А когда Агне удочерили Жутаутасы, и девочка начала пасти свиней, Лапенис всегда заходил на пастбище, если шел мимо. Он был начитанный человек, много знал и умел интересно рассказывать. От него Агне узнала, что в мире есть много государств, много больших городов, морей, что воды в мире больше, чем земли, а некоторые
звезды — больше солнца, хотя, если смотришь издали, они и кажутся маленькими, как крупинки. В головке Агне никак не умещались такие премудрости. Она хотела быть ученой, все знать и понимать, как дядя Артурас. «Ты научишь меня читать, — говорила она Лапенису. — Тогда я прочитаю все книги на свете и буду рассказывать детям интересные истории». «Погоди немножко. Ты еще маленькая. Лучше зайди ко мне, покажу красивые картинки». Зайди... Хорошо говорить, а как зайдешь, коли опекуны запретили и на порог ступить к Лапенису? Однажды ночью Агне плохо спала. К утру ей приснился дядя Артурас. Он стоял за широкой канавой, полной воды, и держал раскрытую книгу с картинками. «Подойди,—кричал он.—Это волшебные картинки. Они живые. Посмотри, как движутся!» Она не поняла, почему картинки волшебные, но очень хотела увидеть их поближе... На другой день к избушке Лапенисов подкатила телега с жандармами, они заковали дядю Артураса в кандалы и увезли. Он исчез с ее горизонта, словно падающая звезда. И вот теперь, листая книгу, она вспомнила старого друга детских дней. Ее глаза заволок туман. Тяжелая слеза блеснула в уголке глаза и покатилась по щеке. Слеза погибших надежд и примирения с судьбой. Горькая слеза матери. «Слава тебе, господи, спасибо и за то, чем богата. Я не жалуюсь, молю только, чтобы сын был счастливее матери. Помоги ему, господи». Агне провела ладонью по щеке и вместе со слезой словно и печаль смахнула с сердца: на лице засветилась нежная улыбка, прояснившиеся глаза с любовью взглянули на сына.
— По дому не скучаешь, сынушка?
— Скоро на рождественские каникулы приеду,— ответил он уклончиво. За эту неделю Бенюс ни разу не вспомнил о доме.
— Ты очень красиво читаешь. Привези какую-нибудь книгу. По вечерам нам вслух почитаешь.
— Привезу... только, знаешь, мама...— Бенюс потупил глаза. Он еще никогда не лгал матери.—Мне нужны деньги... На книги...
— А зачем тебе книги? Купишь потом, когда у нас будет больше денег,—ответила Агне.—А пока бери в гимназии, на складе. Ведь есть такой склад, где книги выдают читать?
— В библиотеке много книг. Но мне нужны книги
не для чтения, а чтобы учиться. — Он перечислил несколько учебников, которые будут нужны только в третьем классе.
Агне помрачнела, на лице сразу проступила усталость.
— Я думала, у тебя уже все есть, — сказала она огорченно.
— Это будут последние...—Бенюс закрыл ладонями пылающие щеки.
— Сколько на них надо?
— Пять литов... с центами...
— Пять литов! — жалобно повторила Агне. — А ты не можешь подержанные достать? Вышло бы дешевле.
— Нет, нет, — пролепетал Бенюс. — Нет старых. Эти учебники в первый раз напечатаны.
— И скоро они тебе будут нужны? — смягчилась она, увидев волнение сына.
— Я должен учиться...
Агне снова вспомнила дядю Артураса, картинки, крушение детской мечты, и ее душа широко распахнулась перед сыном.
— Да, тебе нужно учиться. — Ее голос звучал твердо, торжественно. — Ты должен выйти в люди, как бы там ни было. Не бойся, бог и мать тебя не оставят.— Отвернувшись, она вытащила из-за пазухи полотняный узелок. С робким звоном посыпались на ладонь монеты. Заскорузлый палец раскладывал их, пересчитывал. Это было похоже на прощание с живым существом, а не на простое пересчитывание денег — столько тепла было в материнских глазах. Пять, десять, двадцать центов. А вот и пол-лита. За эту кучу медяков, если бы приложить еще один серебреник, можно бы Шарунасу справить ушанку. Бегает на ветру в летнем картузике. Да что поделаешь, если нужно Бе-нюсу? Двух мужчин одними штанами не оденешь. Придется из старых тряпок сшить шапку. А вот два лита, два серебряных братца. Их Агне получила от Сикорскиса за молотьбу. Два дня глотала пыль, купалась в поту, сбрасывая с клади снопы. За два лита отданы два дня жизни. За эти два дня жизни можно купить новые кожанцы. А кожанцы нужны, хоть плачь. Старые вконец истлели, заплат не держат. Позавчера, собираясь к Сикорскису стлать лен, надела деревянные башмаки. До вечера в кровь разбила ноги. Нельзя за такой работой в клумпах. Что ж, теперь уж ничего не
сделаешь. Придется покамест без башмаков обойтись. Ноги у нее привычные, выдержат... А вот и еще одна серебряная монетка. Последняя. Получена от Симутиса за копку картошки. Хорошо бы ее попридержать. Мясо-то кончилось, корова почти не доится. Туго стало с едой. А тут еще пост. Как ни крути, не выкрутишься, селедку покупать надо. Но что же делать, если этот последний лит нужен на книги Бенюкасу. Мы дома, не пропадем. Есть соль, лук, хлеб. Может, Зельке смилостивится, даст две селедочки в долг, вот и сведем концы с концами.
— Бери.—Агне протянула руку с монетами. Бенюс не шевельнулся.
— Не бойся, это не из тех, которые я отложила за учение. Из тех ни цента не пропадет — закляты. — Она ободряюще улыбнулась.—Здесь без двадцати центов шесть литов. А тебе хватит, если я себе пять центов оставлю? Хотела конфет Шарунасу...
Бенюс проглотил комок, застрявший в горле.
— Мне пяти с половиной хватит.—Он протянул руку, не глядя на мать. Теплый металл со звоном упал на ладонь.
— За остальные купишь на завтрак булку с молоком.
— Нет, — Бенюс отсчитал тридцать центов и протянул их матери.— Мне булочки не нужны, а на... книги и этого хватит...
— Как же...
— Нет, нет, мама!
Мать взяла сдачу и посмотрела так, будто сын вдвойне вернул эти пять с половиной литов.
— Какой ты добрый, сыночек...—прошептала она, пряча медяки в карман.
— Спасибо, мама. — Бенюс подошел к матери и, нагнувшись, поцеловал ей руку.
Агне обняла сына и крепко прижала к груди. Мучительная боль сдавила его сердце, и он заплакал.
— Чего ты?.. Что случилось, сынушка...
— Ни-чего, ничего, ма-ма...
— Соскучился по мне, сыночек, соскучился... Ну, не надо плакать — глаза покраснеют. Слышишь, уже к обедне звонят. Оденься, пойдем в костел, поблагодарим господа за милости его.
В костеле Бенюс горячо молился, просил бога простить некрасивую ложь. «Я слабый, но бог добрый, он
прощает слабых людей», — вспомнил он слова Люч-вартиса, и вина сразу как-то уменьшилась. Потом он пообещал, когда вырастет, вдвойне отблагодарить маму и совсем успокоился. В голову полезли разные мысли, а перед глазами все стояла финка. Эх, когда же наконец кончится эта служба! Не было бы рядом матери, он бы вышел, не дождавшись проповеди, а теперь стой тут до вечерни. Чего доброго, мама захочет и на вечерню остаться. И отчего это людям нравится так подолгу молиться? Но мать «а вечерню не осталась. После обедни они, стиснутые потной толпой, вырвались в церковный двор. На той стороне улицы соблазнительно сверкала вывеска лавки. В дверях, засунув обе руки в бороду, стоял Зельке и ждал покупателей. Бенюс боялся, чтобы Зельке не проговорился матери, но старик понимал, что к чему. Он взял у Аг-не тридцать центов, а селедки отвесил на целый лит, да еще добавил конфет для Шарунаса.
— Эх, большое ли дело, госпожа Ронкене. Когда будет, принесешь. Только смотри, щетину никому не продавай, пока мой зять Бейскис не приедет...
Агне пообещала.
— Ну и везет нам сегодня! — обрадовалась она, когда они вышли с покупками. — Говорят вот еврей, еврей. Смотри какой еврей. Другой еврей в сто раз лучше католика.
Бенюс семенил рядом, не говоря ни слова. Тротуары были полны людей. Они встретили несколько знакомых. Здороваясь, Бенюс молодцевато приподнимал гимназическую фуражку. Ему нравилось здороваться. Но не со всеми. Некоторых мальчик стеснялся, старался прошмыгнуть мимо незамеченным. Вот прошел Горилла-Сенкус. Прямой, холодный, как обледеневший столб. Кивнул головой, не снимая шляпы. Инспектор. Недавно назначили. Теперь Горилла пыжится раза в два больше прежнего. Но не только потому Бенюсу неприятно здороваться с инспектором. Да и не с ним одним. Вот идут трое второклассников. Один из них — Людас Гряужинис. Бенюс весь съежился за спиной прохожего, который обгонял их. Уши горели, в мозгу шныряли беспокойные вопросы. Заметили ли они, что мама держит его за руку? Да уж, не заметят... И залатанную полу, и грязные ботинки увидели. Ах, эти ботинки! Были бы они только грязные... А они латаные-перелатаные, набухли от воды и раздулись, как жабы. В сто раз отвратительней ботинок Аницетаса. Вот уж будут дразнить завтра, если Людас понял, что женщина, державшая Бенюса за руку, его мать...
Наконец мостовая кончилась. Мать, подобрав юбку, зашлепала по обочине, а Бенюс, словно вырвавшись из оков, пустился обратно.
Когда он пришел, в комнате пахло обедом. Мышка готовил за столом уроки, Лючвартис играл сам с собой в шашки. Увидев Бенюса, он страшно обрадовался и пригласил сесть за доску. Бенюс как бы случайно повернулся к Ромасу тем боком, на котором висела финка, и лениво потянулся.
— Ой! —крикнул Лючвартис. — Ты финку купил? Покажи!
— Финка как финка.
— А может, тут одни ножны...
— На! — Бенюс отвернул полу.
— Смотри, Мышка! — Ромас вытащил финку из ножен, повертел и с восхищением протянул Качяргису.
Мышка молча кинул на Бенюса злой взгляд и наклонился над книгой.
— Завидует...—прошептал на ухо Лючвартис — Сколько платил? — Бенюс сказал цену.—И я бы такую купил, да отец денег не даст. До ветру не хочешь?
— Нет.
Ромас скомкал в ладони листок черновика и вышел из комнаты.
Мышка посмотрел на Бенюса и снова опустил взгляд.
— Твоя финка куплена на краденые деньги, — буркнул он.
— Что?! — Бенюс оторопел.
— Когда ты просил у матери деньги, я лежал за ширмой и читал книжку. — Мышка понизил голос. — Зачем обманываешь мать?
Бенюс, без кровинки в лице, стоял посреди комнаты и не мог слова вымолвить.
— Ты шпион! — наконец выдавил он.
— Я нечаянно услышал ваш разговор, — спокойно ответил Мышка. — Хотел закашлять, но когда ты начал подбираться к материному карману, стало интересно...
— Шпион, шпион! — шипел Бенюс, охваченный бешенством. — Шпик, доносчик, предатель...
— Я никого не выдал и ни на кого не доносил Мог же выйти и сказать, что врешь, что книги тебе не нужны. Но не вышел, потому что мне было жалко твою мать.
— Шпион, доносчик, шпик...
— А ты вор.
— Это мамины деньги. Она мне добром дала.
— Все равно ты вор. — Мышка поднял глаза. В них не было злости. Только дружеская просьба. — Послу-шай, Бенюс. Продай финку и верни деньги матери. Признайся, как было...
— Признаться? — по спине Бенюса пробежал холодок.—Нет! Когда я выучусь, я отдам маме деньги и тогда все скажу.
— Если не признаешься, я с тобой больше не вожусь.
— И не надо! — Бенюс спрятал финку в ножны и отвернулся. — Можешь похвастаться всем, как шпионил. Донеси Горилле, директору, ученикам. Беги!
— Никуда не побегу и доносить не буду, но с этой минуты мы не знакомы.
— А я не боюсь. После Нового года ухожу жить в другое место.
— Уже слышал. Наверное, нажаловался матери на Фелюса, потому тебя и забирают.
Это была правда. В тот раз, когда Фелюс высмеял Бенюса, он сказал матери, что сапожник богохульствует.
— Твое какое дело! Беги на кухню и скажи хозяйке. А может, уже сказал?
Мышка не шевельнулся.
— Я знаю, что сказал. Слышишь? — снова накинулся Бенюс и тут же поник. Он вдруг почувствовал себя плохим, очень плохим мальчиком, хуже Альбер-таса, Лючвартиса, Мышки. Ему стало стыдно за себя. Теперь он рад был, что мать надумала переселить его к Груйнисам. Только бы поскорей, только бы поскорей...
На большой перемене ученики столпились у буфета в коридоре, рядом с кладовой спортивных принадлежностей. Сторожиха тетя Гедруте, за свою толщину, широкую юбку и обязанности прозванная Большим Колоколом, хлопотала среди бидонов за прилавком,
уставленным чашками с молоком. На каждой чашке лежала булочка. Булочки были самые разные: с сахаром и без сахара, с маком и без мака, с творогом и с мясом, мягкие сегодняшние и черствые вчерашние; эти стоили в два раза дешевле. Неплохо подготовилась Большой Колокол: теперь оставалось принимать деньги и подавать чашки с соответствующими булочками. Гимназисты толпились, не соблюдая никакой очереди. Маленькие пролезали под локтями больших, те, протянув руки над головами, хватали чашки, а гимназисты постеснительнее и послабее стояли поодаль, глотая слюнки и дожидаясь, пока тетя Гедруте отразит первую атаку.
— Мальчишки, бесстыдники...
— Чего на голову лезете?
— Ай, на ногу, на ногу наступили!
— Не обливайся!
— Чего толкаешь? Все молоко разольешь.
— Позвони в Большой Колокол...—кричали клиенты тети Гедруте. Звенел смех, летели злые словечки, шли в дело локти.
— Горилла! — крикнул Людас.
Все замолкли, давка прекратилась, а Гряужинис, пользуясь отливом, схватил две чашки молока с сахарными булками и побежал по коридору к окну.
Бенюс ходил, открыв книгу, стараясь не смотреть на закусывающих. Уже целый месяц, как он не покупает булочек с молоком. Мать каждое воскресенье дает по несколько центов. Но мальчик не трогает полученных денег. Правда, не много их и остается, когда отсчитаешь на письменные принадлежности. То тетрадь кончилась, то карандаш потерял, то перо сломалось, то нужна бумага для рисования, — гляди и остается только на два-три завтрака. Но теперь эти завтраки для Бенюса как бы не существуют. С рождественских каникул он не съел ни кусочка вчерашней булки с молоком. И не будет есть, пока не накопит пять с половиной литов, которые должен вернуть матери. До пасхи он соберет эту сумму и покажет Мышке. Нет, лучше позовет Юлиса к Груйнисам и на его глазах вернет матери деньги. Мама добрая. Она не возьмет у Бенюса денег. И тогда он попросит разрешения купить на эти деньги финку... А когда она позволит, Бенюсу не надо будет больше прятаться и он приедет домой, привесив финку.
Навстречу идет учительница Даумантайте Ее красивые белые руки заложены за спину, голова гордо поднята. Рядом с Даумантайте ковыляет учитель английского Маргис — молодой мужчина с болезненным лицом. Его перевели на место другого, внезапно умершего. Хоть Маргис был новичком в гимназии, ученики уже успели дать ему прозвище: назвали Ковыля-гой. У лестницы они остановились. Маргис поклонился Даумантайте и начал взбираться по лестнице, неуклюже ставя несгибающуюся правую ногу.
— Почему ты не завтракаешь? — обратилась учительница к Бенюсу.
Мальчик покраснел.
— Я бе... беру из дому. Не люблю молоко с булкой...
— Правда? — Она улыбнулась.—А я люблю. Особенно свежие сладкие булочки с творогом.
Бенюс проглотил слюну. Откуда она знает? Ведь это его любимые...
— Я бы охотно съела одну, если бы ты мне составил компанию. Ну как?
— У меня нет с собой...— Бенюс замолк. Он чуть не плакал — ему было стыдно, что учительница поймала его на слове.
— Пойдем.
Толпа нападавших на буфет уже отхлынула. Да>-мантайте взяла две чашки молока, две сладкие булки с творогом и позвала Бенюса. Окно коридора было занято. Там царил Гряужинис со своими приближенными.
— Поедим здесь, у стены, — предложила учительница.—А может, хочешь походить?
Бенюс покачал головой. Гуляя, они обязательно прошли бы мимо «окна Гряужиниса», а Бенюс этого не хотел.
Они встали у стены. Коридор был заполнен завтракающими. Одни стояли, другие, закусывая, гуляли по коридору. Булочка была свежая, очень вкусная, но Бенюс ел без аппетита. Ему было неловко, что многие видели, как учительница купила ему завтрак. Он вспомнил нищего, который, проходя через Рикантай, никогда не обходил стороной двор Ронкисов. Однажды мать дала ему борща, оставшегося от обеда, и горбушку хлеба. Нищий ел стоя, прислонившись к косяку: за несколько дней до этого Динго — собака
Сикорскиса — укусила старика в зад, и он не мог сесть.
— Поспеши,— Даумантайте взглянула на часики,— через две минуты звонок.
Бенюс в два глотка опорожнил чашку. Осталась половина несъеденной булочки.
— Это я оставлю на другую перемену.— Он хотел скорее отвязаться от учительницы.
— Хорошо, хорошо.— Она похлопала мальчика по щеке. Бенюс сунул руку в карман куртки, чтобы вытащить платок. Пола приподнялась, и учительница заметила финку.—Мама купила?
— Да.
— Не лучше ли было купить за эти деньги что-нибудь другое?
Бенюс молчал.
— Не надо обезьянничать. Ты хороший мальчик и можешь найти развлечение получше драки.
— Я не дерусь...
— Хорошо. А нож тебе ни к чему. Ведь ты не мясник и не разбойник.
Бенюс молча смотрел на тетушку Гедруте.
— Чашки! Чашки! — гудел Большой Колокол.
— Дайте чашку, я поставлю. — Бенюс протиснулся к прилавку и поставил обе чашки.
— Чашки! Чашки! — Большой Колокол торжественно подняла руку к кнопке, и в коридоре раздался пронзительный визг электрического звонка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40