..
— Успокойся, мама.— Бенюс встал и, протянув руку через стол, погладил плечо матери.— Люди преувеличивают. Было совсем не так...
Агне подняла голову. В заплаканных глазах мелькнула надежда.
— Не так, мама. Не надо слушать сплетен... Люди — злее гадюк...
— Вот-вот...—Она попыталась улыбнуться. — Все
так сложилось, что я поверила... Ты не мог выдать отчима. Посмотри, сынок, мне в глаза.
Бенюс поднял глаза, посмотрел на мать и глупо улыбнулся. «Снова раскис», — подумал он с досадой. От этой мысли зашумело в ушах, он опустил голову и почувствовал, как в нем нарастает злоба. Оправдываться? В чем? Что он сделал плохого? Выдал человека? Ничего подобного! Это дурацкое недоразумение. А если бы и да? Что тут такого? Он только исполнил бы свой долг перед родиной, и все! Но он не выдал и не исполнил своего долга. Ему помогла случайность, Мингайла сделал его героем.
— Смотря как понимать предательство, — сказал Бенюс, увертываясь от прямого ответа. — Ягелла принял корону короля польского и за это отдал полякам Литву. Мы называем его предателем, а поляки — героем...
— Сынушка...— прошептала Агне.— Мне до твоего Ягеллы дела нет. Я не для того пришла.
— Хорошо, мама.—Бенюс решительно встал.— Я виноват в том, что арестовали отчима, но...
— Ты... виноват? — выдавила Агне, и последний проблеск надежды угас в ее глазах.
— Но не я один виноват, — прервал Бенюс, поддаваясь наплыву чувств.— Я не хотел, чтобы это случилось, но раз уж случилось, не жалею. Я не предатель. Предатель тот, кто отрекается от товарища, а между мной и Ронкисом не было ничего общего. Наоборот — мы были врагами, боролись. Я не виноват, что он проиграл.
Агне сидела, словно окаменев. Ее лицо стало серым, уголки губ опустились, усталые глаза были устремлены в окно. За одну минуту она постарела на десять лет.
— Отчим получил то, чего хотел,—тихо добавил Бенюс, тоже глядя в сад за окном.
Мать ничего не ответила. В вечерних сумерках отсчитывал секунды будильник на этажерке. У сеновала гомонили вороны, в соседнем дворе незлобиво лаял пес, кричали дети. На местечко со всех сторон надвигался холодный, бодрящий зимний вечер.
Агне вздрогнула, словно очнувшись от дремоты.
— Пойду, что ли...—Она оперлась рукой о стол и встала.
— Поздно уже. Могла бы переночевать...
— Дом один. Не могу,—устало ответила она.— Пойду...
«Надо было оставить ей надежду...» — подумал Бе-нюс. Жалость сдавила ему сердце. Он подошел к матери, хотел поцеловать ей руку, но Агне вдруг повернулась боком и потянулась за корзинкой, поставленной у стены.
— Продукты я отдала хозяйке. Там найдешь сыр с тмином... Да благословит тебя бог...— Она поправила платок и, шатаясь, вышла из комнаты. Во дворе о чем-то вспомнила и вернулась.
Бенюс стоял на крыльце без шапки и ждал, когда она скроется за воротами. Теперь она снова шла сюда.
— Я деньги забыла. Ведь тебе за учебу платить...— Агне расстегнула пуговицу шубенки.
— Не надо... мама... У меня уже'есть... Мне обещали... Эти деньги тебе пригодятся.
— Обещали?..—Ее руки бессильно повисли.
— Да... Учитель... Верну, когда выучусь...
— Хорошо...— Она сгорбилась, заглянула в пустую корзинку и пошла, с трудом переставляя ноги.
Бенюс только теперь заметил, что он все еще в пальто, вернулся в комнату и разделся. Хозяев не было дома. Он пошел на кухню, вынул обед из духовки, поел, забыв вымыть руки, взял книгу. Машинально пробежал глазами несколько строчек и снова закрыл. Перед глазами стояла мать. Она все еще была здесь, сидела на стуле, и от нее пахло полем и свечным салом. Бенюс вскочил и принялся ходить по комнате, стараясь не глядеть на стул. Он вспомнил, что, кроме него, никого в доме нет, и ему стало жутковато. Свет только еще больше подчеркивал его одиночество. Он повернул выключатель, и комната утонула в густых сумерках. Предметы словно размякли, лишившись своих очертаний. Кровати у стен чернели, будто ждущие покойников гробы.
Бенюс торопливо оделся и выбежал во двор. Никогда он еще не был так одинок, как сейчас. Надо было куда-то идти, что-то делать, с кем-то поговорить, поговорить все равно с кем, только не оставаться одному. Он перебрал ближайших друзей — Альбертаса, Варненаса, Трумписа, Гряужиниса — и почувствовал, что ни с одним из них не хочет встретиться. Альбертас, Гряужинис... Разве они поймут? Наконец, он
сам не знает, что мог бы им сказать. Вот именно, что? Просто ничего. В нем накопилось много боли, он хочет облегчить душу, вот и все. Но они для этого не годятся. Тут нужны настоящие друзья, а они не настоящие, они не помогут.
Бенюс тащился без цели по тропинке, протоптанной в сугробах на тротуаре. Кто-то шел навстречу, кто-то обгонял его. Все спешили, всех подхлестывал мороз. Всех ждала уютная комната, семья, друзья. Бе-нюсу некуда было спешить. Но проходя мимо дома Бальчюнасов, он ускорил шаг. Уже давно он не мог спокойно смотреть на этот дом. Он вспомнил последнее совещание «юных патриотов», на котором было принято решение снять и бросить в колодец ставни Габренаса, и злобно усмехнулся. «Погоди, господин Колун. Ты еще меня вспомнишь...»
Улица сворачивала к рыночной площади. На углу, напротив костела, стоял дом начальника полиции Ка-тенаса. Три окна нижнего этажа были освещены. В одном из окон Бенюс увидел женскую тень. Сквозь густую занавеску он не мог разглядеть черты лица, но был уверен, что это Ада. Женщина на мгновение исчезла, и в комнате раздалась легкая музыка. Радио. Потом женщина появилась снова, словно на экране. Встала на цыпочки, распростерла руки, подняла их вверх, вперед, опустила. Она потягивалась... Нет, она обняла кого-то воображаемого и стала кружиться. Она танцевала. В окне появилась вторая тень. Женщина откинулась и застыла, кокетливо склонив на округлое плечо кудрявую, как у пуделя, головку. Вторая тень шевельнулась, и обе слились в бесформенное пятно. Потом пятно отступило и исчезло в глубине комнаты, хлопнула входная дверь, и Бенюс увидел двух полицейских. Один из них был сам господин Ка-тенас в парадной форме. Его уши прикрывали телесного цвета наушники, а сапоги на кривых ногах сверкали, словно зеркало. Полицейский шел рядом, нес его чемодан. Катенас шествовал, выпятив грудь, широко размахивая правой рукой, а левой придерживал портфель. Бенюс приподнял шапку, но начальник не ответил. Наверное, не узнал, хоть они однажды и виделись у Мингайлы. «Ну и свинья!» —оскорбленно подумал Бенюс.
— В десять будем в Шяуляе, — услышал он голос полицейского.
— Без пятнадцати,—уточнил Катенас.
— Так точно, господин начальник!
— Смотри у меня...
Дальше Бенюс не разобрал. Голоса смолкли, полицейские свернули налево и исчезли за памятником независимости. «Сегодня ночью его увозя г... Может, сам Катенас будет сопровождать...» Неприятный холодок пробрался в сердце. Бенюс машинально перешел на другую сторону, хотел повернуть обратно, но встретил Фелюса, того самого веселого сапожника, которого знал с тех времен, когда в первый год снимал комнату у его матери. Они не были друзьями, хоть Бенюс и шил ботинки у Фелюса, но теперь Бенюс почему-то обрадовался. Фелюс был немного навеселе и острил больше обычного. Не вынимая рук из карманов, он тут же рассказал бойкий анекдот, и Бенюс впервые за последние четыре дня от души посмеялся. Ему было приятно, что Фелюс ничего не знает, и от этого сапожник стал ему ближе. Да, с Фе-люсом всегда легко и просто. Просто странно, что они не подружились. Наверное, виновата разница в годах : у Фелюса лицо уже в морщинах, а черные волосы седеют. Старый холостяк смеется, запрокинув голову.
— К черту, все к черту! Все равно помирать. Давай веселиться, пока глотку не пробили, как Нюнису. Ничего не слышал? Ого! Прошлое воскресенье один подлец вогнал ему в глотку четвертинку. Будет теперь поститься. А нам что? Мы целы.
Пронзит сердца смерти коса, Придется нам расстаться. Пока ты юн, пока не стар, Не надо убиваться.
— Пошли, Бенюс, к девушкам Зарембы... Не хочешь? Такой мужчина и не хочет... Тогда, может, к Кунцене? — Фелюс берет Бенюса под руку, но тут же, спохватившись, отпускает.— Скуоджяй — город первый сорт. Куда ни пойдешь, домашнее пиво рекой течет. Течение Гольфстрим! Давай купаться, пока солнышко припекает. Пошли к Кунцене?
Бенюс с виноватой улыбкой трясет головой, но воля уже ослабела. А Фелюс не отпускает. Он предлагает еще какую-то бабу, которая варит пиво, обещает красивых девочек и, наконец, рассказывает похабную историю, которая окончательно рассеивает сомнения
Бенюса. Невидимая тяжесть уже не так сильно давит на плечи, с каждым шагом становится легче. И когда они, заговорившись, подходят к ресторану Гирша, Бе-нюс и сам не замечает, как предлагает Фелюсу выпить пару пива.
— Молодец! — обрадовался Фелюс—Я тебе сделаю ботинки шевролет! Кожа сирены, верблюжьи подметки, китовая подкладка. Позолоченными нитками разошью, гвоздиками из слоновой кости приколочу. У самого короля маньчжурского таких не было.
— Если не будет мест...— Бенюс многозначительно повел плечами и, сняв гимназическую фуражку, засунул ее за пазуху.
— Мне Гирш всенепременно место сделает, — уверил Фелюс. — Только пошли со двора, через «ризницу», а не в парадную дверь.
Они свернули к черному ходу, в квартиру владельца ресторана. Служанка провела их в «отдельный кабинет» за рестораном. В комнате, темной и прокуренной донельзя, сидело человек шесть, но гимназистов среди них не было. Бенюс с Фелюсом заняли свободный столик в углу и спросили пива. Кроме того, сапожник, уже от себя, заказал четвертинку чистой и по селедочке.
— Я держусь такого правила, — разглагольствовал он. — В первый день питья — девушки и пиво, во второй — пиво, девушки и водка, в третий — водка, селедочка и девушки. А ты к девкам ходишь? Не красней, барич. Не надо стыдиться божьего дара. Вот святой Казимир, покровитель Литвы, не пользовался тем, что господь дал, и помер раньше сроку.
— Я люблю одну девушку...—Бенюсу захотелось рассказать Фелюсу про Виле, но он испугался его цинизма.
— И ничего с ней?..—Фелюс подмигнул.
— Она очень честная, Фелюс. — Бенюс отпил пива.
— Все они такие, пока не попадут под хорошую руку. — Фелюс опрокинул две рюмки подряд. — Был я в твоих годах, тоже в одну был втюрившись. Красивенькая такая, нежная из себя. Глаза — алмазы, сердце — золото, а тело легкое, вроде пушинки. Словом, ангел, прицепи крылышки, и вознесется на троицу в небо. Думал, она ни ест, ни переваривает, ни прочих у нее естественных потребностей. Прикоснуться боялся. Ушел в армию, подкатился к ней другой, и ангело-
чек мне рога наставил. Вот как с идеальной любовью бывает.
— А чего ты не женишься? — спросил Бенюс, чтобы переменить разговор.
— Потому и не женюсь. — Фелюс пододвинул рюмку к Бенюсу. — Выпей. Еще четвертинку возьму. Третий день надо завершить с честью... Какого черта жениться? Кормить чужое брюхо, да еще проповеди дома слушать? Нет, господин гимназист. Не хочу, чтобы меня жена обманывала с друзьями, лучше я их обманывать буду. Нет дураков. Тяпнем! — Фелюс поднял рюмку, они чокнулись и выпили до дна.
Бенюс охмелел. Фелюс налил еще по рюмке. Бенюс выпил и эту. Его охватила приятная лень. Он смотрел на смутные лица, утонувшие в синеватом дыму, и улыбался. Ему казалось, что люди тоже улыбаются в ответ. Он хотел сдвинуть столы, расцеловаться со всеми и говорить, говорить до утра. Ха, Монгирдас! — Я — Монгирдас. Не Жутаутас, не Рон-кис, а именно — Монгирдас... Ронкиса больше нет. Он сидит в вагоне и едет в Шяуляй. Получил, чего добивался... Честных людей не судят и не сажают в тюрьму. Почему меня не посадили?
— Ты чего бормочешь себе под нос? — спросил Фелюс.
— Так просто. Задумался. — Бенюс отхлебнул пива. Он хотел хоть частично поделиться с сапожником своими мыслями.—На будущее полугодие меня от платы не освободят.
— Не хнычь, за водку заплачу.
— Я не потому. — Бенюс замолк. «Нет, он ничего не поймет,—разочарованно подумал он.—И заикаться не стоит. Лучше сидеть и ни о чем не думать».
— У меня деньжонок хватит, слава богу,— продолжал Фелюс. — Не видел, какие сапоги начальнику полиции вытачал? Голенища уже пропиты, зато головки целы. За головки господина Катенаса — тяпнем! — Оба выпили.—Головки! Ого! Я делаю головы господам начальникам полиции! Видел начальника с двумя головами?
— Я видел новые сапоги начальника...— Бенюс понял, что сострил глупо, но не смутился. От водки и духоты шумело в голове. За одним из столиков пьяная девка и пожилой плешивый клиент пели дуэтом. Бенюсу хотелось запеть с ними. — Господин Катенас
шел с полицейским... нес его чемодан. Они уехали в...—Бенюс стал икать.
— Гимназист...—оскорбился Фелюс—Запей пивом, пройдет. — Бенюс опорожнил протянутый стакан.—Говоришь, уехал и чемодан взял? О, это дело серьезное. Пошли к его бабе!
— Тише...
— Чего «тише»! — Фелюс трахнул кулаком по столу. — Будто никто не знает, что начальнице нужно! Жаль, что сегодня третий день питья — сорвал бы эту бабу. Ничего, от меня не убежит. Пускай зреет ягодка. Придет время — со всей веткой обломаю. За скуод-жяйскую Катьку-вторую! Тяпнем!
Бенюс уже совсем захмелел, но побоялся показаться смешным и чокнулся. Сапожник потребовал третью четвертинку. Бенюс глядел остекленевшим взглядом в пространство. Столики неслись по кругу, унося кричащих людей. Люди были безликие, похожие друг на друга, их неестественные движения напоминали марионеток. Бенюсу казалось, что все они нанизаны на одну нитку. Кто-то невидимый тащит за эту нитку, и все вращают глазами, хохочут, кричат, целуются. «Бесплатный театр... Артисты... И я артист...» — подумал Бенюс и рассмеялся. Вдруг ему показалось, что кто-то его окликнул. Он обернулся и в дверях увидел Стимбуриса. Пятрас криво усмехнулся и исчез, захлопнув дверь. Бенюс протер глаза. Стимбурис в Скуоджяй?.. Быть того не может. После грязной любовной истории отец послал его в Клайпеду, к дяде, который работал в дирекции порта. Шли слухи, что Пятрас уехал в Бразилию. Так или иначе, но никто не надеялся скоро увидеть его в Скуоджяй. И вот, словно с неба, Стимбурис упал прямо в ресторан Гирша. Бенюс не верил своим глазам.
— Фелюс, слушай. Только что видел рожу Пят-раса.
— Чью?
— Стимбурис вернулся...
— Этот бабник, распутник, онанист?
— Он самый...
— В точку попал. Теперь Ада разговеется!
— С Адой они давно...
— Неважно!
— Ничего между ними быть не может!
— Увидишь!
— Сам увидишь! — Бенюс хлопнул рукой по столу и тут разглядел, что стул Фелюса пуст. Сапожник подсел к столику плешивого и тискал девку. «Я говорил сам с собой,— испугался Бенюс— Я пьян в стельку...» Он поднялся и, шатаясь, вышел во двор. Ночь была тихая, холодная, в просветах облаков мерцали звезды. У обрызганной лошадьми коновязи стояла запряженная в сани лошадь и жевала сено. Бенюс облокотился о коновязь и стал расстегивать ширинку. В его воображении возникли копны сена, мокрое от слез лицо Ады в блеске молний. Ее влажные губы, искривленные странной улыбкой. Почему она плакала? У Бенюса перехватило дыхание. Он почувствовал, как вокруг шеи обвились мягкие теплые руки, и от наплыва чувств у него пересохло во рту. Идеальная любовь, ангелочек бескрылый... Не ест, не пьет, не... Ну и паскуда этот Фелюс!.. Только Ада — не для Фелюса. Другое дело — он, Бенюс. Ада его приглашала, и он пойдет. Непременно. А Виле... Ангелочек бескрылый, не ест, не пьет... Ха-ха-ха! Пускай летают с Аницетасом...
Бенюса разбудил страшный сон. Проснувшись, он не мог вспомнить, что ему приснилось, но нервы все еще дрожали от напряжения. За стеной закуковала кукушка, и Бенюс вспомнил, где он. В его сознании, словно сквозь туман, всплыла большая комната, пальма в кадке, грузный сервант, пианино... Нет, пианино было в другой комнате. На серванте (а может, на пианино или просто на полу?) стояли большие четырехугольные часы, похожие на клетку. Когда часы били, из клетки выскакивала кукушка и куковала, сколько положено. Каждый раз, когда кукушка выскакивала, Бенюс метил крошкой в раскрывающийся клюв и все промахивался. Ада смеялась, довольная выдумкой. Бенюсу было чертовски приятно, что Аде весело, и он делал все, что только взбредет в голову: подражал пению кукушки, ходил на руках, кувыркался и, наконец, заревел быком. Без сомнения, они о чем-то разговаривали, но Бенюс ничего не мог вспомнить. А если и вспоминал, то словно сквозь туман, да и то без особой уверенности, было это или только приснилось. Какое-то время он лежал, сонно уставившись во тьму. Рядышком спокойно и ровно дышала Ада. Она лежа-
ла на боку, уткнувшись головой ему под мышку. Правая рука у него отекла, но он боялся пошевелиться, чтобы Ада не проснулась. Он был совершенно голый и стеснялся Ады, но не мог вспомнить, куда положил одежду. А может, он не сам разделся? К черту, знать бы хоть, как они очутились в кровати...
Бенюс осторожно потянул отекшую руку, к которой прижалась обнаженная грудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Успокойся, мама.— Бенюс встал и, протянув руку через стол, погладил плечо матери.— Люди преувеличивают. Было совсем не так...
Агне подняла голову. В заплаканных глазах мелькнула надежда.
— Не так, мама. Не надо слушать сплетен... Люди — злее гадюк...
— Вот-вот...—Она попыталась улыбнуться. — Все
так сложилось, что я поверила... Ты не мог выдать отчима. Посмотри, сынок, мне в глаза.
Бенюс поднял глаза, посмотрел на мать и глупо улыбнулся. «Снова раскис», — подумал он с досадой. От этой мысли зашумело в ушах, он опустил голову и почувствовал, как в нем нарастает злоба. Оправдываться? В чем? Что он сделал плохого? Выдал человека? Ничего подобного! Это дурацкое недоразумение. А если бы и да? Что тут такого? Он только исполнил бы свой долг перед родиной, и все! Но он не выдал и не исполнил своего долга. Ему помогла случайность, Мингайла сделал его героем.
— Смотря как понимать предательство, — сказал Бенюс, увертываясь от прямого ответа. — Ягелла принял корону короля польского и за это отдал полякам Литву. Мы называем его предателем, а поляки — героем...
— Сынушка...— прошептала Агне.— Мне до твоего Ягеллы дела нет. Я не для того пришла.
— Хорошо, мама.—Бенюс решительно встал.— Я виноват в том, что арестовали отчима, но...
— Ты... виноват? — выдавила Агне, и последний проблеск надежды угас в ее глазах.
— Но не я один виноват, — прервал Бенюс, поддаваясь наплыву чувств.— Я не хотел, чтобы это случилось, но раз уж случилось, не жалею. Я не предатель. Предатель тот, кто отрекается от товарища, а между мной и Ронкисом не было ничего общего. Наоборот — мы были врагами, боролись. Я не виноват, что он проиграл.
Агне сидела, словно окаменев. Ее лицо стало серым, уголки губ опустились, усталые глаза были устремлены в окно. За одну минуту она постарела на десять лет.
— Отчим получил то, чего хотел,—тихо добавил Бенюс, тоже глядя в сад за окном.
Мать ничего не ответила. В вечерних сумерках отсчитывал секунды будильник на этажерке. У сеновала гомонили вороны, в соседнем дворе незлобиво лаял пес, кричали дети. На местечко со всех сторон надвигался холодный, бодрящий зимний вечер.
Агне вздрогнула, словно очнувшись от дремоты.
— Пойду, что ли...—Она оперлась рукой о стол и встала.
— Поздно уже. Могла бы переночевать...
— Дом один. Не могу,—устало ответила она.— Пойду...
«Надо было оставить ей надежду...» — подумал Бе-нюс. Жалость сдавила ему сердце. Он подошел к матери, хотел поцеловать ей руку, но Агне вдруг повернулась боком и потянулась за корзинкой, поставленной у стены.
— Продукты я отдала хозяйке. Там найдешь сыр с тмином... Да благословит тебя бог...— Она поправила платок и, шатаясь, вышла из комнаты. Во дворе о чем-то вспомнила и вернулась.
Бенюс стоял на крыльце без шапки и ждал, когда она скроется за воротами. Теперь она снова шла сюда.
— Я деньги забыла. Ведь тебе за учебу платить...— Агне расстегнула пуговицу шубенки.
— Не надо... мама... У меня уже'есть... Мне обещали... Эти деньги тебе пригодятся.
— Обещали?..—Ее руки бессильно повисли.
— Да... Учитель... Верну, когда выучусь...
— Хорошо...— Она сгорбилась, заглянула в пустую корзинку и пошла, с трудом переставляя ноги.
Бенюс только теперь заметил, что он все еще в пальто, вернулся в комнату и разделся. Хозяев не было дома. Он пошел на кухню, вынул обед из духовки, поел, забыв вымыть руки, взял книгу. Машинально пробежал глазами несколько строчек и снова закрыл. Перед глазами стояла мать. Она все еще была здесь, сидела на стуле, и от нее пахло полем и свечным салом. Бенюс вскочил и принялся ходить по комнате, стараясь не глядеть на стул. Он вспомнил, что, кроме него, никого в доме нет, и ему стало жутковато. Свет только еще больше подчеркивал его одиночество. Он повернул выключатель, и комната утонула в густых сумерках. Предметы словно размякли, лишившись своих очертаний. Кровати у стен чернели, будто ждущие покойников гробы.
Бенюс торопливо оделся и выбежал во двор. Никогда он еще не был так одинок, как сейчас. Надо было куда-то идти, что-то делать, с кем-то поговорить, поговорить все равно с кем, только не оставаться одному. Он перебрал ближайших друзей — Альбертаса, Варненаса, Трумписа, Гряужиниса — и почувствовал, что ни с одним из них не хочет встретиться. Альбертас, Гряужинис... Разве они поймут? Наконец, он
сам не знает, что мог бы им сказать. Вот именно, что? Просто ничего. В нем накопилось много боли, он хочет облегчить душу, вот и все. Но они для этого не годятся. Тут нужны настоящие друзья, а они не настоящие, они не помогут.
Бенюс тащился без цели по тропинке, протоптанной в сугробах на тротуаре. Кто-то шел навстречу, кто-то обгонял его. Все спешили, всех подхлестывал мороз. Всех ждала уютная комната, семья, друзья. Бе-нюсу некуда было спешить. Но проходя мимо дома Бальчюнасов, он ускорил шаг. Уже давно он не мог спокойно смотреть на этот дом. Он вспомнил последнее совещание «юных патриотов», на котором было принято решение снять и бросить в колодец ставни Габренаса, и злобно усмехнулся. «Погоди, господин Колун. Ты еще меня вспомнишь...»
Улица сворачивала к рыночной площади. На углу, напротив костела, стоял дом начальника полиции Ка-тенаса. Три окна нижнего этажа были освещены. В одном из окон Бенюс увидел женскую тень. Сквозь густую занавеску он не мог разглядеть черты лица, но был уверен, что это Ада. Женщина на мгновение исчезла, и в комнате раздалась легкая музыка. Радио. Потом женщина появилась снова, словно на экране. Встала на цыпочки, распростерла руки, подняла их вверх, вперед, опустила. Она потягивалась... Нет, она обняла кого-то воображаемого и стала кружиться. Она танцевала. В окне появилась вторая тень. Женщина откинулась и застыла, кокетливо склонив на округлое плечо кудрявую, как у пуделя, головку. Вторая тень шевельнулась, и обе слились в бесформенное пятно. Потом пятно отступило и исчезло в глубине комнаты, хлопнула входная дверь, и Бенюс увидел двух полицейских. Один из них был сам господин Ка-тенас в парадной форме. Его уши прикрывали телесного цвета наушники, а сапоги на кривых ногах сверкали, словно зеркало. Полицейский шел рядом, нес его чемодан. Катенас шествовал, выпятив грудь, широко размахивая правой рукой, а левой придерживал портфель. Бенюс приподнял шапку, но начальник не ответил. Наверное, не узнал, хоть они однажды и виделись у Мингайлы. «Ну и свинья!» —оскорбленно подумал Бенюс.
— В десять будем в Шяуляе, — услышал он голос полицейского.
— Без пятнадцати,—уточнил Катенас.
— Так точно, господин начальник!
— Смотри у меня...
Дальше Бенюс не разобрал. Голоса смолкли, полицейские свернули налево и исчезли за памятником независимости. «Сегодня ночью его увозя г... Может, сам Катенас будет сопровождать...» Неприятный холодок пробрался в сердце. Бенюс машинально перешел на другую сторону, хотел повернуть обратно, но встретил Фелюса, того самого веселого сапожника, которого знал с тех времен, когда в первый год снимал комнату у его матери. Они не были друзьями, хоть Бенюс и шил ботинки у Фелюса, но теперь Бенюс почему-то обрадовался. Фелюс был немного навеселе и острил больше обычного. Не вынимая рук из карманов, он тут же рассказал бойкий анекдот, и Бенюс впервые за последние четыре дня от души посмеялся. Ему было приятно, что Фелюс ничего не знает, и от этого сапожник стал ему ближе. Да, с Фе-люсом всегда легко и просто. Просто странно, что они не подружились. Наверное, виновата разница в годах : у Фелюса лицо уже в морщинах, а черные волосы седеют. Старый холостяк смеется, запрокинув голову.
— К черту, все к черту! Все равно помирать. Давай веселиться, пока глотку не пробили, как Нюнису. Ничего не слышал? Ого! Прошлое воскресенье один подлец вогнал ему в глотку четвертинку. Будет теперь поститься. А нам что? Мы целы.
Пронзит сердца смерти коса, Придется нам расстаться. Пока ты юн, пока не стар, Не надо убиваться.
— Пошли, Бенюс, к девушкам Зарембы... Не хочешь? Такой мужчина и не хочет... Тогда, может, к Кунцене? — Фелюс берет Бенюса под руку, но тут же, спохватившись, отпускает.— Скуоджяй — город первый сорт. Куда ни пойдешь, домашнее пиво рекой течет. Течение Гольфстрим! Давай купаться, пока солнышко припекает. Пошли к Кунцене?
Бенюс с виноватой улыбкой трясет головой, но воля уже ослабела. А Фелюс не отпускает. Он предлагает еще какую-то бабу, которая варит пиво, обещает красивых девочек и, наконец, рассказывает похабную историю, которая окончательно рассеивает сомнения
Бенюса. Невидимая тяжесть уже не так сильно давит на плечи, с каждым шагом становится легче. И когда они, заговорившись, подходят к ресторану Гирша, Бе-нюс и сам не замечает, как предлагает Фелюсу выпить пару пива.
— Молодец! — обрадовался Фелюс—Я тебе сделаю ботинки шевролет! Кожа сирены, верблюжьи подметки, китовая подкладка. Позолоченными нитками разошью, гвоздиками из слоновой кости приколочу. У самого короля маньчжурского таких не было.
— Если не будет мест...— Бенюс многозначительно повел плечами и, сняв гимназическую фуражку, засунул ее за пазуху.
— Мне Гирш всенепременно место сделает, — уверил Фелюс. — Только пошли со двора, через «ризницу», а не в парадную дверь.
Они свернули к черному ходу, в квартиру владельца ресторана. Служанка провела их в «отдельный кабинет» за рестораном. В комнате, темной и прокуренной донельзя, сидело человек шесть, но гимназистов среди них не было. Бенюс с Фелюсом заняли свободный столик в углу и спросили пива. Кроме того, сапожник, уже от себя, заказал четвертинку чистой и по селедочке.
— Я держусь такого правила, — разглагольствовал он. — В первый день питья — девушки и пиво, во второй — пиво, девушки и водка, в третий — водка, селедочка и девушки. А ты к девкам ходишь? Не красней, барич. Не надо стыдиться божьего дара. Вот святой Казимир, покровитель Литвы, не пользовался тем, что господь дал, и помер раньше сроку.
— Я люблю одну девушку...—Бенюсу захотелось рассказать Фелюсу про Виле, но он испугался его цинизма.
— И ничего с ней?..—Фелюс подмигнул.
— Она очень честная, Фелюс. — Бенюс отпил пива.
— Все они такие, пока не попадут под хорошую руку. — Фелюс опрокинул две рюмки подряд. — Был я в твоих годах, тоже в одну был втюрившись. Красивенькая такая, нежная из себя. Глаза — алмазы, сердце — золото, а тело легкое, вроде пушинки. Словом, ангел, прицепи крылышки, и вознесется на троицу в небо. Думал, она ни ест, ни переваривает, ни прочих у нее естественных потребностей. Прикоснуться боялся. Ушел в армию, подкатился к ней другой, и ангело-
чек мне рога наставил. Вот как с идеальной любовью бывает.
— А чего ты не женишься? — спросил Бенюс, чтобы переменить разговор.
— Потому и не женюсь. — Фелюс пододвинул рюмку к Бенюсу. — Выпей. Еще четвертинку возьму. Третий день надо завершить с честью... Какого черта жениться? Кормить чужое брюхо, да еще проповеди дома слушать? Нет, господин гимназист. Не хочу, чтобы меня жена обманывала с друзьями, лучше я их обманывать буду. Нет дураков. Тяпнем! — Фелюс поднял рюмку, они чокнулись и выпили до дна.
Бенюс охмелел. Фелюс налил еще по рюмке. Бенюс выпил и эту. Его охватила приятная лень. Он смотрел на смутные лица, утонувшие в синеватом дыму, и улыбался. Ему казалось, что люди тоже улыбаются в ответ. Он хотел сдвинуть столы, расцеловаться со всеми и говорить, говорить до утра. Ха, Монгирдас! — Я — Монгирдас. Не Жутаутас, не Рон-кис, а именно — Монгирдас... Ронкиса больше нет. Он сидит в вагоне и едет в Шяуляй. Получил, чего добивался... Честных людей не судят и не сажают в тюрьму. Почему меня не посадили?
— Ты чего бормочешь себе под нос? — спросил Фелюс.
— Так просто. Задумался. — Бенюс отхлебнул пива. Он хотел хоть частично поделиться с сапожником своими мыслями.—На будущее полугодие меня от платы не освободят.
— Не хнычь, за водку заплачу.
— Я не потому. — Бенюс замолк. «Нет, он ничего не поймет,—разочарованно подумал он.—И заикаться не стоит. Лучше сидеть и ни о чем не думать».
— У меня деньжонок хватит, слава богу,— продолжал Фелюс. — Не видел, какие сапоги начальнику полиции вытачал? Голенища уже пропиты, зато головки целы. За головки господина Катенаса — тяпнем! — Оба выпили.—Головки! Ого! Я делаю головы господам начальникам полиции! Видел начальника с двумя головами?
— Я видел новые сапоги начальника...— Бенюс понял, что сострил глупо, но не смутился. От водки и духоты шумело в голове. За одним из столиков пьяная девка и пожилой плешивый клиент пели дуэтом. Бенюсу хотелось запеть с ними. — Господин Катенас
шел с полицейским... нес его чемодан. Они уехали в...—Бенюс стал икать.
— Гимназист...—оскорбился Фелюс—Запей пивом, пройдет. — Бенюс опорожнил протянутый стакан.—Говоришь, уехал и чемодан взял? О, это дело серьезное. Пошли к его бабе!
— Тише...
— Чего «тише»! — Фелюс трахнул кулаком по столу. — Будто никто не знает, что начальнице нужно! Жаль, что сегодня третий день питья — сорвал бы эту бабу. Ничего, от меня не убежит. Пускай зреет ягодка. Придет время — со всей веткой обломаю. За скуод-жяйскую Катьку-вторую! Тяпнем!
Бенюс уже совсем захмелел, но побоялся показаться смешным и чокнулся. Сапожник потребовал третью четвертинку. Бенюс глядел остекленевшим взглядом в пространство. Столики неслись по кругу, унося кричащих людей. Люди были безликие, похожие друг на друга, их неестественные движения напоминали марионеток. Бенюсу казалось, что все они нанизаны на одну нитку. Кто-то невидимый тащит за эту нитку, и все вращают глазами, хохочут, кричат, целуются. «Бесплатный театр... Артисты... И я артист...» — подумал Бенюс и рассмеялся. Вдруг ему показалось, что кто-то его окликнул. Он обернулся и в дверях увидел Стимбуриса. Пятрас криво усмехнулся и исчез, захлопнув дверь. Бенюс протер глаза. Стимбурис в Скуоджяй?.. Быть того не может. После грязной любовной истории отец послал его в Клайпеду, к дяде, который работал в дирекции порта. Шли слухи, что Пятрас уехал в Бразилию. Так или иначе, но никто не надеялся скоро увидеть его в Скуоджяй. И вот, словно с неба, Стимбурис упал прямо в ресторан Гирша. Бенюс не верил своим глазам.
— Фелюс, слушай. Только что видел рожу Пят-раса.
— Чью?
— Стимбурис вернулся...
— Этот бабник, распутник, онанист?
— Он самый...
— В точку попал. Теперь Ада разговеется!
— С Адой они давно...
— Неважно!
— Ничего между ними быть не может!
— Увидишь!
— Сам увидишь! — Бенюс хлопнул рукой по столу и тут разглядел, что стул Фелюса пуст. Сапожник подсел к столику плешивого и тискал девку. «Я говорил сам с собой,— испугался Бенюс— Я пьян в стельку...» Он поднялся и, шатаясь, вышел во двор. Ночь была тихая, холодная, в просветах облаков мерцали звезды. У обрызганной лошадьми коновязи стояла запряженная в сани лошадь и жевала сено. Бенюс облокотился о коновязь и стал расстегивать ширинку. В его воображении возникли копны сена, мокрое от слез лицо Ады в блеске молний. Ее влажные губы, искривленные странной улыбкой. Почему она плакала? У Бенюса перехватило дыхание. Он почувствовал, как вокруг шеи обвились мягкие теплые руки, и от наплыва чувств у него пересохло во рту. Идеальная любовь, ангелочек бескрылый... Не ест, не пьет, не... Ну и паскуда этот Фелюс!.. Только Ада — не для Фелюса. Другое дело — он, Бенюс. Ада его приглашала, и он пойдет. Непременно. А Виле... Ангелочек бескрылый, не ест, не пьет... Ха-ха-ха! Пускай летают с Аницетасом...
Бенюса разбудил страшный сон. Проснувшись, он не мог вспомнить, что ему приснилось, но нервы все еще дрожали от напряжения. За стеной закуковала кукушка, и Бенюс вспомнил, где он. В его сознании, словно сквозь туман, всплыла большая комната, пальма в кадке, грузный сервант, пианино... Нет, пианино было в другой комнате. На серванте (а может, на пианино или просто на полу?) стояли большие четырехугольные часы, похожие на клетку. Когда часы били, из клетки выскакивала кукушка и куковала, сколько положено. Каждый раз, когда кукушка выскакивала, Бенюс метил крошкой в раскрывающийся клюв и все промахивался. Ада смеялась, довольная выдумкой. Бенюсу было чертовски приятно, что Аде весело, и он делал все, что только взбредет в голову: подражал пению кукушки, ходил на руках, кувыркался и, наконец, заревел быком. Без сомнения, они о чем-то разговаривали, но Бенюс ничего не мог вспомнить. А если и вспоминал, то словно сквозь туман, да и то без особой уверенности, было это или только приснилось. Какое-то время он лежал, сонно уставившись во тьму. Рядышком спокойно и ровно дышала Ада. Она лежа-
ла на боку, уткнувшись головой ему под мышку. Правая рука у него отекла, но он боялся пошевелиться, чтобы Ада не проснулась. Он был совершенно голый и стеснялся Ады, но не мог вспомнить, куда положил одежду. А может, он не сам разделся? К черту, знать бы хоть, как они очутились в кровати...
Бенюс осторожно потянул отекшую руку, к которой прижалась обнаженная грудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40