Все согласились, и каждый стал получать в день лишь полпинты воды.
Штиль продолжался три дня. Нещадно палило солнце, и нехватку воды ощущали особенно те, кто не мог воздержаться от употребления спиртного.
На четвертый день подул попутный бриз. Ветерок принес терпящим бедствие облегчение. Плот двигался теперь со скоростью около четырех миль в час, и все поверили в спасение. Кокосовые пальмы были уже хорошо различимы, и появилась надежда пристать к берегу на следующий день. На ночь парус был оставлен, однако ночью ветер стих, а утром обнаружилось, что плоту противостоит мощное течение, которое отнесло его назад. Ветер, свежевший утром, к вечеру обычно стихал, и поэтому в течение четырех дней плот то подносило к берегу и он преодолевал к полудню около десяти миль, то к утру течение относило его назад почти на то же расстояние. Изнемогавшая от палящих лучей солнца и жажды команда начала роптать и вскоре вообще перестала повиноваться. Люди настаивали на том, чтобы отцепить малый плот, что, по их мнению, позволило бы быстрее добраться до берега. Они требовали также облегчить плот, выбросив в море все лишнее, включая провизию, на которую никто уже не мог больше смотреть. Положение усугублялось еще и тем, что на плоту не оказалось плавучих якорей — все они остались в шлюпках. Филипп предложил собрать все деньги, уложить их в парус и использовать этот груз в качестве якоря, пообещав вернуть назад то, что каждый отдал, как только они доберутся до берега. Однако это мудрое решение натолкнулось на глухое сопротивление — люди не захотели рисковать своими деньгами. О, глупцы! Не желая расстаться на время со своим богатством, они обрекли себя на гибель! Они так и не вняли увещеваниям Филиппа и Крантца.
Все это время Амина была в приподнятом настроении, она оказалась умной советчицей и душевной утешительницей.
— Будь спокоен, Филипп,— говорила она,— мы все же построим себе хижину под теми деревьями и проведем часть нашей жизни в мире, поскольку кто может потревожить нас на этих необитаемых островах?
Шрифтен вел себя спокойно и миролюбиво и частенько заводил разговоры с Аминой, но только с ней одной. Казалось, он стал к ней даже внимательней, чем ранее. Иногда, поднимая на него случайный взор, Амина замечала, что лоцман смотрит на нее как бы с сожалением и болью.
Прошел еще один день, но плоту так и не удалось приблизиться к берегу ни на один фут. Люди взбунтовались, повыбрасывали в море все бочки, ящики, доски и прочее, за исключением запаса воды, вина и денег, несмотря на протесты Филиппа и Крантца. Затем они собрались на совет на большом плоту, бросая вокруг себя мрачные, угрожающие взгляды.
Наступила ночь. Обстановка сильно беспокоила Филиппа. Он вновь попытался убедить людей использовать деньги в качестве якоря, чтобы течение не отнесло ночью плот в море, но напрасно! Его попросту прогнали прочь, и он возвратился на малый плот.
— О чем ты задумался, Филипп? — спросила его Амина.
— Меня возмущает и пугает глупость этих людей, предпочитающих умереть, но не расстаться со своими жалкими деньгами! Ох, уж эта проклятая любовь к золоту, превращающая людей в глупцов и злодеев! Воды у нас осталось только на два дня, хотя она и выдается по каплям. Взгляни на их исхудавшие тела! А они все продолжают держаться за свои деньги, которые сделают их еще хуже, когда они ступят на землю. О, мне жаль их!
— Как ты страдаешь, Филипп. Тебя ослабила жажда. Но я предполагала, что может наступить такой момент, и все предусмотрела. Посмотри! Я сэкономила воды и сухарей. Целых четыре бутыли воды! Утоли жажду, Филипп!
Филипп сделал несколько глотков. Вода освежила его: лихорадка дня совсем выбила его из колеи.
— Спасибо, Амина. Спасибо тебе, дорогая! Мне стало лучше. Боже праведный! Есть же на свете глупцы, которые ценят презренный металл выше капли воды при жажде, от которой мы здесь изнемогаем!
Ярко мерцали звезды, но луны не было. В полночь Филипп поднялся, чтобы сменить на вахте Крантца. Обычно команда спала, расположившись на обоих плотах, но на этот раз оказалась на большом. Филипп был погружен в горькие размышления, когда прозвучал голос Крантца, звавшего на помощь. Филипп поспешил на передний плот, выхватывая на бегу шпагу. Мятежники свалили Крантца и, навалившись, удерживали его. Филипп бросился на помощь, но его схватили и обезоружили.
— Обрубайте! Обрубайте задний плот! — закричали матросы, державшие капитана, и через мгновение несчастный Вандердекен увидел, как малый плот, на котором осталась его любимая супруга, его Амина, стал удаляться.
— Ради Бога! Моя жена, моя Амина! Будьте милосердны! Спасите ее!—закричал Филипп, стараясь освободиться.
Закричала и Амина, подбежавшая к краю плота и простиравшая к нему руки. Все тщетно!
Уже больше кабельтова разделяло плоты. Филипп еще раз попытался вырваться из рук бунтовщиков, а затем потерял сознание.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Лишь когда занялся день, Филипп открыл глаза и увидел склонившегося над ним Крантца. Мысли Филиппа путались, он чувствовал, что с ним произошло нечто ужасное, но что именно, он никак не мог вспомнить. Наконец сознание вернулось к нему, и он закрыл лицо руками.
— Успокойся, друг Вандердекен,— проговорил Крантц.— Будем надеяться, что уже сегодня мы достигнем берега и тогда сразу же займемся поисками пропавшей.
«Так вот она, та разлука, та ужасная смерть, которую пророчил Шрифтен! — подумал Филипп.— Нет ничего страшнее, чем остаться отданной на волю волн и ветра и превратиться в скелет под нещадными лучами солнца, без капли воды, чтобы смочить пересохшие губы! Остаться одной, совсем одной! Быть разлученной с мужем, мучиться от страшных мыслей о нем и его судьбе! Лоцман, ты прав! Для нежно любящей жены нет ничего ужаснее такой смерти! Голова кружится. Зачем мне теперь жизнь?»
Крантц тщетно пытался подыскать слова утешения. Но вот он заговорил о мести, и тут Филипп оживился.
— Да! — вскричал он.— Месть! Отомстить этим подлецам и предателям! Но как ты думаешь, Крантц, на многих ли мы можем положиться?
— Как мне кажется, на большинство,— отвечал старший рулевой.— Это был мятеж меньшинства.
Для управления плотом была наконец использована как руль доска, отчего он стал более маневренным и двинулся к берегу быстрее, чем прежде. Люди радовались, что скоро ступят на землю, но все сидели на своих деньгах, которые в случае спасения приобретали для них огромное значение.
От Крантца Филипп узнал, что бунт подняли солдаты, к которым примкнула небольшая группа матросов, они и обрубили канаты, связывавшие большой плот с малым, а настоящие моряки занимают нейтральную позицию.
— Они, пожалуй, и дальше будут вести себя так,— предположил Крантц.— В некоторой степени их примирила с изменниками лишь надежда ступить на землю.
— Очень вероятно,— отвечал Филипп с горькой усмешкой.— Но я сумею встряхнуть их. Пришли их сюда!
Филипп начал переговоры с матросами. Он заявил, что те, кто взбунтовался, являются изменниками и им нельзя верить, поскольку ради денег они, мол, поступятся всем; с сожалением отметил, что не нашлось никого, кто пресек бы зло; и высказал мнение, что необходимо сразу же избавиться от них. Далее Филипп признался, что он, хотя и не говорил об этом, намеревался возвратить Компании деньги, как только они придут в гавань, где власти окажут ему помощь, но теперь он раздумал и готов все деньги отдать им.
В какое только искушение не вводит человека жадность! Стоит ли удивляться, что эти люди, которые по сути были лишь чуть лучше тех, с кем Филипп намеревался свести счеты, сразу же поддержали его? Было обговорено, что ночью они нападут на мятежников и сбросят их в море, если днем им не удастся достичь берега.
Однако переговоры Филиппа с так называемыми нейтралами насторожили остальных. Те тоже посовещались, а затем положили оружие так, чтобы им можно было быстро воспользоваться.
Ветер стих. Плот находился от берега не далее двух миль, но затем течением снова был отнесен в открытое море.
Стояла чудесная ночь. Море было ровным, как зеркало. Ни дуновения ветерка. Парус бессильно обвис на мачте. Ночь как бы предназначалась для самосозерцания и вознесения молитв. А на шатком плоту находилось около сорока человек, которых одолевала вражда, жажда убийства и грабежа. Каждая из сторон делала вид, что улеглась на отдых, но все как один прислушивались к любому шороху.
Сигнал должен был подать Филипп, сбросив парус, и сделать это так, чтобы парус, падая, накрыл часть изменников, лишив их тем самым возможности защищаться.
Парус упал, началась резня. Филипп сражался до тех пор, пока в живых не осталось никого, кому он мстил за отнятую у него Амину. Через несколько минут все было кончено. Шрифтен, находившийся у руля, неподвижным взглядом наблюдал за происходящим и лишь изредка издавал свое сатанинское хихиканье. Переводя дух, Филипп прислонился к мачте — пал последний из противников.
«Я отомстил за тебя, Амина! — подумал он.— Но что значит жизнь этих мерзавцев по сравнению с твоей?»
Утолив жажду мести, Филипп горько заплакал, закрыв лицо руками, а в это время его приверженцы изымали у убитых деньги, чтобы поделить их между собой. Узнав, что в схватке погибло только трое из числа их сторонников, они пожалели о том, что не убито больше: тогда им досталась бы более кругленькая сумма.
На плоту осталось шестнадцать человек, включая Вандерде-кена, Крантца и Шрифтена. С рассветом снова потянул бриз. Остатки воды были поделены, чувства голода люди уже не испытывали. Вода же пробудила в них желание выжить.
И хотя Филипп с того момента, когда был разлучен с Аминой, редко разговаривал со Шрифтеном, однако заметил — Крантц тоже обратил на это внимание,— что лоцман снова стал к нему недружелюбен. Его хихиканье, сарказм, кхи, кхи, кхи, казалось, не имели конца, а взгляд пронзал Филиппа с такой неприязнью, как и при первой встрече. Лишь Амина смогла на некоторое время укротить дикий нрав одноглазого, а с ее исчезновением благоволение Шрифтена к ее мужу рассеялось как дым. Однако все это не очень-то занимало Филиппа. Его беспокоило другое. Потеря Амины была тяжким испытанием для его сердца, все остальное казалось ему ничтожным и несущественным.
Бриз усиливался, и люди на плоту надеялись достичь бухты часа через два, но фортуна снова отвернулась от них: мачта не выдержала и обломилась. Но этим дело не кончилось. Когда повреждение было устранено, ветер уже почти совсем стих и их опять отнесло в открытое море. Уставший Филипп уснул рядом с Крантцем, Шрифтен занял место у руля.
Филипп спал крепким сном. Ему снилась Амина: она пребывала в сладкой дреме среди кокосовой рощи, а он охранял ее; она улыбнулась и назвала его по имени.
И тут Филипп проснулся от какого-то странного толчка. Еще не придя в себя, он подумал, что это, наверное, Шрифтен подкрался к нему и пытается завладеть его реликвией. Вздрогнув от этой мысли, он вскочил, чтобы схватить грабителя, и действительно, перед ним была не пустота, а лоцман, который стоял на коленях и вытягивал из-под него цепочку. Схватка была короткой. Вскоре Филипп снова владел своим сокровищем и крепко держал Шрифтена за горло. Затем он приподнял дрожащими руками почти бездыханное тело лоцмана и столкнул его в море.
— Человек ты или дьявол! — вскричал Филипп.— Будь кем угодно и спасайся теперь сам, если сможешь!
От их возни проснулись Крантц и несколько матросов, однако слишком поздно, чтобы помешать расправе над Шрифтеном. В нескольких словах Филипп рассказал о случившемся. Матросов это не обеспокоило, и они, убедившись, что их деньги целы, снова погрузились в сон.
Еще некоторое время Филипп вглядывался в море — не появится ли Шрифтен и не попытается ли забраться на плот, но лоцман исчез.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Кто рискнул бы описать состояние души Амины, когда она осознала, что разлучена со своим супругом? Остановившимся взглядом провожала она большой плот, который все удалялся от нее, и не сводила с него глаз до тех пор, пока его не поглотила ночь. Затем в немом отчаянии упала на настил. Мало-помалу придя в себя, она огляделась вокруг и крикнула:
— Кто здесь?
Но ответа не последовало.
— Есть здесь кто-нибудь? — еще громче крикнула несчастная.
«Одна! Совсем одна! Филипп разлучен со мной! Мама, мама!
Взгляни на свое несчастное дитя!»— пронеслось в голове Амины, и она, потеряв сознание, упала на край плота, ее длинные распущенные волосы рассыпались по воде и зашевелились на волнах.
— Горе мне! Где я? — воскликнула Амина, очнувшись. Она несколько часов пролежала в полном оцепенении.
Солнце низвергало палящие лучи на несчастную женщину и слепило ей глаза. Амина взглянула на плескавшуюся голубую волну и увидела недалеко от плота большую акулу, которая неподвижно стояла, как бы поджидая свою жертву. Амина отодвинулась от края, вскочила и осмотрелась, но обнаружила лишь пустой плот и вновь осознала всю безысходность своего положения.
— О, Филипп, Филипп! — воскликнула она.— Так вот она реальность! И мы с тобой разлучены навсегда! Ах! Мне казалось, что это лишь сон, но теперь все стало явью! Все, все!
Несчастная опустилась на постель, которую Филипп соорудил для нее в свое время на середине плота, и долго лежала неподвижно. Наконец она приподнялась и потянулась к бутылке с водой, чтобы утолить мучившую ее жажду.
«Но к чему пить и есть? — подумала она.— Для чего лелеять мечту о спасении?»
Амина встала и осмотрела горизонт.
«Только море и небо! Не это ли та смерть, та страшная смерть, о которой вещал Шрифтен и которая должна настигнуть меня? — размышляла она.— Медленная смерть под изнуряющим солнцем? Ну и пускай! Судьба! Я выдержу все, что ты можешь ниспослать мне! Человек умирает один раз, а для чего нужна мне жизнь без Филиппа? Но ведь мы могли бы встретиться и снова!—продолжала она размышлять.— Да, да! Могли бы! Кто знает? Тогда: да здравствует жизнь! Я буду дорожить ею ради этой слабой надежды! Но чем мне защищать ее? А ну-ка посмотрим. Он должен быть здесь».— и Амина, ощупав себя, убедилась, что кинжал, который она всегда носила с собой, на месте.
— Я останусь в живых — смерть мне только завещана! — воскликнула она.— Я буду жить ради моего Филиппа!
Амина опустилась на постель, чтобы забыться сном. Ей удалось уснуть, и сон удерживал ее в своих ласковых объятиях несколько часов. Проснувшись, она ощутила, как мало осталось у нее сил. Она осмотрелась вокруг, но опять увидела только небо и море.
«О, это невыносимое одиночество! Смерть тут — желанное избавление! Но нет! Я не должна умереть! Я должна жить ради Филиппа!» Она выпила глоток воды, съела кусочек сухаря и скрестила на груди руки.
«Несколько дней без еды и воды, и все кончится! — были ее мысли.— Оказывалась ли когда-либо какая-нибудь женщина в подобной ситуации? И могу ли я надеяться на спасение? А нереальная мечта — тоже надежда? Почему я избрана для таких мучений? Потому, что вышла замуж за Филиппа? Может быть. А коль так, пусть так и будет!»
Ночь распустила крылья. Небо затянулось темными облаками. Сверкали молнии и на миг озаряли плот. Затем разразилась гроза. Вслед за молниями грохотал гром, и весь небосвод превратился в кромешный ад. Ветер швырял плот как скорлупку, вода заливала ноги Амины, замершей посреди раскачивавшегося плота.
— Я очарована! Мне нравится это! — кричала она навстречу реву шторма и раскатам грома.— Это прекрасно! Этот разгул стихии приятнее изнуряющей жары! Он оживляет меня! — и Амина устремила взор на облака и вглядывалась в них до тех пор, пока ослепительно сверкнувшая молния не заставила ее прикрыть глаза.
— Как хорошо! Как же хорошо! — продолжала кричать она.— Порази меня, молния, смойте меня, волны, и опустите в сырую могилу, выплесни на меня весь свой гнев, возмущенная стихия! Я смеюсь над вами! Я презираю вас! Вы можете только убить меня, но и мой кинжал отлично может сделать то же самое! Пусть страшатся смерти те, кто копит богатства, живет в роскоши и считает себя счастливым... у кого есть супруг и дети или другое любимое существо — пусть дрожат они! Я же не боюсь ничего, поскольку у меня ничего нет! Ничего!.. Но все же... не заблуждайся, Амина! Все же... все же у тебя остается надежда! Но нет! Нет, нет! Нет у меня больше надежды! Я лягу и буду ждать своей участи!
Амина опустилась на свое ложе и закрыла глаза.
Дождь не прекращался до утра. Ветер все еще дул, но облака поредели и показалось солнце. Амина сидела, дрожа в промокшей одежде, хотя и было знойно. От жары все поплыло у нее перед глазами, и ей стали видеться невероятные картины. Ее воображение рисовало зеленые поля, рощи кокосовых пальм, ее супруга, который спешил к ней откуда-то издалека. Она протянула к нему руки, хотела подняться, чтобы обнять его, но ноги не слушались ее. Она вскрикнула:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Штиль продолжался три дня. Нещадно палило солнце, и нехватку воды ощущали особенно те, кто не мог воздержаться от употребления спиртного.
На четвертый день подул попутный бриз. Ветерок принес терпящим бедствие облегчение. Плот двигался теперь со скоростью около четырех миль в час, и все поверили в спасение. Кокосовые пальмы были уже хорошо различимы, и появилась надежда пристать к берегу на следующий день. На ночь парус был оставлен, однако ночью ветер стих, а утром обнаружилось, что плоту противостоит мощное течение, которое отнесло его назад. Ветер, свежевший утром, к вечеру обычно стихал, и поэтому в течение четырех дней плот то подносило к берегу и он преодолевал к полудню около десяти миль, то к утру течение относило его назад почти на то же расстояние. Изнемогавшая от палящих лучей солнца и жажды команда начала роптать и вскоре вообще перестала повиноваться. Люди настаивали на том, чтобы отцепить малый плот, что, по их мнению, позволило бы быстрее добраться до берега. Они требовали также облегчить плот, выбросив в море все лишнее, включая провизию, на которую никто уже не мог больше смотреть. Положение усугублялось еще и тем, что на плоту не оказалось плавучих якорей — все они остались в шлюпках. Филипп предложил собрать все деньги, уложить их в парус и использовать этот груз в качестве якоря, пообещав вернуть назад то, что каждый отдал, как только они доберутся до берега. Однако это мудрое решение натолкнулось на глухое сопротивление — люди не захотели рисковать своими деньгами. О, глупцы! Не желая расстаться на время со своим богатством, они обрекли себя на гибель! Они так и не вняли увещеваниям Филиппа и Крантца.
Все это время Амина была в приподнятом настроении, она оказалась умной советчицей и душевной утешительницей.
— Будь спокоен, Филипп,— говорила она,— мы все же построим себе хижину под теми деревьями и проведем часть нашей жизни в мире, поскольку кто может потревожить нас на этих необитаемых островах?
Шрифтен вел себя спокойно и миролюбиво и частенько заводил разговоры с Аминой, но только с ней одной. Казалось, он стал к ней даже внимательней, чем ранее. Иногда, поднимая на него случайный взор, Амина замечала, что лоцман смотрит на нее как бы с сожалением и болью.
Прошел еще один день, но плоту так и не удалось приблизиться к берегу ни на один фут. Люди взбунтовались, повыбрасывали в море все бочки, ящики, доски и прочее, за исключением запаса воды, вина и денег, несмотря на протесты Филиппа и Крантца. Затем они собрались на совет на большом плоту, бросая вокруг себя мрачные, угрожающие взгляды.
Наступила ночь. Обстановка сильно беспокоила Филиппа. Он вновь попытался убедить людей использовать деньги в качестве якоря, чтобы течение не отнесло ночью плот в море, но напрасно! Его попросту прогнали прочь, и он возвратился на малый плот.
— О чем ты задумался, Филипп? — спросила его Амина.
— Меня возмущает и пугает глупость этих людей, предпочитающих умереть, но не расстаться со своими жалкими деньгами! Ох, уж эта проклятая любовь к золоту, превращающая людей в глупцов и злодеев! Воды у нас осталось только на два дня, хотя она и выдается по каплям. Взгляни на их исхудавшие тела! А они все продолжают держаться за свои деньги, которые сделают их еще хуже, когда они ступят на землю. О, мне жаль их!
— Как ты страдаешь, Филипп. Тебя ослабила жажда. Но я предполагала, что может наступить такой момент, и все предусмотрела. Посмотри! Я сэкономила воды и сухарей. Целых четыре бутыли воды! Утоли жажду, Филипп!
Филипп сделал несколько глотков. Вода освежила его: лихорадка дня совсем выбила его из колеи.
— Спасибо, Амина. Спасибо тебе, дорогая! Мне стало лучше. Боже праведный! Есть же на свете глупцы, которые ценят презренный металл выше капли воды при жажде, от которой мы здесь изнемогаем!
Ярко мерцали звезды, но луны не было. В полночь Филипп поднялся, чтобы сменить на вахте Крантца. Обычно команда спала, расположившись на обоих плотах, но на этот раз оказалась на большом. Филипп был погружен в горькие размышления, когда прозвучал голос Крантца, звавшего на помощь. Филипп поспешил на передний плот, выхватывая на бегу шпагу. Мятежники свалили Крантца и, навалившись, удерживали его. Филипп бросился на помощь, но его схватили и обезоружили.
— Обрубайте! Обрубайте задний плот! — закричали матросы, державшие капитана, и через мгновение несчастный Вандердекен увидел, как малый плот, на котором осталась его любимая супруга, его Амина, стал удаляться.
— Ради Бога! Моя жена, моя Амина! Будьте милосердны! Спасите ее!—закричал Филипп, стараясь освободиться.
Закричала и Амина, подбежавшая к краю плота и простиравшая к нему руки. Все тщетно!
Уже больше кабельтова разделяло плоты. Филипп еще раз попытался вырваться из рук бунтовщиков, а затем потерял сознание.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Лишь когда занялся день, Филипп открыл глаза и увидел склонившегося над ним Крантца. Мысли Филиппа путались, он чувствовал, что с ним произошло нечто ужасное, но что именно, он никак не мог вспомнить. Наконец сознание вернулось к нему, и он закрыл лицо руками.
— Успокойся, друг Вандердекен,— проговорил Крантц.— Будем надеяться, что уже сегодня мы достигнем берега и тогда сразу же займемся поисками пропавшей.
«Так вот она, та разлука, та ужасная смерть, которую пророчил Шрифтен! — подумал Филипп.— Нет ничего страшнее, чем остаться отданной на волю волн и ветра и превратиться в скелет под нещадными лучами солнца, без капли воды, чтобы смочить пересохшие губы! Остаться одной, совсем одной! Быть разлученной с мужем, мучиться от страшных мыслей о нем и его судьбе! Лоцман, ты прав! Для нежно любящей жены нет ничего ужаснее такой смерти! Голова кружится. Зачем мне теперь жизнь?»
Крантц тщетно пытался подыскать слова утешения. Но вот он заговорил о мести, и тут Филипп оживился.
— Да! — вскричал он.— Месть! Отомстить этим подлецам и предателям! Но как ты думаешь, Крантц, на многих ли мы можем положиться?
— Как мне кажется, на большинство,— отвечал старший рулевой.— Это был мятеж меньшинства.
Для управления плотом была наконец использована как руль доска, отчего он стал более маневренным и двинулся к берегу быстрее, чем прежде. Люди радовались, что скоро ступят на землю, но все сидели на своих деньгах, которые в случае спасения приобретали для них огромное значение.
От Крантца Филипп узнал, что бунт подняли солдаты, к которым примкнула небольшая группа матросов, они и обрубили канаты, связывавшие большой плот с малым, а настоящие моряки занимают нейтральную позицию.
— Они, пожалуй, и дальше будут вести себя так,— предположил Крантц.— В некоторой степени их примирила с изменниками лишь надежда ступить на землю.
— Очень вероятно,— отвечал Филипп с горькой усмешкой.— Но я сумею встряхнуть их. Пришли их сюда!
Филипп начал переговоры с матросами. Он заявил, что те, кто взбунтовался, являются изменниками и им нельзя верить, поскольку ради денег они, мол, поступятся всем; с сожалением отметил, что не нашлось никого, кто пресек бы зло; и высказал мнение, что необходимо сразу же избавиться от них. Далее Филипп признался, что он, хотя и не говорил об этом, намеревался возвратить Компании деньги, как только они придут в гавань, где власти окажут ему помощь, но теперь он раздумал и готов все деньги отдать им.
В какое только искушение не вводит человека жадность! Стоит ли удивляться, что эти люди, которые по сути были лишь чуть лучше тех, с кем Филипп намеревался свести счеты, сразу же поддержали его? Было обговорено, что ночью они нападут на мятежников и сбросят их в море, если днем им не удастся достичь берега.
Однако переговоры Филиппа с так называемыми нейтралами насторожили остальных. Те тоже посовещались, а затем положили оружие так, чтобы им можно было быстро воспользоваться.
Ветер стих. Плот находился от берега не далее двух миль, но затем течением снова был отнесен в открытое море.
Стояла чудесная ночь. Море было ровным, как зеркало. Ни дуновения ветерка. Парус бессильно обвис на мачте. Ночь как бы предназначалась для самосозерцания и вознесения молитв. А на шатком плоту находилось около сорока человек, которых одолевала вражда, жажда убийства и грабежа. Каждая из сторон делала вид, что улеглась на отдых, но все как один прислушивались к любому шороху.
Сигнал должен был подать Филипп, сбросив парус, и сделать это так, чтобы парус, падая, накрыл часть изменников, лишив их тем самым возможности защищаться.
Парус упал, началась резня. Филипп сражался до тех пор, пока в живых не осталось никого, кому он мстил за отнятую у него Амину. Через несколько минут все было кончено. Шрифтен, находившийся у руля, неподвижным взглядом наблюдал за происходящим и лишь изредка издавал свое сатанинское хихиканье. Переводя дух, Филипп прислонился к мачте — пал последний из противников.
«Я отомстил за тебя, Амина! — подумал он.— Но что значит жизнь этих мерзавцев по сравнению с твоей?»
Утолив жажду мести, Филипп горько заплакал, закрыв лицо руками, а в это время его приверженцы изымали у убитых деньги, чтобы поделить их между собой. Узнав, что в схватке погибло только трое из числа их сторонников, они пожалели о том, что не убито больше: тогда им досталась бы более кругленькая сумма.
На плоту осталось шестнадцать человек, включая Вандерде-кена, Крантца и Шрифтена. С рассветом снова потянул бриз. Остатки воды были поделены, чувства голода люди уже не испытывали. Вода же пробудила в них желание выжить.
И хотя Филипп с того момента, когда был разлучен с Аминой, редко разговаривал со Шрифтеном, однако заметил — Крантц тоже обратил на это внимание,— что лоцман снова стал к нему недружелюбен. Его хихиканье, сарказм, кхи, кхи, кхи, казалось, не имели конца, а взгляд пронзал Филиппа с такой неприязнью, как и при первой встрече. Лишь Амина смогла на некоторое время укротить дикий нрав одноглазого, а с ее исчезновением благоволение Шрифтена к ее мужу рассеялось как дым. Однако все это не очень-то занимало Филиппа. Его беспокоило другое. Потеря Амины была тяжким испытанием для его сердца, все остальное казалось ему ничтожным и несущественным.
Бриз усиливался, и люди на плоту надеялись достичь бухты часа через два, но фортуна снова отвернулась от них: мачта не выдержала и обломилась. Но этим дело не кончилось. Когда повреждение было устранено, ветер уже почти совсем стих и их опять отнесло в открытое море. Уставший Филипп уснул рядом с Крантцем, Шрифтен занял место у руля.
Филипп спал крепким сном. Ему снилась Амина: она пребывала в сладкой дреме среди кокосовой рощи, а он охранял ее; она улыбнулась и назвала его по имени.
И тут Филипп проснулся от какого-то странного толчка. Еще не придя в себя, он подумал, что это, наверное, Шрифтен подкрался к нему и пытается завладеть его реликвией. Вздрогнув от этой мысли, он вскочил, чтобы схватить грабителя, и действительно, перед ним была не пустота, а лоцман, который стоял на коленях и вытягивал из-под него цепочку. Схватка была короткой. Вскоре Филипп снова владел своим сокровищем и крепко держал Шрифтена за горло. Затем он приподнял дрожащими руками почти бездыханное тело лоцмана и столкнул его в море.
— Человек ты или дьявол! — вскричал Филипп.— Будь кем угодно и спасайся теперь сам, если сможешь!
От их возни проснулись Крантц и несколько матросов, однако слишком поздно, чтобы помешать расправе над Шрифтеном. В нескольких словах Филипп рассказал о случившемся. Матросов это не обеспокоило, и они, убедившись, что их деньги целы, снова погрузились в сон.
Еще некоторое время Филипп вглядывался в море — не появится ли Шрифтен и не попытается ли забраться на плот, но лоцман исчез.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Кто рискнул бы описать состояние души Амины, когда она осознала, что разлучена со своим супругом? Остановившимся взглядом провожала она большой плот, который все удалялся от нее, и не сводила с него глаз до тех пор, пока его не поглотила ночь. Затем в немом отчаянии упала на настил. Мало-помалу придя в себя, она огляделась вокруг и крикнула:
— Кто здесь?
Но ответа не последовало.
— Есть здесь кто-нибудь? — еще громче крикнула несчастная.
«Одна! Совсем одна! Филипп разлучен со мной! Мама, мама!
Взгляни на свое несчастное дитя!»— пронеслось в голове Амины, и она, потеряв сознание, упала на край плота, ее длинные распущенные волосы рассыпались по воде и зашевелились на волнах.
— Горе мне! Где я? — воскликнула Амина, очнувшись. Она несколько часов пролежала в полном оцепенении.
Солнце низвергало палящие лучи на несчастную женщину и слепило ей глаза. Амина взглянула на плескавшуюся голубую волну и увидела недалеко от плота большую акулу, которая неподвижно стояла, как бы поджидая свою жертву. Амина отодвинулась от края, вскочила и осмотрелась, но обнаружила лишь пустой плот и вновь осознала всю безысходность своего положения.
— О, Филипп, Филипп! — воскликнула она.— Так вот она реальность! И мы с тобой разлучены навсегда! Ах! Мне казалось, что это лишь сон, но теперь все стало явью! Все, все!
Несчастная опустилась на постель, которую Филипп соорудил для нее в свое время на середине плота, и долго лежала неподвижно. Наконец она приподнялась и потянулась к бутылке с водой, чтобы утолить мучившую ее жажду.
«Но к чему пить и есть? — подумала она.— Для чего лелеять мечту о спасении?»
Амина встала и осмотрела горизонт.
«Только море и небо! Не это ли та смерть, та страшная смерть, о которой вещал Шрифтен и которая должна настигнуть меня? — размышляла она.— Медленная смерть под изнуряющим солнцем? Ну и пускай! Судьба! Я выдержу все, что ты можешь ниспослать мне! Человек умирает один раз, а для чего нужна мне жизнь без Филиппа? Но ведь мы могли бы встретиться и снова!—продолжала она размышлять.— Да, да! Могли бы! Кто знает? Тогда: да здравствует жизнь! Я буду дорожить ею ради этой слабой надежды! Но чем мне защищать ее? А ну-ка посмотрим. Он должен быть здесь».— и Амина, ощупав себя, убедилась, что кинжал, который она всегда носила с собой, на месте.
— Я останусь в живых — смерть мне только завещана! — воскликнула она.— Я буду жить ради моего Филиппа!
Амина опустилась на постель, чтобы забыться сном. Ей удалось уснуть, и сон удерживал ее в своих ласковых объятиях несколько часов. Проснувшись, она ощутила, как мало осталось у нее сил. Она осмотрелась вокруг, но опять увидела только небо и море.
«О, это невыносимое одиночество! Смерть тут — желанное избавление! Но нет! Я не должна умереть! Я должна жить ради Филиппа!» Она выпила глоток воды, съела кусочек сухаря и скрестила на груди руки.
«Несколько дней без еды и воды, и все кончится! — были ее мысли.— Оказывалась ли когда-либо какая-нибудь женщина в подобной ситуации? И могу ли я надеяться на спасение? А нереальная мечта — тоже надежда? Почему я избрана для таких мучений? Потому, что вышла замуж за Филиппа? Может быть. А коль так, пусть так и будет!»
Ночь распустила крылья. Небо затянулось темными облаками. Сверкали молнии и на миг озаряли плот. Затем разразилась гроза. Вслед за молниями грохотал гром, и весь небосвод превратился в кромешный ад. Ветер швырял плот как скорлупку, вода заливала ноги Амины, замершей посреди раскачивавшегося плота.
— Я очарована! Мне нравится это! — кричала она навстречу реву шторма и раскатам грома.— Это прекрасно! Этот разгул стихии приятнее изнуряющей жары! Он оживляет меня! — и Амина устремила взор на облака и вглядывалась в них до тех пор, пока ослепительно сверкнувшая молния не заставила ее прикрыть глаза.
— Как хорошо! Как же хорошо! — продолжала кричать она.— Порази меня, молния, смойте меня, волны, и опустите в сырую могилу, выплесни на меня весь свой гнев, возмущенная стихия! Я смеюсь над вами! Я презираю вас! Вы можете только убить меня, но и мой кинжал отлично может сделать то же самое! Пусть страшатся смерти те, кто копит богатства, живет в роскоши и считает себя счастливым... у кого есть супруг и дети или другое любимое существо — пусть дрожат они! Я же не боюсь ничего, поскольку у меня ничего нет! Ничего!.. Но все же... не заблуждайся, Амина! Все же... все же у тебя остается надежда! Но нет! Нет, нет! Нет у меня больше надежды! Я лягу и буду ждать своей участи!
Амина опустилась на свое ложе и закрыла глаза.
Дождь не прекращался до утра. Ветер все еще дул, но облака поредели и показалось солнце. Амина сидела, дрожа в промокшей одежде, хотя и было знойно. От жары все поплыло у нее перед глазами, и ей стали видеться невероятные картины. Ее воображение рисовало зеленые поля, рощи кокосовых пальм, ее супруга, который спешил к ней откуда-то издалека. Она протянула к нему руки, хотела подняться, чтобы обнять его, но ноги не слушались ее. Она вскрикнула:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34