В один из влажных жарких полудней Клод, вдоволь накупавшийся в грязи, с ногами, опухшими от пиявок, и карманом, выпотрошенным слугой, вдруг осознал, что секреты Arundo donax не открылись ему. Он выбросил в окно стебель и долго смотрел, как тот уплывает вдаль. «А за ним отправились и мои надежды, – писал Клод в послании аббату, где сообщал, что возвращается в Париж. – Я не смог добиться воспроизведения ни одного нужного мне звука».
Через девять дней, проведенных в печали, Клод оказался в Париже. Он приехал на обычной коляске, чтобы сэкономить деньги. Хотя ему и удалось убраться подальше от болота, Клод чувствовал, что после встречи со своими друзьями и дочкой он попал в иную – духовную трясину. Затраты на путешествие – а слово «затраты» здесь можно понимать по-разному – привели его в полнейшее уныние. Клоду с трудом удавалось сидеть за рабочим столом, вместо этого он проводил долгие часы в успокаивающей прохладе церкви Святого Севериана. Но и этому вскоре пришел конец – мехи органа начали свистеть. Звук напоминал Клоду о его собственных неудачах. Вернувшись на чердак, он написал: «Считается, что музыка – эффективное средство против меланхолии. К сожалению, не в моем случае. Я должен искать другое снадобье». Клод целыми днями разглядывал коллекцию мавристов-бенедиктинцев. Как и Бушеру, ему становилось легче от вида заспиртованных бабочек и ярких камней, хотя он в полной мере разделял мнение Пьеро – все особи похожи на валики с ножками. «А вот тот скат напоминает мне большую лепешку с хвостиком!» – говорил журналист.
Клод беспощадно листал свою тетрадь, надеясь, что секреты звуков, спрятанные среди птичьего пения и размышлений об эффективности слюны, вдруг откроются сами по себе. Они не открылись. Какое-то время записки были способны удовлетворить потребности юноши. Но вскоре от таких проявлений слабости не осталось и следа. Мысли прыгали по страницам, вылезали на поля, теснились на крошечных обрывках бумаги – и все же отказывались сливаться воедино. Они были просто заметками, и более ничем.
Плюмо сочувствовал другу.
– У меня та же самая проблема с романом! – говорил он.
Только Клод не хотел такой параллели. Он попросил, чтобы его оставили в покое.
– Я не могу добиться контроля над собственными мыслями. Они вертятся в голове как сумасшедшие!
– И не пытайся, – отвечал аббат. – Откровение не может родиться из отбросов, подобно навозной мухе. Оно является на свет как результат страстного совокупления противоборствующих мыслей, смешения таких идей и материалов, каковые не принято смешивать.
Клод вздохнул.
Аббат продолжал:
– Глоток тревоги, щепотка удивления и целая бочка упорства – вот рецепт хорошего изобретения.
– Я обманывал сам себя!
– Разве? Вера, даже если она неправедна, укажет тебе путь к откровению. Для этого необходим своего рода самообман. Без него тебе не удастся создать ничего, достойного внимания. В этом весь парадокс: истина может родиться лишь из самообмана. Или, другими словами, чем больше расстояние, тем меньше сила. А без силы ты не приблизишься к истине.
Клод разозлился:
– Ну все! Хватит с меня твоих туманных речей!!! Они тревожили меня в детстве. Тревожат и сейчас.
Аббат знал, что не в состоянии помочь чем-то еще, а потому удалился к себе. Он устроился в особом кресле, которое Клод смастерил специально для своего учителя – в сиденье помещались книги, свитки, поднос для лекарств, свечка и складной стульчик. Кресло соединялось с проводами, управляющими целой веревочно-зеркальной системой. Проще говоря, аббат мог писать в свитках и следить за работой ученика одновременно. (Голосовая связь осуществлялась очень просто – путем громких выкриков в окно.) Аббат наблюдал, как Клод в отчаянии склонился над тетрадью. Оже посылал возгласы одобрения на чердак, но они оставались незамеченными. Тем временем Агнес перенесли в другое место, потому что ее отец был расстроен. Плач девочки мешал ему. Новый бочонок (емкостью в шестнадцать галлонов) висел в квартире кормилицы, потому как Агнес выросла из старого.
На Клода было страшно смотреть. Он часами ерзал на стуле, приподнимая сначала одну ягодицу, потом другую, почесывая голову, дергая себя за волосы и обматывая пряди вокруг пальца. Он тер взмокшую подмышку и нюхал руку. (Однажды Клод экспериментировал с жиром овцы, накладывая его на тростник, однако это все же не объясняет столь странное поведение.) Он страдал глазными болями, несколькими разновидностями нервного тика, его ягодицы покрылись волдырями. Он ковырялся в носу, в ушах и соскребал ногтями налет, покрывший зубы. Теперь он гримасничал и сжимал яички, даже когда не лежал в постели.
Вскоре Клод перестал выбираться с чердака, волнуясь, что может однажды уйти и не вернуться. Близость к работе, думал он, есть единственный способ не бросить ее. Регулярно он поднимал корзину, свисающую из окна – Маргарита наполняла ее едой из ресторанчика мадам В., – и ел, пребывая в состоянии полной безысходности. Однажды в течение двадцати четырех часов он только и делал, что крутил игрушку Транше. Акробаты, слегка замедляющие ход, но никогда не стоящие на месте, завораживали юношу.
Маргарита пыталась вмешаться. Они протирала грязную лупу своим фартуком и делала еще сотню всяких славных мелочей. Клод от всего отказывался, подавляя в себе тайное влечение.
– Иногда, – говорила она, – мне кажется, что я ухаживаю за двумя детьми вместо одного.
Правда, Клод отказывался принимать ухаживания кормилицы. И этого не мог не заметить аббат.
– Ты дурак, если не хочешь принять ее, – говорил он бывшему ученику. – Мне кажется, она понимает механизм, приводящий тебя в движение. Я, может, и научил тебя думать, но именно эта женщина, эта необыкновенно своевольная кормилица научит тебя чувствовать.
Клод велел аббату оставить его в покое. В конце концов Маргарита сама упрекнула юношу. Через слуховое окошко она просунула на чердак небольшой сверток, перевязанный бечевкой. На свертке чернилами было написано всего одно слово: «Взгляни».
Клод развернул сверток и обнаружил внутри карманное зеркальце в дешевой рамке. Он последовал указаниям и посмотрел на свое поросшее щетиной, желтое лицо, покрытое грязью и морщинами, увидел свой свирепый взгляд.
Юноша начал изо всех сил тереть шею, и чем дольше тер, тем горше плакал. Вдруг он остановился. Только не тереть, а плакать! Клод уставился на то, как его пальцы двигаются вдоль горла. Затем он высунул язык и поводил им из стороны в сторону. Задумался. Его взгляд смягчился, а уголок рта начал приподниматься. Впервые за несколько месяцев Клод улыбнулся.
50
Он изучал свои черты лица в течение часа, периодически усмехаясь и избавляясь таким образом от горя. Он осмотрел свое горло, пронаблюдал, как двигается челюсть и как из носа и рта выходит поток воздуха. Наконец он открыл тетрадь и начал расписывать звуки согласно алфавиту. Он отмечал, как его губы насвистывали «с» и выплевывали «п», как двигались определенные части головы (челюсть, язык, нёбная занавеска), а другие оставались неподвижными (задняя часть гортани, зубы, твердое нёбо). Жители дома выглядывали из окон, озадаченные странными звуками. Они, конечно, ожидали всяких странностей от чердака, но все же не цоканья, поцелуев и криков, сопровождаемых сиплым смехом.
Так Клод начал изучать анатомию. Он велел Плюмо разыскать для него редкую и дорогую гравюру Даготи, изображающую человеческое горло в разрезе. Она была выполнена в красных, голубых и желтых цветах. Гравюра была помещена в книге под многообещающим названием «Развитие речи», на поверку оказавшейся совершеннейшей пустышкой. Часами Клод смотрел на гравюру, а затем на собственное горло, постоянно издавая странные звуки и старательно записывая что-то в тетрадь. Строчка за строчкой Клод описывал звуки, произношение которых зависело от движения губ, или кончика языка, или нёба. Плач дочери, который всего неделю назад мешал ему, теперь служил увертюрой к новому дню сосредоточенных исследований.
Клод снова начал выходить из дома. Он ходил на скотобойню, где разговаривал с нутровщиком. Француз предлагал свои услуги теннисистам и военным, ведь струны для ракеток и нитки для хирургических швов – единственное, для чего требуются кишки, не считая концертного зала. Нутровщик отвечал на все вопросы Клода – как выдавливать из кишок отходы, как мыть и сушить сырье, как скоблить, сращивать и растягивать. Обмотав вокруг шеи изрядный запас готового материала, юноша вернулся домой и продолжил эксперименты.
Вдохновение всегда приходило неожиданно. Однажды в кукольном театре, во время показа «Маленьких комедий» графа Божоле, Клод разработал локтевой сустав – шаровое шарнирное соединение, – в то время как его дочка смеялась над жестокостями, разыгрывавшимися на сцене. Конечно, происходили и неудачи. Когда Клод вынул из банки трахею гиены, ему пришлось сразу же выбросить ее. От запаха, который она источала, затошнило даже Пьеро, привыкшего к малоприятным ароматам. В действительности весь законсервированный материал, собранный в коллекции женевского хирурга, оказался бесполезным. (Кстати, информацию, подтверждавшую крах его коллекции, аббат зачитал вслух – в журнале Женевской академии по сему поводу опубликовали статью.)
Чердак вскоре превратился в мясную лавку. Горла, желудки, эластичные пищеводы использовались для извлечения звуков. Раздутые рыбьи пузыри тестировались на иные акустические возможности.
Наконец Клод перешел к анатомии человека. Скромно расположившись на задних рядах аудитории в Академии хирургии, он разглядывал через монокль, как врач разворачивает слуховой нерв и прикалывает его к доске из пробки. Хирург цитировал книгу Мекеля Юниора «De labyrinthi Auris» и описывал все отверстия и пузырьки, позволяющие человеку воспринимать звуки. Клод также посетил несколько скучных лекций по формированию речи. Главный лектор – это касалось и его интересов, и статуса внутри Академии – сравнивал человеческое тело с хронометром. Метафору он позаимствовал у Декарта, Ньютона, Вольтера и Ламеттри, хотя, надо сказать, все вышеперечисленные личности пользовались языком часовщиков более изящно. «А теперь, – говорил оратор, – перейдем к «бою», то есть к механизмам человеческой речи».
Руки Клода, подобно стрелкам некоторых часов, не двигались до тех пор, пока случайная оговорка лектора не привела к сосредоточенному записыванию. Окрыленный воспоминаниями о давних исследованиях, изобретатель занес всего два слова в тетрадь и кинулся прочь из аудитории, не обращая внимания на удивленные взгляды в свою сторону. Говоря языком часовщиков, мысли в его голове совершили некий оборот. Точнее, переворот. И дело было не только в ротационном движении и чудесных возможностях кулачка. Метафора и метод слились воедино, и в этом слиянии Клод смог услышать голос своего дивного изобретения.
Но что же явилось причиной слияния? Как смог Клод усовершенствовать метод воспроизведения звуков? Плюмо вскоре напишет, что «Клод Пейдж преуспел там, где другие потерпели неудачу. Ему удалось объединить все свои непревзойденные навыки и воспользоваться наблюдениями, которые раньше были путаными и бесполезными. Говоря практически, механизм, соединенный с несколькими мехами, полудюжиной язычков, металлом и мундштуком, позволил ему добиться желаемого результата».
К такому открытию привели всего два слова, сказанные лектором. Так какие же?
Губы Вокансона.
51
Небольшое уточнение. Губы, конечно, принадлежали не самому Вокансону. О губах великого механика даже не стоит говорить, ведь, если верить Будело, они были слишком малы. Более того, когда Клод обрел вдохновение в амфитеатре университета, губы Вокансона, равно как и все его тело, были похоронены в часовне, называемой «Духи мучеников». Нет, «губы», вдохновившие Клода, «губы», которые буквально заговорили с ним, принадлежали одному из бессмертных творений покойного.
После нескольких блистательных работ в области механики Вокансон (по мнению Клода) растратил свой талант на сельскохозяйственные приспособления: всевозможные соломорезки, безлошадные плуги и шелкоткацкие станки. Правда, таким образом он добился внимания со стороны инженеров всех стран и континентов (особенно взволновался Уатт). Вокансона обеспечили командой бравых ребят – токарей и кузнецов, которые и занялись производством полезных, однако ныне забытых машин. А уж в глазах Клода, гений Вокансона (слово, то и дело всплывающее в его тетради) проявился всего в трех автоматах. Их он сконструировал, еще будучи молодым, в тридцатых годах восемнадцатого века, сразу после переезда в Париж. Клод пророчил: «Испражняющаяся утка Вокансона еще долго будет жить в умах механиков всего мира, тогда как его сельскохозяйственные агрегаты через несколько лет превратятся в кучу заржавленного металла на свалках Парижа».
Из трех автоматов утка была самым интересным изобретением, прямо-таки победой механического гения. Она плескалась в воде, крякала, ела, переваривала пищу и… испражнялась. Если верить старому механику, с которым Клод повстречался в Ля Шо-де-Фон, оглушительные аплодисменты последовали, когда шесть крошечных crottes упали из медного ануса, расположенного прямо под торчащим золоченым хвостом утки. «Перья приподнялись, и толпа взревела от восторга!» – говорил старик, описывая устройство.
Однако для целей Клода понадобилось отверстие другого автомата: рот играющего флейтиста. Точнее – его губы.
В репертуаре флейтиста было несколько различных мелодий, наигрываемых при помощи серебряных пальцев, золотого языка и золотых же губ. Пневматика состояла из кожаного клапана, регулирующего поступление воздуха в девять пар мехов. Они-то и заставляли музыканта играть. Клод принялся за изучение набросков и записок, подкрепив их несколькими очевидными подсчетами. Губы оставались последним штрихом его грандиозного плана. Они позволили Клоду закончить исследования и приступить к обдумыванию устройства говорящей головы.
52
Да, только к обдумыванию устройства, но не к работе над ним. Для последнего требовались средства. Аббат встретился со своими кредиторами, однако те, не долго думая, отказали в помощи. Клод собирался отложить дело и сделать несколько игрушек для Транше, но друзья запретили ему отвлекаться. И что еще хуже, денег, заработанных на игрушках, все равно бы не хватило. Это стало ясно, когда Клод составил список необходимых материалов и их стоимости.
Что это был за список! Он помещался на восьми листах разлинованной писчей бумаги. Клод разделил предметы на те, что можно смастерить из различных остатков (соединения, рама, гортань), на те, что можно купить и слегка переделать (парик и ткань для костюма), и на те, что пришлось бы заказывать (фарфоровая голова и стеклянные глаза). Рядом с наименованиями последних двух групп стояла примерная стоимость.
Клод связался с зарубежными мастерами, чья помощь ему требовалась. Он, конечно, понимал, что работу придется отложить. Семья стеклодувов из Чехии и фарфоровая фабрика в Дрездене могли прислать стеклянные глаза и голову только через три месяца после того, как заказ будет оплачен. Голову предполагалось изготовить из не покрытого глазурью фарфора, дабы сэкономить деньги. Клод мог навести блеск и сам. И все же после того, как деньги на заказы были отправлены, изобретатель остался без единого су в кармане.
Вскоре пришла помощь – друзья постарались. Первым содействие оказал Пьеро. Он отдал половину выручки от пары проданных туканов. «Купи на них золота», – сказал венецианец. Вскоре помогла и Маргарита. Она предложила бесплатно кормить Агнес. Соседи появлялись в дверях чердака, каждый предлагая какую-нибудь полезную мелочь. И даже Этьеннетта, узнав о беде Клода, подарила ему единственную ценную вещь, которой владела, – чернильницу на серебряной подставке. Она ничего не попросила взамен, и это глубоко тронуло Клода. Ему было жаль, что присутствие этой девушки в его жизни так незначительно. Она, будто персонаж какого-то исторического романа, неожиданно появлялась то здесь, то там, не показывая истинной глубины своей души. Мадам В. обеспечила Клода бесплатной едой, что очень порадовало юношу в период такой жестокой экономии. Извозчик тщательно обследовал багаж и изымал все, что не соответствовало французским законам о перевозках. И даже домовладелица Клода, которая регулярно участвовала в королевской лотерее, и та вложила несколько звонких монет в «предприятие на чердаке», вернувшись однажды домой с крупным выигрышем. (Свою выигрышную комбинацию чисел она позаимствовала из списка нераспроданных овощей: шесть стручков фасоли, четыре репки, семь морковок и одна салатная головка.)
Плюмо оказался наиболее изобретательным собирателем средств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43