«Не говори никому об этом. Храни твой секрет». И лишь иногда: «Покажись священникам». Как будто сообщает пароль. Вполголоса. Всегда вполголоса. Почему? Очевидно, потому что без тайны не было бы и тайной миссии. Он мог бы сказать: «Я – Мессия. Доказательство? Сейчас я велю этой горе обрушиться в море…» И гора тотчас обрушилась бы в море, ибо, когда я хочу щелкнуть пальцами, я щелкаю. (И он щелкнул.) Но Он не сделал этого. Почему? Даже Своим агентам, которых Он набирал по одному для того, чтобы Его миссия продолжалась и после Него, Он говорил о Себе лишь намеками, вопросами. «Как вы думаете, кто я?» «Это ты сказал». «Мой отец» – да. Но никогда открыто: «Я – Сын Божий». В лучшем случае: «Я – Сын Человеческий». Почему? У богословов есть готовый ответ: чтобы не попирать нашей свободы. Точно, но что это значит? Разве мы останавливаемся перед тем, чтобы попрать чью-либо свободу ради его же блага? А ведь у него в руках было благо абсолютное.
В этот момент изможденный аскет и его кругленький вождь, раскачивавшийся на стуле, обменялись таким странным взглядом, что Петр Петрович поежился от суеверного страха. Теперь он вовсе не был уверен, что эти двое – такие же люди, как и все.
– Тут, профессор, нам следует вернуться – не знаю, говорите ли вы об этом на своих лекциях, – к истории творения. Любое творчество предполагает определенный риск. Леплю ли я горшок, сочиняю ли поэму, я всегда рискую испортить этот горшок или эту поэму. С другой стороны, творчество означает, что творению дается шанс. В противном случае это не творчество, а производство. Шанс дается любому творению, даже неудачному – выродку, уроду. Бог – не промышленник. Бог – поэт, Он не зачеркивает написанное. Вы вот только что подумали, кто мы такие? (Петр Петрович почти не удивился, что его мысль так легко угадали.) Мы – Владимир Ильич, я и кое-кто другой – Риск Божий.
Вы можете сказать, в некотором смысле, что Он всемогущ, но в один прекрасный момент, возможно в момент расстройства, Он отказался от Своего всемогущества, и мы воспользовались этой лазейкой. И вот мы здесь. У нас тоже есть шанс. У нас есть шанс победить Его. Он Сам дал нам его. А коль скоро мы Его ненавидим, мы не преминем воспользоваться оказией, которую Он по наивности Сам нам предоставил. Понятно я говорю? Вы за мной поспеваете?
Петр Петрович иронично пробормотал, что он понимает производные и даже, с некоторым усилием, интегралы.
Феликс Эдмундович невозмутимо продолжал:
– Какова цель Бога? «Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом». Киприан Карфагенский. История спасения лишь частный случай в истории обожения человека. Если Богу не удастся обожить человека, Он проиграет всю партию сотворения мира. Не скрою, это доставило бы нам удовольствие… (Ильич кивнул и постучал по бумагам своим красно-синим карандашом.) Однако для богостановления человека необходим движитель. Мы, как можем, стараемся понемногу вывести этот движитель из строя… Получалось пока неважно… Но вот появились вы и принесли нам средство, которое позволит уничтожить его раз и навсегда.
– Минутку, минутку, – перебил Петр Петрович. – Вы рассуждаете так, как будто Бог существует. Но вы ведь не математики. Стало быть, вы не доказали Его существования. Так что же вы… верующие?
Взгляд его переходил с одной маски на другую. Ильич дружелюбно рассмеялся.
– Не думайте об этом, любезный Петр Петрович. Мы с вами не совсем на равных. У нас другие источники информации, чем у вас. Знаете ли, кроме математических доказательств и веры простого угольщика, есть кое-что еще… Продолжайте, прошу вас, Феликс Эдмундович.
– Продолжим. Вы знаете, что Бог никогда не показывался людям. Моисей увидел Его, но со спины. О чем это говорит? Богословы считают, что увидеть Бога было бы для нас все равно что оказаться рядом с солнцем: такое количество света ослепило бы нас, сожгло на месте. Действительно, вполне возможно, что такое зрелище уничтожило бы человека в его современном состоянии. Возможно также, что все это сродни байкам о сидящем в буфете «сереньком волчке», которые рассказывают детям, чтобы они не лазали туда без спросу за вареньем. Неважно. Человек не должен видеть Бога, потому что это противоречит Его, Бога, плану. Все говорит об этом. В вашей гипотезе нет ни слова о том, что мы можем Его увидеть, а значит, мы не рискуем ослепнуть от Его сияния. Речь идет о познании Его, что не несет для нас никакой опасности, но что также не входит в Его планы. Понимаете, почему нас это так интересует? Вернемся к движителю обожения человека, имя которому вера. Это действительно движитель в физическом смысле слова: когда Иисус говорит о вере, которая двигает горы, понимать Его следует буквально. Вера – это бульдозер. Я еще раз напомню вам о чудесах. Они происходят лишь в тех случаях, когда вера реципиента или просителя находится на достаточно высоком уровне. Аврааму вера зачитывается как добродетель. Вера дает человеку ключ к потустороннему миру. Возьмите монахов, которые ради нее добровольно отказываются от реализации своей мужской природы. Возьмите мучеников, которые ради нее дают себя распилить надвое. Вера – это защита от падения. Вера в нашем мире – это крапленая карта Господа Бога. Вся она целиком заключена в одной фразе, столь же гениальной, как формула Эйнштейна: «Отче наш, Иже еси на небесех». Если бы он был не «на небесех», то есть не в мире ином, не было бы и веры. Как вы сами видите, вера предполагает отсутствие какой бы то ни было уверенности иного порядка. Вспомните апостола Павла. Греки, говорит он, требуют доводов разума, иудеи – чудес, мы же можем им дать лишь распятого Господа. Что же это значит, как не то, что вера – единственный путь? Мы приложили все силы, чтобы уничтожить веру, благодаря которой только и могут осуществиться планы Господа Бога. Мы работали в трех направлениях: террор, пропаганда, подрыв изнутри. Однако эти методы, отлично зарекомендовавшие себя в политической борьбе, – мы уничтожили монархистов, либералов, меньшевиков, а скоро склоним на свою сторону иностранные державы, – эти методы бессильны в борьбе против веры. Ее не сокрушить. Необъяснимо? Это опять одна из Христовых штучек, вроде «проигравший выигрывает». Но мы с ним играем в разные игры. Владимир Ильич – человек практический, и мы с ним решили (тут они обменялись почти игривым взглядом), что нам тоже пора научиться играть в эту самую игру. Но мы не знали как. Впрочем, как бы это сказать, это нам вовсе не по темпераменту. Наша цель проста: добиться, чтобы Бог оставил человека в покое, чтобы Он перестал стучаться в дверь. Самое простое для этого – открыть эту дверь настежь. Но как? Кажется, вы пришли дать нам для этого средство.
* * *
Камера священника была залита светом, таким, что ему пришлось закрыть глаза, но веки не могли защитить зрачки от этого сияния, и он заслонил глаза руками. Он все твердил, задыхаясь:
– Пошли Твоих ангелов, Господь Саваоф! Пошли Твоих ангелов, или мы пропали. Спаси нас. Спаси новоявленного Иуду.
* * *
– Тут встает следующий вопрос, – продолжал Феликс Эдмундович. – Что произойдет, когда человек уверится в том, что Бог есть? Все, конечно, не смогут понять ваших математических доказательств, но люди доверяют тем, кто ученее их. Никто не сомневается в открытиях Ньютона и Эйнштейна, и, если однажды космонавты высадятся на Луну, человечество единодушно примет это на веру, несмотря на то что все произойдет без свидетелей. Но заметьте, это доверие – явление совершенно иного порядка, чем вера. Оно принадлежит к так называемому опосредованному знанию, это совсем другое дело. Поверив на слово нескольким ученым, люди примут, что Бог есть, так, как они приняли, что e=mc2. Изменится ли от этого их жизнь? Они, надо думать, примут меры предосторожности. Они постараются наладить связь с божеством, чтобы узнать, по какой цене будут отпускаться наказания за грехи и награды за добродетели. Если они узнают это, то постараются использовать наилучшим образом в своих интересах. Если нет, то будут угадывать, прибегать к пророчествам, идти на риск: ведь инстинкты у них останутся все те же. Мы прекрасно знаем, что на свете есть милиция, но это не мешает нам идти на правонарушения. Не пойман – не вор. Я знаю, что в интересующем нас случае мы по определению «пойманы». Но Бог не может всерьез требовать от нас совершенства, – Он же сам нас создал и знает, какие мы, – а это предполагает определенный запас терпимости. Люди будут надеяться на растяжимость этого запаса и не много изменятся к лучшему. Возможно, по субботам, воскресеньям и по праздникам они будут ходить в церковь. Надо будет настроить побольше церквей. Но люди будут ходить туда так же, как служат в армии. По обязанности. Чтобы им это зачлось в заслугу. А ведь даже я, вышедший из римско-католической церкви, знаю, что все эти заслуги – сплошная фикция дисциплинарного порядка, Святым Духом там даже не пахнет. Ну, может быть, они еще будут подавать милостыню, вроде как платить налог. По воскресеньям причащаться… как будто лекарство принимать. Как видите, все это очень далеко от планов Иисуса Христа, сказавшего: «Возьмите крест ваш и ступайте за Мной». В вере есть динамика, поскольку в ней есть надрыв. А в уверенности, стабильной по определению, динамики нет. Вы когда-нибудь слышали, чтобы кто-то умер за математическую формулу?
– Ну, Галилей… – робко пролепетал Петр Петрович.
– Галилей? Да он ведь отрекся! А Джордано Бруно если и умер на костре, так не за науку, а за свободу, а значит, все за того же Христа. Есть другое. Вы скажете, добрые люди не станут больше записываться в откровенно атеистические политические организации, а это означает победу благотворительных движений над коммунистами и их соратниками. Шутите? Что нам эти соратники, да и сами коммунисты? Мы от всего сердца предпочтем любую благотворительную организацию, в которой нет места Христу, большевистской ячейке, все еще поглощенной борьбой с Ним. Владимир Ильич любит повторять: «Кто кого?» Это самое главное. Да, добрые люди будут совершать паломничества вместо пробежек, петь священные гимны вместо «Интернационала», поклоняться иконам вместо чтения стенгазет. Ну а нам-то что? Мы раньше их обратимся в веру. Многоуважаемый Владимир Ильич будет избран патриархом, – а как вы знаете, по части подрывной деятельности ему нет равных, – ну, а поскольку мы будем ставить на экуменизм, через годик-другой он пройдет в Папы Римские. Вот Логос и попался! Он ведь может действовать только через Церковь – Он сам придумал это правило, – а если Церковь – это мы? Надеюсь, вы не питаете иллюзий относительно преемственности связи Маркс – Ленин? Маркс – всего лишь подставное лицо, и в иные времена Владимир Ильич мог бы называться Арием, Юлианом Отступником, Константином V Копронимом, папессой Иоанной – неважно. Он – Антихрист, и никто другой. (Ильич, казалось, от души забавлялся происходящим; он покачивал головой, и когда его лысина попадала в падающий из-под абажура световой круг, она отбрасывала блики.) Хотите знать, что будет, если люди узнают, что Бог есть? Христос проиграет партию, Свою главную партию, в которой главные ставки – любовь и свобода. Там, где есть уверенность, нет больше свободы. Там, где нет свободы, нет любви. Адам прекрасно мог и не вкушать от древа познания Добра и Зла. Более того, – заметил Феликс Эдмундович (он все время невольно повышал голос, словно внутри него поднималось что-то, что заставляло «кипеть его разум»), – если человек уверится в существовании Бога, вторым Адамом станет наш Ильич, а вовсе не Христос. И все это благодаря вам. Ну, а в результате, конечно, полная невозможность спасения, поскольку движитель спасения прекратит свое существование. Но и это еще не всё, Петр Петрович. Есть кое-что получше, более эффективное. Вы согласитесь со мной, что человек был создан с некими физическими и духовными потребностями: ему необходимо есть, пить, размножаться; кроме того, ему необходимо верить. Это как если бы у него была особая железа, выделяющая гормон под названием «вера», та самая вера, о которой мы только что говорили и которая столько раз будоражила человечество. Естественным объектом этой веры является Бог. Бог, понимаемый так или иначе, личный или безличный, добрый или злой, единосущный или многоликий – одним словом, Бог. Но представьте себе, что этот инстинкт, может быть, самый сильный из тех, которыми мы наделены, вдруг оказывается неудовлетворенным. Так сказать, вакантным. Что этот мощный поток веры, который бьет из нас день за днем, вдруг не находит себе больше применения. Что происходит в таких случаях?
– Атрофия, – невнятно прошептал Петр Петрович.
– Да, матери теряют молоко, девственники становятся импотентами. Но это только если для выделяемых ими веществ не находится другого выхода. Понимаете ли вы, что, доказав существование Бога, мы получаем в свои руки и орган веры, ну вроде как машиностроительный завод, который затем можно переоборудовать для производства пушек? Тогда мы сможем заставить людей верить в то, чего нет, потому что в то, что есть, они уже верить не будут. Неважно, что они будут знать, что что-то существует на самом деле, верить они предпочтут в нечто иное, ибо они всегда предпочитают веру знанию. В этом и проявляется величие их души, качество, в корне противоположное мещанству. Впрочем, так-то оно и лучше, потому что мы заинтересованы в действии, а чтобы управлять действием, вера лучше уверенности.
Петр Петрович был поражен таким взглядом на вещи.
– Честно говоря, – сказал он, – я об этом не подумал.
– Человек, – продолжал Феликс Эдмундович, – любит верить. Отнимите у него Юпитера, он поверит в Изиду. Отнимите Изиду, он будет верить в Богородицу. Отнимите у него религию, он обратится к искусству, деньгам, спиритизму, дзен-буддизму, йоге, марксизму, психоанализу. Как видите, человеку, потерявшему веру, можно навязать все что угодно.
Петр Петрович признал, что такое преобразование веры открывает широкие горизонты.
– Однако, – прошептал он, – зная, что Бог существует… они будут держаться настороже.
Впервые за весь вечер плотно сжатые губы Феликса Эдмундовича сложились в улыбку.
– Именно, – сказал он. – А если они будут держаться настороже по отношению к Господу Богу, для Христа они будут потеряны. Если нам удастся довести их до этого, мы победили. Невеста Агнца возьмет в любовники Антихриста.
И святой чекист, палач-аскет вежливо хихикнул в кулак.
– Товарищи, – сказал Ильич, – время позднее. С Богом мы все решили, но остаются колчаковцы.
Лев Давидович, должно быть, давно пытается мне дозвониться. Благодарю вас. Феликс Эдмундович, позаботьтесь об организации международной пресс-конференции денька через два-три. Пригласите журналистов – немецких, французских, английских, итальянских, американских. Петр Петрович, вам предстоит сделать небольшой доклад о вашем доказательстве в популярной, но безупречной форме. «Бог существует: то, чего не смогли доказать попы, с блеском доказали большевики, едва успев вступить в игру». И все в таком духе. Ну, а после этого – что вам больше по душе? Три месяца в Сочи, например? А мы пока подготовим для вас новую кафедру большевистского христианства.
И Ильич залился долгим людоедским смехом.
– Я уж не говорю о наших бородатых попах. А вы только представьте себе физиономии этих римских кардиналов, красных, бритых, – или самого Святейшего Отца, Папы Римского! Хорошо бы их сфотографировать, когда они узнают. А – еще смешнее – все эти лавочники-атеисты, аптекари-вольнодумцы, ветеринары-вольтерьянцы, которые насмехались над своими верующими мамашами и воображали, что, препарируя лягушку, доказывают, что Бога нет! А неверующие семинаристы, вроде этого мужика, Иосифа Виссарионовича в своих валенках! Вот уж кто взбесится! То-то смеха будет! Ах, Петр Петрович, дайте-ка я вас расцелую от всего сердца! С сегодняшнего дня все ваши желания будут исполняться. Ну, не знаю: книги там, охрана, удобства, может, женщины, – некоторым это нравится…
Ильич поднялся, обошел вокруг стола и припал губами к бескровной, шершавой щеке Петра Петровича.
– Погодите, погодите, – проговорил профессор, – я только сейчас начинаю осознавать… Если Бог есть и если я буду помогать вам с ним бороться, я ведь рискую и даже очень…
Ильич опять заразительно рассмеялся.
– А-а-а! Признаю: есть, есть горошина под матрасом! Ну и что! Вы же – ученый! Вы не можете отступать перед правдой. А потом, знаете ли, – левый глаз его совершенно закрылся, – всегда есть способ провести Его. Скажете только: я бедный грешник. Он просто будет вынужден вас простить. Ладно, я с вами прощаюсь. С завтрашнего дня в вашем распоряжении будет машина с двумя охранниками. Попы, насколько я их знаю, способны перерезать вам глотку. Они, думается, отреагируют быстро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
В этот момент изможденный аскет и его кругленький вождь, раскачивавшийся на стуле, обменялись таким странным взглядом, что Петр Петрович поежился от суеверного страха. Теперь он вовсе не был уверен, что эти двое – такие же люди, как и все.
– Тут, профессор, нам следует вернуться – не знаю, говорите ли вы об этом на своих лекциях, – к истории творения. Любое творчество предполагает определенный риск. Леплю ли я горшок, сочиняю ли поэму, я всегда рискую испортить этот горшок или эту поэму. С другой стороны, творчество означает, что творению дается шанс. В противном случае это не творчество, а производство. Шанс дается любому творению, даже неудачному – выродку, уроду. Бог – не промышленник. Бог – поэт, Он не зачеркивает написанное. Вы вот только что подумали, кто мы такие? (Петр Петрович почти не удивился, что его мысль так легко угадали.) Мы – Владимир Ильич, я и кое-кто другой – Риск Божий.
Вы можете сказать, в некотором смысле, что Он всемогущ, но в один прекрасный момент, возможно в момент расстройства, Он отказался от Своего всемогущества, и мы воспользовались этой лазейкой. И вот мы здесь. У нас тоже есть шанс. У нас есть шанс победить Его. Он Сам дал нам его. А коль скоро мы Его ненавидим, мы не преминем воспользоваться оказией, которую Он по наивности Сам нам предоставил. Понятно я говорю? Вы за мной поспеваете?
Петр Петрович иронично пробормотал, что он понимает производные и даже, с некоторым усилием, интегралы.
Феликс Эдмундович невозмутимо продолжал:
– Какова цель Бога? «Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом». Киприан Карфагенский. История спасения лишь частный случай в истории обожения человека. Если Богу не удастся обожить человека, Он проиграет всю партию сотворения мира. Не скрою, это доставило бы нам удовольствие… (Ильич кивнул и постучал по бумагам своим красно-синим карандашом.) Однако для богостановления человека необходим движитель. Мы, как можем, стараемся понемногу вывести этот движитель из строя… Получалось пока неважно… Но вот появились вы и принесли нам средство, которое позволит уничтожить его раз и навсегда.
– Минутку, минутку, – перебил Петр Петрович. – Вы рассуждаете так, как будто Бог существует. Но вы ведь не математики. Стало быть, вы не доказали Его существования. Так что же вы… верующие?
Взгляд его переходил с одной маски на другую. Ильич дружелюбно рассмеялся.
– Не думайте об этом, любезный Петр Петрович. Мы с вами не совсем на равных. У нас другие источники информации, чем у вас. Знаете ли, кроме математических доказательств и веры простого угольщика, есть кое-что еще… Продолжайте, прошу вас, Феликс Эдмундович.
– Продолжим. Вы знаете, что Бог никогда не показывался людям. Моисей увидел Его, но со спины. О чем это говорит? Богословы считают, что увидеть Бога было бы для нас все равно что оказаться рядом с солнцем: такое количество света ослепило бы нас, сожгло на месте. Действительно, вполне возможно, что такое зрелище уничтожило бы человека в его современном состоянии. Возможно также, что все это сродни байкам о сидящем в буфете «сереньком волчке», которые рассказывают детям, чтобы они не лазали туда без спросу за вареньем. Неважно. Человек не должен видеть Бога, потому что это противоречит Его, Бога, плану. Все говорит об этом. В вашей гипотезе нет ни слова о том, что мы можем Его увидеть, а значит, мы не рискуем ослепнуть от Его сияния. Речь идет о познании Его, что не несет для нас никакой опасности, но что также не входит в Его планы. Понимаете, почему нас это так интересует? Вернемся к движителю обожения человека, имя которому вера. Это действительно движитель в физическом смысле слова: когда Иисус говорит о вере, которая двигает горы, понимать Его следует буквально. Вера – это бульдозер. Я еще раз напомню вам о чудесах. Они происходят лишь в тех случаях, когда вера реципиента или просителя находится на достаточно высоком уровне. Аврааму вера зачитывается как добродетель. Вера дает человеку ключ к потустороннему миру. Возьмите монахов, которые ради нее добровольно отказываются от реализации своей мужской природы. Возьмите мучеников, которые ради нее дают себя распилить надвое. Вера – это защита от падения. Вера в нашем мире – это крапленая карта Господа Бога. Вся она целиком заключена в одной фразе, столь же гениальной, как формула Эйнштейна: «Отче наш, Иже еси на небесех». Если бы он был не «на небесех», то есть не в мире ином, не было бы и веры. Как вы сами видите, вера предполагает отсутствие какой бы то ни было уверенности иного порядка. Вспомните апостола Павла. Греки, говорит он, требуют доводов разума, иудеи – чудес, мы же можем им дать лишь распятого Господа. Что же это значит, как не то, что вера – единственный путь? Мы приложили все силы, чтобы уничтожить веру, благодаря которой только и могут осуществиться планы Господа Бога. Мы работали в трех направлениях: террор, пропаганда, подрыв изнутри. Однако эти методы, отлично зарекомендовавшие себя в политической борьбе, – мы уничтожили монархистов, либералов, меньшевиков, а скоро склоним на свою сторону иностранные державы, – эти методы бессильны в борьбе против веры. Ее не сокрушить. Необъяснимо? Это опять одна из Христовых штучек, вроде «проигравший выигрывает». Но мы с ним играем в разные игры. Владимир Ильич – человек практический, и мы с ним решили (тут они обменялись почти игривым взглядом), что нам тоже пора научиться играть в эту самую игру. Но мы не знали как. Впрочем, как бы это сказать, это нам вовсе не по темпераменту. Наша цель проста: добиться, чтобы Бог оставил человека в покое, чтобы Он перестал стучаться в дверь. Самое простое для этого – открыть эту дверь настежь. Но как? Кажется, вы пришли дать нам для этого средство.
* * *
Камера священника была залита светом, таким, что ему пришлось закрыть глаза, но веки не могли защитить зрачки от этого сияния, и он заслонил глаза руками. Он все твердил, задыхаясь:
– Пошли Твоих ангелов, Господь Саваоф! Пошли Твоих ангелов, или мы пропали. Спаси нас. Спаси новоявленного Иуду.
* * *
– Тут встает следующий вопрос, – продолжал Феликс Эдмундович. – Что произойдет, когда человек уверится в том, что Бог есть? Все, конечно, не смогут понять ваших математических доказательств, но люди доверяют тем, кто ученее их. Никто не сомневается в открытиях Ньютона и Эйнштейна, и, если однажды космонавты высадятся на Луну, человечество единодушно примет это на веру, несмотря на то что все произойдет без свидетелей. Но заметьте, это доверие – явление совершенно иного порядка, чем вера. Оно принадлежит к так называемому опосредованному знанию, это совсем другое дело. Поверив на слово нескольким ученым, люди примут, что Бог есть, так, как они приняли, что e=mc2. Изменится ли от этого их жизнь? Они, надо думать, примут меры предосторожности. Они постараются наладить связь с божеством, чтобы узнать, по какой цене будут отпускаться наказания за грехи и награды за добродетели. Если они узнают это, то постараются использовать наилучшим образом в своих интересах. Если нет, то будут угадывать, прибегать к пророчествам, идти на риск: ведь инстинкты у них останутся все те же. Мы прекрасно знаем, что на свете есть милиция, но это не мешает нам идти на правонарушения. Не пойман – не вор. Я знаю, что в интересующем нас случае мы по определению «пойманы». Но Бог не может всерьез требовать от нас совершенства, – Он же сам нас создал и знает, какие мы, – а это предполагает определенный запас терпимости. Люди будут надеяться на растяжимость этого запаса и не много изменятся к лучшему. Возможно, по субботам, воскресеньям и по праздникам они будут ходить в церковь. Надо будет настроить побольше церквей. Но люди будут ходить туда так же, как служат в армии. По обязанности. Чтобы им это зачлось в заслугу. А ведь даже я, вышедший из римско-католической церкви, знаю, что все эти заслуги – сплошная фикция дисциплинарного порядка, Святым Духом там даже не пахнет. Ну, может быть, они еще будут подавать милостыню, вроде как платить налог. По воскресеньям причащаться… как будто лекарство принимать. Как видите, все это очень далеко от планов Иисуса Христа, сказавшего: «Возьмите крест ваш и ступайте за Мной». В вере есть динамика, поскольку в ней есть надрыв. А в уверенности, стабильной по определению, динамики нет. Вы когда-нибудь слышали, чтобы кто-то умер за математическую формулу?
– Ну, Галилей… – робко пролепетал Петр Петрович.
– Галилей? Да он ведь отрекся! А Джордано Бруно если и умер на костре, так не за науку, а за свободу, а значит, все за того же Христа. Есть другое. Вы скажете, добрые люди не станут больше записываться в откровенно атеистические политические организации, а это означает победу благотворительных движений над коммунистами и их соратниками. Шутите? Что нам эти соратники, да и сами коммунисты? Мы от всего сердца предпочтем любую благотворительную организацию, в которой нет места Христу, большевистской ячейке, все еще поглощенной борьбой с Ним. Владимир Ильич любит повторять: «Кто кого?» Это самое главное. Да, добрые люди будут совершать паломничества вместо пробежек, петь священные гимны вместо «Интернационала», поклоняться иконам вместо чтения стенгазет. Ну а нам-то что? Мы раньше их обратимся в веру. Многоуважаемый Владимир Ильич будет избран патриархом, – а как вы знаете, по части подрывной деятельности ему нет равных, – ну, а поскольку мы будем ставить на экуменизм, через годик-другой он пройдет в Папы Римские. Вот Логос и попался! Он ведь может действовать только через Церковь – Он сам придумал это правило, – а если Церковь – это мы? Надеюсь, вы не питаете иллюзий относительно преемственности связи Маркс – Ленин? Маркс – всего лишь подставное лицо, и в иные времена Владимир Ильич мог бы называться Арием, Юлианом Отступником, Константином V Копронимом, папессой Иоанной – неважно. Он – Антихрист, и никто другой. (Ильич, казалось, от души забавлялся происходящим; он покачивал головой, и когда его лысина попадала в падающий из-под абажура световой круг, она отбрасывала блики.) Хотите знать, что будет, если люди узнают, что Бог есть? Христос проиграет партию, Свою главную партию, в которой главные ставки – любовь и свобода. Там, где есть уверенность, нет больше свободы. Там, где нет свободы, нет любви. Адам прекрасно мог и не вкушать от древа познания Добра и Зла. Более того, – заметил Феликс Эдмундович (он все время невольно повышал голос, словно внутри него поднималось что-то, что заставляло «кипеть его разум»), – если человек уверится в существовании Бога, вторым Адамом станет наш Ильич, а вовсе не Христос. И все это благодаря вам. Ну, а в результате, конечно, полная невозможность спасения, поскольку движитель спасения прекратит свое существование. Но и это еще не всё, Петр Петрович. Есть кое-что получше, более эффективное. Вы согласитесь со мной, что человек был создан с некими физическими и духовными потребностями: ему необходимо есть, пить, размножаться; кроме того, ему необходимо верить. Это как если бы у него была особая железа, выделяющая гормон под названием «вера», та самая вера, о которой мы только что говорили и которая столько раз будоражила человечество. Естественным объектом этой веры является Бог. Бог, понимаемый так или иначе, личный или безличный, добрый или злой, единосущный или многоликий – одним словом, Бог. Но представьте себе, что этот инстинкт, может быть, самый сильный из тех, которыми мы наделены, вдруг оказывается неудовлетворенным. Так сказать, вакантным. Что этот мощный поток веры, который бьет из нас день за днем, вдруг не находит себе больше применения. Что происходит в таких случаях?
– Атрофия, – невнятно прошептал Петр Петрович.
– Да, матери теряют молоко, девственники становятся импотентами. Но это только если для выделяемых ими веществ не находится другого выхода. Понимаете ли вы, что, доказав существование Бога, мы получаем в свои руки и орган веры, ну вроде как машиностроительный завод, который затем можно переоборудовать для производства пушек? Тогда мы сможем заставить людей верить в то, чего нет, потому что в то, что есть, они уже верить не будут. Неважно, что они будут знать, что что-то существует на самом деле, верить они предпочтут в нечто иное, ибо они всегда предпочитают веру знанию. В этом и проявляется величие их души, качество, в корне противоположное мещанству. Впрочем, так-то оно и лучше, потому что мы заинтересованы в действии, а чтобы управлять действием, вера лучше уверенности.
Петр Петрович был поражен таким взглядом на вещи.
– Честно говоря, – сказал он, – я об этом не подумал.
– Человек, – продолжал Феликс Эдмундович, – любит верить. Отнимите у него Юпитера, он поверит в Изиду. Отнимите Изиду, он будет верить в Богородицу. Отнимите у него религию, он обратится к искусству, деньгам, спиритизму, дзен-буддизму, йоге, марксизму, психоанализу. Как видите, человеку, потерявшему веру, можно навязать все что угодно.
Петр Петрович признал, что такое преобразование веры открывает широкие горизонты.
– Однако, – прошептал он, – зная, что Бог существует… они будут держаться настороже.
Впервые за весь вечер плотно сжатые губы Феликса Эдмундовича сложились в улыбку.
– Именно, – сказал он. – А если они будут держаться настороже по отношению к Господу Богу, для Христа они будут потеряны. Если нам удастся довести их до этого, мы победили. Невеста Агнца возьмет в любовники Антихриста.
И святой чекист, палач-аскет вежливо хихикнул в кулак.
– Товарищи, – сказал Ильич, – время позднее. С Богом мы все решили, но остаются колчаковцы.
Лев Давидович, должно быть, давно пытается мне дозвониться. Благодарю вас. Феликс Эдмундович, позаботьтесь об организации международной пресс-конференции денька через два-три. Пригласите журналистов – немецких, французских, английских, итальянских, американских. Петр Петрович, вам предстоит сделать небольшой доклад о вашем доказательстве в популярной, но безупречной форме. «Бог существует: то, чего не смогли доказать попы, с блеском доказали большевики, едва успев вступить в игру». И все в таком духе. Ну, а после этого – что вам больше по душе? Три месяца в Сочи, например? А мы пока подготовим для вас новую кафедру большевистского христианства.
И Ильич залился долгим людоедским смехом.
– Я уж не говорю о наших бородатых попах. А вы только представьте себе физиономии этих римских кардиналов, красных, бритых, – или самого Святейшего Отца, Папы Римского! Хорошо бы их сфотографировать, когда они узнают. А – еще смешнее – все эти лавочники-атеисты, аптекари-вольнодумцы, ветеринары-вольтерьянцы, которые насмехались над своими верующими мамашами и воображали, что, препарируя лягушку, доказывают, что Бога нет! А неверующие семинаристы, вроде этого мужика, Иосифа Виссарионовича в своих валенках! Вот уж кто взбесится! То-то смеха будет! Ах, Петр Петрович, дайте-ка я вас расцелую от всего сердца! С сегодняшнего дня все ваши желания будут исполняться. Ну, не знаю: книги там, охрана, удобства, может, женщины, – некоторым это нравится…
Ильич поднялся, обошел вокруг стола и припал губами к бескровной, шершавой щеке Петра Петровича.
– Погодите, погодите, – проговорил профессор, – я только сейчас начинаю осознавать… Если Бог есть и если я буду помогать вам с ним бороться, я ведь рискую и даже очень…
Ильич опять заразительно рассмеялся.
– А-а-а! Признаю: есть, есть горошина под матрасом! Ну и что! Вы же – ученый! Вы не можете отступать перед правдой. А потом, знаете ли, – левый глаз его совершенно закрылся, – всегда есть способ провести Его. Скажете только: я бедный грешник. Он просто будет вынужден вас простить. Ладно, я с вами прощаюсь. С завтрашнего дня в вашем распоряжении будет машина с двумя охранниками. Попы, насколько я их знаю, способны перерезать вам глотку. Они, думается, отреагируют быстро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30