Еще бы немного — и нас навсегда проглотили бы персы или османы.
Учитель молчал, разглядывая портрет Ленина, затем повернулся к Вардену:
— Варден, я повторяю, и ты можешь мне верить, что это вполне искренне,— я бы сегодня же вступил в большевистскую партию, если бы большевистская партия Грузии была не секцией большевистской партии России, а непосредственно секцией Коминтерна.
— Я хочу сказать, что без помощи Советской России Грузии трудно будет установить Советскую власть. Сами меньшевики говорят, что «Грузия для Грузии» — пустая мечта.
— Так говорят и думают пустозвоны.
— Не такие уж это пустозвоны,— покачал головой Варден.— Вы, наверное, догадываетесь, почему в Батуми стоят военные корабли Великобритании?
— Помощь Великобритании я предпочитаю помощи великодержавной России.
— Англия пришла не для помощи. Она хочет завладеть Батуми.
— Хорошо. Поверим на минуту, что Великобритания хочет завладеть Батуми. Но ведь Россия отнимает у нас всю Грузию.
Варден посмотрел на портрет Ленина, и у него возникло такое ощущение, будто вождь большевиков слушает их беседу. Внимательно слушает. Улыбается и слушает.
— Вы верите этому человеку, Шалва?
— Верю,— ответил учитель и тоже поглядел на портрет Ленина.
— Вы социал-федералист, но, судя по вашим словам, во многом солидарны с меньшевиками.
— Нет, не во многом,— возразил Шалва.
— Тогда объясните, почему рядом с портретом Ленина у вас на столе стоит портрет Жорданиа?
Шалва ответил не сразу. Подумал, прикрыв ладонью глаза, а затем спросил:
— Этот ленинский портрет принадлежит лично тебе?
— Да, — сказал Варден.
— Судя по тому, как он потерт, ты долго носил его у себя на груди. Так скажи мне, почему? Чем он тебе так дорог?
— Чем дорог? Ленин помог мне выбрать единственную верную дорогу, единственную достойную цель... А вам, видно, Жорданиа указал путь.
— Нет, не Жорданиа.
— Так почему же у вас его портрет?
— Я уважаю Жорданиа как общественного деятеля... как главу нашего грузинского государства.
— Но ведь у вас с ним разные пути. И цели разные.
— Да, разные. Я уже сказал, что давным-давно сам, да, сам выбрал свой путь.
— Вы мой учитель,— сказал Варден.— Простите, что я так с вами говорю... ну, не совсем почтительно, что ли. Я понимаю, что ученик не должен учить учителя.
— Нет, почему же! Это замечательно, когда ученик перерос учителя. Я не стыжусь учиться у тебя, у человека, которого прислал Ленин.
— Ну что ж, спасибо. Вот вы до моего прихода читали декрет Ленина... Я вижу, он лежит перед вами на столе... Вы поставили рядом портреты Ленина и Жорданиа, должно быть, сравнивая их пути.
— Допустим, что так было и в самом деле. Ну и что же?
— Так к какому же выводу вы пришли? Я спрашиваю вас, своего учителя... Все эти годы я помнил вас... Каждый ваш выговор, каждое поощрение... каждое слово... Я хочу до конца своей жизни уважать и любить вас. Вы были моим первым учителем. Второй — он,— Варден взглядом показал на портрет Ленина*.
Учитель долго молчал, не глядя на Вардена. Руки его лежали на раскрытом Декрете о земле — худые бледные руки, которые в минуты волнения не подчинялись ему. Потом он повернулся к Вардену и тихо проговорил:
— Ты спрашиваешь, к какому я пришел выводу?
Варден кивнул головой.
— Ну, что ж, скажу: земля принадлежит тому, чьим потом она полита.
— Прекрасный ответ, учитель! Но народная гвардия Жорданиа согнала с земли тех, чьим потом она полита.
Учитель вздохнул.
— Вы стояли на этой земле вместе с ними, вместе с народом, а мой брат, гвардеец Джвебе, прогонял с земли мать, отца, соседей, родственников.. Вы стояли, учитель, и смотрели...
Учитель опустил голову.
— В душе вы были на стороне народа, веря, что земля принадлежит тем, чьим потом она полита. Вы, социал-федералисты, даже проповедовали социализацию земли, но вы молчали, когда гвардия сгоняла с этой земли ее подлинных хозяев. Вы молчали, учитель. Давайте говорить так, словно Ленин и Жорданиа слушают нас. Один из них создал большевистскую партию, и вы готовы вступить в нее, если Грузинская компартия станет секцией Коминтерна. Так я вас понял?
— Да, так...
— В этом случае портрет Жорданиа не должен стоять на этом столе.
— Но я же сказал, что уважаю Жорданиа как общественного деятеля и главу грузинского государства.
— А Ленин?
— Перед Лениным, который издал этот Декрет, я преклоняюсь, но остаюсь противником всякого насилия.
— Без боя рабочим и крестьянам власти никто не уступит,— сказал Варден.— Простите, что я излагаю вам такие азбучные истины.
— Грузинские рабочие и крестьяне сами должны взять власть, а не ждать, пока русская армия даст ее им...
— Наши рабочие и крестьяне нуждаются сейчас в помощи своих русских братьев.
— В помощи?! Согласен, она в какой-то мере нужна. Но
почему обязательно вооруженная? Разве этот Декрет не поможет нашим крестьянам? Я уверен, что поможет.
Варден улыбнулся, и учителю показалось, что это улыбается сейчас тот самый мальчуган, который сидел в его классе на первой парте справа, на той самой, на которой потом сидел Джвебе, а теперь — Гванджи.
— Поможет, учитель. И не только рабочим и крестьянам поможет,— сказал Варден.
— И мне и другим,— сказал учитель.— Но мы своими силами сумеем позаботиться о своей родине. Грузия достаточно натерпелась от «милостивой помощи» самодержавия.
— Сейчас к нам идет совсем другая Россия, Россия Ленина.— Варден поглядел на часы.— Простите, я должен идти. Тариэл Карда ждет меня в Коратском лесу, там у нас собрание. Я должен ознакомить членов нашей организации с Декретом и «Ответом на запросы крестьян».
Учитель достал из ящика обернутый в кожу сверток и передал Вардену:
— Если позволишь, Варден, я один экземпляр Декрета оставлю у себя. Хочу перевести на грузинский язык. Думаю, что не только члены вашей организации, а и все крестьяне должны прочесть его.
Варден снова попытался изменить направление разговора:
— Призыв в армию уже начался. Председатель учредительного собрания Карло Чхеидзе объездил почти всю Грузию. Завтра в нашей деревне с речью на митинге выступит Евгений Жваниа и призовет народ к оружию. Вы должны выступить на этом митинге, учитель.
— Я уже дал Евгению Жваниа согласие выступить.
— Мы это знаем.
— Кто это мы?
— Большевики. Вы должны убедить народ не идти в армию.
— Я противник всякого насилия. Я уже не раз говорил тебе об этом.
— Но ведь вы поддерживаете ленинский Декрет о земле.
— Декрет — да, но насилие — нет.
Учитель встал, запахнул пальто. Встал и Варден и потянулся к шапке.
— Я опаздываю на собрание. До свидания.
— А портрет? — спросил Шалва.
— Пусть портрет Ленина останется у вас. Он долгое время был моим спутником, этот портрет, он помогал мне думать, принимать верные решения, он был моим советчиком и в горе
и в радости... Так, может, и вам он поможет в трудный час, учитель? Хочу надеяться, что поможет.
Шалва не проводил гостя до дверей, как это делал обычно. Он всегда даже малышей — своих учеников — провожал, когда они бывали в его узкой, длинной, как вагон, комнате. Но сейчас он стоял у стола и, глубоко задумавшись над словами Вардена, даже не заметил, как тот вышел.
Лес, дремучий Коратский лес с его бездонными трясинами, весь обвитый-перевитый лианами, темный и в ясный день, и в лунную ночь, обителЪ леших — очокочи и лесных дев — ткашимапа, безжалостная западня для человека и зверя, давно, с юности, хорошо знаком Вардену Букиа.
В глубине этого леса уже много лет стоит шалаш Гудуйа Эсванджиа. Всегда босой, длинноволосый, длиннобородый, с накинутой на плечи шкурой косули, составляющей всю его одежду зимой и летом, этот лесной отшельник мог пройти с закрытыми глазами по любому здешнему болоту, мог голыми* руками придушить хищного зверя. Он был необычайно сильным человеком, Гудуйа Эсванджиа.
К нему и шел сейчас Варден. Прежде Варден довольно часто бывал у Гудуйа. Он даже любил его, хотя и сам не знал, за что. Казалось, что и не за что любить Гудуйа. Ничто в мире не существовало для этого нелюдимого человека — ни любовь, ни радость, ни ненависть, ни горе.
Гудуйа и сам не мог бы сказать, для чего он живет на свете. Но никто и не спрашивал его об этом. Люди не очень охотно общались с отшельником — одних пугал его вид, других мутило от звериного запаха давно не мытого тела. Но стоило только заглянуть в теплые, медового цвета глаза Гудуйа, как от страха ничего не оставалось — столько в них было человеческой доброты и печали.
Варден смутно помнил истинную или вымышленную причину, побудившую Гудуйа Эсванджиа уйти в лес. Слышал Варден, будто Гудуйа оскорбила любимая женщина, и потому он ушел от людей — так говорили в деревне, но никто не мог подтвердить этого. Женщина, изменившая Гудуйа, если только была такая женщина, конечно, предпочитала молчать об этом до гробовой доски.
Варден шел к человеку, которого не видел десять лет. К безземельному и бездомному человеку. Говорили о Гудуйа Эсванджиа и то, что он удалился в лес из-за безземелья. Но
так ли это или не так, деревня не дознавалась — сама деревня была безземельна.
Гудуйа, конечно, тоже будет на собрании. Интересно, поверит ли в силу Декрета этот разочаровавшийся в людях, одичавший, отвыкший говорить человек?! Если даже поверит, то зачем ему сейчас земля?! Три аршина земли на могилу найдутся в лесу, если только болото можно назвать землей, если можно назвать могилой три аршина ядовитой, смрадной жижи.
В юности Варден не раз ходил по этому лесу и по этому болоту. И сейчас он шел к Гудуйа, как и прежде ходил, тем же путем. Там, где надо, он обходил болота и трясины, зная их коварный нрав, а где можно было — шел напрямик. На войне Варден не отучился ходить по темному ночному лесу.
Варден торопился — он опаздывал на встречу с товарищами: в деревне его задержали приготовления к похоронам Юрия Орлова и долгая беседа с учителем.
В ночном лесу было тихо — он словно спал. И все же иногда слышался треск сухих веток под ногами и какой-то шорох. Вардену не хотелось сейчас ни о чем думать, хотелось просто наслаждаться тишиной и покоем, а там, в шалаше, встретясь с товарищами, окунуться в дела. Но разговор с учителем все еще волновал его. «Упрямится старик, но честная душа его уже тянется к нам».
Варден улыбнулся, вспоминая слова Шалвы, и вдруг насторожился. Какой-то незнакомый звук привлек его внимание. Звук был необычный, могло показаться, что это сухой лист оторвался от ветки и упал на землю, устланную уже истлевающей листвой... Но так могло показаться человеку менее опытному, чем Варден, а у него слух тонкий, как говорится, и заяц может позавидовать... И Варден сразу понял — это шаги! Но чьи? Человека? Зверя?
Варден притаился за деревом, вглядываясь в темноту, и, вглядевшись, увидел: «Сиордиа? Как он напал на мой след в этом дремучем лесу, среди этих болот? Собачий нюх у этого собачьего сына!»
Варден прибавил шагу и, петляя, попытался сбить карлика со следа. Но у Сиордиа действительно был собачий нюх — казалось, он был создан только для того, чтобы ходить по человеческому следу, чтобы охотиться на людей. Но Вардену все же удалось перехитрить Сиордиа. Притаившись, он пропустил его вперед. Сиордиа слишком поздно понял, что произошло. Услышав за собой шаги, Сиордиа выхватил наган, но повернуться не посмел, сообразив, что Варден опередит
его. И Сиордиа пошел дальше, уже не понимая, куда идет, но остановиться — это значит получить пулю в спину.
Справа и слева от Сиордиа булькало болото. И впереди была трясина. И позади — трясина. Но каменному сердцу Сиордиа неведом был страх, осторожность — да, страх — нет. Зато осторожностью он был наделен почти безошибочной, звериной. Он шел посреди болота, как канатоходец по канату,— легкий, как перышко, ловкий, как кошка. Достаточно было Сиордиа чуть-чуть сбиться с шагу, чтобы жадная трясина проглотила его. Ноги и глаза Сиордиа были одинаково настороже. Ноги сами нащупывали узенькую полоску суши посреди безбрежной трясины.
Некоторое время Сиордиа еще казалось, что он слышит шаги Букиа за своей спиной, но вдруг взводный понял, что обманывается. Ярость лишила его осторожности.
— Гей, проклятый, не уйдешь от меня! — зашипел он и резко повернул на своем канате-тропинке. И тут глаза и ноги изменили ему. Сиордиа качнуло, он оступился в болото. И его каменное сердце дрогнуло.
— Букиа! — крикнул он тонким, бабьим голосом.— То- ну-у-у!
Трясина медленно засасывала тело Сиордиа. Извиваясь, как уж, он беспомощно размахивал тощими руками. Когда его затянуло по грудь, он два раза выстрелил из нагана: может, Букиа не услышал крика? Выстрел он наверняка услышит.
Варден подошел к болоту и остановился.
— Тону-у, помоги-и,— взывал к нему Сиордиа.
Варден только брезгливо скривил губы.
— Помоги-и-и! Не то стрелять буду, сукин сын!
От Ричарда Болдуина и Закро Броладзе Беглар узнал, что Сиордиа выслеживает Вардена. И когда Варден отправился в лес, Беглар подумал, что сыну может понадобиться его помощь, и решил тайком проводить его до шалаша Гудуйа Эсванджиа. Сейчас Беглар стоял у заросшего рогозом берега и не сводил с Сиордиа глаз.
— Стрелять буду, слышишь! — грозился карлик. Он все еще не сдавался.— Татач я, Сиорд! Я подброшенную в воздух копейку пробиваю.
— Стреляй! — спокойно сказал Варден.
Сиордиа выстрелил.
Варден знал, что пуля объятого ужасом человека не страшна. Й Беглар это знал.
Сиордиа еще раз выстрелил.
Варден и Беглар даже не шевельнулись. И только тогда, когда лысая, величиной всего лишь с айву, голова Сиордиа скрылась в трясине, Беглар подошел к сыну.
— Такова участь всех нечистых, Варден,— сказал Беглар, но в душе все же пожалел сгинувшего в болоте сына человеческого.
В узкой, как вагон, комнате учителя неожиданные и не очень желанные гости — член учредительного собрания Евгений Жваниа, председатель правления уездной общины Иродион Чхетиа, начальник военного ведомства Варлам Хурциа и Миха Кириа.
В небольшой комнатушке учителя сразу стало тесно.
Евгений Жваниа вертел в руках очки, Миха Кириа, как обычно, курил у окна и лениво следил за красивыми колечками дыма.
На освещенном жестяной лампой столе сейчас только один портрет — портрет Ленина. Евгений Жваниа старался не смотреть на ленинский портрет, но против своей воли то и дело украдкой смотрел на него.
— Господин Кордзахиа, я позволю себе продолжить начатую мысль,— сказал Жваниа.— Надеюсь, вы понимаете, что любое государство, которое силой захватывает другое и свергает его законную власть, враг последнего. Так было и так будет во все времена. Надеюсь, вы согласитесь и с тем, что западный империализм все же лучше восточного фанатизма.— Евгений Жваниа надел очки и пристально посмотрел на учителя. И опять не понял, соглашается ли с ним этот молчаливый господин или нет.— Ленин расширяет границы России,— повысил голос Евгений Жваниа.— Он снова сколачивает развалившуюся было великую Российскую империю. Я уверен, что в этом вопросе у нас нет и не может быть разногласий. Вряд ли найдется такой честный грузин, который хочет, чтобы в Грузию на смену царским угнетателям пришли красные угнетатели... Царская Россия отняла у нас язык...
— Она уничтожила католикосат,— вставил Иродион Чхетиа.— Она поставила у нас своих священников, подчинила нашу издревле независимую, святую православную церковь русскому синоду.
— Ленин не подчинял ее,— пожал плечами учитель.
— Вы правы,— сказал Чхетиа. Он поднялся и, чуть расслабив галстук, оперся обеими руками о спинку стула.— Но
у нас есть и другие претензии к Ленину. Седьмого мая тысяча девятьсот двадцатого года глава красной России Ленин признал независимость Грузии.
— И только после этого нас признали страны Европы,— напомнил учитель.
— Возможно. Но Ленин признал независимость Грузии только на десять месяцев, только на десять месяцев,— сказал Чхетиа.
Евгению Жваниа казалось, что Ленин с портрета не сводит с него глаз. И, не выдержав взгляда этих прищуренных и чуть лукавых глаз, Жваниа улучил момент и, когда учитель увлекся спором с Чхетиа, быстро повернул портрет лицом к стене.
— Вот так, господин Кордзахиа,— продолжал Чхетиа,— Ленин хотел лишь выиграть время и подготовить Красную Армию для вторжения в Грузию.
От взгляда учителя выходка Жваниа не ускользнула, и он, спокойно протянув руку, поставил ленинский портрет поближе к себе.
— И после этого вы все же верите, что Ленин желает добра нашему народу? — спросил Чхетиа.
— И на вашем столе стоит его портрет! — не выдержал Жваниа.— И я вижу, вы изучаете ленинский «Ответ на запросы крестьян» и ленинский Декрет о земле.
— Ленин дал крестьянам землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18