Воспитательницы распределились по машинам, подсаживали самых маленьких и самых обессиленных в кузова и следили, чтобы никого при этом не оттирали. Одновременно они сдерживали тех, кто был постарше.
По мере того как кузова заполнялись малышами, среди оставшихся росло волнение. Что это, неужели одних малышей собираются увозить? По какому праву? У некоторых уже глаза наполнились слезами от обиды. До сих пор они на равных отмеряли километры, вместе страдали от жажды и голода. Самые нетерпеливые стали взывать к справедливости. Им казалось, что если они тут же не заберутся в кузов, то окажутся преданными и брошенными. Тот жуткий ночной бой в лесу возле лагеря все еще преследовал их. Страх уже срывал с языка обвинения в адрес уставших до смерти воспитательниц, следивших за тем, чтобы первыми сели самые маленькие и самые слабые.
Около последней машины мальчуган в капитанской фуражке и синей матроске колотил по спине медсестру, которая не пускала его пока на машину. Его аккуратное пальтецо соскользнуло с руки и валялось в пыли.
— Пустите меня! — плаксиво тянул мальчик.— Вы не имеете права меня бросать! Мой папа капитан — посадите меня на машину! Я хочу на машину...
Медсестра подсадила стоявшую перед ней маленькую девочку на борт кузова, в который она тут же вцепилась, и затем обернулась к мальчику. Глаза ее блестели будто в лихорадке.
— Вася, потерпи же ты, Вася! Разве твой папа мог бы первым залезть в спасательную шлюпку, не сняв с тонущего судна всех женщин и детей? Разве он мог бы? Стал бы требовать, чтобы его посадили раньше других, так, что ли?
Мальчишка умолк, уставился на нее с открытым ртом, сжатые кулачки опустились. Медсестра с санитарной сумкой на боку продолжала поднимать в кузов самых маленьких, сгрудившихся небольшой кучкой вокруг нее ребятишек. На помощь ей пришел шофер. Мальчишка в матроске стоял на прежнем месте, ни шагу не отступив, и ковырял носком ботинка гравий, но больше уже ничего не требовал.
Когда кузова были до отказа набиты детьми, Короткое махнул рукой и разрешил оставшимся забираться на пушки. На сиденьях и опорах места для детей было достаточно. Пушки крылись под пестрыми одежками ребятишек, будто их накрыли лоскутной накидкой. Острые очертания орудий сгладились, угроза исчезла.
— Ради бога, пусть только держатся покрепче! — попросил руководительницу озабоченный Короткое.— И чтобы ничего не трогали!
— Мы поедем со скоростью пятнадцать — двадцать километров в час,— заметил Эрвин.— Тихо, зато верно.
— Ох ты, горе мое, горюшко, ну и дорога нам предстоит.
Зенитчики обошли пушки и проверили, все ли дети надежно устроены. Когда они закончили осмотр, Короткое приказал проверить еще раз.
В каждом набитом до отказа кузове сидела воспитательница. Заведующей места не осталось. Короткое позвал ее к себе в кабину. Когда она встала на подножку, откуда-то из-под брюха «хеншеля» вдруг выбрался маленький мальчик в смешном полувоенном обмундировании и пилотке.
— Тетя Поля, я хочу к тебе! — заявил он и протянул руку заведующей.
— Это наш самый маленький, Костя Богомолов,— пояснила смущенная заведующая.— Где ты был до сих пор, Костя?
— Я под машиной был,— серьезно проговорил Костя.— Я думал, вы все вокруг машин топчетесь и не смотрите, а вдруг немец заметит — и как шарахнет! А меня он не увидит, я под машиной.
Заведующая взяла Костю на руки, и тот принялся с увлечением рассматривать приборную доску и разные кнопки, на которые Эрвин нажимал, трогая машину с места.
— Одного понять не могу, как же вас все-таки из Ленинграда именно сюда вывезли? Кто мог послать детей навстречу немцам? — озабоченно спросил Короткое после того, как, выглянув несколько раз из кабины, убедился, что колонна движется и там пока все в порядке.
— Откуда нам знать? Дали приказ эвакуировать детей из города от воздушных налетов,— объяснила заведующая; она уже успела сказать, что зовут ее Полина Николаевна Добрынина, что работает она инспектором отдела народного образования Выборгского района и что временно на нее возложена ответственность за двести пятьдесят семь детей их района.— Разве мы одни? Московский вокзал кишмя кишел детьми, всех подряд грузили в эшелоны и отправляли. Дети плачут, родители в отчаянии, а приказ — выезжать. В разные места отправляли, некоторых даже в Кировскую область. Нам сообщили, что мы определены в Старо-
• русский район. Кто мог подумать, что война подошла так близко? Когда мы уезжали из Ленинграда, никто и не думал, что немцы уже в Ленинградской области! '
Маленький Костя пытался тайком потрогать то одну, то другую кнопку, но Эрвин погрозил ему пальцем. Мальчик отодвинулся, некоторое время наблюдал за ним исподлобья, а затем спросил:
— А это у тебя дальнобойные орудия? Можешь отсюда шарахнуть по немцам?
— Нет, это зенитные пушки,— ответил Эрвин. Костя запрыгал на руках у заведующей.
— Вот здорово! Теперь пускай самолеты прилетают, нам не страшно. Пускай прилетают!
Он подался вперед и стал вглядываться через ветровое стекло небо, ища взглядом самолеты.
— Сиди спокойно, Костя,— приказала Полина-Паулина, как окрестил про себя заведующую Эрвин. Женщина была молода и привлекательна, но постоянные заботы придали ее лицу суровое выражение.
Губы ее подергивались, по лицу было видно, как она старается владеть собой, и все же не смогла удержаться от вопроса, который давно ее мучил:
— И что это за война такая? Просто ужас' Прошло всего две недели, а немцы уже в Ленинградской области! Где же наши войска?
Короткое помолчал немного, прежде чем ответить:
— Мы, видно, плохо представляли себе войну. Она намного труднее, чем в кино или в книжках.
— Даже дети должны страдать! — с упреком произнесла Полина.
— Ох ты, горе-горюшко,— вздохнул Короткое.
Так они ехали около часа. Маленький Костя задремал, и Эрвин почувствовал даже какое-то облегчение, что парнишка перестал следить за небом и ожидать самолетов. Суеверным он, в общем-то, не был, но на свете случается много необъяснимого. Куда спокойнее, когда все, кто бодрствует, желают одного, чтобы самолеты не появлялись, чтобы они, ради всего святого, не появлялись! Потому что совершенно невозможно было представить себе обратное.
Вдруг Костя проснулся. Сначала он сонно смотрел вокруг, потом заерзал, скрестил ноги, заметался и умоляюще посмотрел на заведующую.
— ,Что с тобой. Костя? — спросила она.
Мальчишка наклонился к уху заведующей и что-то прошептал. Полина Николаевна усмехнулась.
— А почему ты сам не скажешь? Костя покраснел и замотал головой.
— Что с ним? — спросил Короткое.
— Пописать хочет.
Эрвин заулыбался, выключил скорость и медленно остановил машину.
— Может, и другие хотят размять ноги,— заметил он.
Ребятишки быстро рассыпались в разные стороны. Отдохнув в машинах, они оживились, царившее до сих пор гнетущее молчание уступило место щебету, до слуха Эрвина донеслись даже отдельные всплески смеха.
Эрвин прислушался. Где-то вдалеке послышался прерывистый гул самолета. Эрвин снова насторожился, напряженно прислушиваясь к зловещему звуку. Если самолеты приближаются, надо будет задержать детей в лесу, чтобы они не скапливались возле машин. Но гул постепенно начал удаляться, и вскоре его совсем не стало слышно По счастливой случайности они находились в глухой стороне, куда и война-то по-настоящему еще не заглянула.
Когда дети стали выходить из леса, Эрвин заметил в их поведении что-то необычное. Все они что-то жевали. Кто держал в руках заячью капусту, кто ел недозрелую землянику только ягодки слегка розовели с боков, двое мальчиков постарше жевали кислицу. Эрвин по себе знал, как приятно лакомиться дарами леса, но сейчас в глаза бросилось нечто другое, а именно сосредоточенность, с какой дети ели свою скудную поживу. Со старческим тщанием отправляли ребятишки из ладони в рот по одной незрелой ягодке, и взгляды, которые они друг на друга бросали, были изучающими. В глазах горел настороженный блеск. Они завидовали чужой добыче
Вышла из леса Полина с Костей. Эрвин подошел к ней и спросил:
— Когда вы с детьми ели в последний раз? Полина отвела взгляд в сторону.
— Позавчера утром, перед отходом. Тогда мы очень спешили, съели по бутерброду и выпили холодного чая. В пяти рюкзаках взяли немного хлеба и сухих продуктов, их едва хватило вчера на завтрак. Мы пытались по дороге что-нибудь купить, но в двух деревушках, которые попались нам на пути, сказали, что сами на бобах, даже хлеба не продали. Еще и корили: кто вас сюда гнал! Одна старушка, правда, вынесла огурцов и соли, так ведь не каждому досталось. И в лесу сейчас ничего не возьмешь, да и нельзя нам было нигде задержаться, мы же не знали, далеко ли немцы.
Она умолкла, растерянно улыбнулась и добавила, будто извиняясь:
— Когда я увидела вас, так и оборвалось внутри, подумала: ну, все, вот они, немцы!
Эрвин не промолвил ни слова, пошел от машины к машине. Вернувшись, обратился к Короткову:
— Товарищ воентехник, мы тут поговорили с ребятами. Знаете, дети два дня ничего не ели. А у нас сухари, и мы решили, что отдадим их детям. Сами как-нибудь обойдемся.
Короткой изучающе посмотрел на него:
— Вы всех спросили? Эрвин пожал плечами:
— Всех. Да другого решения и не могло быть.
Через десять минут, когда дети снова расселись по машинам и пушкам, сержант Кауниспайк прошел колонну из конца в конец с большим мешком сухарей под мышкой. Он вставал на колесо, садился верхом на борт кузова и по очереди раздавал каждому по большому, твердому, как камень, ржаному сухарю. Запас русских слов не позволил ему при этом сказать больше чем:
— На! Хорошо!
Но он улыбался так добродушно, что самые маленькие начинали смеяться, а большие застенчиво благодарили. Когда Кауниспайк прошел дальше, Эрвин прислушался через приспущенное стекло. В кузове стоял такой хруст, будто сотня мышей в амбар забралась. Молодые зубы крошили все мельче и мельче это необыкновенное лакомство — ржаной хлеб мирного времени, который сушили на черный день.
Костя грыз такой большой сухарь, что ему приходилось держать его двумя руками. Пилотка сползла ему на затылок, в эту минуту мальчонка забыл про пушки и самолеты, про людей вокруг. Через некоторое время из конца колонны донесся долгий сигнал. Кауниспайк закончил свою работу. Эрвин завел мотор, и они поехали дальше.
Большие машины целиком заняли всю узкую проселочную дорогу. Хорошо, что навстречу никто не попадался, здешняя жизнь как будто замерла; видимо, приближающийся фронт был тому причиной. Эрвину приходилось несколько раз останавливать машину и проверять, выдержит ли деревянный мосток тяжесть машин, или придется рубить в лесу жерди. На одном мостике заднее колесо все-таки провалилось. Кузов осел со страшным треском, раздались крики детей.
Короткое спрыгнул на землю и, успокоив детей, попросил их немедленно слезть с машин и уйти с дороги. Остановка была плохой приметой, неподвижные военные машины сильнее притягивали опасность. От этого ощущения, лишенного логического основания, избавиться было невозможно.
Дети с любопытством и страхом наблюдали, как солдаты длинными слегами поднимали осевшее колесо и укрепляли мосток жердями. Короткое торопил. Эрвин почувствовал, как все его тело покрылось потом. Он успел подумать, что если сейчас случится налет, то вся эта безумная работа ни к чему, и дети окажутся не в лучшем положении, чем до встречи с ними.
Об этом, видно, думали и другие. Двенадцать мужчин очень быстро вытащили машину. На мосток нарубили настил, и пустые машины осторожно миновали опасное место.
С криками «ура» дети снова ринулись к грузовикам.
Колонна медленно двинулась дальше. День угасал. Небо бледнело, солнце опускалось все ниже. Эрвин заметил далеко впереди над горизонтом маленькие точки. Он хотел убедить себя, что это обман зрения, потом все же пришлось признать, что это самолеты. Нога уже сбрасывала газ. Но точки двигались справа налево, в направлении железной дороги и больших городов, самолетам сейчас было не до бродячего детского сада, как окрестил про себя свою колонну Эрвин.
Солнце уже скрывалось за деревьями, когда они доехали до перекрестка. Судя по карте Короткова, отсюда ответвлялась дорога на станцию Лычково.
— Дальше мы вас везти не можем, мы поедем прямо, отсюда до Лычкова меньше десяти километров,— сказал он Полине.— Как думаете, дети их одолеют?
— Я не думаю, я знаю,— ответила Полина.— Хоть ползком, но одолеют. Они же домой идут! Да и отдохнули полдня. Теперь это совсем не те дети, которых вы подобрали там, в лесу, уж поверьте мне!
В общей толчее между машинами к Короткову пробралась маленькая девочка в клетчатом платье, в тапочке на одной ноге и в туфельке с ремешком на другой. Она остановилась перед воентехником, закинула голову так, что казалось, ее белая беретка вот-вот упадет, и спросила:
— Вы здесь самый главный?
— Да, деточка я — слегка опешив, отозвался Коротков — Так тебе что?
— Спасибо вам за все, и за то, что подвезли, и за сухари! — громко и четко произнесла девочка и энергично пожала Короткову руку.
Смеяться было нельзя. Девчушка помедлила мгновение, затем подошла к Эрвину и тряхнула также его руку.
Когда колонна детей пришла в движение, они все помахали руками. Постепенно колонна свернула в сторону, и вскоре голова ее исчезла за деревьями. Как и раньше, замыкала колонну невысокого роста девушка с большой санитарной сумкой на боку. Рядом с ней уверенно вышагивала маленькая девочка в клетчатом платье. Через каждые пять шагов она оборачивалась и усердно махала маленькой белой ручкой вверх-вниз. Это было последнее, что видел Эрвин.
Прежде чем двинуться дальше, он заглянул в кузов. Там было пусто, только в углу валялась чья-то сползшая марлевая повязка, скорее серая, чем белая. Да еще между бочкой бензина и бортом кузова осталась безносая тряпичная кукла, которую, видно, хозяйка в спешке забыла.
Коротков подошел к пушке, положил руку на ствол и, глядя вслед детям, произнес:
— Знаешь, Аруссаар, эти пушки сделали нынче очень важное дело..
Двадцать девятого июня, по решению городской эвакуационной комиссии, детей начали вывозить из Ленинграда. За неделю, к пятому июля, было эвакуировано примерно 212 000 детей младшего возраста, из них 162 000 — в Ленинградскую область, включая Старорусский, Демянский и ЛЫчковский районы, к которым быстро начала приближаться линия фронта.
Так как информация о положении на фронте была неполной, то при эвакуации детей это привело к усугублению ошибок, допущенных по неведению, в том числе следует отметить, что малышей вывозили из города без матерей и что эшелоны сопровождались слишком малочисленным педагогическим и медицинским персоналом. Вывоз детей в районы Ленинградской области продолжался еще и тогда, когда многие районы подверглись непосредственной угрозе вторжения врага. Лишь после того, как положение на местах стало критическим, началась реэвакуация детей, которую уже не удалось провести в полном объеме.
Второго июля немецкая авиация приступила к интенсивной бомбардировке железнодорожных магистралей, ведущих к Ленинграду. Жертвами немецких налетов стали и некоторые эшелоны с детьми. Когда слухи об этом достигли Ленинграда, многие родители бросились вдогонку за своими детьми, чтобы вернуть их.
Семнадцатого июля на станцию Лычково вышла группа эвакуированных ленинградских детей под руководством инспектора отдела народного образования Выборгского района П. Н. Добрыниной. Дети возвращались из Старорусского района в сопровождении пяти воспитательниц и одной медсестры.
Ночь подопечные П. Н. Добрыниной, как и многие другие, провели погода позволила ночевать под открытым небом. Это оказалось неизбежным, поскольку все близлежащие станционные здания были уже заполнены прибывшими ранее детьми. На путях стояло несколько эшелонов с эвакуированными детьми, которых из-за приближения немецких войск не удалось отправить до станции назначения.
Утром восемнадцатого июля, когда детей размещали по эшелонам, немецкие самолеты произвели усиленный налет на узловую станцию Лычково. Объектами бомбардировки были сама станция, подъездные пути и стоявший на них подвижной состав. В результате бомбардировки загорелось станционное здание и были разрушены многие постройки и подъездные пути. Среди находившихся в эшелонах детей и сопровождавшего их персонала имелись многочисленные жертвы.
Инспектор народного образования Выборгского района П. Н. Добрынина во время воздушного налета находилась около подъездных путей, где руководила посадкой детей в вагоны. Часть вагонов загорелась^ Спасая детей, П. Н. Добрынина получила тяжелые увечья и после воздушного налета, вместе с другими ранеными, была доставлена с ожогами второй и третьей степени в Лычковскую районную больницу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
По мере того как кузова заполнялись малышами, среди оставшихся росло волнение. Что это, неужели одних малышей собираются увозить? По какому праву? У некоторых уже глаза наполнились слезами от обиды. До сих пор они на равных отмеряли километры, вместе страдали от жажды и голода. Самые нетерпеливые стали взывать к справедливости. Им казалось, что если они тут же не заберутся в кузов, то окажутся преданными и брошенными. Тот жуткий ночной бой в лесу возле лагеря все еще преследовал их. Страх уже срывал с языка обвинения в адрес уставших до смерти воспитательниц, следивших за тем, чтобы первыми сели самые маленькие и самые слабые.
Около последней машины мальчуган в капитанской фуражке и синей матроске колотил по спине медсестру, которая не пускала его пока на машину. Его аккуратное пальтецо соскользнуло с руки и валялось в пыли.
— Пустите меня! — плаксиво тянул мальчик.— Вы не имеете права меня бросать! Мой папа капитан — посадите меня на машину! Я хочу на машину...
Медсестра подсадила стоявшую перед ней маленькую девочку на борт кузова, в который она тут же вцепилась, и затем обернулась к мальчику. Глаза ее блестели будто в лихорадке.
— Вася, потерпи же ты, Вася! Разве твой папа мог бы первым залезть в спасательную шлюпку, не сняв с тонущего судна всех женщин и детей? Разве он мог бы? Стал бы требовать, чтобы его посадили раньше других, так, что ли?
Мальчишка умолк, уставился на нее с открытым ртом, сжатые кулачки опустились. Медсестра с санитарной сумкой на боку продолжала поднимать в кузов самых маленьких, сгрудившихся небольшой кучкой вокруг нее ребятишек. На помощь ей пришел шофер. Мальчишка в матроске стоял на прежнем месте, ни шагу не отступив, и ковырял носком ботинка гравий, но больше уже ничего не требовал.
Когда кузова были до отказа набиты детьми, Короткое махнул рукой и разрешил оставшимся забираться на пушки. На сиденьях и опорах места для детей было достаточно. Пушки крылись под пестрыми одежками ребятишек, будто их накрыли лоскутной накидкой. Острые очертания орудий сгладились, угроза исчезла.
— Ради бога, пусть только держатся покрепче! — попросил руководительницу озабоченный Короткое.— И чтобы ничего не трогали!
— Мы поедем со скоростью пятнадцать — двадцать километров в час,— заметил Эрвин.— Тихо, зато верно.
— Ох ты, горе мое, горюшко, ну и дорога нам предстоит.
Зенитчики обошли пушки и проверили, все ли дети надежно устроены. Когда они закончили осмотр, Короткое приказал проверить еще раз.
В каждом набитом до отказа кузове сидела воспитательница. Заведующей места не осталось. Короткое позвал ее к себе в кабину. Когда она встала на подножку, откуда-то из-под брюха «хеншеля» вдруг выбрался маленький мальчик в смешном полувоенном обмундировании и пилотке.
— Тетя Поля, я хочу к тебе! — заявил он и протянул руку заведующей.
— Это наш самый маленький, Костя Богомолов,— пояснила смущенная заведующая.— Где ты был до сих пор, Костя?
— Я под машиной был,— серьезно проговорил Костя.— Я думал, вы все вокруг машин топчетесь и не смотрите, а вдруг немец заметит — и как шарахнет! А меня он не увидит, я под машиной.
Заведующая взяла Костю на руки, и тот принялся с увлечением рассматривать приборную доску и разные кнопки, на которые Эрвин нажимал, трогая машину с места.
— Одного понять не могу, как же вас все-таки из Ленинграда именно сюда вывезли? Кто мог послать детей навстречу немцам? — озабоченно спросил Короткое после того, как, выглянув несколько раз из кабины, убедился, что колонна движется и там пока все в порядке.
— Откуда нам знать? Дали приказ эвакуировать детей из города от воздушных налетов,— объяснила заведующая; она уже успела сказать, что зовут ее Полина Николаевна Добрынина, что работает она инспектором отдела народного образования Выборгского района и что временно на нее возложена ответственность за двести пятьдесят семь детей их района.— Разве мы одни? Московский вокзал кишмя кишел детьми, всех подряд грузили в эшелоны и отправляли. Дети плачут, родители в отчаянии, а приказ — выезжать. В разные места отправляли, некоторых даже в Кировскую область. Нам сообщили, что мы определены в Старо-
• русский район. Кто мог подумать, что война подошла так близко? Когда мы уезжали из Ленинграда, никто и не думал, что немцы уже в Ленинградской области! '
Маленький Костя пытался тайком потрогать то одну, то другую кнопку, но Эрвин погрозил ему пальцем. Мальчик отодвинулся, некоторое время наблюдал за ним исподлобья, а затем спросил:
— А это у тебя дальнобойные орудия? Можешь отсюда шарахнуть по немцам?
— Нет, это зенитные пушки,— ответил Эрвин. Костя запрыгал на руках у заведующей.
— Вот здорово! Теперь пускай самолеты прилетают, нам не страшно. Пускай прилетают!
Он подался вперед и стал вглядываться через ветровое стекло небо, ища взглядом самолеты.
— Сиди спокойно, Костя,— приказала Полина-Паулина, как окрестил про себя заведующую Эрвин. Женщина была молода и привлекательна, но постоянные заботы придали ее лицу суровое выражение.
Губы ее подергивались, по лицу было видно, как она старается владеть собой, и все же не смогла удержаться от вопроса, который давно ее мучил:
— И что это за война такая? Просто ужас' Прошло всего две недели, а немцы уже в Ленинградской области! Где же наши войска?
Короткое помолчал немного, прежде чем ответить:
— Мы, видно, плохо представляли себе войну. Она намного труднее, чем в кино или в книжках.
— Даже дети должны страдать! — с упреком произнесла Полина.
— Ох ты, горе-горюшко,— вздохнул Короткое.
Так они ехали около часа. Маленький Костя задремал, и Эрвин почувствовал даже какое-то облегчение, что парнишка перестал следить за небом и ожидать самолетов. Суеверным он, в общем-то, не был, но на свете случается много необъяснимого. Куда спокойнее, когда все, кто бодрствует, желают одного, чтобы самолеты не появлялись, чтобы они, ради всего святого, не появлялись! Потому что совершенно невозможно было представить себе обратное.
Вдруг Костя проснулся. Сначала он сонно смотрел вокруг, потом заерзал, скрестил ноги, заметался и умоляюще посмотрел на заведующую.
— ,Что с тобой. Костя? — спросила она.
Мальчишка наклонился к уху заведующей и что-то прошептал. Полина Николаевна усмехнулась.
— А почему ты сам не скажешь? Костя покраснел и замотал головой.
— Что с ним? — спросил Короткое.
— Пописать хочет.
Эрвин заулыбался, выключил скорость и медленно остановил машину.
— Может, и другие хотят размять ноги,— заметил он.
Ребятишки быстро рассыпались в разные стороны. Отдохнув в машинах, они оживились, царившее до сих пор гнетущее молчание уступило место щебету, до слуха Эрвина донеслись даже отдельные всплески смеха.
Эрвин прислушался. Где-то вдалеке послышался прерывистый гул самолета. Эрвин снова насторожился, напряженно прислушиваясь к зловещему звуку. Если самолеты приближаются, надо будет задержать детей в лесу, чтобы они не скапливались возле машин. Но гул постепенно начал удаляться, и вскоре его совсем не стало слышно По счастливой случайности они находились в глухой стороне, куда и война-то по-настоящему еще не заглянула.
Когда дети стали выходить из леса, Эрвин заметил в их поведении что-то необычное. Все они что-то жевали. Кто держал в руках заячью капусту, кто ел недозрелую землянику только ягодки слегка розовели с боков, двое мальчиков постарше жевали кислицу. Эрвин по себе знал, как приятно лакомиться дарами леса, но сейчас в глаза бросилось нечто другое, а именно сосредоточенность, с какой дети ели свою скудную поживу. Со старческим тщанием отправляли ребятишки из ладони в рот по одной незрелой ягодке, и взгляды, которые они друг на друга бросали, были изучающими. В глазах горел настороженный блеск. Они завидовали чужой добыче
Вышла из леса Полина с Костей. Эрвин подошел к ней и спросил:
— Когда вы с детьми ели в последний раз? Полина отвела взгляд в сторону.
— Позавчера утром, перед отходом. Тогда мы очень спешили, съели по бутерброду и выпили холодного чая. В пяти рюкзаках взяли немного хлеба и сухих продуктов, их едва хватило вчера на завтрак. Мы пытались по дороге что-нибудь купить, но в двух деревушках, которые попались нам на пути, сказали, что сами на бобах, даже хлеба не продали. Еще и корили: кто вас сюда гнал! Одна старушка, правда, вынесла огурцов и соли, так ведь не каждому досталось. И в лесу сейчас ничего не возьмешь, да и нельзя нам было нигде задержаться, мы же не знали, далеко ли немцы.
Она умолкла, растерянно улыбнулась и добавила, будто извиняясь:
— Когда я увидела вас, так и оборвалось внутри, подумала: ну, все, вот они, немцы!
Эрвин не промолвил ни слова, пошел от машины к машине. Вернувшись, обратился к Короткову:
— Товарищ воентехник, мы тут поговорили с ребятами. Знаете, дети два дня ничего не ели. А у нас сухари, и мы решили, что отдадим их детям. Сами как-нибудь обойдемся.
Короткой изучающе посмотрел на него:
— Вы всех спросили? Эрвин пожал плечами:
— Всех. Да другого решения и не могло быть.
Через десять минут, когда дети снова расселись по машинам и пушкам, сержант Кауниспайк прошел колонну из конца в конец с большим мешком сухарей под мышкой. Он вставал на колесо, садился верхом на борт кузова и по очереди раздавал каждому по большому, твердому, как камень, ржаному сухарю. Запас русских слов не позволил ему при этом сказать больше чем:
— На! Хорошо!
Но он улыбался так добродушно, что самые маленькие начинали смеяться, а большие застенчиво благодарили. Когда Кауниспайк прошел дальше, Эрвин прислушался через приспущенное стекло. В кузове стоял такой хруст, будто сотня мышей в амбар забралась. Молодые зубы крошили все мельче и мельче это необыкновенное лакомство — ржаной хлеб мирного времени, который сушили на черный день.
Костя грыз такой большой сухарь, что ему приходилось держать его двумя руками. Пилотка сползла ему на затылок, в эту минуту мальчонка забыл про пушки и самолеты, про людей вокруг. Через некоторое время из конца колонны донесся долгий сигнал. Кауниспайк закончил свою работу. Эрвин завел мотор, и они поехали дальше.
Большие машины целиком заняли всю узкую проселочную дорогу. Хорошо, что навстречу никто не попадался, здешняя жизнь как будто замерла; видимо, приближающийся фронт был тому причиной. Эрвину приходилось несколько раз останавливать машину и проверять, выдержит ли деревянный мосток тяжесть машин, или придется рубить в лесу жерди. На одном мостике заднее колесо все-таки провалилось. Кузов осел со страшным треском, раздались крики детей.
Короткое спрыгнул на землю и, успокоив детей, попросил их немедленно слезть с машин и уйти с дороги. Остановка была плохой приметой, неподвижные военные машины сильнее притягивали опасность. От этого ощущения, лишенного логического основания, избавиться было невозможно.
Дети с любопытством и страхом наблюдали, как солдаты длинными слегами поднимали осевшее колесо и укрепляли мосток жердями. Короткое торопил. Эрвин почувствовал, как все его тело покрылось потом. Он успел подумать, что если сейчас случится налет, то вся эта безумная работа ни к чему, и дети окажутся не в лучшем положении, чем до встречи с ними.
Об этом, видно, думали и другие. Двенадцать мужчин очень быстро вытащили машину. На мосток нарубили настил, и пустые машины осторожно миновали опасное место.
С криками «ура» дети снова ринулись к грузовикам.
Колонна медленно двинулась дальше. День угасал. Небо бледнело, солнце опускалось все ниже. Эрвин заметил далеко впереди над горизонтом маленькие точки. Он хотел убедить себя, что это обман зрения, потом все же пришлось признать, что это самолеты. Нога уже сбрасывала газ. Но точки двигались справа налево, в направлении железной дороги и больших городов, самолетам сейчас было не до бродячего детского сада, как окрестил про себя свою колонну Эрвин.
Солнце уже скрывалось за деревьями, когда они доехали до перекрестка. Судя по карте Короткова, отсюда ответвлялась дорога на станцию Лычково.
— Дальше мы вас везти не можем, мы поедем прямо, отсюда до Лычкова меньше десяти километров,— сказал он Полине.— Как думаете, дети их одолеют?
— Я не думаю, я знаю,— ответила Полина.— Хоть ползком, но одолеют. Они же домой идут! Да и отдохнули полдня. Теперь это совсем не те дети, которых вы подобрали там, в лесу, уж поверьте мне!
В общей толчее между машинами к Короткову пробралась маленькая девочка в клетчатом платье, в тапочке на одной ноге и в туфельке с ремешком на другой. Она остановилась перед воентехником, закинула голову так, что казалось, ее белая беретка вот-вот упадет, и спросила:
— Вы здесь самый главный?
— Да, деточка я — слегка опешив, отозвался Коротков — Так тебе что?
— Спасибо вам за все, и за то, что подвезли, и за сухари! — громко и четко произнесла девочка и энергично пожала Короткову руку.
Смеяться было нельзя. Девчушка помедлила мгновение, затем подошла к Эрвину и тряхнула также его руку.
Когда колонна детей пришла в движение, они все помахали руками. Постепенно колонна свернула в сторону, и вскоре голова ее исчезла за деревьями. Как и раньше, замыкала колонну невысокого роста девушка с большой санитарной сумкой на боку. Рядом с ней уверенно вышагивала маленькая девочка в клетчатом платье. Через каждые пять шагов она оборачивалась и усердно махала маленькой белой ручкой вверх-вниз. Это было последнее, что видел Эрвин.
Прежде чем двинуться дальше, он заглянул в кузов. Там было пусто, только в углу валялась чья-то сползшая марлевая повязка, скорее серая, чем белая. Да еще между бочкой бензина и бортом кузова осталась безносая тряпичная кукла, которую, видно, хозяйка в спешке забыла.
Коротков подошел к пушке, положил руку на ствол и, глядя вслед детям, произнес:
— Знаешь, Аруссаар, эти пушки сделали нынче очень важное дело..
Двадцать девятого июня, по решению городской эвакуационной комиссии, детей начали вывозить из Ленинграда. За неделю, к пятому июля, было эвакуировано примерно 212 000 детей младшего возраста, из них 162 000 — в Ленинградскую область, включая Старорусский, Демянский и ЛЫчковский районы, к которым быстро начала приближаться линия фронта.
Так как информация о положении на фронте была неполной, то при эвакуации детей это привело к усугублению ошибок, допущенных по неведению, в том числе следует отметить, что малышей вывозили из города без матерей и что эшелоны сопровождались слишком малочисленным педагогическим и медицинским персоналом. Вывоз детей в районы Ленинградской области продолжался еще и тогда, когда многие районы подверглись непосредственной угрозе вторжения врага. Лишь после того, как положение на местах стало критическим, началась реэвакуация детей, которую уже не удалось провести в полном объеме.
Второго июля немецкая авиация приступила к интенсивной бомбардировке железнодорожных магистралей, ведущих к Ленинграду. Жертвами немецких налетов стали и некоторые эшелоны с детьми. Когда слухи об этом достигли Ленинграда, многие родители бросились вдогонку за своими детьми, чтобы вернуть их.
Семнадцатого июля на станцию Лычково вышла группа эвакуированных ленинградских детей под руководством инспектора отдела народного образования Выборгского района П. Н. Добрыниной. Дети возвращались из Старорусского района в сопровождении пяти воспитательниц и одной медсестры.
Ночь подопечные П. Н. Добрыниной, как и многие другие, провели погода позволила ночевать под открытым небом. Это оказалось неизбежным, поскольку все близлежащие станционные здания были уже заполнены прибывшими ранее детьми. На путях стояло несколько эшелонов с эвакуированными детьми, которых из-за приближения немецких войск не удалось отправить до станции назначения.
Утром восемнадцатого июля, когда детей размещали по эшелонам, немецкие самолеты произвели усиленный налет на узловую станцию Лычково. Объектами бомбардировки были сама станция, подъездные пути и стоявший на них подвижной состав. В результате бомбардировки загорелось станционное здание и были разрушены многие постройки и подъездные пути. Среди находившихся в эшелонах детей и сопровождавшего их персонала имелись многочисленные жертвы.
Инспектор народного образования Выборгского района П. Н. Добрынина во время воздушного налета находилась около подъездных путей, где руководила посадкой детей в вагоны. Часть вагонов загорелась^ Спасая детей, П. Н. Добрынина получила тяжелые увечья и после воздушного налета, вместе с другими ранеными, была доставлена с ожогами второй и третьей степени в Лычковскую районную больницу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52