— Ни в коем случае, Амина! Никто, кроме нас, не должен знать об этом!
— Ты полагаешь, что священник Матео тоже стал бы бранить меня?
— Думаю, что стал бы.
— А мне кажется иначе. Ведь он предельно человечен и терпим. Мне хотелось бы обсудить с ним это дело.
Когда Амина произносила это, Филипп почувствовал чье-то прикосновение к плечу, и всего его охватил пронзительный ужас. Его мозг мгновенно стал искать причину страха. Он обернулся и с удивлением обнаружил стоявшего с письмом в руке лоцмана с «Тер-Шиллинга», то есть одноглазого Шрифтена, которого считал утонувшим. От неожиданности Филипп едва выдавил из себя:
— Боже милостивый! Возможно ли это?
Амина, услышав возглас мужа, тоже обернулась. Узнав Шрифтена, она закрыла лицо руками и разрыдалась, но не от страха, а от возросшей уверенности, что муж обретет покой только в могиле.
— Филипп Вандердекен,— промолвил Шрифтен.— Хи-хи! У меня к вам письмо... из Компании...
Филипп взял конверт, но прежде чем вскрыть его, пристально посмотрел на Шрифтена.
— Я полагал,— произнес он, — что вы тоже погибли, когда корабль затонул в бухте. Как вам удалось спастись?
— Как удалось спастись? — переспросил одноглазый.— Позвольте лучше мне спросить, как спаслись вы?
— Волны выбросили меня, но...
— Но? — прервал его Шрифтен.— Хи-хи! Так почему же волны не могли выбросить и меня?
— Почему же нет? Я так не говорю.
— Не говорите, но мне кажется, вам хотелось бы, чтобы этого не случилось! Но все же я спасся таким же образом, как и вы... волны выбросили меня... хи-хи! Но я не могу долго задерживаться, письмо Компании я вручил.
— Постойте! — воскликнул Филипп.— Ответьте мне на один вопрос. Вы и на этот раз пойдете в плавание вместе со мной?
— Думаю, что нет,— отвечал Шрифтен.— Ведь я не ищу призрачного корабля, минхер Вандердекен!
С этими словами Шрифтен удалился.
— Разве это не предзнаменование, Амина? — спросил Филипп после паузы, так и не вскрыв письмо.
— Не хочу лгать, дорогой Филипп. Конечно, это предзнаменование! Отвратительный посланец, кажется, вылез из могилы только для того, чтобы уступить ее тебе. Прости меня, Филипп, я слишком поражена, но больше никогда женская слабость тебе не помешает!
— Ах, милая Амина! — произнес Филипп.— Почему я прохожу свой тернистый путь не в одиночку? Было так эгоистично с моей стороны обречь тебя на столько невзгод и взвалить на твои хрупкие плечи груз бесконечного страха и ожидания!
— А кто же еще нес бы этот груз вместе с тобой, Филипп, как не твоя жена? Ты плохо изучил мое сердце, если думаешь, что я не выдержу того, что должна выдержать. Нет, Филипп, выполнение долга даже при самых сильных страданиях приносит радость! Помогая тебе нести твой крест, я беру на себя часть твоей печали и забот и горжусь, что я жена человека, который избран для такого испытания. Но не будем больше говорить об этом, дорогой! Читай же письмо!
Филипп не ответил. Он сорвал печать и из письма узнал, что назначается старшим рулевым на корабль «Святая Катарина», который с ближайшим конвоем должен выйти в море. Далее в письме говорилось, что к своим обязанностям он должен приступить как можно скорее. В конце письма была приписка секретаря Компании, который сообщал, что после этого плавания он может при приемлемых условиях рассчитывать на получение должности капитана.
— Я думала, что ты уже в этот раз получишь должность капитана,— грустно произнесла Амина.
— Должен был,— отвечал Филипп.— Но поскольку я не возобновил своего прошения, то там, наверное, мою просьбу просто упустили из виду. Видимо, это только моя вина.
— А теперь, наверное, уже поздно?
— Конечно, дорогая. Но все равно. В конце концов, мне приятно предпринять еще одно плавание в роли старшего рулевого.
— Филипп, позволь сказать тебе правду. Меня угнетает все это. Я была уверена, что тебя назначат капитаном и ты вспомнишь о своем обещании, которое ты дал мне здесь, на этой скамейке, когда пересказывал мне свой сон. На выполнении этого обещания я буду настаивать. У меня нет большего желания, чем вместе с тобой пойти под парусами. Когда я с тобой, меня ничто не пугает! Тогда все лишения будут для меня нестрашны, всякая опасность ничтожной! Но оставаться одной, так долго, когда тебя нет рядом, бороться с терзающими душу мыслями, мучиться страхами, нетерпением, беспокойством — это, мой любимый, выше моих сил. Вспомни, Филипп, ведь ты дал слово! Как капитану, тебе предоставлено будет право взять на борт свою жену. Я ужасно страдаю от мысли, что снова должна остаться одна. Успокой же меня, обещая, что следующее плавание я совершу вместе с тобой, если небу будет угодно, чтобы ты вернулся.
— Я обещаю, Амина, раз ты просишь так серьезно. Как я могу отказать тебе в чем-либо? Я не мечтатель, но мне кажется: кто так тесно, как я, связан с этим и тем миром, тот может заглянуть в будущее. Я дал тебе слово, Амина, но охотно забрал бы его назад.
— Если нас постигнет беда, Филипп, это наша судьба. Кто может избежать своей судьбы?
— Человек добр, Амина, и в какой-то степени может влиять на свою судьбу.
— Да, в это хотел заставить меня поверить священник Сайзен, но то, что он приводил в качестве доказательств, мне было совсем непонятно. Однако он сказал, что это является частью католической веры. Может быть, так оно и есть, но я не смогла понять. Я полагала, что эта вера значительно проще. До настоящего времени этот добрый человек, а он действительно добрый, посеял во мне лишь одни сомнения.
— Через сомнения, Амина, приходят к вере.
— Возможно,— согласилась она,— но мне кажется, что на этом пути я не очень-то продвинулась вперед. А сейчас пойдем домой. Тебе пора собираться в Амстердам, я хочу проводить тебя. После трудного дня, до того как ты уйдешь в море, тебя должна ободрять улыбка твоей Амины. Или мне не следует ехать с тобой?
— Ну что ты, любимая. Я даже хотел просить тебя отправиться со мной в Амстердам. Но как Шрифтен оказался здесь? Разумеется, трупа я не видел, но все же его спасение кажется мне чудом. Почему он не появился сразу же? Где он был? Что ты думаешь об этом, Амина?
— То, что я уже говорила тебе, Филипп. Этот Шрифтен — дьявол со злым взглядом, который какое-то время должен находиться на земле в облике человека, и он так или иначе тесно связан с твоей удивительной судьбой. Для подтверждения моей правоты достаточно одной только его нечеловеческой бледности. О, если бы я умела делать то, что моя мать! Но я забываюсь, Филипп, ведь ты не любишь слушать о таких вещах. Я молчу.
Филипп не ответил. Погруженные в свои мысли, оба молча возвратились домой. По дороге Филипп принял решение и, придм домой, попросил португальского священника позвать патера Сай-зена. Он сообщил святым отцам о предзнаменовании, повторил рассказ обо всех обстоятельствах, при которых, по его мнению, погиб Шрифтен, о его появлении в роли посыльного и попросил их разъяснить ему эту странную ситуацию. После этого Филипп ушел к жене, и прошло примерно часа два, прежде чем священники попросили его спуститься к ним. Патер Сайзен, казалось, был сильно смущен.
— Сын мой,— начал он.— Мы в высшей степени поражены. Но нас воодушевляет надежда, что наши представления об этом странном оповещении верны. Несмотря на то, что тебе говорила мать и что ты видел сам, все это не твои заблуждения, а происки Зла, хотя власть сатаны должна быть сломлена нашими молитвами и мессами. Мы советовали тебе подождать нового предзнаменования, и теперь оно последовало. Письмо само по себе не имеет никакого значения, лишь появление собственно курьера и является им, на него и следует обратить внимание. Выскажи нам свое мнение о нем, Филипп. Разве не могло быть так, что этот посланец спасся подобно тебе?
— Я допускаю такую возможность, патер,— отвечал Филипп.— Его тоже могло выбросить на берег, но он ушел в другую сторону. Однако, если мне позволено честно высказать свое мнение, я не считаю Шрифтена земным посланцем. Видимо, он каким-то непонятным образом связан с моей судьбой, но кто он такой или что он такое, я, разумеется, сказать не могу.
— В гаком случае, сын мой, мы договорились не советовать тебе ничего. Теперь ты должен действовать по своему усмотрению и на свой страх и риск. Как ты решишь, так и делай, мы не будем порицать тебя, но будем без устали молиться, чтобы небо взяло тебя под свою защиту.
— Я решил, святые отцы, последовать этому предзнаменованию.
— С тобой Господь, сын мой! Может быть, произойдет что-нибудь, что раскроет тайну, которая, сознаюсь, выходит за рамки моих представлений.
Филипп не стал возражать, так как заметил, что священник не склонен больше говорить на эту тему. Патер Матео воспользовался моментом, чтобы поблагодарить Филиппа за гостеприимство, и сказал, что в ближайшее время думает возвратиться в Лиссабон.
Через несколько дней Филипп и Амина простились со священниками и отправились в Амстердам. Патер Сайзен согласился присмотреть за домом до возвращения Амины.
Прибыв в Амстердам, Филипп Вандердекен посетил Дирекцию Компании, где ему пообещали в следующее плавание предоставить должность капитана, при условии, если он внесет часть денег за корабль, которым будет командовать. Филипп согласился и направился на борт судна «Святая Катарина», куда был назначен старшим рулевым. Судно стояло без оснастки. Эскадра, как поговаривали, должна была сформироваться лишь через пару месяцев. На судне находилась только часть команды. Капитан, который проживал в Дорте, тоже пока не прибыл.
Насколько Филипп мог оценить, «Святая Катарина» не была первоклассным судном. По размерам корабль был больше, чем многие другие суда, но старым и плохо построенным. Однако он уже неоднократно проделывал путь в Индию и обратно. Отдав необходимые указания матросам, Филипп вернулся в гостиницу, где он с женой остановился.
На следующий день, когда старший рулевой Филипп Вандердекен наблюдал за установкой такелажа, на пирсе появился капитан «Святой Катарины». Ему подали трап, и он поднялся на борт. Оказавшись на палубе, капитан бросился к грот-мачте и крепко обнял ее, измазав при этом жиром и дегтем одежду.
— О, любовь моя, «Святоша»! Моя любимая Катарина! — воскликнул он, будто обращаясь к женщине.— Как ты поживаешь? Я рад новой встрече с тобой! Надеюсь, ты все еще в хорошем состоянии? Не удручает ли тебя, что ты так выглядишь без такелажа? Но не обращай на это внимания, сердечко мое, скоро ты снова будешь выглядеть прекрасно!
Человека, который таким образом высказывал свою любовь к кораблю, звали Биллем Барентц. Он был лет тридцати, хрупок телом и невысокого роста. Лицо его было красиво, но несколько женственно. Он был резковат в движениях, а из-за подмигивания глазом казалось, что он легкомыслен, хотя из его поведения видно этого не было.
Восторг капитана остыл, и Филипп представился ему.
— Ага. Значит, вы старший рулевой «Святой Катарины»? — произнес капитан.—Счастливый вы человек, минхер Вандердекен. После капитана этого корабля старший рулевой самый уважаемый человек на свете.
— Конечно, не из-за красоты «Святоши»,— улыбнулся Филипп,— хотя у нее, должно быть, есть и другие прекрасные качества.
— Не из-за красоты? Хе, минхер, я скажу, как до меня говорил мой отец, который плавал на ней, пока она не досталась мне в наследство, я скажу, что она — самый прекрасный корабль всех морей! Сейчас вы не можете об этом судить. Она не только красива, но и обладает многими другими превосходными качествами.
— Мне приятно слышать такое, капитан,— отвечал Филипп.— Но ведь говорится, что не следует судить лишь по одежке. Не очень ли стара «Святоша»?
— Стара? Всего лишь двадцать восемь лет! В самом расцвете! Подождите, минхер, когда увидите ее танцующей на волнах, тогда будете говорить только о ее достоинствах и ни о чем более! Я надеюсь, что буду и дальше ею доволен.
— Если одна из сторон в конце концов не исчерпает своей любви,— отвечал Филипп.
— С моей стороны этого не будет. Но позвольте одно замечание, минхер, любой офицер, оскорбительно высказавшийся о «Святоше», поссорится со мной. Я ее рыцарь и уже трижды дрался за нее. Надеюсь, до четвертого раза дело не дойдет.
Филипп улыбнулся. Он подумал, что судно не стоит того, чтобы из-за него драться, но намек понял, и с этого момента не отваживался делать в отношении «Святой Катарины» какие-либо замечания.
Такелаж на корабле вскоре был установлен, команда укомплектована, и судно стало на якорь на рейде в окружении других кораблей конвоя. Когда загрузка судна закончилась, к великому разочарованию Филиппа, поступило указание принять на борт сто пятьдесят солдат, а также пассажиров, среди которых были женщины и дети. Филиппу приходилось работать много и напряженно, поскольку капитан не делал ничего, как только восхвалял свою «Святую Катарину». Наконец эскадра была готова к выходу в море.
Наступил момент прощания с Аминой, которая все это время жила в гостинице. Ей Филипп отдавал каждую свободную минуту. В последний вечер она оставалась спокойной и сдержанной. Она была уверена, что снова увидится с мужем. С этим чувством она нежно обняла его на пирсе, прежде чем он сел в шлюпку, которая должна была отвезти его на корабль.
«Да,— думала Амина, провожая взглядом мужа, все дальше и дальше удалявшегося от нее.— Да, я знаю, что увидимся снова. Не это плавание станет для нас роковым. Но у меня мрачные предчувствия, что таковым окажется последующее, оно, хотя я и буду сопровождать тебя, Филипп, разлучит нас. Как это произойдет, я не знаю, на то воля Божья, это наша судьба... Шлюпка подошла к борту... Филипп поднимается на палубу... Прощай, всего тебе доброго, дорогой супруг! О, если бы я была мужчиной! Но нет. Так лучше!»
Амина всматривалась в даль до тех пор, пока могла видеть мужа, затем вернулась в гостиницу. На следующее утро она обнаружила, что флотилия вышла в море.
«Его уже нет,— прошептала она.— Теперь потянутся долгие месяцы терпеливого ожидания. Жизнь без Филиппа назвать жизнью я не могу!»
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Теперь мы оставим Амину и последуем за судьбой Филиппа. Флотилия вышла в Северное море во время отлива, но уже через час «Святая Катарина» отставала от остальных кораблей на три кабельтова. Минхер Барентц придирался к парусам и бранил штурвальных, ежеминутно меняя их. Наконец все на «Святой Катарине» начало раздражать капитана, поскольку «Святоша» все больше и больше отставала от эскадры, подтверждая тем самым, что является худшим парусником всего конвоя.
— Минхер Вандердекен,— обратился капитан к Филиппу,— «Святоша», как имел привычку говорить мой отец, не идет точно по ветру. Такие корабли, как этот, скажу я, теперь редкость, но по другим параметрам «Святоша» даст фору всем остальным.
— К тому же,— заметил Филипп, зная, как ревниво капитан относится к своему судну,— мы сильно загружены и на борту много людей.
Корабли то расходились, то собирались снова, но «Святоша» двигалась теперь еще медленнее, чем прежде.
— Резко набрать скорость, как хотелось бы, «Святоша» не может, но если изменить курс только на один румб, то вскоре мы покажем всей флотилии корму,— высказал мнение капитан.— Это прекрасное судно, минхер Вандердекен, не правда ли?
— Прекрасный, вместительный корабль, капитан,— отвечал Филипп, и это было все, что он мог произнести с чистой совестью.
Флотилия вначале двигалась одним и тем же курсом, затем изменила его на один румб, но «Святая Катарина» упорно отставала, и поэтому перед заходом солнца эскадра легла в дрейф, чтобы дать возможность отставшим догнать ее. Однако и тут капитан Барентц был уверен, что во всем повинны паруса. К несчастью, и по другим параметрам судно проявляло себя не с лучшей стороны. Оно плохо слушалось руля, существовала опасность появления течи, но минхера Барентца в этом невозможно было убедить. Он обожествлял свой корабль и, как всякий влюбленный, не желал замечать ничего плохого в предмете своей любви. Но другие были не так слепы, и адмирал, сознавая, что из-за плохого хода одного судна может затянуться плавание всей флотилии, решил, что после того, как они пройдут Мыс, «Святая Катарина» продолжит путь в одиночку. Однако вскоре он был избавлен от такого жестокого приказа, потому что поднялся сильнейший шторм, который разъединил флотилию, и уже на второй день прекрасный корабль «Святая Катарина» остался в одиночестве. Он боролся с тяжелым морем, получил серьезную течь, пришлось задействовать помпы, и, несмотря на шторм, двигался гораздо медленнее, чем прежде. Непогода продолжалась целую неделю, и с каждым днем состояние «Святоши» вызывало все большее беспокойство. Переполненное солдатами, тяжело груженное судно скрипело и трещало. Волны беспрерывно перекатывались через него, и люди у помп уже не выдерживали нагрузки. Филипп ободрял отчаявшуюся команду, крепил то, что ломалось, латал то, что рвалось, и мало общался с капитаном, который вовсе не был моряком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34