Люди стояли насторожившись и всё смотрели в ту сторону, откуда могла прийти беда, откуда она известила о себе грозным голосом пушки. Неужели придут? Неужели еще будут стрелять? Тишину нарушало лишь частое дыхание тех, кто только что переплыл реку. Скоро и они притихли. И вот тогда, когда люди уже подумали было, что отряд, в котором служит сын Беглара и Маки, не станет стрелять в них, на поле появились гвардейцы.
Никто из крестьян не сдвинулся с места. Только Зосиме ударил о землю палкой. На этот раз осторожно.
— Говорил же я — без крови землю никто не уступит.
Кочойа Коршиа, который сегодня тенью следовал за
дедом, тихо, почти шепотом сказал:
— Ты правду сказал, дед Зосиме, без крови землю нам никто не уступит.
— Не слышу, говори громче,—попросил Зосиме.
Пока Кочойа собирался повторить, Мака и Инда протиснулись вперед и стали позади Беглара и учителя.
Гвардейцы медленно приближались к толпе. Джвебе снова ехал рядом с Закро Броладзе, Юрием Орловым и Ричардом Болдуином. Инда сразу заметила Джвебе и сказала Маке:
— Вот, тетя, ваш Джвебе.
— Мой Джвебе, мой сынок,— забыв обо всем на свете, воскликнула Мака, но тут она увидела негра и испуганно повернулась к Инде:— Этот черный, кто он, Инда? Человек? Или сам черт?
Инда пожала плечами,— что она могла ответить Маке? Конечно, это не черт. Но она сама впервые видела такого черного-пречерного человека, и невольный страх закрался ей в душу. Теперь уже и другие заметили Болдуина — шепот удивления, что-то вроде «Ах, боже мой», пробежал по толпе и тут же утих... Нет, не «черный человек» был самым большим удивлением для односельчан Джвебе Букиа... Что черный человек, когда на свете столько черных дел.
Сколько рай пахал, засевал, мотыжил эту землю Джвебе, сколько раз носил в кукурузник Чичуа собранное на этом поле зерно, а самих Чичуа ни разу не видел.
Джвебе не знал, кому доставалась кукуруза. Один из Чичуа был членом меньшевистского правительства и проживал в Тбилиси, другой был профессором Петербургского университета, третий жил во Франции. Джвебе не помнит, чтобы Чичуа когда-нибудь приезжали в деревню. Кто знает, может быть, они и забыли об этой земле, такой желанной и недосягаемой для Джвебе, Беглара, Нестора, Иване, для всей деревни.
Река часто меняла русло, но для Джвебе река и поле всегда были такими, какими он их увидел в первый раз в тот памятный день, когда вместе с матерью впервые отнес полдник отцу и Вардену.
Мы нередко забываем, что было вчера и позавчера, но память наша мгновенно, без усилий рисует перед нами картины далеких дней. И такие подробные картины, что только диву даешься. Она удивительно своенравна и капризна, наша память. Джвебе мог закрыть глаза и увидеть это поле, эту реку и нависшие над ней ясени и ивы такими, какими они были во времена его детства, когда он с Индой и другими своими сверстниками нагишом прыгал в воду с высокого берега. Они плавали наперегонки и состязались в бросании камушков — а ну, кто дальше их бросит, или — а ну, кто дольше всех пробудет под водой. И девчонка Инда не хуже мальчишек ныряла и не хуже мальчишек бросала плоские камушки... Почти на тот берег забрасывала — такая это была ловкая и сильная девчонка. Но она, к сожалению, слишком быстро росла и вдруг, к великому удивлению мальчишек, стала их стесняться и, купаясь, уже не снимала рубашки. А потом наступило время, когда Инда вообще перестала купаться с мальчишками — она смущалась теперь и краснела под взглядами сверстников. Раньше мальчишки не смотрели на нее такими глазами. Но то было раньше, а теперь она уходила далеко от деревни и плыла вниз по реке, ничуть не боясь бурной, холодной как лед воды. Река словно звала ее, соблазняла, дразнила. Инда выходила из воды лишь для того, чтобы немного отдохнуть. Высокая грудь ее вздымалась, сердце неистово колотилось, девушке сразу становилось холодно, и, чтобы унять дрожь, она начинала бегать по берегу, затем снова прыгала в реку. Волны мягко подхватывали девушку, обнимали ее, словно руки Джвебе, и она забывала обо всем на свете, обо всем, кроме Джвебе. Милого, желанного Джвебе. Мутные холодные волны казались ей светлыми и теплыми. Отдавшись их быстрому течению,
она плыла вниз, к морю. Море было близко, но девушка не доплывала до него. Неподалеку от моря Инда выходила на берег. Там, в лесу, у нее было заветное местечко. Лес был дремучий и болотистый, его населяло множество птиц, зверей и пресмыкающихся. Инда не боялась их. Выйдя на берег, она вжимала платье, развешивала его на ветвях и ложилась на спину. Над нею было синее чистое небо. Над ней высоко пролетали ястребы, ниже летали фазаны и лебеди, а журавли и чайки чуть ли не касались крыльями ее лица. Должно быть, они изнемогали от любопытства, эти птицы.
В лесу стоял неумолчный щебет, клекот, шипение, сопение, рев и визг его обитателей. Инда лежала взволнованная, возбужденная, но не этими голосами, не шумом леса: она глядела на небо, с неба глядел на нее большими черными глазами ее Джвебе. Он был по пояс выпачкан в болотной тине, а через плечо его была перекинута богатая охотничья добыча. Джвебе шел к ней, к Инде, и она, ожидая его, испытывала необыкновенную радость и волнение.
Инда не отрывала от него глаз до тех пор, пока Джвебе не спускался с неба и не склонялся над нею. Затем он заглядывал ей в глаза, сбрасывая дичь на землю, и ложился рядом с девушкой.
Они лежали молча, вытянувшись, и между ними было пространство длиною в руку, но вот рука Джвебе осторожно и несмело касалась плеча Инды. Инда лежала с закрытыми глазами, будто не чувствуя прикосновения, но, когда рука Джвебе соскальзывала ей на грудь, она вскрикивала: «Что ты, парень!» — вскакивала и хваталась за платье.
Все это было ее мечтой, ее ожиданием, ее желанием, и не больше. Все это было только видением. И сердце у нее щемило, когда Джвебе не оказывалось рядом. Но и в этих видениях была немалая радость. Когда солнце начинало спускаться к морю, Инда одевалась и со спокойной счастливой улыбкой на губах возвращалась по прибрежной тропинке домой.
На следующий день Инда снова уплывала вниз по реке, к лесу. Она знала, что Джвебе нередко охотится в том же лесу, и надеялась, что как-нибудь встретится с ним там — не в мечтах встретится, а наяву. И однажды они действительно встретились на узкой прибрежной тропинке. Встретились и смутились, больше того испугались, — так далеко от
дома и наедине... Некоторое время они молчали и, не глядя друг на друга, шли по тропинке, ведущей в деревню. Инда не решалась заговорить первой, первым все же заговорил Джвебе. Преодолев робость, он спросил Инду:
— Зачем ты так далеко зашла, тебе не страшно, Инда?
— А чего мне бояться! Я уже давно не ребенок, Джвебе.
— И все же... в лесу полно зверей, Инда.
— Я о них и не думаю, Джвебё.
— А я о тебе думаю, Инда.
— Что ты! Зачем обо мне думать, Джвебе?
— Не знаю. Но вот думаю, беспокоюсь о тебе, Инда. Зверей много в лесу.
— А я не боюсь зверей, Джвебе.
— Зверь все же зверь, Инда.
— Да, Джвебе, зверь он, конечно, зверь... Но я тебя боюсь, Джвебе.
— А чего меня бояться, Инда?
— Не знаю, но боюсь...
— В лесу один прекрасный зверек, Инда!
— Один?
— Он не дает мне покоя, Инда.
— Что это за зверек, Джвебе?
— Прекрасный зверек. Погибаю я из-за него, Инда.
— Не дай бог тебе погибнуть, Джвебе.
— Погибну я из-за него, Инда.
— А не из-за тебя ли ходит тот зверек в лес, Джвебе?
— Не знаю, Инда.
— Чего же ты ждешь, Джвебе? Поймай этого зверька. А ну!— вскрикнула Инда и помчалась как ветер.
Джвебе никак не мог угнаться за Индой — тяжелые охотничьи трофеи мешали,— да и как за ней угонишься, когда у нее такие тонкие и высокие, как у олененка, ноги.
— В кандалах ты, что ли, Джвебе?— крикнула, обернувшись, Инда. Она громко смеялась, качала головой, и длинные блестящие волосы ее рассыпались по плечам, и сияющее лицо ее, и горящие глаза были так призывны, что Джвебе остановился, завороженный и ошеломленный. И Инда тоже остановилась, потому что голова у нее закружилась от счастья, и, прижав левую руку к груди, она подождала Джвебе, и затем они уже вместе пошли по узкой тропинке к деревне. Потом еще несколько раз встречались они в том же лесу и чаще всего молча шли
2 Г. Чиковани
33
к деревне. Местами тропинка суживалась так, что молодые люди чуть не касались друг друга, и тогда они шли напряженно, затаив дыхание. Иногда на тропинку выпрыгивал кузнечик, или пробегала ящерица, или выскакивала прямо к ногам лягушка, но молодые леди ничего этого не замечали, ничего не видели. Не замечали они и того, как подходили к деревне. Здесь их выводил из задумчивости или лай собаки, или мычание теленка, или блеяние козы. Тогда Джвебе и Инда расходились, чтобы никто их не видел вместе, и пробирались в деревню разными дорогами, чуть ли не с разных сторон. Они и сами не понимали, зачем им нужна такая таинственность...
...Джвебе исподлобья оглядел поле. Сколько раз бегали они здесь с Индой. Сколько раз гонялись друг за другом. Сколько раз валили они высокую кукурузу, и пыль от метелок облепляла их потные лица, и острые как бритва, длинные листья царапали им руки, и, когда они, запыхавшиеся, вдруг останавливались и оглядывались, их словно громом поражало: вокруг них расстилались полегшие на землю стебли. Медведи и те не могли бы их так примять. Молодые люди переглядывались, убегали с поля и опять разными дорогами уходили в. деревню. Разными дорогами. Все еще тайно...
И сейчас Инда на этом же поле. «Так вот куда она убежала от меня»,— подумал Джвебе. Девушка стояла в первом ряду хмурой, тяжело молчавшей в ожидании толпы. Джвебе увидел Инду издали. Джвебе уже знал, почему в поле собралось столько народу, почему его отряд стрелял по деревне из пушки, знал, почему так напряженно молчат односельчане, почему его отец и учитель стоят впереди всех, почему отряд направляется прямо к народу. Нет, нет! Не дай бог! Джвебе пожелтел от страха. Господи, пронеси! Сердце его гулко билось. На лицах Болдуина, Броладзе и Орлова застыло незнакомое Джвебе, странное выражение не то отвращения, не то страха. Джвебе хотел спросить их, что делать, но не мог вымолвить ни слова.
Инда и Мака не отрывали глаз от Джвебе. «Ох, ослепнуть бы моим глазам... Не видеть бы всего этого,— думала Мака,— с пушкой и ружьем идешь ты убивать мать и отца, убивать родню и соседей! Ты хочешь прогнать нас с земли, которая вскормила тебя. Горе мне, горе моему сердцу! Почему земля не разверзнется и не поглотит меня?»
Беглар не видел сына и не знал, что Джвебе идет с гвардейцами. Не знал он и того, как ему встретить гвардейцев, что делать, что сказать им и односельчанам. Беглар понимал, что гвардейцы пришли как враги, чтобы прогнать отсюда всех, кто разделил помещичью землю и вспахал ее. Это он, Беглар, поднял своих односельчан на раздел помещичьей земли и один должен дать ответ. Ну, что ж, Беглар не боится ответственности. Он никогда не испытывал страха, свершая правое дело. Крепче камня бывал Беглар в пору тяжких испытаний. И сейчас он тоже не дрогнет.
Отряд приблизился к народу.
Инда взяла за руку Маку.
— Джвебе! — прошептала девушка дрожащими от волнения губами.
Беглар услышал голос Инды и тут же увидел Джвебе. И сразу понял, в каким состоянии его сын, каким огнем горит. Прячет взгляд от отца и от людей, мальчишка. Стыдно ему. А мне разве не стыдно за него? Зря отпустил я его в гвардию! Почему не посадил его на цепь! Мака виновата. На женщин в таких делах нельзя полагаться.
Отряд полукольцом охватил толпу и остановился. Вахтанг Глонти пришпорил коня, поднял его на дыбы и загарцевал, красуясь перед народом. Но животному быстро надоела эта бесцельная пляска, конь остановился и недовольно заржал; коню претил бешеный нрав хозяина, и он часто не подчинялся ему. Глонти привык к его капризам, но сейчас, чтобы народ не успел заметить неповиновения лошади, громко крикнул:
— Эй, кто тут у вас Беглар Букиа?
— Я Беглар Букиа.
— А-а...— Капитан прикусил уголок нижней губы.— Это ты делил землю?
— Я делил.
— Ишь ты! — Глонти чуть приподнялся на стременах.— Ты к какой партии принадлежишь?
— К большевикам принадлежу.
— Ишь ты! Я так и думал, что к большевикам. Кто же, как не большевики, грабят чужое добро. Это наше правительство виновато, что так распустили большевиков. Будь я на месте Джугели, я бы всех большевиков трах- трах! В расход!—Тут капитан понял, что не должен был этого говорить, и, смутившись, заревел еще грознее: — Чью землю пашете?
— Свою землю пашем,— ответил Беглар.
— Свою или Чичуа?
— Свою.
— Ишь ты! Свою! А ты знаешь, по чьему приказу мы пришли? По приказу начальника штаба народной гвардии. И чтобы ты знал, мне приказано камня на камне не оставить от вашей большевистской деревни.— Этого тоже не следовало сейчас говорить, и капитан, сердясь на свою болтливость, снова прикусил губу.
— Плохое приказал ваш начальник штаба,— сказал Беглар.
— Что-о?— заорал, приподнявшись на стременах, капитан.— А ну, убирайтесь отсюда!
Никто не шевельнулся, потому что Беглар и учитель стояли спокойно.
— Убирайтесь, говорю!— Капитан заметил, что все смотрят не на него, а на Букиа и учителя.— Уведи народ отсюда, пока я не исполосовал тебе спину! — крикнул он Беглару.
— А зачем находу уходить с этой земли, это его земля,— возразил Беглар.
— Народу уже дали все, что причиталось,
— Нет, не дали.
— Дали!
— Отрезки величиной с бурку дали... Как милостыню.
Глонти знал, что так оно и было.
— Все вам мало, большевикам, все на чужое заритесь! — опять закричал он. Он кричал потому, что боялся этого спора. Да и не хотел он спорить. Он офицер, солдат, и всякие разговоры и уговоры не его дело.— Проклятые большевики, столько стран уже поглотили и все еще не насытились, а сейчас и Грузин хотят поглотить.
Беглар не ответил, только горько вздохнул.
Учитель стоял, опустив голову. Каждое слово Глонти попадало ему в сердце, но учитель сдерживался. Он и сам думал так же, как Беглар. Он непоколебимо верил, что земля принадлежит народу, но так же непоколебимо верил, что насилием ничего хорошего не добьешься.
Капитан гневно сверкал глазами, на его запястье висела нагайка, рука лежала на кобуре. Изогнутая бровь его от злости выгнулась еще больше, чуть не скрывшись под папахой.
Зосиме Коршиа вышел вперед и не спеша оглядел капитана.
— Ты грузин, сынок?
— А почему спрашиваешь, разве сам не видишь?!
— Потому спрашиваю, что так вот стояли на этой земле друг против друга наше крестьянское войско и войско русского царя. Впереди,, крестьянского войска стоял наш Уту Микава, а впереди царского — царский офицер. С тех пор прошло шестьдесят четыре года. Тогда я был ребенком, а помню все... Хорошо помню.
— Ничего ты не помнишь, старик. Сказки все это.
— Нет, помню, тот русский офицер тоже так нам угрожал. Он тоже пришел к нам с войском и пушкой.
Глонти закашлялся от смущения.
— Да, мы стреляли, чтобы попугать вас, и только.
— А русский офицер даже для этого не стрелял...
— Ишь ты! Ну, говори, чего тебе надобно, старик. Не рассусоливай.
— Землю хотим мы. Из-за нее тогда стояло здесь войско Уту. Из-за нее и мы сейчас стоим.
Глонти был сыном безземельного крестьянина. И его отец сказал бы то же самое на месте Зосиме. Совесть вдруг заговорила у капитана — ну, что ему нужно от этих людей? Он смотрел на крестьян, как виноватый. И его отец арендовал помещичью землю и половину урожая отвозил на своей арбе хозяину поместья. И его отец мечтал о земле. Мечтал, ночи не спал, думая о ней.
— Мне приказано гнать вас отсюда,— сказал Глонти.
— Кто тебе приказал, сынок? Царя уже нет, и владетеля Мегрелии тоже нет... Тогда русскому офицеру приказали царь и владетельница Мегрелии Екатерина.
— А сейчас ваше родное правительство мне приказало.
— Если правительство наше родное, то как же оно приказало тебе бить по нас из пушек?
— Ишь ты! Я же тебе сказал, что мы только так стреляли, чтобы попугать вас.
— А мы не испугались.
Народ приободрился, зашумел, поддержал Зосиме:
— Нет, не испугались.
— Не уступим землю.
— Наша земля.
— Нашим потом полита.
— Слышишь, сынок?!— сказал Зосиме капитану.— Нашим потом она полита, понял — потом. И только мертвыми ты можешь унести нас отсюда. Живыми мы не уйдем.
И народ снова поддержал Зосиме:
— Не уйдем.
— Не уйдем. Ляжем здесь костьми, а не уйдем.
Беглар с удивлением посмотрел на Зосиме — это ведь
он день и ночь твердил, что силой отнятая земля не пойдет впрок человеку.
Какую большую правду говорит сейчас Зосиме, думал учитель. Не только Зосиме, весь народ. А он, учитель Шалва, стоит молча, как будто все, что здесь происходит, его не касается. Какими глазами глядеть ему теперь на односельчан?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18