– Скарлатти! – изумился маэстро. – Ты ли это? Неужели все музыканты царства Божия сегодня здесь?
Но ответ Скарлатти – о, весьма остроумный! – утонул в удивленных и, я бы даже сказала, испуганных восклицаниях толпы, поскольку от синьоры Кверини во все стороны стали разлетаться жемчужины – точь-в-точь как капли воды с собаки, когда она отряхивается после купания в жаркий летний день. La Delia Кверини вначале пыталась ловить их на лету, но потом лишь развела свои прелестные руки и откинула назад голову, кружась и кружась до тех пор, пока весь жемчуг ее убора не слетел с порванных нитей и не рассыпался по полу бальной залы.
Все застыли в неподвижности, музыка смолкла. Но тут король самолично опустился на колени и принялся собирать жемчужины. Он сгреб их в горсть (при незначительной помощи других мужчин, столпившихся вокруг и незаметно подбрасывавших ногами в его сторону далеко откатившиеся шарики) и с поклоном преподнес своей даме. Несколько секунд царило ошеломленное молчание, а затем мы все разом зааплодировали столь великолепному жесту короля, отдающему дань первейшей красавице la Serenissima.
Властный голос выкрикнул из толпы:
– Скарлатти, ты обязан побить саксонца – ради чести твоих соотечественников!
Клаудия успела шепнуть мне:
– Это кардинал Оттобони из Рима!
Скарлатти поклонился и, положив руку на эфес шпаги, произнес с лукавой улыбкой:
– Ваше святейшество, вы желаете, чтобы я убил великого Генделя?
– Не шпагой, сын мой, – голыми руками!
И Оттобони воздел руки в белых кружевных манжетах, выглядывавших из-под красной тафты его мантии.
– Sign?re, sign?ri, – пророкотал он, не снимая усыпанной рубинами маски, – сегодня здесь присутствуют два величайших клавесиниста современности. Давайте устроим им состязание и решим, кого из них короновать сегодня нашим королем!
Он низко склонился перед монархом, который, поддерживая эту шутливую затею, огляделся вокруг с невинным видом и зааплодировал вместе со всеми.
Скарлатти отвесил поклон кардиналу, королю и затем Генделю, сидевшему за клавесином в дальнем конце залы в плутовской бело-золотой маске Арлекина.
– Уступаю тебе место за этим благородным инструментом, брат Скарлатти.
И вскочил со скамьи, жестом предлагая сопернику садиться. Все с некоторым беспокойством посмотрели на короля и на la Querina.
– До чего забавно, в высшей степени очаровательно!
Слова короля, обращенные к его даме, услышали все присутствующие в зале.
Словно только их и ожидая, Скарлатти понесся через всю залу, выкрикивая в шутливом гневе:
– Прочь с дороги, пес саксонский!
Я покосилась на Клаудию, чтоб узнать, не обидела ли ее явно шутливая грубость Скарлатти, но та глядела на другой конец залы с таким странным выражением, какого я раньше за ней не знала, – с видом человека, захваченного бесконечно дорогими его сердцу воспоминаниями, – хотя непонятно было, смотрит она на Генделя или на Скарлатти. Заметила я также, что стоящая с другой стороны от меня Джульетта вот-вот шлепнется в обморок.
Маэстро же пробормотал себе под нос:
– Обычно ему и в голову не приходит играть на публике!
Скарлатти играл дьявольски хорошо – он исполнял каприччо соль мажор. Когда он закончил, в зале поднялась буря рукоплесканий и выкриков. Музыкант расхаживал перед толпой, раскланиваясь и пыжась, словно герой, выигравший кампанию. Клаудия визжала так, что мне пришлось заткнуть уши.
Гендель, все еще в своей жизнерадостной маске (которая не позволяла угадать, какие чувства на самом деле владеют ее владельцем), стоял рядом с кардиналом – тот слегка склонил к нему голову, чтобы лучше расслышать, что говорит саксонец. В конце концов кардинал кивнул:
– Sign?re, sign?ri, покорнейше прошу тишины. Скарлатти, павлин ты этакий, уймись же!
Скарлатти, уже где-то раздобывший перо и теперь оставлявший дамам автографы на веерах, тут же его отбросил и склонился перед кардиналом.
– Ага, так-то лучше, – проворчал Оттобони, снова оборачиваясь к присутствующим. – Дамы, господа, наш высокочтимый молодой музыкант из Саксонии просит устроить второй тур – на органе! Пусть принесут в залу орган!
Заслышав приказ кардинала, вся высокородная венецианская знать завопила от восторга, уподобившись мальчишкам-сквернословам из простонародного Каннереджо. Я увидела, как спешно переходят из рук в руки монеты: все торопились делать ставки, пока дюжина слуг в пурпурно-золотых ливреях дома Фоскарини с огромными усилиями перетаскивали инструмент.
Гендель поклонился в знак благодарности, а затем жестом предложил Скарлатти играть первым.
Скарлатти, надо сказать, сыграл еще лучше, чем прежде. Поклясться могу, что он импровизировал, исполнив токкату в тональности фа мажор. Две дамы из публики разорвали корсажи, обнажив перед ним грудь – а ведь в зале присутствовали и священнослужители!
Гендель, ухмылявшийся, казалось, уже всем своим существом, сменил соперника за органом. Гул острот и смешков в зале затих, едва зазвучала музыка – аллегро ре минор. Она летела и нарастала, отдаваясь громом в ушах, и несколько дам – увы, среди них была и Джульетта – лишились чувств. Кто-то выкрикнул: «Дьявол!», и я заметила, что маэстро перекрестился.
Гендель закончил, и на какое-то мгновение наступила тишина, а потом среди публики поднялся настоящий рев, среди которого слышны были оба имени. «Скарлатти!» – вопили приверженцы итальянца, тогда как их противники не отставали, скандируя: «Гендель! Гендель!»
Кардинал Оттобони вскочил на один из столов с пиршественным угощением и взмолился, обращаясь к толпе:
– Венецианцы! Расе! Я нашел выход!
Но понадобилось с треском разорвать скатерть и начать бить бокалы, прежде чем публика успокоилась настолько, чтобы разобрать слова священника.
– Сегодня у нас в гостях по меньшей мере два короля. – Тут он поклонился Фредерику, который снова изобразил на лице святую невинность. – Гендель будет королем органа.
Толпа итальянцев, всегда поддерживающих своих, протестующе заревела.
– Расе, расе, я еще не закончил! – успокоил их кардинал. – А Скарлатти – королем клавесина!
Вивальди, казалось, совершенно не интересовался исходом поединка и держался немного в стороне от охватившей всех суеты, но я-то знала, что он не может не завидовать почестям, выпавшим на долю других, более молодых музыкантов. К тому же он наверняка опасался, как бы поток милостей со стороны короля, столь недавно на него пролившийся, вдруг не иссяк.
Весело захлопали бутылки шампанского, добрая сотня пробок разлетелась в разные стороны, вызвав притворно-испуганные взвизгивания дам. Потом я потеряла Вивальди из виду. Я пыталась поставить Джульетту на ноги, когда рядом со мной неожиданно возник элегантно одетый молодой человек.
– Позвольте вам помочь, синьорина, – обратился он ко мне с акцентом, по-видимому немецким.
Вопреки обычаю молодой человек приподнял маску, чтобы я смогла увидеть его лицо – живое, умное, с теплыми карими глазами, в которых плясали огоньки свечей. Его улыбка была такой искренней, полной столь неподдельного расположения, что у меня возникло чувство, будто мне до сих пор никто в жизни не улыбался и даже не смотрел на меня – пока вот эти глаза не заглянули сквозь маску прямо мне в душу.
Бедняжка Джульетта! Я чуть не уронила ее, вдруг осознав, как близко мы с этим молодым человеком стоим друг к другу. У меня даже в горле пересохло. Словно прочитав мои мысли, незнакомец взял два бокала шампанского у проходившего мимо официанта и предложил один мне. Я его осушила залпом.
– Вы потанцуете со мной, синьорина? – предложил он и подал мне руку.
Только тут я заметила, что оркестр, оказывается, снова играет.
– Минуточку, – ответила я, склонившись к незнакомцу так, что едва не упала ему на грудь, но тут же отпрянула и повернулась к остальным девушкам.
– Иди же танцуй, глупышка! – засмеялась Клаудия.
– Но мы даже не представлены друг другу! – отчаянно прошептала я.
Клаудия, в своем наряде столь прелестная и аппетитная, что меня обуял страх, как бы он не предпочел ее мне, подошла к молодому человеку и заговорила с ним на итальянском – вероятно, для того, чтоб мне был понятен смысл их беседы.
– Как тебя звать, ragazzo? – спросила она так, словно обращалась к разносчику овощей.
Тот улыбнулся добродушно и ответил, прищелкнув каблуками и поклонившись на прусский манер:
– Франц Хорнек. Прибыл продолжать обучение игре на скрипке и клавесине и закупать музыкальные партитуры для архиепископа Майнцкого. – Его глаза озорно заблестели: – И испытать всевозможные развлечения, какие только есть в Венеции!
Клаудия ответила на это весьма добропорядочным наклоном головы:
– Франц Хорнек, позвольте представить вам синьорину Анну Марию делла…
Она запнулась, видимо сообразив, что негоже будет выдать во мне воспитанницу Пьеты. Джульетте, Бернардине и мне грозит нешуточное наказание, если раскроется, что мы покинули стены приюта, не получив на то письменного разрешения, более того, посетили в высшей степени светское мероприятие – бал! А Вивальди… Думаю, мы и тогда понимали, как сильно он рисковал.
– Анну Марию делла Фоскарини! – нашлась Джульетта, быстренько оправившаяся от обморока.
– Джульетта! – негодующе воскликнула я, но юный господин Хорнек поцеловал мне руку и, в мгновение ока склонившись к моему уху, шепнул:
– Не волнуйтесь, синьорина, у меня ваше имя никто не выпытает.
Клаудия тем временем схватила бокал шампанского и жадно отпила из него.
– Франц – Аннина, Аннина – Франц. Все, теперь можете идти танцевать!
И мы пошли танцевать. Это было даже чудеснее, чем я мечтала, несмотря на новую обувь и отсутствие опыта. Несмотря на бокал шампанского – или благодаря ему, – мы кружились в танце подобно листьям, поднятым ветром высоко в воздух.
Нет, мы слились в танце воедино, стали одной душой, одним сердцем, и впервые в жизни мне не было одиноко.
Мы танцевали без перерыва, останавливаясь лишь на минуту, чтобы взять еще шампанского. Но даже если фигуры танца удаляли нас друг от друга, он все равно был так близок, что казалось, будто мы соприкасаемся…
Боюсь, я пила больше, чем следовало. В Пьете нам всем дают вино, но его разбавляют водой, пока мы не повзрослеем достаточно.
Франц вывел меня на балкон, чтобы остыть в ночной прохладе. Там уже толпились другие гости, в более или менее беспорядочном состоянии ума и костюма, обвившие друг друга, как пряди морских водорослей. Я заметила Клаудию, в компании Скарлатти – она смеялась, икая, а он выклевывал виноградинки из грозди, заправленной в ее декольте. На его лице – маску музыкант давно сбросил – застыло выражение самой глубокой сосредоточенности. Красивее мужчины я в своей жизни не встречала. Я быстро отвела взгляд.
– Вернемся обратно в залу? – предложил Франц.
Пока я думала, что ответить, над каналом разнеслись звуки «Cum S?ncto Spiritu». Я сразу узнала голоса наших figlie di coro. Мы с Францем рука об руку подошли к перилам – да, это были они, выстроенные над той самой гондолой, что доставила нас ко дворцу. Каждая девушка держала свечу. В волосах у них были веточки остролиста.
Слушать и видеть подруг со стороны было так непривычно, словно я уже умерла и мой дух с небес взирает на сироток-певчих нашей Пьеты. Меж тем в ночной тишине serenata звучала невыразимо прекрасно, а близость Франца Хорнека, заключившего мою руку в свою, придала странную зыбкость всем моим членам.
Едва затихли последние музыкальные переливы, как ночь огласили свистящие звуки и взрывы, следом за которыми вспыхивали светящиеся цветные вихри и фонтаны, каскадами льющиеся с неба в ночной тьме. Хлопая в ладоши и прыгая от восхищения, я повернулась к Францу – и тут он поймал меня в объятия.
Он снял маску, а затем – медленно и аккуратно – снял мою, и мы оказались лицом к лицу. Нет, при виде меня он не задохнулся от ужаса, не засмеялся и не бросился наутек – он лишь улыбнулся, внимательно осматривая каждую черточку моего лица. Рукой он погладил мои волосы, а потом, словно сначала испросив взглядом разрешения (и увидев, что я его даю), склонил лицо к ямке у плеча, под самой шеей, и глубоко вздохнул, будто вбирая в себя аромат невиданного цветка. Он остановил на мне долгий взгляд и наконец произнес:
– Сегодня вечером я должен дать тебе две вещи, Анна Мария. Вот первая.
И он поцеловал меня – прямо в губы, так что наши дыхания смешались. В тот момент каждый из нас, казалось, отворил потайную дверь, впустив другого туда, куда даже я сама никогда не ступала, и он увидел целые континенты, океаны и острова Анны Марии, еще не исследованные, не нанесенные на карту.
Мы стояли, глядя друг другу в глаза, прозревая там ранее неведомые глубины. Потом Франц ненадолго выпустил меня, и я едва не попросила его держать меня покрепче, потому что колени у меня предательски подгибались. Однако я промолчала, лишь слегка покачнувшись под долетавшим до нас ветерком, и внезапно ощутила холод.
Франц тем временем рылся у себя в карманах – и наконец нашел.
– Только не думай, что я разыскал тебя лишь ради этого. С тех пор как я приехал в Венецию, я каждую субботу и воскресенье хожу тебя слушать. Я бы отдал все права, данные мне рождением, лишь бы играть на скрипке, как ты.
А потом он вложил мне в ладонь какой-то холодный предмет.
– Что это? – спросила я, уставившись на странную металлическую вещицу, не сразу узнав в ней медальон на золотой цепочке.
Этот увесистый медальон, левантийский по форме и исполнению, обильно усыпанный драгоценными камнями, был довольно уродлив. Я попыталась заглянуть внутрь, но Франц повернул его, и я увидела крохотную замочную скважину: медальон был заперт.
– Где же ключ? – Я подняла глаза к Францу, увидела снова его лицо – и едва не забыла, о чем спрашивала.
– Я ведь говорил ему, что ты поинтересуешься… – Он покачал головой.
– Кому?
– Еврейскому банкиру, что обслуживает герра фон Регнацига, местного консула архиепископа Майнцкого. Это он добывает мне партитуры.
– Но… я не понимаю! Что у меня общего с этими иноземцами? – Я снова уставилась на медальон: – И зачем мне это передали?
– Увы, милая девушка, мне это неизвестно. Он просто приказал вручить его тебе, а я был куда как рад выполнить это поручение и тем самым приблизиться к особе, которой я столь восхищаюсь.
Сколько же ночей за все эти долгие годы улетала я в царство сна на крыльях воспоминаний о поцелуях Франца Хорнека?..
Уже занималась заря, когда маэстро доставил нас и певиц к воротам приюта. Привратница, словно нарочно, куда-то отлучилась – и засов был почему-то отодвинут.
Быстро скинуть с себя пышные наряды и юркнуть в постель – но разве уснешь! Мы лежали, пересказывая подробности ночных приключений, и без умолку восхваляли Вивальди, который так здорово все устроил, как если бы это была опера, а он – импресарио. Девушки из хора рассказали нам, как маэстро вернулся за ними в гондоле и дирижировал ночной серенадой под балконом дворца Фоскарини. Но как же горько им было, что они в своих сиротских платьях оставались снаружи, пока мы веселились на балу!
Всю ночь я сжимала в кулаке цепочку с медальоном, гадая, что все это значит. Я не получила ответов на всегдашние вопросы, а лишь наткнулась на очередную запертую дверь.
Мысли мои вновь и вновь возвращались к подаренному медальону, пока девушки – да и я вместе со всеми – делились тем, что хотели рассказать, оставив кое-что и при себе, чтобы потом насладиться воспоминаниями в одиночку. Так, бывает, понемножку облизываешь леденец, смакуя его и растягивая удовольствие. Я готова побиться об заклад, что именно в ту ночь Марьетта впервые выработала свои планы, лежа в темноте и слушая наши рассказы о королях и жемчугах, о музыкальном поединке, о подаренных и возвращенных поцелуях.
А я – я тоже тогда приняла решение? Нет, я была еще девчушкой, не ведающей о том, что все дорогое и ценное для меня столь же зыбко, как блеск воды в канале, и столь же непредсказуемо, как зимний дождь.
6
В лето Господне 1709
«Милая матушка!
Пишу тебе из камеры на третьем этаже, куда запирают нарушительниц. Настоятельница назначила мне в наказание три дня карцера. Сестра Лаура уверяет, что я могу выйти отсюда и раньше, если напишу тебе подробное и правдивое письмо обо всех моих прегрешениях.
Вне всякого сомнения, я за свою жизнь совершила немало такого, чего не следовало, но на этот раз я наказана несправедливо. И даже если бы я могла отказаться содействовать планам тех, кто старше и лучше меня, клянусь, я бы сделала все точно так же. Я ни в чем не раскаиваюсь.
Маэстро сговорился с нашей привратницей и одной из сестер-монахинь, чтобы тайком увезти на бал во дворец Фоскарини меня, Джульетту, Бернардину и Клаудию. Нашего присутствия там пожелал не кто-нибудь, а сам король Датский и Норвежский. Теперь привратницу отстранили от должности, а монахиню отправили обратно в ее монастырь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29