– Дело в руках, друг мой. Из-за них тебе плохо. – Оже указал на руки, изображенные на картинке, демонстрирующие, как производятся гобелены на фабрике. – Мы это исправим. Твои руки сейчас пройдут испытание напильником. – Он передал мальчику кусок необработанного металла. – Преврати это в идеальный куб.
Клод снял мерки и начал пилить, затем повторил все заново. Каждый раз пять плоскостей получались идеально ровными и гладкими, а шестая портила все дело. Приходилось снимать мерки и пилить заново. Это продолжалось до тех пор, пока большой кусок металла не превратился а кубик, меньший по размеру, чем игральная кость.
– Человек, добивающийся во всем совершенства, никогда не закончит отделку, – заметил аббат.
Далее Клод должен был пройти испытание молотком.
– Если Реомюру удалось превратить одну унцию золота в лист площадью 146,5 квадратных фута, то у тебя получится лист по крайней мере в 144 фута.
Итак, Клод взялся за маленький слиток золота, пытаясь увеличить его поверхность. Он стучал по листу разными молотками: двадцать минут – молотком весом в семнадцать фунтов, два часа – молотком весом в девять фунтов, четыре часа – семифунтовым пестиком. В итоге у него получился тончайший лист, почти прозрачный.
Последним испытанием способностей Клода в металлургии оказалась проверка его мастерства раскатывания металла.
– Вот, – сказал аббат, звякнув серебряной монетой об лавку. – Преврати ее в вазочку высотой в четыре дюйма.
Клода не впечатлило задание. Тогда аббат поставил еще одно условие:
– Края монеты должны превратиться в края вазы, но остаться нетронутыми!
Пока мальчик усердно стучал по будущей вазе, аббат сказал:
– Будь нежнее с металлом. Он чувствует гнев и боль кузнеца.
Клод тоже это чувствовал. Пройдя это испытание и получив все, что аббат мог дать ему, мальчик вступил в новый мир – мир часового ремесла, требующий знаний, стараний и в первую очередь любви и страсти к делу. С каждым днем Клод оказывался все ближе к достижению наивысшей, пусть слегка претенциозной, цели аббата – преодолению границ человеческих возможностей. Он научился изготовлять детали часового механизма. Однако Клод не хотел останавливаться на достижениях промышленников того времени – ведь индустрия находилась на ранней стадии своего развития. Он не стал обращаться к рабочим, производящим детали на мануфактуре в Савойе, где трудились мужчины, женщины и дети. Он вырезал собственные зубчатые колеса и шестерни, расписал циферблаты, сотворил множество отверток, струн, цепочек, хотя все эти приспособления можно было достать. Он делал все быстро и с умом, с поразительной точностью.
Счетовод, который регулярно навещал поместье и проверял состояние своих вкладов, уехал довольным и радостным. Он увез с собой первый экземпляр механических часов Клода: братья Голэ пилят дерево, похабно (без этого нельзя) двигаясь взад и вперед.
«Металлургия миниатюриста» – так аббат называл занятие Клода. «Я точно знаю: это то, чем я должен заниматься», – говорил четырнадцатилетний часовщик всем, кто спрашивал его. Спрос на часы был постоянным, цены росли, счетоводу легчало. Клоду предоставили еще больше свободы в том, что аббат называл «языком прикосновений». Язык стал более совершенным, когда Клод начал чинить старинные, антикварные часы, присылаемые в поместье. Эта работа привела к тому, что Клод встретился с давно забытыми и даже новыми отраслями своего ремесла, наиболее интересной из которых оказалась tableau anime, или «ожившие картинки».
Люсьен Ливре, продавец книг из Парижа, прислал одну такую картинку на ремонт. Ее привезли в поместье завернутой в коричневую бумагу, любимую бумагу коллекционеров. После тщательного осмотра стало понятно, что сломался механизм и кое-где треснула эмаль. «Твой рабочий должен починить внутренности, – писал Ливре, – и слегка подправить изображение, чтобы оно соответствовало философской задумке часов».
Изначально у ожившей картинки был вполне аристократический замысел. На ней изображался замок, из его труб поднимался дым. На заднем плане работала ветряная мельница. Детишки играли в мяч, а по дороге ехала карета с эскортом. Форейтор хлестал лошадь. Ручей на переднем плане будто бы бежал, такой эффект создавался благодаря закрученному пузырчатому стеклу.
Перспектива починки картины радовала Клода. В этом предмете сливались движение и рисунок, то есть, работая над ним, он мог работать и развлекаться одновременно. За две недели, в течение которых Клоду предстояло выполнить еще несколько простых заказов, он разобрал картинку на части и перерисовал ее заново, дабы ублажить любовь продавца книг к эротике. (Один лишь кнут остался от оригинального варианта.) Клод настолько хорошо справился с работой, что аббат решил наградить мальчика за его успехи.
Награда не представляла собой ничего нового, и этого можно было ожидать. Аббат по своей природе любил демонстрировать благодарность. Пока Клод развивал способности в механике, он позволил ему брать инструменты из часовни и заказал новые из других стран: рашпили из Германии, набор пуансонов из Парижа, ванночки для пайки от изготовителя инструментов, чье имя запретили упоминать. Но за реставрацию ожившей картинки необходимо было даровать что-то лучшее, что-то особенное.
Наконец аббату пришла в голову отличная идея: «Часовщик выше всех благ ставит время, Клод, поэтому я решил подарить тебе время ради времени». Оже настоял на том, чтобы всю неделю мальчик придумывал и сооружал что-то свое, исключительно для себя. После долгих мучений Клод, в ночном порыве вдохновения, произвел на свет инструмент для письма, который прикреплялся вместо отрезанного пальца. Этот инструмент оказался более изящным, чем все его предшественники. Единственной вещицей, сравнимой с железным пальцем, была стальная рука Геца, прославленная великим Гёте. Но рыцарь из Швабии обладал рукой с железными пружинными суставами, крепящимися большими шпингалетами, а протез Клода весил немного и удерживался при помощи присоски, для наилучшей гибкости. Вдобавок юный часовщик придумал для пальца специальный резервуар для чернил, который позволял писать в течение нескольких часов, не макая перо в чернильницу.
Первыми словами, которые Клод написал своим пальцем-ручкой, оказалось изречение аббата: «Помни, что каждый человек должен выбрать себе метафору, что-то, присущее только ему. Моя метафора – раковина наутилуса. Твоя – золотая коробочка с механизмом, которую люди называют часами».
14
Когда приходили гости, аббат не слишком расстраивался. Он умело развлекал философов и натуралистов, ботаников и пекарей, потому что никогда не имел предрассудков. Тем более это помогало ему в работе. Например, как-то раз один из Роша приехал к Оже со змеей, которая испускала очень неприятный запах, – так аббат зажег благовония, прикрыл нос платком и потом всю ночь вел беседу о достоинствах змеиного яда. Если женщина, о которой говорили, будто она – ведьма, соглашалась раскрыть свою тайну только в полной темноте, аббат обеспечивал полную темноту. Если ему приходилось посетить сарай, где маленький ребенок утирал сопливый нос о его свежевыстиранные чулки, аббат лишь улыбался и делал вид, что не заметил столь нежеланной близости. Нет, чтобы расстроить Жана-Батиста-Пьера-Роберта Оже, аббата, кавалера королевского ордена Слона и графа Турнейского, необходимо было что-то совершенно другое.
Этим чем-то, а вернее, кем-то, оказался Люсьен Ливре.
Ливре являлся одним из наиболее значительных и наименее привлекательных лиц, с кем вел переписку аббат. В Париже он был единственным доверенным лицом Оже и его «Часов любви». Люсьен в свое время учился на издателя и стал им, издавая порнографическую литературу и все, что имело непосредственное отношение к порнографии. Он обеспечивал состоятельных клиентов дорогостоящими непристойностями: часами, книгами и другими вещами подобного рода. Не слишком высок, не слишком низок, Ливре носил старомодные костюмы и чересчур большой парик, но все это не стоило даже упоминать. Зато его характер запоминался сразу. Он был скверным человеком, хотя начитанным и сведущим, и всегда пребывал в состоянии недовольства. Ливре искал лицемерия во всех поступках людей и видел заговор в любом проявлении человеческой доброты.
Сначала аббат полагал, что плохое настроение Ливре связано с нарушением баланса жидкостей в организме, что некогда Уже подорвало силы Руфуса из Эфеса, Александра из Трали, Авиценны из Персии. Однако вскоре Оже понял, что дело не в меланхолии, а в подлости и слабости этого человека. Позже, когда аббат имел честь наблюдать, как Ливре плюется, он вновь передумал и прозвал его Флегмагорлом, что говорило об отсутствии у этого человека всякого энтузиазма и его странной манере прочищать глотку.
Впервые эти двое встретились много лет назад, в Париже, сразу после того, как аббата выгнали из церкви. Вместе они издали книгу (аббат писал, Ливре печатал), которая вскоре умерла до ужаса банальной смертью. Оже никогда не говорил, о чем эта книга. «Когда-нибудь, – сказал он однажды Клоду, – я дам тебе копию. И тебя она смутит».
Ливре и аббат не общались более двадцати лет, до тех пор, пока последнему не понадобился надежный и постоянный источник эротической литературы, коим мог стать продавец книг. В обмен на иллюстрации и тексты Ливре получал определенное количество готовых часов. Благодаря им он был вхож в общество и, так или иначе, получал выгоду.
Кое-какие интересы этих двух людей совпадали, что вовсе не удивительно, если учитывать разнообразие устремлений аббата. Оба любили книги, но по-разному. Оба интересовались жидкостями, пусть Ливре и увлекался их особым аспектом. Оба презирали Церковь (хотя в случае Люсьена это презрение скорее распространялось на весь мир, а Церковь была лишь его частью).
Пессимизм продавца книг никак не желал мириться с тем, какое удовольствие получает Оже, задавая сложные вопросы. Ливре смеялся над излюбленным выражением аббата: «Без вопросов не может быть ответов». Стоит рассказать и о других несоответствиях. Аббат исследовал мир по частям, урывками – он называл это восторженным методом исследования, – оперируя понятиями, никак между собой не связанными. Ливре любил свой мирок, свои выражения и слова, точно подобранные и приведенные в полный порядок. Доказательством этого послужило одно письмо, присланное аббату, в котором говорилось о визите в поместье. Ливре разделил письмо на три части.
Первая часть называлась «Дата прибытия». Ливре должен был приехать через три недели после завершения книжной ярмарки во Франкфурте. Возможно, он приехал бы и пораньше, но из-за хронической диспепсии торговец хотел заехать на курорт. Каждый год он ездил на воды, всегда разные, включая Спа, дабы сразиться с желудочными бесами. В этом году Ливре собирался пройти курс восстановления на водах Нидерзельтера.
Вторая часть письма называлась «Цель визита». Большинство дел, связанных с поместьем и книжным магазином, вели двоюродный брат Ливре, Этьен, и счетовод аббата.
Однако спрос на механические часы вырос, и потому Ливре решил сделать третью остановку в своем путешествии, заехав в Турне. Он вез с собой новые заказы и более выгодные предложения. Аббат задолжал ему крупную сумму, а потому Люсьен с удовольствием навязывался к нему в гости. Он справедливо заявил, что рассчитывает на бесплатное содержание, гостеприимство и уважение к своей персоне. Разъяснение того, что включает в себя гостеприимство, заняло большую часть письма.
И наконец, последняя часть письма носила заголовок «Необходимые условия». Этот раздел занимал два листа бумаги, исписанных мелким почерком. Его содержание заставило всех жителей поместья в корне изменить свои привычки. Обычно в поместье ели мимоходом, без строгого расписания, не придавав пище особого значения. Когда исследования затягивались, об ужине и вовсе забывали, и Мария-Луиза заходила в лабораторию с тарелкой холодного мяса, ломтем хлеба и бутылкой вина. Для Ливре подобная неорганизованность была неприемлема. В письме указывалось, что еда должна подаваться днем в два часа, а вечером – в восемь. «Мой желудок, – писал Ливре, – не требует изысканной пищи, и я полагаю, мой голод будет легко утолить».
В тот день, когда желудок Ливре (равно как и все прочие вставляющие педантичного продавца книг) прибыл в поместье, аббат и его слуги сделали все, чтобы как следует приготовиться к приезду. Впереди их ожидало сложное испытание, а именно – первый ужин, который должен был соответствовать данным в письме инструкциям.
Мария-Луиза просто превзошла себя. Она постелила на стол турнейскую кружевную скатерть, спрятала все книги, манускрипты и раковины, захламлявшие комнату, в глубину гроба-исповедальни, за штору в лаборатории красок или еще куда-нибудь, куда не стал бы заглядывать Ливре. Туда, где пять часов назад стояла бутылка со знаменитой мочевой смесью Челлини, кухарка поставила хрустальный графин и наполнила его лучшей родниковой водой, имевшейся у аббата. (Токай налили после ужина.) Напильник, которым кололи орехи и шлифовали металл, Мария-Луиза заменила серебряной теркой и другими столовыми приборами.
Клод и Анри, Катрин и Кляйнхофф присоединились к аббату и Ливре. Аббат решил, что будет лучше, если они отдадут дань английской традиции, то есть слуги и хозяин будут спокойно общаться во время еды. Но слуги чувствовали, что гость не в восторге от такого «свободного общения». Так что они решили молчать за едой. (Клоду, Анри и Кляйнхоффу это не составило труда, в то время как Катрин мучилась, пытаясь сидеть тихо.) Поэтому аббату и Ливре пришлось заполнять воцарившуюся тишину. Каждый говорил о своем. Аббат – о путешествиях в качестве миссионера, продавец книг – об элегантности и утонченности его магазина в Париже. Аббат рассказал длинную историю о том, как искал арабскую камедь на берегах греческого острова Лемнос.
– Плиний ценил ее, но мне эта камедь не понравилась.
Ливре заметил по этому поводу следующее:
– Думаю, ты загнал Плиния в свою собственную маленькую Антикиру.
– Ах да, Антикира… – Аббат понятия не имел, о чем речь.
Беседа не клеилась и скоро вообще перестала походить на диалог. Каждый говорил только с самим собой. Наконец подали ужин. Когда настенные часы пробили восемь, Мария-Луиза начала приносить один за другим всевозможные горшки и блюда. Сверившись со своими часами, Ливре, похоже, убедился, что придерживается расписания. Он великодушно улыбнулся всем, кто собрался за столом. Однако улыбка сошла с его лица так же быстро, как и появилась. Ливре смотрел, как Мария-Луиза наливает в его тарелку гороховый суп из серебряной супницы.
– Доктор не разрешает мне есть гороховый суп, – сказал он.
Мария-Луиза храбро подняла крышки с блюд, показав гостю баранье рагу, артишоки и запеченного цыпленка в грибном соусе. Она сбегала на кухню и вернулась с булкой теплого белого хлеба, который пачкал мукой руки. Клод очень любил хлеб Марии-Луизы.
Ливре покачал головой в отчаянии. Все, что было приготовлено, не подходило ему.
– Конечно же, я упомянул в своем письме… Не мог не упомянуть, так как говорю об этом всем – я могу съесть только четыре хорошенько проваренные репки. А это не подходит моему желудку.
Ливре сплюнул в платок.
Мария-Луиза убежала на кухню. Она вернулась через минуту, неся в руках репки, которые она отварила, но не успела сервировать. Едва овощи оказались на столе, Ливре вновь выразил неудовольствие:
– Они сырые. Сразу видно. Уберите их и приготовьте как должно.
– Они на огне с полудня, – сказала повариха.
– Варились в папинской пароварке, как я и просил?
– Нет, – извинился аббат. – Нам пришлось сварить их в женевской скороварке.
Мария-Луиза вновь покинула комнату, перед этим закатив глаза. Пока репа готовилась, двое мужчин попытались продолжить беседу.
– Клод, принеси-ка того Бэтти, что мы переписывали.
Мальчик вышел и после долгого поиска вернулся с книгой в руках. Когда аббат начал читать, Ливре снова расстроился, но уже не из-за своего желудка.
– Что ты сделал с книгой?
Как и на многих других любимых книгах, в обложке этой аббат вырезал два круглых отверстия, чтобы вставлять в них очки.
– Ты уничтожил тончайший сафьяновый переплет!!! – с упреком произнес Ливре.
– Мне необходимы очки, чтобы читать. Без них книга осталась бы непрочитанной, а непрочитанная книга подобна витражам в церкви, что прячут красоту от всех, кто не входит в храм. – Аббат позволил себе такое религиозное сравнение, так как во всем, что касалось обучения, он был очень набожным.
– Чушь! – ответил Ливре. – Покупать книги нужно не для того, чтобы их читать, а для того, чтобы владеть ими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43