..— Учитель взял в руки Декрет.— Вы, конечно, читали это, господин Жваниа?
— Да.
—- Ну и что вы скажете?
— Мы, как я уже говорил вам, еще не решили до конца земельную проблему.
— Вы сокрушаетесь о том, что нашу святую православную церковь подчинили русскому синоду,— сказал учитель с нескрываемой иронией,— и никак не удосужились обратиться к земельному вопросу.
— Чхетиа религиозен,— сказал Жваниа,— его беспокоит положение грузинской церкви. С его точки зрения это важный вопрос.
— Сегодня у нас нет ничего более важного, чем вопрос о земле.
— Согласен с вами. Сегодня мы еще в большом долгу перед крестьянами, но завтра...
— Боюсь, что у вас уже не будет этого завтра, господин Жваниа,— сказал учитель.
— Господи, неужели вы все-таки верите Ленину? — обиженным тоном спросил Иродион Чхетиа. Он был оскорблен словами учителя.— Неужели вы верите, что Ленин сегодня же даст грузинскому крестьянству землю?
— Ленин говорит — земля народу... Я верю Ленину и поддерживаю Ленина в этом вопросе... Но я, как и прежде, против насилия...
Евгений Жваниа удовлетворенно улыбнулся. «Все-таки с этим человеком можно договориться»,— подумал он.
— Вы, господин Кордзахиа, должны сказать об этом завтра народу. Это ваш прямой долг, если хотите знать.— Жваниа взял со стола газету «Эртоба».— Вот с какими проникновенными словами обращается к вам, учителям, председатель правительства и совета обороны Ной Жорданиа: «Товарищи учителя! Объясняйте народу, что враг ничего не может сделать с нами, если мы будем соблюдать внутренний порядок... Пусть все, кто может, возьмется за оружие, а кому это не под силу пусть по-другому, кто чем может, окажет содействие армии и гвардии». Кто чем может! Вы, как учитель, как влиятельный человек, можете многое. Вы должны поднять крестьян на защиту отчизны. Это будет всенародная война...
Учитель молчал, обдумывая, что сказать этим непрошеным гостям. На этот раз Шалва не волновался и сам удивлялся тому, что держится так спокойно: он прекрасно понимал, зачем пришли к нему эти господа, почему они просят его выступить перед народом.
— И что получится, если я все это скажу крестьянам? — спросил Шалва и повернулся к начальнику военного ведомства: — Допустим, вы собрали армию. Во что же вы ее оденете, чем вооружите, чем будете кормить? Полковник Анджапариа рыщет по всему уезду, собирает бурки, пальто, рубахи, сапоги, ботинки, даже исподнее, и все это он сдирает с крестьян, и без того голых, и без того босых. Он силой отнимает у крестьян лошадей и скот. Ну, на что она будет годна, ваша голая и босая, голодная и безоружная армия?!
— Господин Кордзахиа,— сказал начальник военного ведомства,— вы забываете наше славное прошлое, когда в битвах за родину сто грузин одолевали тысячу турок и персов.
— То были другие войны, господин Хурциа. То было другое время,— сказал учитель и повернулся к члену учредительного собрания: — Где вы были до сих пор? Почему вы опомнились так поздно?
«В самом деле, где мы были до сих пор?» — с горечью подумал Евгений Жваниа и, поглядев на Чхетиа и Хурциа, прочел на их лицах ту же горькую мысль.
— Почему мы так поздно опомнились, спрашиваете вы? — Жваниа вздохнул.— Вы, наверное, слышали, что в Батуми стоят военные корабли Великобритании. В Тбилиси находятся британский посол Уордроп, французский посол Шевалье, послы Германии, Италии, Аргентины...
— Ну и что же?!
— Мы надеялись на них, но...— Жваниа развел руками,— но обманулись. В то самое время, когда большевистская Россия готовила к вторжению Красную Армйю, торгпред Москвы Леонид Красин обещал Англии бакинскую нефть. И не за красивые глаза, конечно, а в обмен за отказ от военной помощи Грузии, за то, что английские корабли и английские солдаты уйдут и откроют путь красным. И похоже, англичане клюнули на приманку.
— Обычное коварство британской дипломатии,- сказал Варлам Хурциа.
— Садитесь, господа, что же вы стоите,— предложил учитель.— Недавно я сказал одному человеку — если большевистская партия Грузии станет непосредственно секцией Коминтерна, я сегодня же вступлю в ее ряды.
Гости, недоумевая, переглянулись — уж не спятил ли этот чудаковатый старик?
— Господин Кордзахиа! — У члена учредительного собрания даже голос изменился.— И это говорите вы, социал-федералист? Может, меня обманывает слух? Такое не могло прийти в голову даже мне, левому социал-демократу.
— Моему удивлению нет предела! — воскликнул Чхетиа.
-— Ну, просто не верю... не верю...— сказал Варлам Хурциа.
Евгений Жваниа заложил руки за спину, отступил на шаг и, надев очки, стал разглядывать Шалву с таким вниманием, словно видел его впервые.
— Неужели вы не знаете, что большевики и нас и вас называют изменниками социализма, лакеями буржуазии, оппортунистами, экспроприаторами,— горячась и возмущаясь, сказал член учредительного собрания.— Но не мы, нет, не мы, а российские большевики самые настоящие экспроприаторы. Я первый, слышите, я первый с оружием в руках выступлю против Красной Армии.
— Прекрасно сказано, господин Жваниа,— воскликнул председатель уездной общины и даже захлопал в ладоши.— Браво, господин Жваниа, браво!
— Вы всегда были примером для нашей партии,— похвалил Жваниа и начальник военного ведомства,— и не
только для партии, но и для армии, гвардии, для всего народа.
Член учредительного собрания даже не улыбнулся. Он принял похвалу как должное.
— Так вот, господин Кордзахиа,— сказал он учителю,— я считаю, что мы с вами о главном договорились. Завтра же на митинге вы призовете здешних жителей выступить на защиту отечества. Это ваш гражданский, патриотический долг.
Народ уже собирался на площади перед зданием сельской общины. На митинг пришли люди и из других деревень волости, но больше было местных. Народ, как всегда бывало на таких сходках, разбился на группы: отдельно стояли крестьяне, отдельно — ремесленники, отдельно — дворяне, отдельно — чиновники. Кое-где группы смешивались, и тогда возникал жаркий спор.
— Нужно защищать нашу землю,— говорил Джаба Кобахиа, дворянин в черной чохе.
— Какую землю? — спросил кто-то из крестьян.
— Грузинскую землю.
— Грузинская земля, увы, не принадлежит нам.
— Нужно защищать свободу и демократию,— не унимался Джаба.
— Где она, ваша демократия, господин Кобахиа? Разве у тебя и у меня одинаковые права? У тебя сорок десятин земли, а у меня и одной нет. И это, по-твоему, демократия?
— Вы слышите, люди, этот человек предпочитает большевистскую диктатуру! — сказал Кобахиа.
Джаба Кобахиа редко можно было встретить трезвым. Обычно он появлялся на людях в сопровождении нескольких пьяных дружков. И сейчас он пришел на митинг в сопровождении своих собутыльников.
— Да это же настоящий большевик! — поддержал Джабу Антимоз Дгебиа.
— Заткните негоднику глотку! — посоветовал другой приятель Джабы — Спиридон Апакиа.
— Мы всегда боролись за свободу! — громко, во всеуслышание сказал стоявший позади Джабы крестьянин в башлыке.
Джаба быстро повернулся к нему.
— А это что за образина? — спросил он с угрозой.
— Он не нашей волости.
— Наверное, подосланный большевик.
— Стукни его по зубам, Джаба!
— Скрывают от нас, люди, все скрывают! Красная Армия уже перешла границу. Война началась.
— Против кого война? Против народа? — спросил крестьянин в башлыке.
— Против меньшевиков,— ответил ему кузнец Катран Гетиа.
— Истребить надо вас всех, большевиков! — рявкнул на кузнеца пьяный Спиридон Апакиа.
— Изменники! — завопил третий приятель . Джабы, Сопром Кедиа.
— К стенке их всех! К стенке! — в один голос завопили Джаба Кобахиа и Антимоз Дгебиа.
— Это верно, врагов надо к стенке,— сказал полевой сторож Павле, рыская по толпе глазами, словно выискивая тех, кого надо тут же к стенке поставить.— Враги у нас здесь, внутри, люди! Сначала нужно с ними расправиться, а потом уже идти на войну.
— Какое страшное время наступило, люди: брат брату могилу роет,— качая седой головой, сказал пришедший из дальней горной деревушки крестьянин.
Солнце клонилось к закату. Народ перестал прибывать. Миха Кириа вышел на балкон и оглядел собравшихся на площади. «Маловато»,— подумал он, хотя заранее знал, что много народу на этот митинг не соберется. Да и пришедшие ему не понравились. Это были не те, кто пашет и сеет, таких сейчас в толпе раз-два и обчелся.
Кириа еще раз окинул глазом толпу. Маловато пришло. Он вспомнил, какие тут бывали митинги и какое море людское заливало тогда площадь. И какие были тогда веселые, праздничные лица у его земляков. Тогда многие еще верили правительству, его обещаниям.
А сейчас на хмурых лицах стоящих у балкона односельчан Кириа прочел разочарование, недоверие, недовольство. Он хорошо знал людей своей деревни, да и большинство пришедших из других деревень ему знакомы.
Кириа криво, с болью усмехнулся. Что ж, люди начинают понимать, что их обманули. А разве он сам не обманулся в надеждах? Разве он сам не разочаровался во всем?
Миха медленно повернулся к двери — не хотелось ему входить в свой кабинет, он бы с радостью спустился вниз, с радостью слился бы с толпой, затерялся бы в ней. «Но поздно,— сказал себе Кириа.— Опоздал ты, брат. По лености, по беспечности своей опоздал».
За столом в кабинете Кириа сидели Евгений Жваниа, Иродион Чхетиа, Варлам Хурциа, полковник Сардион Анджапариа, капитан Вахтанг Глонти, Аполлон Чичуа — один из владельцев заречной земли. Сейчас Аполлон Чичуа явился в деревню как уполномоченный правительства Грузии, чтобы оказать помощь Евгению Жваниа. Новехонький, элегантный костюм, тонкие лайковые перчатки и брезгливо-надменное выражение лица — таков был с виду этот уполномоченный демократического правительства.
Рядом с Евгением Жваниа, сложив руки на коленях, сидел учитель. Он заметно волновался, был бледен и неразговорчив.
На скамье вдоль стены сидели Калистрат Кварцхава, Еквтиме Каличава и другие члены правления сельской общины. Как только Миха Кириа отворил дверь, все, кроме учителя, вопросительно посмотрели на него.
— Пора начинать, господа! — сказал Кириа.— А то люди, пожалуй, разойдутся... Они уже долго ждут.
Член учредительного собрания, понял это как упрек и с неприязнью посмотрел на Миха Кириа, которого невзлюбил со дня первой встречи. Жваниа достал из кармана жилета золотые часы и пожал плечами. Он считал себя человеком аккуратным и точным, но предпочитал сам распоряжаться своим временем. И чтобы какой-то Кириа... Но сейчас не до личных обид и амбиций.
— Начнем, господа,— сказал Жваниа и первым вышел на балкон. За ним последовал уполномоченный правительства Аполлон Чичуа, потом представитель уездной общины Чхетиа, а затем уже по одному, по старшинству — все остальные. Последним вышел Миха Кириа. Ох, если можно было бы не входить.
Кое-кто на площади зааплодировал, правда, негромко и не спеша. Зато Джаба Кобахиа и его дружки захлопали оглушительно, подняв над головой — чтобы все видели — руки и бросая свирепые взгляды на тех, кто не аплодировал.
Евгению Жваниа сразу бросилось в глаза, что народу собралось немного. Плохо, конечно, но могло быть хуже, могли и эти не прийти.
Иродион Чхетиа тоже огорчился, увидев, как мало собралось людей. Но что делать? Ему поручено открыть митинг, и он его откроет. Чхетиа оперся обеими руками о перила балкона и только было раскрыл рот, чтобы начать речь, как увидел, что с главной улицы на площадь выезжает на рысях отряд гвардейцев во главе с офицерами Аршба и Гардабхадзе.
Лейтенант Аршба подал какую-то команду, и гвардейцы остановили коней.
Капитан Глонти усмехнулся и подмигнул председателю уездной общины, что могло означать только одно: «Вот теперь начинайте, я разрешаю!» Чхетиа всего передернуло: «Ну и наглец этот капитан!»
— Товарищи, господа, братья, от имени правления уездной общины объявляю митинг открытым. На нашу свободную страну напала красная Россия — напала орда. Наш свободный народ в дни роковых испытаний всегда был един. В едином строю боролись против поработителей и стар и млад, мужчины и женщины, старики и даже дети. В едином строю плечом к плечу боролись с врагами крестьянин и помещик, чиновник Р1 купец. И сейчас, в этот роковой час,— мы вместе. Вместе все наши партии: социал-демократы, социал-федералисты, национал-социалисты, народные демократы, эсеры...
— Ух ты, сколько их, сукиных детей! — шепнул Закро Броладзе Бестаеву.— Как это одна большевистская партия справится со столькими партиями?
— Справится. Джамбулат знает — справится,— сказал Бестаев, расплываясь в улыбке.
— Господа, товарищи, я предоставляю слово члену учредительного собрания. Прошу вас, господин Жваниа,— сказал Чхетиа и отступил назад.
Евгений Жваниа подошел к перилам. Послышались хлопки. И опять редкие. Свирепые взгляды Джабы Кобахиа и его дружков никого не испугали.
Член учредительного собрания снял шапку:
— Господа! Война не объявлена, но она уже началась! Вы знаете, что мы, социал-демократы, поборники мира. Мы всегда стремились к миру, но непримиримый враг трудящегося народа, большевистская Россия, коварно напал на нас. Мы защищаем свое отечество. Сейчас мы все — каждый из нас в отдельности и все вместе — должны отказаться от личных и партийных интересов и все, все отдать фронту. Защита родины, несомненно, потребует от нас больших жертв. И каждый из нас не задумываясь должен принести свою жертву на алтарь отечества: кто имуществом, кто трудом, кто кровью. И победа будет за нами. Я хочу вас заверить, друзья, мы ни разу не забывали, что наша партия — социалистическая партия, что ее цель — осуществление социализма, установление социалистического строя.
Джаба Кобахиа и Антимоз Дгебиа переглянулись.
— Ты гляди, какая у них цель,— сказал Джаба.
— Гляжу,— хохотнул Антимоз.
— Вместе с тем наша партия не забывает, что она демократическая партия, что социализма мы достигнем лишь путем демократии, волей большинства народа. Для утверждения власти пролетарского труда мы уже заложили фундамент. Наш народ сейчас на небывалом подъеме — радуется деревня, радуется город, и в это время...
— Радуется! Как бы не так! — пробормотал крестьянин в башлыке.
— Заткнись, паршивец! — прошептал Джаба и схватился за револьвер. — Еще одно слово, и я вышибу из тебя мерзкий ДУХ.
— Таких паршивцев здесь много, Джаба,— сказал купец Антимоз Дгебиа,— из всех дух не вышибешь.
— Да, расплодилось, развелось их, проклятых, тьма-тьмущая...
— Этот в башлыке — Парна Кварацхелиа из Кахети,— прошептал на ухо Джабе полевой сторож Павле.
— Это все демократия виновата,— сказал Антимоз Дгебиа,— та самая демократия, за которую агитирует господин Жваниа.
Уже больше года, как по соседству с Грузией установлена Советская власть,— продолжал член учредительного собрания.— Наш народ, имевший до этого весьма смутное представление о нынешней России, получил возможность познакомиться с так называемой Советской властью. Она нигде не утверждается по воле народа, эта власть, ее только устанавливают и только силой...
Парна Кварацхелиа хотел было крикнуть лишь одно слово: «Вранье»,— но, увидев, что рука Джабы Кобахиа еще держит на кобуре, усмехнулся и подумал: «Ничего... пока помолчу».
— Эта орда не раз подступала к границам Грузии, но ее отбрасывали доблестные бойцы нашей славной армии и гвардейцы, которых мы так горячо любим.
И тут Парна не стерпел. Он, правда, покосился на револьвер Кобахиа, но решил: «Не выстрелит, не посмеет...» — и крикнул:
— Мы ее любим, а она по нас из пушек стреляет!
— Передача земли в руки крестьян в соответствии с установлением,— повысив голос, продолжал Евгений Жваниа,— привлекла и сердца и души наших крестьян...
Учитель слушал Жваниа с изумлением: «Какая передача земли... когда ее передавали?»
Миха Кириа, услышав эти слова Жваниа, только усмехнулся.
А Аполлоп Чичуа готов был аплодировать члену учредительного собрания.
— Никогда еще грузинский крестьянин не расправлял так плечи, как теперь. Никогда в его руках не было такой большой части национального достояния, как сейчас. Это произошло благодаря независимости Грузии, благодаря демократии. Сегодня наша Грузия...
Члену учредительного собрания так и не удалось закончить эту фразу — на дороге показалась и направилась к площади траурная процессия.
Впереди с горящими свечами и венками шли школьники: Гванджи Букиа* Гудза Джгеренайа, Утуйа Тодуа, Куча Кучаа и их одноклассники. Гроб Юрия Орлова несли четверо рослых молодых крестьян. По сторонам гроба шли Варден Букиа, Тариэл Карда, Шамше Акбардиа, Беглар, Джвебе, Зосиме, Кочойа, паромщик Бахва и провизор Эстате Начкебиа. Сразу за гробом шли женщины в черном и среди них Мака, Инда, ее мать, а за ними Гудуйа Эсванджиа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
— Да.
—- Ну и что вы скажете?
— Мы, как я уже говорил вам, еще не решили до конца земельную проблему.
— Вы сокрушаетесь о том, что нашу святую православную церковь подчинили русскому синоду,— сказал учитель с нескрываемой иронией,— и никак не удосужились обратиться к земельному вопросу.
— Чхетиа религиозен,— сказал Жваниа,— его беспокоит положение грузинской церкви. С его точки зрения это важный вопрос.
— Сегодня у нас нет ничего более важного, чем вопрос о земле.
— Согласен с вами. Сегодня мы еще в большом долгу перед крестьянами, но завтра...
— Боюсь, что у вас уже не будет этого завтра, господин Жваниа,— сказал учитель.
— Господи, неужели вы все-таки верите Ленину? — обиженным тоном спросил Иродион Чхетиа. Он был оскорблен словами учителя.— Неужели вы верите, что Ленин сегодня же даст грузинскому крестьянству землю?
— Ленин говорит — земля народу... Я верю Ленину и поддерживаю Ленина в этом вопросе... Но я, как и прежде, против насилия...
Евгений Жваниа удовлетворенно улыбнулся. «Все-таки с этим человеком можно договориться»,— подумал он.
— Вы, господин Кордзахиа, должны сказать об этом завтра народу. Это ваш прямой долг, если хотите знать.— Жваниа взял со стола газету «Эртоба».— Вот с какими проникновенными словами обращается к вам, учителям, председатель правительства и совета обороны Ной Жорданиа: «Товарищи учителя! Объясняйте народу, что враг ничего не может сделать с нами, если мы будем соблюдать внутренний порядок... Пусть все, кто может, возьмется за оружие, а кому это не под силу пусть по-другому, кто чем может, окажет содействие армии и гвардии». Кто чем может! Вы, как учитель, как влиятельный человек, можете многое. Вы должны поднять крестьян на защиту отчизны. Это будет всенародная война...
Учитель молчал, обдумывая, что сказать этим непрошеным гостям. На этот раз Шалва не волновался и сам удивлялся тому, что держится так спокойно: он прекрасно понимал, зачем пришли к нему эти господа, почему они просят его выступить перед народом.
— И что получится, если я все это скажу крестьянам? — спросил Шалва и повернулся к начальнику военного ведомства: — Допустим, вы собрали армию. Во что же вы ее оденете, чем вооружите, чем будете кормить? Полковник Анджапариа рыщет по всему уезду, собирает бурки, пальто, рубахи, сапоги, ботинки, даже исподнее, и все это он сдирает с крестьян, и без того голых, и без того босых. Он силой отнимает у крестьян лошадей и скот. Ну, на что она будет годна, ваша голая и босая, голодная и безоружная армия?!
— Господин Кордзахиа,— сказал начальник военного ведомства,— вы забываете наше славное прошлое, когда в битвах за родину сто грузин одолевали тысячу турок и персов.
— То были другие войны, господин Хурциа. То было другое время,— сказал учитель и повернулся к члену учредительного собрания: — Где вы были до сих пор? Почему вы опомнились так поздно?
«В самом деле, где мы были до сих пор?» — с горечью подумал Евгений Жваниа и, поглядев на Чхетиа и Хурциа, прочел на их лицах ту же горькую мысль.
— Почему мы так поздно опомнились, спрашиваете вы? — Жваниа вздохнул.— Вы, наверное, слышали, что в Батуми стоят военные корабли Великобритании. В Тбилиси находятся британский посол Уордроп, французский посол Шевалье, послы Германии, Италии, Аргентины...
— Ну и что же?!
— Мы надеялись на них, но...— Жваниа развел руками,— но обманулись. В то самое время, когда большевистская Россия готовила к вторжению Красную Армйю, торгпред Москвы Леонид Красин обещал Англии бакинскую нефть. И не за красивые глаза, конечно, а в обмен за отказ от военной помощи Грузии, за то, что английские корабли и английские солдаты уйдут и откроют путь красным. И похоже, англичане клюнули на приманку.
— Обычное коварство британской дипломатии,- сказал Варлам Хурциа.
— Садитесь, господа, что же вы стоите,— предложил учитель.— Недавно я сказал одному человеку — если большевистская партия Грузии станет непосредственно секцией Коминтерна, я сегодня же вступлю в ее ряды.
Гости, недоумевая, переглянулись — уж не спятил ли этот чудаковатый старик?
— Господин Кордзахиа! — У члена учредительного собрания даже голос изменился.— И это говорите вы, социал-федералист? Может, меня обманывает слух? Такое не могло прийти в голову даже мне, левому социал-демократу.
— Моему удивлению нет предела! — воскликнул Чхетиа.
-— Ну, просто не верю... не верю...— сказал Варлам Хурциа.
Евгений Жваниа заложил руки за спину, отступил на шаг и, надев очки, стал разглядывать Шалву с таким вниманием, словно видел его впервые.
— Неужели вы не знаете, что большевики и нас и вас называют изменниками социализма, лакеями буржуазии, оппортунистами, экспроприаторами,— горячась и возмущаясь, сказал член учредительного собрания.— Но не мы, нет, не мы, а российские большевики самые настоящие экспроприаторы. Я первый, слышите, я первый с оружием в руках выступлю против Красной Армии.
— Прекрасно сказано, господин Жваниа,— воскликнул председатель уездной общины и даже захлопал в ладоши.— Браво, господин Жваниа, браво!
— Вы всегда были примером для нашей партии,— похвалил Жваниа и начальник военного ведомства,— и не
только для партии, но и для армии, гвардии, для всего народа.
Член учредительного собрания даже не улыбнулся. Он принял похвалу как должное.
— Так вот, господин Кордзахиа,— сказал он учителю,— я считаю, что мы с вами о главном договорились. Завтра же на митинге вы призовете здешних жителей выступить на защиту отечества. Это ваш гражданский, патриотический долг.
Народ уже собирался на площади перед зданием сельской общины. На митинг пришли люди и из других деревень волости, но больше было местных. Народ, как всегда бывало на таких сходках, разбился на группы: отдельно стояли крестьяне, отдельно — ремесленники, отдельно — дворяне, отдельно — чиновники. Кое-где группы смешивались, и тогда возникал жаркий спор.
— Нужно защищать нашу землю,— говорил Джаба Кобахиа, дворянин в черной чохе.
— Какую землю? — спросил кто-то из крестьян.
— Грузинскую землю.
— Грузинская земля, увы, не принадлежит нам.
— Нужно защищать свободу и демократию,— не унимался Джаба.
— Где она, ваша демократия, господин Кобахиа? Разве у тебя и у меня одинаковые права? У тебя сорок десятин земли, а у меня и одной нет. И это, по-твоему, демократия?
— Вы слышите, люди, этот человек предпочитает большевистскую диктатуру! — сказал Кобахиа.
Джаба Кобахиа редко можно было встретить трезвым. Обычно он появлялся на людях в сопровождении нескольких пьяных дружков. И сейчас он пришел на митинг в сопровождении своих собутыльников.
— Да это же настоящий большевик! — поддержал Джабу Антимоз Дгебиа.
— Заткните негоднику глотку! — посоветовал другой приятель Джабы — Спиридон Апакиа.
— Мы всегда боролись за свободу! — громко, во всеуслышание сказал стоявший позади Джабы крестьянин в башлыке.
Джаба быстро повернулся к нему.
— А это что за образина? — спросил он с угрозой.
— Он не нашей волости.
— Наверное, подосланный большевик.
— Стукни его по зубам, Джаба!
— Скрывают от нас, люди, все скрывают! Красная Армия уже перешла границу. Война началась.
— Против кого война? Против народа? — спросил крестьянин в башлыке.
— Против меньшевиков,— ответил ему кузнец Катран Гетиа.
— Истребить надо вас всех, большевиков! — рявкнул на кузнеца пьяный Спиридон Апакиа.
— Изменники! — завопил третий приятель . Джабы, Сопром Кедиа.
— К стенке их всех! К стенке! — в один голос завопили Джаба Кобахиа и Антимоз Дгебиа.
— Это верно, врагов надо к стенке,— сказал полевой сторож Павле, рыская по толпе глазами, словно выискивая тех, кого надо тут же к стенке поставить.— Враги у нас здесь, внутри, люди! Сначала нужно с ними расправиться, а потом уже идти на войну.
— Какое страшное время наступило, люди: брат брату могилу роет,— качая седой головой, сказал пришедший из дальней горной деревушки крестьянин.
Солнце клонилось к закату. Народ перестал прибывать. Миха Кириа вышел на балкон и оглядел собравшихся на площади. «Маловато»,— подумал он, хотя заранее знал, что много народу на этот митинг не соберется. Да и пришедшие ему не понравились. Это были не те, кто пашет и сеет, таких сейчас в толпе раз-два и обчелся.
Кириа еще раз окинул глазом толпу. Маловато пришло. Он вспомнил, какие тут бывали митинги и какое море людское заливало тогда площадь. И какие были тогда веселые, праздничные лица у его земляков. Тогда многие еще верили правительству, его обещаниям.
А сейчас на хмурых лицах стоящих у балкона односельчан Кириа прочел разочарование, недоверие, недовольство. Он хорошо знал людей своей деревни, да и большинство пришедших из других деревень ему знакомы.
Кириа криво, с болью усмехнулся. Что ж, люди начинают понимать, что их обманули. А разве он сам не обманулся в надеждах? Разве он сам не разочаровался во всем?
Миха медленно повернулся к двери — не хотелось ему входить в свой кабинет, он бы с радостью спустился вниз, с радостью слился бы с толпой, затерялся бы в ней. «Но поздно,— сказал себе Кириа.— Опоздал ты, брат. По лености, по беспечности своей опоздал».
За столом в кабинете Кириа сидели Евгений Жваниа, Иродион Чхетиа, Варлам Хурциа, полковник Сардион Анджапариа, капитан Вахтанг Глонти, Аполлон Чичуа — один из владельцев заречной земли. Сейчас Аполлон Чичуа явился в деревню как уполномоченный правительства Грузии, чтобы оказать помощь Евгению Жваниа. Новехонький, элегантный костюм, тонкие лайковые перчатки и брезгливо-надменное выражение лица — таков был с виду этот уполномоченный демократического правительства.
Рядом с Евгением Жваниа, сложив руки на коленях, сидел учитель. Он заметно волновался, был бледен и неразговорчив.
На скамье вдоль стены сидели Калистрат Кварцхава, Еквтиме Каличава и другие члены правления сельской общины. Как только Миха Кириа отворил дверь, все, кроме учителя, вопросительно посмотрели на него.
— Пора начинать, господа! — сказал Кириа.— А то люди, пожалуй, разойдутся... Они уже долго ждут.
Член учредительного собрания, понял это как упрек и с неприязнью посмотрел на Миха Кириа, которого невзлюбил со дня первой встречи. Жваниа достал из кармана жилета золотые часы и пожал плечами. Он считал себя человеком аккуратным и точным, но предпочитал сам распоряжаться своим временем. И чтобы какой-то Кириа... Но сейчас не до личных обид и амбиций.
— Начнем, господа,— сказал Жваниа и первым вышел на балкон. За ним последовал уполномоченный правительства Аполлон Чичуа, потом представитель уездной общины Чхетиа, а затем уже по одному, по старшинству — все остальные. Последним вышел Миха Кириа. Ох, если можно было бы не входить.
Кое-кто на площади зааплодировал, правда, негромко и не спеша. Зато Джаба Кобахиа и его дружки захлопали оглушительно, подняв над головой — чтобы все видели — руки и бросая свирепые взгляды на тех, кто не аплодировал.
Евгению Жваниа сразу бросилось в глаза, что народу собралось немного. Плохо, конечно, но могло быть хуже, могли и эти не прийти.
Иродион Чхетиа тоже огорчился, увидев, как мало собралось людей. Но что делать? Ему поручено открыть митинг, и он его откроет. Чхетиа оперся обеими руками о перила балкона и только было раскрыл рот, чтобы начать речь, как увидел, что с главной улицы на площадь выезжает на рысях отряд гвардейцев во главе с офицерами Аршба и Гардабхадзе.
Лейтенант Аршба подал какую-то команду, и гвардейцы остановили коней.
Капитан Глонти усмехнулся и подмигнул председателю уездной общины, что могло означать только одно: «Вот теперь начинайте, я разрешаю!» Чхетиа всего передернуло: «Ну и наглец этот капитан!»
— Товарищи, господа, братья, от имени правления уездной общины объявляю митинг открытым. На нашу свободную страну напала красная Россия — напала орда. Наш свободный народ в дни роковых испытаний всегда был един. В едином строю боролись против поработителей и стар и млад, мужчины и женщины, старики и даже дети. В едином строю плечом к плечу боролись с врагами крестьянин и помещик, чиновник Р1 купец. И сейчас, в этот роковой час,— мы вместе. Вместе все наши партии: социал-демократы, социал-федералисты, национал-социалисты, народные демократы, эсеры...
— Ух ты, сколько их, сукиных детей! — шепнул Закро Броладзе Бестаеву.— Как это одна большевистская партия справится со столькими партиями?
— Справится. Джамбулат знает — справится,— сказал Бестаев, расплываясь в улыбке.
— Господа, товарищи, я предоставляю слово члену учредительного собрания. Прошу вас, господин Жваниа,— сказал Чхетиа и отступил назад.
Евгений Жваниа подошел к перилам. Послышались хлопки. И опять редкие. Свирепые взгляды Джабы Кобахиа и его дружков никого не испугали.
Член учредительного собрания снял шапку:
— Господа! Война не объявлена, но она уже началась! Вы знаете, что мы, социал-демократы, поборники мира. Мы всегда стремились к миру, но непримиримый враг трудящегося народа, большевистская Россия, коварно напал на нас. Мы защищаем свое отечество. Сейчас мы все — каждый из нас в отдельности и все вместе — должны отказаться от личных и партийных интересов и все, все отдать фронту. Защита родины, несомненно, потребует от нас больших жертв. И каждый из нас не задумываясь должен принести свою жертву на алтарь отечества: кто имуществом, кто трудом, кто кровью. И победа будет за нами. Я хочу вас заверить, друзья, мы ни разу не забывали, что наша партия — социалистическая партия, что ее цель — осуществление социализма, установление социалистического строя.
Джаба Кобахиа и Антимоз Дгебиа переглянулись.
— Ты гляди, какая у них цель,— сказал Джаба.
— Гляжу,— хохотнул Антимоз.
— Вместе с тем наша партия не забывает, что она демократическая партия, что социализма мы достигнем лишь путем демократии, волей большинства народа. Для утверждения власти пролетарского труда мы уже заложили фундамент. Наш народ сейчас на небывалом подъеме — радуется деревня, радуется город, и в это время...
— Радуется! Как бы не так! — пробормотал крестьянин в башлыке.
— Заткнись, паршивец! — прошептал Джаба и схватился за револьвер. — Еще одно слово, и я вышибу из тебя мерзкий ДУХ.
— Таких паршивцев здесь много, Джаба,— сказал купец Антимоз Дгебиа,— из всех дух не вышибешь.
— Да, расплодилось, развелось их, проклятых, тьма-тьмущая...
— Этот в башлыке — Парна Кварацхелиа из Кахети,— прошептал на ухо Джабе полевой сторож Павле.
— Это все демократия виновата,— сказал Антимоз Дгебиа,— та самая демократия, за которую агитирует господин Жваниа.
Уже больше года, как по соседству с Грузией установлена Советская власть,— продолжал член учредительного собрания.— Наш народ, имевший до этого весьма смутное представление о нынешней России, получил возможность познакомиться с так называемой Советской властью. Она нигде не утверждается по воле народа, эта власть, ее только устанавливают и только силой...
Парна Кварацхелиа хотел было крикнуть лишь одно слово: «Вранье»,— но, увидев, что рука Джабы Кобахиа еще держит на кобуре, усмехнулся и подумал: «Ничего... пока помолчу».
— Эта орда не раз подступала к границам Грузии, но ее отбрасывали доблестные бойцы нашей славной армии и гвардейцы, которых мы так горячо любим.
И тут Парна не стерпел. Он, правда, покосился на револьвер Кобахиа, но решил: «Не выстрелит, не посмеет...» — и крикнул:
— Мы ее любим, а она по нас из пушек стреляет!
— Передача земли в руки крестьян в соответствии с установлением,— повысив голос, продолжал Евгений Жваниа,— привлекла и сердца и души наших крестьян...
Учитель слушал Жваниа с изумлением: «Какая передача земли... когда ее передавали?»
Миха Кириа, услышав эти слова Жваниа, только усмехнулся.
А Аполлоп Чичуа готов был аплодировать члену учредительного собрания.
— Никогда еще грузинский крестьянин не расправлял так плечи, как теперь. Никогда в его руках не было такой большой части национального достояния, как сейчас. Это произошло благодаря независимости Грузии, благодаря демократии. Сегодня наша Грузия...
Члену учредительного собрания так и не удалось закончить эту фразу — на дороге показалась и направилась к площади траурная процессия.
Впереди с горящими свечами и венками шли школьники: Гванджи Букиа* Гудза Джгеренайа, Утуйа Тодуа, Куча Кучаа и их одноклассники. Гроб Юрия Орлова несли четверо рослых молодых крестьян. По сторонам гроба шли Варден Букиа, Тариэл Карда, Шамше Акбардиа, Беглар, Джвебе, Зосиме, Кочойа, паромщик Бахва и провизор Эстате Начкебиа. Сразу за гробом шли женщины в черном и среди них Мака, Инда, ее мать, а за ними Гудуйа Эсванджиа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18