.
— Кажется, вас зовут Зиллой?—спросила дама, оставшись наедине с гадалкой.
— Да, сударыня. Что вам угодно?
— Я сейчас объясню вам причину моего визита, но прежде вы должны поклясться мне сохранить его в тайне.
— Но к чему эти клятвы? Ведь я вас не знаю!
— Все равно. То, что должно произойти здесь, пусть останется тайной между нами.
— Как вам угодно. Клянусь вам в этом! — проговорила Зилла слабым голосом.
— Вам нездоровится? — проговорила вдруг дама, замечая слабость цыганки.
Цыганка бессильно опустилась на кровать.
— Зилла, вы занимаетесь разгадыванием судьбы по линиям руки? Кроме того, вы иногда поете со своими товарищами? Не так ли?
— Да, кто сообщил вам эти сведения, сказал вам правду, сударыня.
Затем после минутного колебания незнакомка добавила:
— Но ведь это не все; вы еще занимаетесь кое-чем другим.
— Нет, я ничем больше не занимаюсь.
— Вы не хотите меня понять, неужели я должна говорить яснее? Ваш народ знает тайну загадочных наук, вам известны ужасные рецепты, незнакомые толпе. Скажите, неужели вы не унаследовали от ваших отцов знания тайны жизни и смерти?
— Вероятно, вы хотите сказать про любовный напиток? — спросила Зилла, стараясь угадать мысль незнакомки.
— Ах нет! — с досадой ответила дама.
— Так что же?
— Вы боитесь угадать или вас беспокоит то, что нас могут услышать. Так я скажу вам на ухо,— и, наклонясь к Зилле, незнакомка прошептала несколько слов.
— Яд! Вы хотите достать у меня яд?—с ужасом вскрикнула цыганка.
— Молчите, если это слово пугает вас!
— Нет-нет, я не хочу быть причастной к какому-нибудь преступлению!
— Разве я упомянула о каком-нибудь преступлении?— гордо спросила незнакомка.
— Но я сама могу о нем догадаться!
— Успокойтесь,— горько улыбаясь, проговорила дама,— если и должен умереть кто-нибудь от этого яда, то лишь я одна.
— Вы? Вы, богатая, знатная, молодая, и вероятно любимая, хотите умереть?—с удивлением спросила цыганка.
— Какое вам дело до этого? Я ни сожаления, ни участия не прошу у вас. Наступит день, может быть, очень скоро, когда, кроме смерти, у меня не будет другого исхода. Я хочу сама выбрать эту смерть. Мутные холодные волны Сены, которые шумят у меня под окном, слишком страшат меня, мысль о кинжале пугает меня, я хотела бы или моментальной безболезненной смерти, или смерти забвения...
— Ваши слова, сударыня, немного не ясны для меня. Протяните мне вашу руку! А! Я узнаю эти линии... Любовь... заблуждение, борьба и... победа или смерть! — проговорила Зилла, пристально рассматривая ладонь маленькой выхоленной ручки.
— Теперь я вспомнила! Вы — Жильберта де Фавен-тин! — вскрикнула цыганка.
— Кто вам сказал это? —спросила незнакомка дрожащим голосом.
— Снимите покрывало: оно теперь бесполезно. Я видела вашу руку там, помните, в саду вашего отца, и по этой руке узнала вас!
Действительно, цыганка не ошиблась: перед ней стояла Жильберта де Фавентин.
Молодая девушка послушно сняла покрывало.
— Итак, вы меня знаете? Тем лучше. Вероятно, и
Она с ужасом думала теперь о том, что уже столько времени прошло с момента, когда она порывалась проникнуть в тюрьму, чтобы вырвать Мануэля из рук смерти.
Бен-Жоель еще не возвращался. Не имея никакой возможности узнать о происходящем, чего она так опасалась, она предпочла ничего не спрашивать, лишь бы не получить ужасной вести.
«Мануэль уже умер!» — с тоской повторяла цыганка, в то же время утешая себя еще не совсем разбитой надеждой. Одно время она хотела было послать старуху хозяйку к Иоганну Мюллеру, но побоялась, что более чем подозрительная наружность мегеры не заслужит доверия добродушного солдата.
Вдруг совершенно неожиданный случай доставил ей желанные вести о Мануэле. На следующий день после кажущегося согласия Жильберты с отцовской волей Зилла грустно размышляла о брате и Мануэле; брат интересовал ее лишь настолько, насколько он мог бы быть полезен в этом деле, так как он уже давно потерял право на любовь и уважение сестры. Зилла,как вообще все влюбленные женщины, была суеверна. Она воспитывалась среди общества цыган, которые хотя и не придавали особенного значения своим гаданьям, зато пользовались ими для одурачивания наивных простаков. Она прочла массу книг, посвященных всевозможным колдов-ствам и чародействам, и иногда предсказания цыганки, основанные на изучении этих книг, случайно оправдывались.
На этот раз Зилла была особенно настроена ко всем этим таинствам.
— Как поднять загадочную завесу будущего? О, если все эти науки, которые обучили меня искусству гадалки, не сплошное сплетение лжи и обмана, я узнаю, проникну сквозь эту завесу! — пробормотала цыганка.
С этими словами она взяла большую хрустальную чашу, наполнила ее водой и поставила на стол, потом, отодвинув лампу подальше, поместила перед чашей серебряное зеркало и зажгла перед ними старинный светильник.
Голубоватый огонь светильника, отраженный в зеркале, сразу окрасил воду в прозрачном сосуде. Зилла, затаив дыхание, стала всматриваться в игру отраженного огня. Вдруг светильник слегка затрещал и погас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32