— Российский шпион! Вот кто ты! — замахнулся на Вардена тростью Калистрат Кварцхава.
— Долой изменника родины! — крикнул Джаба Кобахиа.
— Лишить его слова!
— Сиордиа! — позвал Вахтанг Глонти. Бровь его подскочила и прыгнула под папаху. Капитан еще не знал, что его верного Сиордиа уже нет в живых.
— Я лишаю вас слова. Я не предоставлял вам слова,— сказал Вардену председатель правления уездной общины Чхетиа.— И прошу вас, уходите с балкона.
— Да, уходите, пока вас не удалили силой,— пригрозил капитан.— Сиордиа!
В толпе заволновались:
— Продолжай, Варден!
— Не мешайте Вардену Букиа!
— Пусть Варден скажет!
— Пусть скажет! — загремел народ.
— Чего вы лицемерите, Жваниа,— продолжал Варден.— Вы ведь прекрасно знаете, что настал ваш последний день.
Напомню слова того же Жорданиа: уверенность в приходе большевиков абсолютна во всех слоях народа. И вот мы пришли. Вот и народ. Откройте глаза. Жваниа, вы свои очки все время держите в руках, наденьте их и посмотрите на народ.
— Братья и сестры, отцы и дети,— Жваниа напряг голос,— в первую очередь мы предоставляем слово тому, кто записан.— Жваниа быстро вытащил из кармана список и объявил: — Слово предоставляется учителю Шалве Кордзахиа.
Народ сразу приумолк. Теперь все взоры были устремлены на Шалву.
— Да, да, пусть говорит учитель.
— Послушаем Шалву.
— Учитель скажет нам правду.
— Говори, учитель,— потребовал народ.
Товарищи в черных бурках стояли молча. Молчал и Беглар и, как тогда, в поле, упрямо глядел на учителя.
Смотрели на учителя и Тариэл Карда, Шамше Акбардиа, Зосиме Коршиа, Джвебе Букиа.
Смотрели гвардейцы.
Смотрели все, кто стоял на балконе.
Смотрели вскарабкавшиеся на деревья школьники.
Смотрели Мака, Цабу, Инда, Эсма, Татикиа и другие женщины, прижимающие к груди младенцев и держащие за руки малышей.
Смотрел на учителя весь народ.
С тревогой и надеждой смотрел на Шалву член учредительного собрания.
Поощрительно смотрели на Шалву председатель правления уездной общины Иродион Чхетиа, уполномоченный правительства Аполлон Чичуа и капитан Вахтанг Глонти. Только Миха Кириа так и не посмотрел на учителя — он курил свою папиросу и пускал вверх маленькие красивые колечки дыма.
Учитель подошел к гробу Юрия Орлова.
— Говори, Шалва! — сказал Тариэл Карда.
— Скажи нам правду, Шалва! — попросил провизор Эстате Начкебиа.
— Говори, учитель, мы ждем твоего слова.
Варден не отрывал глаз от учителя.
Шалва перегнулся через перила и оглядел всю площадь. На ней стояли те, кому учитель сельской школы Щалва Кордзахиа посвятил всю свою жизнь. На площади стоял народ.
Родной народ. И он ждал слова учителя. Правдивого слова. Шалва снял пальто и передал его Беглару Букиа.
— Нет, люди, Варден Букиа не шпион,— сказал Шалва.— Варден любит свою страну так же, как вы, как я. Варден Букиа привез нам Декрет о земле. В нем написано, что земля — ваша, народная. Он привез вам ленинский «Ответ на запросы крестьян».
— Ленин пусть отвечает своим русским крестьянам,— в первый раз нарушил свое молчание председатель сельской общины Миха Кириа.
Учитель быстро повернулся к Кириа.
— Господин Кириа, этот ответ Ленина — ответ на боли всех крестьян.
— Скажи, Шалва, что пишет нам, крестьянам, этот благословенный человек,— попросил учителя Зосиме Коршиа.
— Ленин пишет вам: берите на местах власть...
Шалва почувствовал, что кто-то глядит на него, и, чуть
повернув голову, встретился глазами с Бегларом. Взгляд у Беглара был такой же, как и тогда на заречном поле, такой же строгий и непримиримый, и все же что-то изменилось в этих глазах. Теплее они вроде стали. И что удивительнее всего — впервые за последнее время Беглар улыбнулся учителю.
— Я был против захвата земли,— сказал учитель.— Я ошибался... и счастлив, что наконец понял свою ошибку... Ленин пишет вам: силой отнимайте землю у помещиков.
Кочойа торжествующе посмотрел на Зосиме.
— Я же говорил, дед Зосиме, что учитель Шалва Кордзахиа скажет именно то, что хочет народ. Помнишь я говорил тебе, что Ленин заботится о всех бедных людях.
— Говорил, говорил, сынок.
— Ленин пишет, что помещичья земля — это ваша земля, а плодами вашего труда пользуются другие... Отбирайте у помещиков землю, распределяйте ее по закону и правилам.— Шалва снова посмотрел на Беглара, и тот одобрительно кивнул головой.— Декрет, о котором я говорю,— ленинский декрет. Ленин за нас, люди! И посланная им армия за нас. !)та армия состоит из рабочих и крестьян России, из тех, кто безвозмездно получил землю и свободу... Получил сто пятьдесят миллионов десятин земли...
Желтый луч скользнул по склону горы, пробежал по мо- I илам. И сразу стали сгущаться сумерки.
Люди в бурках выровняли могильный холмик и, отбросив лопаты, выпрямились.
Молча, с опущенными головами, стояли у могилы Юрия Орлова Тариэл Карда, Беглар Букиа, Шамше Акбардиа, Зосиме Коршиа, Кочойа Коршиа, паромщик Бахва, Джвебе Букиа, Закро Броладзе, Ричард Болдуин, Джамбулат Бестаев и немой гвардеец. Стояли здесь, сплотившись в тесную группу, люди в бурках, и среди них Варден. Он тоже был в бурке, прикрывавшей карабин и подсумки с патронами.
Наступила ночь.
Варден один шел по главной улице. Деревня уже спала. Ни шороха. Даже собаки и те не лаяли. Странно притих и духан Харитона Харебава. Всегда тут шумно, день и ночь стоят у духана коляски, дилижансы и арбы, день и ночь толпится в духане проезжий народ, а местные крестьяне нередко забредают сюда в сумерки и засиживаются, попивая вино, допоздна. Есть в духане общая комната для всех и задняя, так называемый «кабинет»,— для избранных. В «кабинете» обычно кутили Джаба Кобахиа, Антимоз Дгебиа, Спиридон Апа- киа, Сопром Кедиа и прочие их собутыльники. Когда появлялась эта компания, все другие поспешно уходили из духана, зная, что молодчики эти, перепившись, обязательно пустят в ход кинжалы или затеют перестрелку. Засев в духане Харебава, шайка Джабы Кобахиа никому не давала прохода. Идет кто-нибудь по дороге — они насильно затаскивали его в духан и насильно заставляли осушить двухлитровый рог Харитона Харебава. Если человек отказывался от такого «угощения», к его груди приставляли револьвер. Чаще других это делал Джаба, которого за подобные выходки крестьяне уже давно называли Джабой-полоумным. Была у этого полоумного Джабы и еще одна излюбленная шутка. На голову жертвы ставили бутылку или стакан, и пьяный Джаба, хвастаясь, что поразит эту мишень с одного выстрела, взводил курок. Нетрудно представить себе, в какое состояние приходили жертвы таких «шуток». Одни теряли сознание, другие разражались руганью, но только смешили этим Джабу и его собутыльников.
Забавлялись хулиганы и тем, что выпрягали лошадей из дилижансов и фаэтонов, сажали на них верхом пассажиров, а затем наливали лошадям под хвост водку. А водка у Харитона Харебава была крепчайшей — чистый спирт. Обезумевшие лошади срывались с места и, не разбирая дороги, неслись
прочь от своих мучителей, натыкаясь при этом на плетни и
деревья.
Сколько людей и лошадей покалечили пьяные хулиганы таким образом!
Когда затевались подобные «забавы», Харитон Харебава выходил на балкон и невозмутимо смотрел на все это. Сам Харитон не боялся ни шальной пули, со свистом пролетающей у самого уха, ни острых кинжалов расходившихся пьянчуг. Спокойно дождавшись, когда кончится все это, духанщик сдирал с них за израсходованное вино и водку втридорога. Проверять его счета никто не осмеливался. Харитон Харебава силой и свирепостью не уступал никому из собутыльников Джабы-полоумного. «Он давно уже продался дьяволу»,— говорили о духанщике. Сам Джаба до смерти боялся его.
Варден никогда не видел духан Харитона Харебава таким притихшим. Обычно после сельских или волостных сходок Джаба с дружками приходил сюда пировать. «Перепугались, почуяли, что наступают для них последние деньки»,— усмехаясь, подумал Варден.
Миновав духан, Варден вошел в проулок. И тотчас ему навстречу быстрым шагом пошла женщина. И Варден тоже ускорил шаг. «Эка!» — понял Варден. Эка! Уже четыре дня Варден в деревне, а они еще не виделись.
— Эка, ты?
— Как ты узнал меня, Варден? — спросила Эка совсем не изменившимся, прежним своим звонким голосом.
— Десять лет я не видел тебя, Эка, а у тебя все тот же голос...
— Ты не забыл меня, Варден?
— Нет, Эка.
«Оказывается, молодость не совсем исчезает»,— подумалось Вардену.
— Ты вспоминал меня, Варден?
— Вспоминал, Эка.
— Помнил и ни одного письма не прислал.
— Ты не вышла замуж, Эка?
— И тебе не стыдно, Варден?
— Прости меня, Эка! Десять лет не десять дней.
— Да, не десять дней, Варден. Слава богу, что ты вернулся, Варден.
— Ты ждала меня, Эка?
Ждала, Варден/ Если бы ты знал, как я ждала тебя, Варден!
— Я всегда помнил о тебе, Эка... Почему ты не пришла на похороны, Эка?
— Я плакала, Варден.
— Над кем, Эка?
— Над собой, Варден.
— Зачем тебе было плакать, Эка?
— Я думала, что ты забыл меня и потому не приходишь.
— У меня не было времени, Эка.
— Целых десять лет у тебя не было времени, Варден.
— Поверь, я в эти дни не нашел свободной минуты, чтобы вырваться к тебе.
— Для меня не нашел, а для русского нашел.
— Тот парень не мог ждать, Эка.
— Верно, он не мог ждать, Варден. Бедный парень... Где настигла его смерть...
— Поразительна судьба человека, Эка.
— У этого парня была злая судьба, Варден.
— Значит, ты ждала меня, Эка?
— Кроме Маки и меня, никто уж не верил, что ты вернешься, Варден.
— Удивительна судьба человека, Эка.
— Здесь нас увидят, Варден.
— Пусть видят, Эка.
— Ну, что ты, Варден. Разве можно?
— Ты помнишь лес Чичуа, Эка?
— Могу ли я забыть его, Варден?
— А тот дубняк помнишь, Эка?
— Каждое дерево помню, Варден.
— Помнишь, как мы там прятались друг от друга, Эка?
— Я помню, как мы искали друг друга в лесу, Варден.
— И ты всегда первой находила меня, Эка.
— Как беспечно смеялись мы тогда, Варден.
— Ты чудесно смеялась тогда, Эка.
— А сколько я потом плакала, Варден!
— Теперь ты не будешь плакать, Эка.
— Я много раз ходила потом в наш дубняк, Варден. Я много раз сидела под нашим дубом, Варден. Сидела, потом вскакивала и пряталась от тебя... но ты не искал меня, милый... ты не мог меня найти, Варден.
— Но ведь меня не было здесь, как же я мог тебя найти, Эка?
— Ты всегда был рядом со мной, Варден.
— Эка!
— Да, ты всегда был рядом со мной, Варден.
— Эка! *
— Это правда, что началась война, Варден?
— Началась, Эка.
— И ты снова пойдешь на фронт?
— Сейчас для меня фронт будет здесь.
— Где это здесь, Варден?
— На моей земле.
— На твоей земле?
— На нашей земле, Эка.
— Я не понимаю, Варден.
— Я десять лет ждал этого дня, Эка.
— Я не понимаю, какого дня, Варден?
— Того дня, когда земля перейдет в руки твоего отца Нестора, моего отца Беглара, в руки Иване, Бахвы, Авксенти, Петре, Гаху, Хосиме, всех наших крестьян.
— Всех крестьян?
— Да, всех безземельных, бедных крестьян.
— Тебя правда прислал из России Ленин, Варден?
— Ленин, Эка.
— А кто такой он, твой Ленин, Варден?
— Он человек правды, он заступник рабочих и крестьян, Эка.
— А почему у нас, в Грузии, нет заступников рабочих и крестьян, Варден?
— Потому и началась война, чтобы и у нас были они, Эка.
— Не уезжай на фронт, Варден.
— У меня фронт будет здесь, Эка. И все равно тебе придется еще немного подождать меня. Еще немного подождать, Эка.
— Я еще подожду тебя, Варден.
— Потерпи еще немного, Эка.
— Я буду ждать тебя... Я буду ждать тебя, Варден.
Темно-зеленые блики, падающие от висячей лампы, невесело играли на мрачном, бледном лице Жваниа. Он сидел за столом и думал, думал, пытаясь проникнуть мыслью в завтрашний день. Он ничего не сулил, этот завтрашний день, кроме безграничного отчаяния.
На столе перед Жваниа лежали вперемешку газеты и специальные бюллетени. Черные огромные буквы... Огромные, черные: «Наступление красных на гагринском направлении приостановлено», «Попытка врага приблизиться к нашим передовым позициям на Дарьяле сорвана», «Наша армия ведет бои южнее Воронцовки и южнее Садахло».
«На нас наступают с запада, с востока, с севера»,— с тоской думал член учредительного собрания и не мог оторвать взгляда от газетных заголовков. Каждый из них так и лез ему в глаза, и Жваниа нервно постукивал по столу очками. А огромные чертуле буквы, будто назло ему, все приближались и росли. «Обращение к Интернационалу и к социалистическим партиям», «Немедленно провести мобилизацию всех членов партии, которые могут держать в руках оружие».
— ...которые могут держать оружие,— вслух прочитал Евгений Жваниа и оглядел собравшихся в комнате.— Чего же больше! — сказал он упавшим голосом.— Поздно, господа. Все кончено. Грузия потерпела поражение.
— Не Грузия,— неожиданно для всех выкрикнул Еквтиме Каличава и провел по лицу огромным платком-багдади, пытаясь удержать потоки пота, — а ваша партия, ваше правительство потерпели поражение.
Аполлон Чичуа и Иродион Чхетиа лишь молча переглянулись, ничем не выдавая своего волнения и отчаяния. Потупив глаза, сидели и члены правления местной общины, только Калистрат Кварцхава вскочил, как отпущенная пружина, угрожающе потряс тростью с набалдашником в виде головы бульдога и закричал на своего друга:
— Что, что ты сказал? Как ты посмел...
— Садитесь! — жестко приказал член учредительного собрания.— Правду сказал товарищ...— Он забыл имя и фамилию почтмейстера.
— Я Еквтиме Каличава, заведующий здешней почтой,— помог ему сам Еквтиме.
— Помню, помню, товарищ Каличава! А как же! Вот только забыл, к какой партии вы принадлежите?
— К национал-демократической.
Евгений Жваниа поморщился.
— Ну, что же... Вы верно изволили сказать, национал- демократ. Да, мы потерпели поражение. Наша партия, наше правительство потерпели поражение, но не Грузия, не нация, не народ...— Жваниа взял со стола газету «Эртоба» и прочитал название одной из заметок: «Погребение в ограде Военного собора героев, погибших при защите Тбилиси»,— слышите, товарищи? Я бы написал об этом так: «Погребение нашей социал-демократической партии». Большевики одолели нас, товарищи...
— Нет и нет! — снова крикнул фельдшер. Он не сел, как ему велел Жваниа, а, стегая тростью по крагам, все еще стоял перед своим другом-врагом Еквтиме Каличава.— Это невозможно, чтобы демократия потерпела поражение! — Кварцхава бесцеремонно швырнул трость на стол и схватил газету.— Вот что пишет наш славный вождь, отец нашего народа Ной Жорданиа: «Перед лицом всего мира мы заявляем, что грузинский народ твердо, до последнего вздоха решил бороться с врагом своей страны»,— прочел Калистрат и, подражая ораторскому приему Жваниа, обратился к присутствующим: — Слышите, до последнего вздоха. Читаю дальше: «Наше положение в деле защиты Тбилиси резко изменилось. Натиск врага приостановлен. Враг начал отступать»,— вы слышите, враг начал отступать! А вы, господин Жваниа, говорите, что все кончено,— сказал Калистрат с упреком. Ораторствуя, он все время вытягивал и без того длинную шею. Делал он это потому, что носил чересчур высокие и жестко накрахмаленные воротнички, но создавалось впечатление, что Калистрат хочет выскочить из своего железного ошейника. Попробуй сохрани при этом важный европейский вид! А фельдшер ухитрялся. И сейчас, ораторствуя перед собравшимися в кабинете Кириа людьми, фельдшер держался этаким важным господином.— Я уж однажды сравнивал Тбилиси с Парижем. О, Париж! Я с восторгом вспоминаю проведенные там дни...
Член учредительного собрания нахмурился,— этот франт раздражал его своей болтовней.
— Париж — город революционеров,— патетически продолжал фельдшер.— Французы самый свободолюбивый народ в мире. Сейчас на помощь нашему народу пришли доблестные моряки французской эскадры. Пушки французских кораблей готовы встретить большевиков сокрушительным огнем. Вот каковы французы, господа. Грузинский и французский народы похожи друг на друга, как две половины яблока. Ной Жорданиа называет Тбилиси Верденом. Но я думаю, что Тбилиси можно смело называть и Парижем и Верденом. Я волнуюсь, господа.— Кварцхава бросил газету на стол.— Мне трудно говорить. Я лишь прибавлю к словам Жорданиа: Тбилиси — дважды Верден, его невозможно взять.— Кварцхава снова схватил газету.— Вот еще одно сообщение: «Разбитый на подступах к Тбилиси враг отступает, взяты пленные...»
— Сообщение! — горько усмехнулся член учредительного собрания.— Сейчас никакие сообщения подобного рода не помогут нам, товарищ...
Фамилию фельдшера член учредительного собрания тоже позабыл, и снова ему на помощь пришел Еквтиме:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18