Уныл и при дожде. Уныл и на солнце. "Торгуют будто исподтишка: из своего амбара берут, а сами озираются, будто из-под полы тайком тянут. Добрый купец не втайне торгует, а на всю площадь, чтоб видно и слышно было из конца в конец по всему городу, чтоб видели, что за славные товары, когда отбою нет от покупателей! Так в Армении, так и в Самарканде заведено, а тут и купцы-то из своих дверей выглядывают, как мыши из нор".
Опостылел Сарай Геворку Пушку. Отвести душу шел Пушок на Армянский двор, где, по слухам, стали на короткий постой приплывшие из Нижнего армяне, проплывающие вниз к Астрахани.
За базаром, по дороге к Армянской слободе, между досками мостовин кое-где пробивалась бойкая травка. Пушок, сторонясь грязи, жался к заборам, к тынам, где росла осунувшаяся от дождя крапива, где, бодрясь, цеплялись за Пушка репейники.
Над улицей на шестах или на длинных жердях, высунутых из слуховых окон, свисало и сохло белье: серая, белая, линючая домотканина, то вдруг витиевато вышитый цветными нитками платок. Улица стала узка. Бревенчатые стены сдвинулись, оставляя лишь щель, а не улицу. Эта щель уперлась в тяжелые серые, обитые медными петлями ворота Армянского двора.
Маленькая, круглая, высоко, на локоть от земли, врезанная в створку ворот, взвизгнула медными петлями калитка.
Прежде чем впустить Пушка, сквозь щель приоткрытой калитки его оглядел привратник. Оглядев, спросил:
- Откуда?
- Здесь живу. На Бухарском подворье.
- На Бухарском? Там не живут армяне.
Привратник сказал это по-армянски. Но Пушок не сразу понял речь этого худого и, видно, злобного сероглазого стража. Таким языком говорят армяне в Византии или в Генуе. Речь плавная. Но ей наперекор глядели серые глаза - жестоко, холодно, недружелюбно. И он повторил:
- Там не живут!..
- А я вот там.
- А к нам зачем?
Видно, в Сарае постоялые дворы чуждались один другого. Такой отчужденности не замечал Пушок на других базарах, где ему случалось живать.
- Из Нижнего у вас стоят?
- К ним?
- Хочу повидаться.
- Постой. Пойду гляну, есть ли такие.
И калитка перед Пушком плотно закрылась. Он слышал, как привратник, лязгнув железом, задвинул засов.
Дождь, притихший было, снова заморосил, и сильнее прежнего. Мокрый холодный ветер налетал с Заволжья, с широких степей.
Сложив на животе руки, покорно и долго ждал Геворк Армянин, пока соотечественники откликнутся из-за калитки.
Отворачиваясь от мокрых струй, Пушок не заметил, как калитка отперлась, открылась и привратник, высунув голову, оглядел улицу. От неожиданности Пушок оторопел, когда услышал за спиной голос привратника:
- Ты один?
- А с кем же?
- Тогда входи.
Высоко задрав подол, Пушок перешагнул через высокий порог.
Внутри двор, мощенный синим от дождя камнем, оказался чист и безлюден. Как в монастыре, со всех сторон двора чернели низенькие крепкие двери на медных петлях с медными узорчатыми скобами. Стены выбелены. Двери черны и, казалось, натерты маслом - поблескивали под дождем серебристыми бликами. Суровый двор: камни сини, двери черны, лишь узкий дощатый карниз над белой стеной покрашен красной краской.
Видно, армяне обновили свой двор после Тимуровых бесчинств в Сарае. К тому же стены двора толсты. Пушок еще в воротах заметил, как толсты и крепки стены: тут можно было выстоять против большой осады; берегли армяне место, где складывали свой товар.
Привратник, сухощавый, хилый, шел впереди Пушка, высокомерно, как владетель двора, подняв голову, не снисходя к посетителю с Бухарского подворья.
И Пушок, видя перед собой этот уверенный, неторопливый, хозяйственный шаг, терялся и робел, словно не к соотечественникам шел, а на суд каких-то кровожадных ханов, словно вели его к самому Тимуру на суд.
Проезжие гости, сидя на синевато-сером ковре у порога своей кельи, только что кончили обед. Синей линючей холстиной вытирали жирные пальцы, каждый палец отдельно. Губы еще блестели от сала. На блюде между ними лежали обглоданные кости и остатки незнамо где добытых пахучих, горьковатых травок, всякой приятной зелени.
Их было трое, и все они теперь смотрели на приближающегося Пушка. Один, с голубовато-бледным длинным лицом, подергивал похожим на молоток носом и чмокал, дергая щекой, надеясь высосать застрявшую между зубами пищу. Его лицо облегала каштановая бородка, узкая и густая, как выпушка на вороте, нашитая искусным скорняком вокруг всего длинного лица, от висков до кадыка. Этого звали древним именем Мкртич.
Другой, круглолицый Саргис, вытирал жирные пальцы о свою кольчатую красноватую бороду, и во всем его лице, даже во всем его облике, главенствовал, казалось, только крошечный кругленький синевато-темный вое, выставленный впереди всего лица, хотя нос этот был столь удивительно мал. Впрочем, сам этот купец Саргис оказался очень мал ростом.
Третий же, облаченный не в купеческий казакин, а в ветхую монашескую рясу, костлявый, сутулый, смуглый, был так длинноног, что, сидя с поджатой ногой, а другую поставив, коленкой он достигал своего виска. К тому же, выставив навстречу Пушку свое лицо, он пригнул голову, до бровей заросшую густыми вьющимися седеющими космами. Но борода его не вилась, опускалась длинными струями на грудь, начинаясь под самыми глазами. Руки его казались лапами зверя, до самых когтей покрытые густой жесткой черной щетиной. Имя его было Акоб.
Все трое, склонившись друг к другу над блюдом, смотрели на приближающегося Пушка как бы одним взглядом, хотя и взгляд и глаза у каждого были особенные, таили каждый что-то свое.
Никто не встал навстречу Пушку. Все выжидающе смотрели и молчали.
Пушок, приблизившись, но не решаясь подойти вплотную, поклонился.
Армяне недружно, каждый по-своему, ответили ему молчаливыми поклонами. И опять молчали, ожидая, что скажет Пушок.
Он, постояв, еще раз поклонился:
- Узнав о благополучном вашем прибытии... Так? Чувствую желание, поскольку соотечественники... Так? Так!.. Вот и зашел.
Наконец Мкртич ответил:
- Далеко следуете?
- Москва.
- Товар?
- Разная мелочь. Понемногу - жемчуг, драгоценных камней... Мешочек. Изделия из кости, серебряные вещи. Разная мелочь, разная. Но все в таком роде.
Круглолицый Саргис предложил:
- Вы бы сели!
Присаживаясь бочком с краю, Пушок спросил:
- Каков там базар?
Длиннолицый Мкртич, держась отчужденно и строго, возразил:
- Мы не из Москвы. Мы из Нижнего.
- И как там?
Ответил Саргис:
- Русь добрый завозной товар всегда берет. Платить у них есть чем. Только давай вези!
- На какой товар спрос?
- Только давай! Все берут, чего у самих не хватает.
Но Мкртич, хмурясь, поправил Саргиса:
- Дрянь не берут. Не обманешь! Жемчуг - так чтобы ормуздский. Они его гурмыжским зовут. Лалы - так добывай им бадахшанские, алые с синим огоньком. У кого товар нехорош, лучше тут сбыть, чтоб зря не возить.
Саргис поддался любознательности:
- У вас-то товары добры ли?
- Разные. Жемчуг действительно с Ормузда. Парча - индийская. Изделия из кости, серебро - все оттуда же, Индия. И камни, какие везу...
Мкртич, хмурясь, как бы укорил Пушка:
- С таким товаром легко: много места не занимает.
- Да ведь у меня этой мелочи был караван. Вьюков около восьмидесяти еще осталось.
Мкртич и Саргис, не вставая, на коленях подползли ближе к Пушку, и Мкртич недоверчиво спросил:
- Откуда ж столько взять, чтоб все было добрым товаром?
- Самарканд дрянью не торгует!
Тогда все время молчавший Акоб, порывистым движением откинув назад космы своей седины, каким-то птичьим голосом воскликнул не то в изумлении, не то в испуге:
- Самарканд?!
- А что?
- Почему ж армянин - из Самарканда?
- У нас там полно армян.
- Живут?
Пушок еще не понял, какого ответа ждет от него побагровевший Акоб, когда Мкртич строго, как бы допрашивая, усомнился:
- И мы там бывали. Закупимся в Самарканде ли, в Бухаре ли - и домой! Вы же шествуете из Самарканда на Москву. Где же дом?
Домом Пушка были караван-сараи, постоялые дворы, степные рабаты на многих, многих торговых дорогах. Ни разу не довелось Пушку разбогатеть, занять верное место на базаре, обзавестись семьей, купить дом. Столько раз выпадало счастье; казалось, вот-вот в руках дом, семья, собственные караваны... И вдруг - ах, и ничего нет!.. Сколько раз! Всю жизнь - вот-вот... И каждый раз - ах, и ничего нет! Судьба есть судьба! Хотя языческие философы поучали, что свою судьбу человек носит в самом себе и волен ее подчинить себе... Носит в себе - с этим Пушок не спорит. Но подчинить - это не в силах человеческих: судьба есть судьба!
Но ему не хотелось срамиться перед армянскими купцами - он ответил им небрежно:
- Дом? Как где? В Самарканде!
- И велик?
- Зато крепок!
Акоб снова с таким же испугом и недоумением взвизгнул:
- И еще цел?!
Столь же недоверчиво спросил и Мкртич:
- Это у Тимура-то армянский дом крепок?
- А что?
- Вы не слыхали, что ль, каков он с армянами?
- Когда это было! Более десяти лет прошло. Да и тогда в Самарканде он армян не трогал.
- Более десяти? Да он сейчас там, у нас!
- Я слыхал, он в Армении. Да ведь он дальше идет, через Армению он только проходит! Дальше идет, на вавилонского султана...
- Только проходит? А воззвания наших пастырей? Не слыхали?
- Какие?
- А кровь, а огонь! А девушки, а женщины наши расхватаны нечестивыми иноверцами...
Акоб перебил Мкртича с отчаянием в голосе:
- А книги наши разметаны, пожжены. Святыни наши истоптаны. Не осталось камня на камне от монастырей, от городов... Я же иду оттуда! Я этим двоим только вчера тут встретился! Я это сам видел! О Иисус!..
Мкртич перебил Акоба:
- Наши дома пожжены, поломаны. Семьи неведомо где! Где сам народ наш? Мы встретили его, брата Акоба, - вот и стали на этой проклятой пристани. Не знаем, куда деваться! Куда держать путь? Армянские подворья в Астрахани разграблены. Почтенные старцы погублены. А? Он только проходит? Дальше идет? Куда? Куда идет эта чума?
- Какие воззвания? - испуганно переспросил Пушок. - Не слыхал никаких воззваний...
Мкртич, с недоверием отшатнувшись, крикнул:
- Не слыхали? Может, и нет желания слыхать?
- Как нет? Что вы!
- Тогда слушайте!
Мкртич протянул руку к Акобу, и Акоб из кожаного мешочка, свисавшего на ремешках с его шеи, достал скатанный трубочкой потемнелый пергамент.
- Читайте ему! - гневно велел Мкртич.
Отстранив трубочку на всю длину руки, одним пальцем Акоб развернул и, прищурившись, тихо принялся читать послание:
- "Вам, народ айказян, армяне! Слушайте!
Где бы ни были вы, слушайте!
Великое зло сотворено на земле нашей! Горе нам!
Безжалостный, бессовестный, свирепый, преисполненный ярости, слуга дьявола появился с востока, из города Самарканда, главарь разбойников, коновод убийц. Имя ему Тимур-Ланк!
Горе и плач всем нам, армяне! Ибо растерзана вся наша страна от Арчеша и до Иберии, до Куры-реки Агванской, до городов Вана, до стен Себастии, ныне именуемой Сивас, вся отдана на растерзание, на расхищение, на разбой, предана погибели, резне, насилиям, порабощению, залита кровью невинных.
Всех горестей - ни рассказать, ни описать, армяне!
Родная земля взывает к вам:
"Сын мой! Горе мне, горе! Горе дню твоего рождения, горе мне и горе отцу твоему. Горе разломанным рукам моим, что обнимали тебя, сын мой, отнятый у меня для растерзания; сын мой, кинутый в пучину горести!.."
О армяне! Помощи, помощи ждем от вас!
Это пишу я, видевший своими глазами страну, заваленную телами убитых, тысячи женщин и невинных младенцев, угоняемых, как стада, в нечестивое рабство, разрушенные города, где ничего не осталось, осквернение святынь, голод, нищету.
Голыми, без всякого стыда, босыми, подобно скоту, бродят уцелевшие среди развалин. Ни у кого не осталось достояния, некому выкупить родных и земляков из плена.
Книги наши из монастырей и сокровищниц расхищены. И даже на выкуп благих книг из нечестивого плена ни у кого нет достояния.
Я оповещаю об этом, чтобы слезами гнева омыли вы раны и язвы нашего народа.
Это видел своими глазами я, Фома, монах из Мецопа.
О армяне! Где бы вы ни были, спешите на помощь! Выкупайте из плена людей - кровь нашего народа! Паче людей выкупайте наши книги - ум нашего народа!
Читайте это слово всем армянам. Велите им передавать это слово всем армянам, которые встретятся.
Помощи! Помощи!.."
Акоб поднял мокрое от слез лицо и взглянул в серое сарайское небо.
Мкртич и Саргис опустили головы, чтобы скрыть волнение, а может быть - утаить тревоги.
Пушок смекнул: "Повелитель снова шарит по армянским сундукам! Доберутся и до этих! Сам не доберется - здешний хан не упустит случая!"
Пушок украдкой оглянулся: нет ли поблизости кого-нибудь из сарайцев. И спросил:
- Вы только армянам читаете? Здесь никто не видел у вас это?..
Раздавив ладонью слезы на глазах, Акоб сказал:
- Меня послал сам вардапет Фома. Я пронес это, перешагивая через мертвецов, через развалины городов, и везде читал армянам. Везде плакали. Многие собирают деньги и посылают с верными людьми.
- А кроме армян, вас никто не слышал?
- Пусть и нечестивые знают, как велик наш народ в дни бедствия.
- Да это же против Повелителя Вселенной!
- Это о разбойнике?
Пушок повернулся к Саргису:
- Вы будете жертвовать? Пошлете деньги?
- Горе, горе! - покачал головой Саргис. - Где наши дома? Куда деть товар? Мы подаяние пошлем. Но здешние армяне хотят увезти свой товар из Сарая.
- Куда?
- Разное думают: в Каффу, к генуэзцам. В Константинополь, к единоверцам.
Пушок смекнул: "Сбегут, не расплатившись со мной!"
Мкртич, хмурясь, добавил:
- Никто не знает, докуда дойдет эта чума. Он бывал и в Каффе, он может дойти и до Константинополя. Он может пощадить армянских купцов - такое бывало, но армянским товарам от него не жди пощады!
Пушок встал:
- Я пойду. Дела, дела!
Акоб спросил:
- Как получить вашу жертву? Народ в беде!
- Я дам, я дам. Прощайте.
Не замечая привратника, стоявшего поодаль, Пушок заспешил к воротам. Привратник намеревался со скорбным поклоном выпустить Пушка из калитки, но Пушок, торопливой рукой оттолкнув привратника, сам отодвинул засов и почти выпрыгнул через калитку наружу.
Он поспешил, не глядя ни на дождь, ни на вязкую грязь улицы, не по обочине, а серединой дороги, назад на базар.
"Они собираются удирать отсюда! С моими товарами!"
Его охватило нетерпение, решимость.
Он громко застучал каблуками по мосткам и гневно обратился к первому подвернувшемуся купцу из тех, что взяли у него в долг кое-какие товары:
- Торгуете?
- А что? - сонно и нехотя откликнулся должник.
- Давайте, расчет!
- Ах, я уже говорил. Нельзя же об одном и том же...
- Расчет! - закричал Пушок. - Три тюка у меня откупили! Расчет! Немедля! Иначе вся твоя армянская лавчонка полетит в когти дьяволу!
- Что вы! Что вы! - очнулся купец.
- Расчет! Вставай, негодяй! Добывай деньги! Я иду к хану, я ему скажу! Деньги!
- Сейчас, сейчас! Что с вами? Армянин, в такие дни!
- Какие дни? Я попрошу хана спросить, какие это такие дни, чтоб увильнуть от расплаты? К вечеру чтоб были деньги, если хочешь уцелеть!
Уже высовывались из-за товаров и другие купцы. Кое-кто остановился. Выглядев тех, с которых следовало получить, Пушок кинулся и к ним.
Больше не было тихих речей, не было просьб ускорить расчеты. Пушок повелевал, кричал, наподдавал подвертывавшуюся под сапог лавочную рухлядь.
- К вечеру деньги. Полностью! Как уговорено. Ни на теньгу меньше!
Кое-кто предложил вернуть Пушку товар.
- Мне? Обратно? Бракуете самаркандский товар? Мошенники! Платить, как уговорились! Ни на теньгу меньше!
Так, пройдя по всему ряду, свернув и в ряды ювелиров, где тоже оказались его должники, хотя и мусульмане, а не армяне, пройдя и по ряду торговцев тканями, везде покричал, погрозил, побушевал Пушок.
Как на крыльях, свернул он на площадь, на вязкую площадь Таразык, где за весами виднелись ворота ханских палат.
Так торопливо, так смело ринулся Пушок в ханские ворота, что стражи не успели или не решились придержать его. Он ворвался в гостевую палату и, поднимая на ладони Тимурову пайцзу, не кланяясь, подошел к ханскому вельможе, чинно выступавшему под шелест самаркандского халата.
Вельможа благосклонно было склонил венчанную чалмой голову, но Пушок не обратил внимания на его благосклонность и, сверкнув пайцзой перед глазами вельможи, потребовал:
- К хану!..
- Нынче ханского выхода не...
- Выходов мне ждать некогда! Веди к нему!
Вельможа видел в руке купца пайцзу Повелителя Вселенной, его тамгу - три кольца:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147