ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Филипп брел, не разбирая дороги, судорожно сжимая в руке письмо. Его зубы были плотно стиснуты. Несколько успокоившись, уставший юноша опустился на скамейку и устремил долгий взгляд на конверт, который держал теперь обеими руками на коленях. Он перевернул пакет, его скрепляла черная печать.
«Я все еще не в силах прочитать письмо»,— тяжко вздохнув, он поднялся и побрел наугад дальше.
Солнце склонилось почти к самому горизонту. Филипп остановился и долго смотрел на заходящее светило, пока не потемнело в глазах.
«Мне кажется, что солнце — это глаз Божий. Может быть, так оно и есть на самом деле? — подумал юноша.— О, Боже всемогущий! Почему среди многих миллионов людей лишь мне одному выпал жребий выполнить столь ужасную миссию?»
Филипп окинул взглядом окрестности, выбирая место, где бы, укрывшись от посторонних взглядов, он смог сломать печать и прочитать наконец послание из мира духов. Невдалеке вдоль межи тянулись густые заросли кустарника. Он забрался в чащу, чтобы никто не увидел его, и еще раз взглянул на заходящее солнце. На душе у него становилось спокойнее.
— Это воля Божья! Она должна быть исполнена! Это моя судьба, и я должен следововать ей!—произнес он.
Филипп прикоснулся пальцами к печати. Кровь застыла у него в жилах при мысли, что отнюдь не теплая рука живого человека передала матери это послание и что там хранится тайное покаяние мятежного духа, его отца! Там, в этом письме, заключена единственная надежда его несчастного отца, чью память юношу приучили уважать. «Какой же я трус! Потерять столько времени! — размышлял Филипп.— Ведь теперь мне не хватит солнечного света, чтобы прочитать письмо, еще немного, и солнце закончит свой дневной путь! Что же стоящего я сделал сегодня, чтобы оправдать свое существование?»
Юноша вновь обрел отвагу Филиппа Вандердекена. Он хладнокровно сорвал печать, на которой стояли инициалы отца, и прочел:
«Катарине. Одному из достойных сострадания призраков, которым суждено проливать слезы за злодеяния, содеянные рожденными из пыли, разрешено сообщить мне тот единственный путь, следуя которым можно облегчить мою жуткую участь. Если мне доставят на палубу моего собственного корабля священную реликвию, над которой я дал свою злополучную клятву, и я смиренно поцелую ее и уроню на ее священное древо слезу раскаяния, тогда я смогу с миром отойти в вечность! Как это может быть осуществлено и кто возьмется за выполнение столь губительной миссии, не ведаю. Катарина, ведь у нас есть сын! Нет! Никогда не рассказывай ему обо мне! Молись за меня и... прощай!
Биллем Вандердекен».
«Итак, все это правда? Ужасная, мучительная правда! — подумал Филипп.— Мой страдалец отец так и скитается до сих пор между небом и землей ни живой ни мертвый. И он указывает на меня. А кого же иначе ему призывать? Ведь я его сын, и не мой ли сыновний долг помочь его избавлению от Божьей кары?»
— Да, отец! Это письмо ты написал не напрасно! — воскликнул он.— Позволь мне еще раз прочесть его!
Филипп посмотрел на свои руки, полагая, что все еще держит письмо, но письма не было. Может быть, он уронил его? Он стал искать в траве. Письмо исчезло! Не было ли оно плодом его воображения? Нет, ведь Филипп отчетливо видел каждое слово!
«Это послание обращено ко мне,— размышлял юноша.— Оно предназначалось только мне! Итак, вперед! Я вижу предзнаменование!»
— Если ты можешь услышать меня, дорогой отец, тогда слушай! О, всемилостивый Боже, ты тоже слушай сына, который клянется на этой святой реликвии облегчить участь отца и, если нужно, погибнуть! Посвящаю свою жизнь этому святому делу и, если мне удастся выполнить свой долг, умру в мире и радостной надежде! О, небо, начертавшее клятву отца, прими теперь клятву на Святом Кресте его сына, и да постигнет его кара небесная за клятвоотступление, как это случилось, без сомнения, с его несчастным отцом! Прими мой обет, о Боже! Доверяюсь твоему милосердию, уповая на то, что ты, в конце концов, допустишь отца и сына в царствие небесное! Если же моя мольба слишком дерзостна, так прости меня!
Филипп склонил голову и прижал к губам священную реликвию.
Солнце скрылось за горизонтом. Сумерки уступили место ночи, и все вокруг погрузилось во тьму. Филипп, одновременно молясь и размышляя, все еще оставался в кустах. Вдруг до его слуха донеслись негромкие мужские голоса. Совсем рядом за изгородью расположились на траве какие-то люди. То, о чем они говорили, насторожило юношу, поскольку упоминалось имя минхера Путса. Филипп прислушался и вскоре уловил, что говоривших было четверо, что это бывшие солдаты, а обсуждают они план ограбления маленького доктора, у которого, как они предполагали, немало денег.
— Все, что я знаю, я уже высказал,— подвел итог один из говоривших.— У него, кроме дочери, никого нет.
— Для меня она желанней всех его денег! — послышался голос другого человека.— Это стоит обмозговать, прежде чем мы возьмемся за дело. Девушка достанется мне, как часть законной добычи, договорились?
— Если ты согласен приобрести ее за приличную сумму, тогда мы не возражаем,— заявил третий.
— Конечно, согласен! — отвечал второй.— Скажите только, во сколько, по совести говоря, вы оцениваете эту визгливую девку?
— Думаю, пятисот золотых гульденов будет достаточно,— встрял в беседу четвертый.
— Быть посему, но при одном условии — даже если моя часть добычи будет меньше, девушка остается моей. Ведь моя доля может оказаться и не такой большой.
— Не так уж дорого,— прозвучал голос первого заговорщика.— Наверное, я сильно заблуждаюсь, полагая, что у этой старой перечницы мы сумеем выудить более двух тысяч гульденов. Что вы на это скажете? Согласны, чтобы девка досталась Бэтенсу?
— Согласны, согласны! — хором отвечали остальные.
— Тогда я с вами душой и телом,— снова взял слово тот, кто выторговывал себе дочь старого доктора.— По правде говоря, я втрескался в девчонку, даже пытался заполучить ее — предложил жениться на ней, но старый скряга отказал. Мне! Почти офицеру! Я должен отомстить! Пускай не ждет от меня пощады!
Конечно, никакой пощады! — опять хором подтвердили его приятеля Затем кто-то из них спросил:
— Отправимся Сейчас же или дождемся ночи? Через час-другой взойдет луна, и тогда нас могут заметить.
— Кто это замени нас? возразил другой заговорщик.— Разве что какой нибудь посыльный? Лучше все же дождемся ночи.
— Далеко ли ею дом? - снова прозвучал вопрос.
— Примерно полчаса ходьбы, если поспешать. Запомните, отправляемся через полчаса, будет светить луна, а в ее лучах легче считать гульдены.
— Ну, это меня устраивает,— сказал Бэтенс.— За это время я успею поставить новый кремень и зарядить карабин. Я умею это делать и в темноте.
— Для тебя это дело привычное, Ян.
— Что правда, то правда. Я — это я, и думаю лишь об одном— вогнать пулю в лоб старому негодяю!
— Будет лучше, если ты, а не я, расправишься с ним, поскольку однажды в Мидделбурге он спас мне жизнь, когда уже никто не верил, что я могу родиться заново,— послышался голос одного Филипп не стал ждать конца разговора, ползком выбрался из кустов и, неслышно ступая, поспешил прочь. Он догадался, что это были оставшиеся без дела солдаты, которые тогда толпами бродили по стране, и теперь все его мысли были направлены на то, чтобы найти способ защитить доктора и его дочь от грозившей им опасности. На время он забыл об отце и потрясшей его тайне.
Когда Филипп уходил из дома, он не думал о том, в какую сторону он побредет, однако, хорошо зная окрестности, теперь легко нашел дорогу к дому доктора Путса. Через четверть часа, запыхавшийся, он стоял у его двери. Как всегда, в доме было тихо. Филипп постучал, но ему не ответили. Он продолжал стучать, но напрасно — врача, видимо, вызвали к больному. Поэтому Филипп громко, так, чтобы его услышали в доме, закричал:
— Девушка! Как я полагаю, вашего отца нет дома. Послушайте, что я скажу вам. Я — Филипп Вандердекен. Совсем недавно мне довелось услышать один разговор, и я узнал, что четверо злодеев намереваются прийти сюда, убить вашего отца и ограбить дом. Через час, а может быть, и раньше, они будут здесь, и я поспешил, чтобы предупредить и, если удастся, защитить вас. Клянусь реликвией, которую сегодня утром вы возвратили мне, что все это чистая правда!
Юноша замолчал, однако ответа не последовало.
— Синичка! Если тебе твоя честь дороже, чем твоему отцу деньги, ответь мне! Открой окно на втором этаже и выслушай меня! Ты ничем не рискуешь. Не будь так темно, я бы попросил тебя выйти ко мне.
После этих слов окно второго этажа распахнулось, и Филипп разглядел силуэт грациозной дочери минхера Путса.
— Что вы здесь делаете в такое позднее время, минхер? — спросила девушка.— Что вы хотели сообщить мне там, стоя у двери? Я что-то не расслышала.
Филипп подробно рассказал ей обо всем и попросил впустить его в дом, чтобы взять ее под свою защиту.
— Подумайте хорошенько о том, что я сказал вам, красавица,— продолжал он.— Ведь сами вы уже проданы одному гнусному проходимцу, который назвался Бэтенсом, если я не ошибаюсь.
— Как? Вы говорите Бэтенс, минхер?
— Да, именно так. Негодяй говорил, что влюблен в вас.
— Я припоминаю этого человека,— отвечала девушка.— Однако я просто не знаю, что мне делать и что сказать вам. Отца вызвали к больному, и его, возможно, не будет еще несколько часов. Как же я, одна, в ночное время открою вам дверь? Никогда! Нельзя... Я не могу сделать этого, хотя и верю вам. Конечно, у вас нет дурных намерений, если только вы не придумали эту историю.
— Даже в надежде на вечное блаженство, синичка, я не смог бы додуматься до этого. Но вам не следует рисковать своей жизнью и честью! Впустите меня!
— А если я и вправду впущу вас? — спросила она испуганно.— Что вы сможете сделать один против четверых? Четверо на одного! Они быстро расправятся с вами, и тогда еще одной жизнью станет меньше!
— Этого не произойдет, девушка, если в доме есть оружие! А я полагаю, что, не будь его, ваш отец не жил бы так уединенно. Я не боюсь этих воров—вы знаете мой характер!
— Конечно, с ним я уже познакомилась. Ради нас, чей дом вы сами штурмовали, вы хотите теперь рисковать жизнью. Я благодарна вам, минхер,; сердечно благодарна, но открыть вам дверь... Я никак не решусь...
— В таком случае, синичка, раз уж вы не хотите впустить меня, я останусь там, где стою. Кстати, я безоружен и поэтому, пожалуй, не в состоянии противостоять четырем убийцам. Но все же я останусь здесь, чтобы доказать верность той, которую готов защищать всегда и при любом числе воров. Да, да, здесь под этой дверью я и умру!
— Тогда я стану вашей убийцей!—возразила девушка.— Но я не могу допустить этого. О, минхер! Поклянитесь! Поклянитесь всем, что вам свято и дорого, что вы не злоупотребите моим доверием!
— Я клянусь тобой, синичка, поскольку ты для меня — все самое святое!
Окно захлопнулось, в комнатах мелькнул луч света, и через мгновение дочь доктора открыла входную дверь, в правой руке у нее была лампа. Краски играли на ее лице — щеки становились то пунцовыми, то серыми, как пепел! Левой рукой она неловко прятала за спину пистолет. Это бросилось Филиппу в глаза, но он сделал вид, что ничего не замечает, и постарался успокоить ее. Не переступая порога, он произнес:
— Милая девушка! Если вы все еще сомневаетесь во мне и опасаетесь, что я причиню вам зло, то можете тотчас же захлопнуть дверь, но, умоляю вас, ради вашего же благополучия, не делайте этого! Воры будут здесь прежде, чем взойдет луна. Я готов отдать жизнь, за вас, поверьте мне! Разве можно заставить страдать такое прекрасное создание и остаться человеком?
Смущенная необычностью положения, эта девушка сумела бы проявить мужество, возникни в этом необходимость. Она в самом деле была достойна созерцания и восхищения. Дрожавший на ветру, порой почти затухающий свет лампы отражался то яркими, то бледными отблесками на ее лице. Ее стройная фигурка, странная, но красивая одежда изумили Филиппа. Девушка была среднею роста, она стояла с непокрытой головой, ее длинные волосы были заплетены в косы. Простая одежда сильно отличалась от той, которую носили местные жительницы. Судя по чертам лица и одеянию, опытный путешественник сразу же понял бы, что перед ним женщина с Востока. И это было действительно так.
Пока Филипп говорил, девушка пристально смотрела на него, будто пыталась проникнуть в самые сокровенные уголки его души. Но в поведении юноши сквозила искренность, а во всем его облике была такая очевидная откровенность, что девушка почти успокоилась и, поколебавшись немного, сказала:
— Входите, минхер! Сердце подсказывает мне, что я могу доверять вам!
Филипп сделал шаг вперед и сразу же запер за собой дверь на засов.
— Нельзя терять ни минуты, но все же назовите ваше имя, чтобы я мог достойно обращаться к вам.
— Меня зовут Амина,— застенчиво отвечала девушка.
— Я благодарен вам за это маленькое доказательство доверия, Амина, но любезничать мне некогда,— отвечал юноша.— Где в доме огнестрельное оружие и заряды к нему?
— Они тут. Ах, как мне хотелось бы, чтобы отец уже был дома!
— Я тоже хотел бы этого, ох как хотел бы, чтобы он пришел раньше, чем появятся грабители! — согласился Филипп.— Лишь бы он пришел прежде, чем они нападут, ведь пуля в их карабине предназначена для него! Если они возьмут твоего отца заложником, то будут держать его до тех пор, пока не получат все золото и тебя в качестве выкупа. Но где же оружие, Амина?
— Идите за мной! — Девушка повела Филиппа во внутренние комнаты на втором этаже, где располагался кабинет доктора. Кругом на полках были расставлены пузырьки и коробочки с медикаментами. В углу стоял железный ящик, а над камином висели два ружья и три пистолета.
— Все оружие заряжено,— произнесла Амина, выкладывая на стол четвертый пистолет, который все еще держала в руках.
Филипп снял оружие со стены, осмотрел курки, а также полочки с порохом, взял и выложенный девушкой пистолет и проверил его. Закрывая полочку с порохом, он с улыбкой спросил:
— Значит, пуля из него предназначалась мне, Амина?
— Нет, не для тебя,— отвечала Амина, которая в порыве доверия почувствовала себя обязанной ответить честному парню сердечным «ты».— Выстрел предназначался для предателя, если бы он оказался здесь,— добавила она.
— Послушай, Амина,—сказал Филипп.— Я встану у окна, которое ты открывала, но света там не зажигай. Сама же оставайся здесь и запрись на ключ.
— Ты плохо знаешь меня,— возразила девушка.— В такие минуты мне страх неведом. Я буду рядом с тобой, чтобы заряжать оружие. Для меня это привычная работа.
— Ни в коем случае! — воскликнул Филипп.— Тебя же могут ранить!
— Вполне возможно,— согласилась Амина.— Но уж не думаешь ли ты, что я буду праздно сидеть здесь, вместо того чтобы помогать тому, кто рискует своей жизнью ради меня? Я знаю свои обязанности, минхер, и постараюсь их выполнить.
— Ты не должна рисковать собой, Амина,— возразил юноша.— Я не смогу хорошо целиться, если буду знать, что ты подвергаешься опасности. А теперь позволь мне отнести оружие в ту комнату. Уже пора!
Амина помогла ему перенести ружья и пистолеты в соседнюю комнату и затем ушла, захватив с собой лампу.
Оставшись один, Филипп открыл окно и выглянул на улицу. Там не было ни души. Он прислушался. Кругом стояла тишина. Из-за дальнего холма поднималась луна, но ее скрывали проплывавшие по небу облака. Филипп не пробыл в засаде и нескольких минут, как услышал внизу чей-то шепот. Он узнал четырех грабителей, которые стояли уже у самых дверей. Бесшумно ступая, Филипп перешел в соседнюю комнату. Амина прилежно перезаряжала оружие.
— Они уже здесь, Амина,— сообщил Филипп.— Они совещаются у дверей. Можешь взглянуть на них без всякого риска. По правде говоря, у меня есть основания сказать им спасибо, потому что их появление подтверждает, что я не соврал.
Ни слова не говоря, Амина подошла к открытому окну, прислушалась, затем вернулась назад и положила руку на плечо Филиппа:
— Прости меня за то, что я сомневалась в тебе. Теперь я боюсь только одного — как бы злодеи не схватили отца.
Филипп вернулся к окну, чтобы продолжить наблюдение. Грабители, казалось, еще не пришли к согласию — им никак не удавалось взломать массивную дверь. Тогда они решили прибегнуть к хитрости и стали стучать, все громче и громче, поскольку никто не отвечал им. Увидев, что и это не помогает, они снова о чем-то посовещались, а затем один из бандитов приставил дуло карабина к замочной скважине и выстрелил. Замок был разбит, но засов прочно удерживал дверь. Хотя Филипп чувствовал себя вправе стрелять в насильников, но так и не пустил в ход оружие, пока нападавшие не начали явно враждебных действий. В великодушных сердцах почти всегда преобладают чувства, не позволяющие лишать жизни других, когда в этом нет крайней нужды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34