— Конечно. Но смотри: берегись.
— Такое дело для меня не новость, — чуть хвастливо ответил Аницетас.
— А что бы ты сказал, если бы партийная ячейка поручила тебе временно деревню Рикантай?
Аницетас не понял, что таится за этим вопросом.
— Пока арестовали одного Ронкиса, — объяснил Дундулис, снова принимаясь чертить ногтем по дну кадки.— Но надо ждать, что вскоре возьмут и других, участвовавших в собрании. Методы сметоновской охранки известны: она будет стараться создать впечатление, что арестованных выдал Ронкис, и таким образом посеять недоверие к подполью. Чтобы это предупредить, партийная ячейка выпустит несколько листовок. Их надо распространить в окрестных деревнях, а в первую очередь — в Рикантай.
— Понимаю. Я должен расклеить эти листовки
в Рикантай. Но у большака по пути в Рикантай есть еще четыре деревни. Если бы мне дали достаточно листовок, было бы нетрудно заставить лаять и тамошних собак.
— Задача очень сложная и трудная. Помни, что теперь зима, а Катенас нам подводы не даст, — придется довериться собственным ногам. Но окончательно договорившись с человеком, который даст тебе задание. — Дундулис встал, потянулся, разминая затекшие суставы, и раза два прошел по погребу медленным шагом узника. Потом остановился перед Аницетасом, взял его за подбородок и взглянул в глаза тепло, по-отечески.
— Мне много о тебе рассказывали. И только хорошее,—сказал он тихо.—Ваша партийная ячейка считает, что ты уже созрел для партии.
Аницетас вздрогнул и застыл.
— Я одобряю рекомендацию ячейки. — Старик пожал Аницетасу руку и, обняв за плечи, поцеловал в лоб.
...Габренас сидел за столом, обложившись книгами. Его лысина сверкала в электрическом свете, словно только что снесенное яйцо, по вискам градом катился пот.
— Что вы ищете, учитель?
Колун приподнял очки и снова опустил их на нос.
— Ответа на один вопрос, юноша, — буркнул он, прячась за кипу книг.
Аницетас задвинул ящик, и дверь погреба исчезла.
— Ответ тут, учитель, — сказал он, указывая пальцем вниз.—Только он может дать вам ответ. Спокойной ночи.
Мать сидела в постели и вязала. В последние дни ей стало значительно лучше: она уже спускалась с кровати, подметала пол, а иногда, присаживаясь, правда, отдохнуть, даже и обед готовила. Но силы ее иссякли. Она понимала, что это только временное улучшение после кризиса, и не надеялась на чудо. На пожелтевшем ее лице застыло равнодушное спокойствие — ожидание смерти. Теперь она вязала, и спицы летали в ее худых пальцах. И неудивительно: ведь она вязала носок сыну. А одна только мысль о сыне придавала ей силы.
На стене висела лампа. Тень от головы матери падала на угол, где сидела Виле.
— Когда вы поправитесь, — фантазировала Виле, — вы продадите домик, и оба поедете в Каунас. Аницетас будет учиться и работать, а вы будете хозяйничать. Если жить вместе, дешевле обойдется и будет удобней.
— Поеду я в другой Каунас — под землицу, — спокойно отвечала женщина. — Там жизнь ни гроша не будет стоить, а удобств хоть отбавляй.
— Не надо говорить так, тетушка. Вы молодая, пересилите болезнь. А когда Аницетас окончит университет и станет врачом, вы сами будете удивляться, как могли думать о смерти.
Мать улыбалась грустной улыбкой. В свете лампы поблескивали холодные спицы, а в глазах женщины блестели слезы благодарности.
~- Чистая душа...— шептала женщина.— Сам ангел устами твоими говорит. Но уж не воскресить меня, не воскресить...
Увидев Аницетаса, Виле объяснила, что пришла навестить его мать. Она сама не знала, почему солгала, а так как она не привыкла лгать, то Аницетас тут же это заметил.
— Мы хорошо поговорили,—сказала мать.
— Давно ты тут, Виле?
— Добрых полчаса. Скоро уже девять. Надо торопиться, а то еще попадусь инспектору в лапы.
— Я был у Габренаса. Не знал, что ты ждешь — пришел бы раньше.
— Я на минуточку. — Виле встала, чтобы попрощаться. Уши у нее горели.— Я хотела про завтрашний урок у тебя спросить.
— Хорошо,—прервал Аницетас. — Зайдем ко мне — поговорим.
В комнате Аницетаса стоял четырехугольный столик, в углу — этажерка с книгами; к стене, разделяющей комнаты, прижался старый залатанный диванчик с торчащими пружинами.
Аницетас чиркнул спичкой.
— Немного странно, что в век электричества некоторые упрямцы не желают отказаться от керосиновой лампы, — пошутил он, зажигая висящую над столом лампу. — Господин Сикорскис объяснит это консервативностью литовцев, я же — ценой на электричество: на керосин нам хватает десяти центов в вечер, а за электричество пришлось бы заплатить по крайней мере пол-лита.
Виле ничего не ответила. Аницетас выровнял фитиль и обернулся. Виле стояла у диванчика, повернувшись лицом к стене. Ее плечи судорожно вздрагивали.
Аницетас подошел к девушке, несмело дотронулся до ее плеча.
— Что с тобой, Виле?
Она пробормотала что-то, но Аницетас не понял. Он закрыл дверь и снова подошел к ней.
— Не надо плакать, Виле. — Он до того смутился, что просто не знал, что предпринять.— Успокойся. Все будет хорошо. Я тебе помогу. Скажи только, кто тебя обидел. Я никому не дам тебя обижать...
Она тряхнула головой.
— Нет, нет... Меня никто не обидел. Никто... Аницетас смутился еще больше.
— Что же тогда?
Она вдруг обернулась. Большие глаза глядели прямо, по щекам катились тяжелые прозрачные слезы.
— Ты слышал? — спросила она, всхлипывая.— Ронкиса из Рикантай посадили в тюрьму...
Аницетас вздрогнул.
— Не слышал, — солгал он, избегая глубокого взгляда черных глаз.—А кто он тебе? Родственник? Друг? Сосед? — спросил он почти грубо.
— Он отчим Бенюса...
— И потому ты плачешь? Виле упала на диванчик.
— Его выдали, — прошептала она. — Сегодня вечером у нас был сбор. Его выдал...
Аницетас окаменел.
— Кто выдал? — спросил он не своим голосом. Он снова верил Виле, и теперь ему было стыдно, что минуту назад он плохо подумал о ней.
— Я не верю, — шептала Виле.— Он один не мог. Его подбили...
— Кого это, Виле, кого? — Аницетас сел рядом с девушкой на диванчик. Его знобило.
Тогда Виле, путаясь и запинаясь, рассказала ему про сбор скаутов.
— Ты добрый и справедливый, Аницетас, — закончила она умоляющим голосом. — Ты знаешь Бенюса дольше, чем я. Ведь вы одно время дружили...
— Мне кажется, настоящими друзьями мы никогда не были, — ответил Аницетас, потрясенный ее рассказом. — Во всяком случае он меня другом не считал.
— Это неважно, Аницетас. Ты все равно знаешь его лучше. Скажи, мог Бенюс так страшно поступить?
Аницетас не сразу ответил. Поначалу он удивился, потом его охватила страшная злость, наконец злость сменилась удовлетворением. Это было нехорошее, звериное торжество, ему самому было противно, но победить себя он не мог. Аницетас вспомнил упрек Дун-дулиса и с удовольствием подумал: «Конечно. Наконец выяснилось, к какой группе относятся жутау-тасы...»
Аницетас взял девушку за руку. Рука была обмякшая, бесчувственная. Он хотел утешить Виле, но был так рад ее разочарованию в Бенюсе, что для добрых чувств места не осталось.
— Да, Виле, — жестко сказал он. — Я думаю, он мог так поступить. Теперь от Бенюса всего можно ожидать.
— Аницетас...
— Мингайла без нужды не причислит его к лику святых. — Аницетас зло улыбнулся.—Конечно, тебе больно, но это так. Я уверен, что это так.
Виле сидела, уставившись в пол остекленевшим взглядом. Сломленная горем, несчастная.
— Это так, да, это так...—шептала она, раскачиваясь всем телом. — Почему же это так?
— Пожалуйста, Виле, не мучайся так. Бенюс одной твоей слезинки не стоит.
— Аницетас, Аницетас...
— Успокойся. — Аницетас гладил ее горячую, обмякшую руку и, как ни странно, чувствовал себя счастливым.
— Ронкис теперь заперт, как зверь в клетке. А ведь такой же человек, как все. Дома его ждут сын, жена. Когда они увидятся и увидятся ли? Ах, Аницетас, я никогда не думала, что люди могут быть такими жестокими и безжалостными!
— Люди вроде Мингайлы, — поправил Аницетас.
— Лицемерие, ужасное лицемерие! — застонала Виле. — На сборах нас учили опекать лесных зверьков, птиц, призывали любить природу, не топтать цветы, ветки не сломать без нужды. Нам говорили: «Вы друзья всему, что живет, что красиво, что служит человеку». И еще говорили: «Любите ближнего своего» А вот, оторвали от семьи человека. Не цветок сорвали, не деревце сломили, не птичке лапку перебили — человека съели! Ближнего своего! За это надо б скаута наказать, пристыдить, чтоб со стыда перед строем сгорел, а его хвалят, велят всем брать с него пример. Нет, это мне приснилось. Разбуди меня, Аницетас. Я не понимаю, ничего не понимаю...
— Зверьки, птички — только ширма, — медленно заговорил Аницетас, которого и обрадовали и удивили ее рассуждения.— Детям нужны игрушки. Иначе их не заманишь. А когда любители природы вырастают из своих штанов с ними начинают говорить начистоту, без дураков. И вот результат.
— Какой ужас, какой ужас!..
— Жутаутас всегда был эгоистом. Мингайла это ловко использовал. Я даже думаю, что он поручил Бенюсу следить за своим отчимом.
— Аницетас, Аницетас...—Виле закрыла руками лицо.
— Помнишь, что ты сказала однажды? «Человек не виноват, что он такой, какой он есть. Никто свой характер не выбирает. Поэтому нельзя осуждать плохого человека. Его надо простить, надо его жалеть».
— Я не осуждаю Бенюса. Ты прав — его запугал Мингайла. Бенюс не виноват.
— И Мингайла не виноват...
— Не виню, никого не виню! — воскликнула Виле.— Ни на кого не сержусь! Только не хочу их видеть. Они неприятные... Я их боюсь...
— Кого? — едва слышно спросил Аницетас— Мин-гайлы? Бенюса? Скаутов?
— Всех! Все они запачкались: и те, кто его хвалил, и те, кто молчал. Нечистые, все нечистые! И мои руки в грязи, я все слышала, а не посмела ничего сказать. Я сама себя боюсь.
Аницетас положил руку на ее плечо.
— Страх не может идти рядом с любовью и жалостью.—Его голос от волнения дрожал, глаза радостно сверкали.
Но Виле не замечала перемены в Аницетасе. Она сидела сгорбившись, придавленная невидимой тяжестью, по лицу ее было видно, что она о чем-то напряженно думает.
— Все, — вдруг сказала она.
— Что? —спросил Аницетас.
— Завтра напишу прошение, чтобы меня вычеркнули из скаутов.
— Виле! — Аницетас обнял ее за плечи.— Ты поступишь правильно. Уходи из этой банды. Там не место для таких девушек, как ты. Не огорчайся. Все будет хорошо, Виле, все!
Виле с благодарностью взглянула на него.
— Спасибо, Аницетас. Ты настоящий товарищ. Я тебя никогда не забуду.
— Да, Виле. — Аницетас взял в ладони ее голову, и она вдруг увидела, как его зрачки стали большими-пребольшими, а лицо, озаренное внутренним пламенем, приблизилось к ее лицу.
Виле отшвырнула его руку и встала. Щеки у нее пылали.
— Прощай, Аницетас, — проговорила она дрожащим голосом.
— Прости, Виле...
Ему ответил только стук захлопнувшейся двери.
— Ушла...—Аницетас бросился к окну, но ничего не увидел за мокрым стеклом. — Я не думал ничего плохого, Виле. Я люблю тебя. Пойми и прости...— Он метался по комнате, не находя себе места от стыда и разочарования.
В тот же вечер, когда улеглось первое волнение, Виле записала в своем дневнике:
14 декабря 1937 года, понедельник. Слепая я, слепая! Как я раньше не догадалась, что Аницетас меня любит ? Смеялась над Бенюсом, считала, что он просто ревнует, а оказывается, он был прав. У меня в голове не умещалось, что, кроме Бенюса, еще кто-то может любить меня. Любви нужно только двое. Она не любит нечетных чисел. Третий приносит беду. Кто мог знать, что этим третьим окажется Аницетас? Самый умный, самый добрый, самый искренний из моих друзей. На что он надеется? Теперь, когда я увидела, что во многом я сама виновата, Бенюс стал мне еще дороже. Он должен знать, сколько зла он претерпел из-за меня. Завтра я все ему расскажу. И про Аницетаса расскажу! Он простит, и все станет по-прежнему. По-прежнему... Нет, больше не может быть, как было. Между нами стоит темная тень Ронкиса. Звенят кандалы. Чернеет лужа невинных слез. Когда она высохнет? И высохнет ли? Л если и высохнет, воспоминание останется и будет преследовать нас... Нет, не будет больше, как было.
От мыслей голова гудит, словно улей. Так много должна сказать, что кажется — в этой тетради не поместится. Но больше писать не могу. Я очень устала. Руки дрожат и почему-то холодно. Не пойму, откуда этот холод? На дворе оттепель, окна запотели, а в комнате даже душно — до того натоплено. И голова у меня горячая. Спать, спать! Все забыть и сладко заснуть надолго, надолго...
Р. 8. Уже закрыла дневник, но вспомнила свою тетушку из Шяуляя. О ней мне напомнила веточка руты, выпавшая из тетрадки. Я хотела найти место, заложенное рутой, перечесть и вспомнить те счастливые дни, но в глазах рябит, а в висках будто молотом стучат. Спокойной ночи, тетушка Матилда. Я часто тебя вспоминаю. Хотела бы я снова стать глупенькой болтушкой из второго класса и жить у тебя. Приняла бы ты свою Виле?
На следующий день Бенюс первым пришел в класс. Лючвартис, как это часто бывало, проспал. Но Бенюс подозревал, что на этот раз Ромас притворился, чтобы не идти вместе с товарищем в гимназию. Настроецие у Бенюса было скверное. Он бы охотно остался дома, но как объяснить потом, почему пропустил? Он вышел рано, хотел забраться в класс, пока там мало народу. Ему становилось не по себе при мысли, что сейчас он встретится с теми, кто вчера был на сборе. Поэтому он вздохнул с облегчением, найдя класс пустым. Пришел Аницетас. Сухо пожелав доброго утра, сел за свою парту и раскрыл книгу. Беню-су стало совсем худо. Он взял книгу и уже вышел было из класса, но Аницетас окликнул его.
— Ну что ж, Бенюс? — спросил он. — Потрудился на благо родины?
Бенюс вздрогнул. Уже! Аницетас знает! Откуда? Ведь Мингайла вчера настрого приказал держать все в секрете. Проклятые болтуны!
— Чего тебе? — Бенюс старался говорить спокойно, хотя у него горели уши.—Какое благо?
— Твое. Сколько дал Мингайла за отчима? — Аницетас сидел, подперев голову кулаками. Его запавшие глаза нехорошо улыбались.
— Кто тебе наговорил чепухи?
— Отрицаешь? Невиданная скромность! Неужели все герои такие скромные?
В эту секунду в класс просунул голову дежурный учитель, и Аницетас замолчал. Бенюс, шатаясь, вернулся к своей парте. Лицо его позеленело, из прокушенной губы сочилась кровь. Он не ожидал такого. Кто рассказал Аницетасу? Бенюс целый урок так и сяк обдумывал этот вопрос и, наконец, решил, что тут услужила Виле. Он хотел поговорить с ней, выяснить, почему она вчера не дождалась его, как уговорились, но никак не удавалось. После звонка Виле первая выбегала из класса и возвращалась к самому началу урока. На переменах она ни на минуту не оставалась одна. На большой перемене Бенюс подстерег ее, когда она покупала завтрак, заговорил, но ничего путного не получилось: ее тотчас окружили девушки, и они толпой пошли завтракать. На последнем уроке он послал Виле записку, просил подождать после уроков, но получил неожиданно строгий ответ: «Не могу. Домой пойду с девочками». Бенюс ушел до звонка, оделся и встал у выхода. Но Виле так и не дождался: она выскользнула через черный ход. Бенюс втянул в плечи вдруг потяжелевшую голову и вернулся в раздевалку. Ему захотелось пойти домой одному, — раздражал шум, казалось, что все смотрят на него как-то особенно.
В раздевалке к нему пристал Сикорскис.
— Не принюхивайся. Твоей серны уже и след простыл,—бросил он, насмешливо улыбаясь.
— Я не гончая, — огрызнулся Бенюс. — Можешь оставить свои остроты при себе.
— Пошли. — Альбертас похлопал Бенюса по спине. — У меня есть новости.
— Не интересуюсь...
— Не суди заранее. — Альбертас мягко подтолкнул Бенюса к двери. Они вышли во двор. — Ученики уже говорят о твоем подвиге.
— Не слышал, — мрачно ответил Бенюс.
— Врешь.
— Дело мое
— Ты поступил мужественно, Бенюс, но кое-кому это кажется предательством...
— Заткнись!
— Не взыщи.—Сикорскис дружески улыбнулся. — Я только повторил слово, которое на последней перемене слышал от одного семиклассника. Некоторые люди любят ставить все вверх ногами. Не надо обращать внимание. Ты отлично поступил, и мы тебя уважаем, а на оппозицию — наплевать. Мы ей заткнем глотку. Меня интересует только одно: каким образом вся гимназия так быстро дозналась о вчерашнем сборе? Может, Виле язык распустила?
— Всюду тебе мерещится Виле! — Бенюс зло пнул ногой ледышку на тротуаре.
— У меня есть серьезные основания.
— У тебя всегда находятся основания, когда надо напасть на человека.
— Не кипятись.—Лицо Сикорскиса посерьезнело и стало непроницаемо холодным. — Виле принесла Мингайле заявление — просит вычеркнуть из списка скаутов.
Бенюс, не веря своим ушам, уставился на Альбертаса.
— Заливаешь...
На большой перемене с Мингайлой говорил. Он глубоко оскорблен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40