Город хорошо освещен; кружевные ивы окружают каналы, подернутые ряской.Дома из кирпича, выстроенные вдоль каналов, выкрашены ярко-коричневой краской. У трехэтажных домов большие окна с простыми черными ставнями. Маленькие пешеходные мостики перекинуты через каналы. В Тревисо, кажется, все и вся связаны друг с другом, словно родственники. Нет зданий, стоящих на отшибе, в одиночку; это город-крепость.Улицы вымощены на голландский манер булыжником, но не привычного для нас серого цвета, как в Гринвиче. Эти булыжники дымчатого зелено-голубого цвета, словно патина, которая напоминает налет на бронзе, возможно, это мох, который растет тут из-за близкого расположения к воде. И этот мох, словно ковром устилающий Тревисо, делает город каким-то тихим.Когда мы приезжаем в отель, управляющий приветствует нас с таким воодушевлением, что я начинаю подозревать, что папа – давно пропавший член итальянской королевской семьи.– Кто из вас Лючия? – глядя на маму, Розмари и меня, спрашивает управляющий.– Я, – говорю я.– Вам телеграмма, сеньора. Церемонно он вручает мне желтый конверт. НАСЛАЖДАЙСЯ ОТДЫХОМ.ЖДУ. СКУЧАЮ ПО ТЕБЕ.С ЛЮБОВЬЮ, ДЖОН
– Как романтично! – вздыхая, говорит Розмари. Мои братья хохочут.– Да, вы просто кучка кривляк, – одергивает она их Управляющий позаботился предоставить нам комнаты с видом на канал и порекомендовал поужинать в расположенном неподалеку ресторане. После хорошего дневного сна, празднично нарядившись, мы идем с папой на открытый рынок около реки. Он объяснил, что вечером продавцы выбрасывают не раскупленную рыбу и морепродукты в реку, и все это плывет вниз по течению. Совсем не то что в Нью-Йорке: папе приходится тратить уйму денег на то, чтобы из «Гросерии» вывезли мусор.«Посиделки у Лавинии Стеллы» – лучший ресторан в Тревисо. Оказывается, его владелец – родной брат управляющего нашим отелем. Как только мы туда входим, становится понятным, что нас ждут.– Дети, – говорит папа, когда мы рассаживаемся за столом – Теперь вы видите, откуда я родом. Люди работают бок о бок друг с другом, сообща. И мне бы очень хотелось, чтобы вы переняли их опыт.– Папа, но мы и так работаем вместе, – возражает Роберто.– Да, но вы слишком много спорите друг с другом, – поднимает папа руки, привлекая наше внимание к атмосфере, царящей в обеденном зале. – Здесь ты никогда не услышишь перепалки.Я вмешиваюсь в разговор:– Это потому, что они прячутся на кухне, чтобы выяснить отношения.Расслышав мои слова, Орландо начинает смеяться, но все понимают, что папа прав. Его самой заветной мечтой в жизни было оставить свое дело сыновьям, но для этого нужно, чтобы сыновья ладили друг с другом. « Niente litigi! – всегда говорит он. – Никаких перебранок!»Сначала нам подали вкусный салат из леща и креветок, украшенный зеленью. После официант принес орекьетте Подобие клецек, итальянская кухня.
в розовом соусе, куда входят базилик, помидоры, ликер-крем и масло. Дальше – блюдо бараньих котлеток в сухарях, поджаренных на оливковом масле. На десерт в маленьких вазочках нам приносят сладкий крем, политый карамелью.– Если бы мы так ели каждый день, мне бы пришлось расставить все свои юбки, – говорю я Розмари, складывая руки поверх живота и откидываясь на спинку стула.– Не беспокойся, сегодня мы так много прошли пешком, наверное, миль пять от вокзала до гостиницы. Это все равно что прогуляться от Коммерческой улицы по Бруклинскому мосту до дома моих родителей. – Розмари улыбается и съедает еще одну полную ложку крема.Папа поднимает бокал:– Mia famiglia .Я улыбаюсь ему. И как бы я ни скучала по Джону, я понимаю, что буду очень рада, если мне выпадет шанс еще раз отправиться в такую поездку с моим отцом.– Господи, пап, перестань плакать. Что о нас подумают, – лукаво говорит Эксодус.– Простите. Я пью за моих родных, за тех, кого я люблю больше всего на свете. Завтра мы посмотрим Венецию, а потом в мой отчий дом. Salute Будьте здоровы (ит.).
.Мы все поднимаем бокалы и добавляем:– Cent'anni .Пусть еще сто лет все мы будем здоровы и счастливы. Теперь слезы стоят даже в глазах Эксодуса, но мне не хочется дразнить его, потому что я чувствую, что сама вот-вот расплачусь. Глава 8 До Годеги ди Сант-Урбано можно добраться тремя способами: на машине, на лошади и пешком. Наша машина похожа на те автомобили начала века с откидными задними сидениями, статьи о которых можно прочитать в журнале «Смитсониан» Ежемесячный научно-популярный журнал, выпускаемый в Вашингтоне Смитсоновским институтом.
.– Каждую минуту я жду, что сейчас подойдет Тедди Рузвельт и начнет крутить ручку автомобиля, чтобы запустить мотор, – наблюдая это зрелище, говорит мама. Единственный из всех нас, кто восхищается «ситроеном» серии А, – это Эксодус. Он даже знает марку этого швейцарского ночного кошмара и может назвать год его выпуска. Но все мы считаем этот автомобиль развалиной.Мы втискиваемся в машину. Кажется, сегодня самый жаркий день в истории Италии. Наше путешествие такое тяжелое, что мама успевает три раза перебрать свои четки, умоляя Господа не дать машине развалиться и помочь нам благополучно добраться до места. Годега некогда была маленьким фермерским поселением, но потом община построила новую церковь и уговорила папу Урбана XXI прийти и освятить ее. Вместе с благословением поселение приобрело и вес, и было переименовано в Годегу ди Сант-Урбано, а нищие поселенцы стали известны всей Италии своей набожностью и упорством.Пейзаж вокруг такой, будто здесь никогда не было цивилизации, но вот, наконец, и указатель: «ГОДЕГА ДИ САНТ-УРБАНО». В Годеге очень короткая главная улица, и по соседству с бескрайними полями, простирающимися за ней, она кажется еще меньше. А вот и церковь, и магазин тканей, и летнее кафе с зелеными зонтиками. А это военный монумент – гладкий, вытесанный из мрамора обелиск в центре газона, обнесенного цепями, укрепленными на столбиках. Несколько распряженных лошадей стоят рядом с портиком, на котором в грязи ковыряются курицы.– Деревня, – обреченно говорит мама. Бедняжка. Она выросла среди шумных улиц Бруклина и никак не может разделить с папой его восторг от возвращения на родину. Но я чувствую, что готова к встрече с этой землей, потому что запомнила все его рассказы о ней. Годега в точности такая, как описывал ее папа.– А мне нравится, – словно читая мои мысли, говорит Орландо. – Такое чувство, что я вернулся домой.Пока другие мои братья занимались всякой ерундой, Орландо сидел рядом со мной и слушал папины рассказы о Венеции.Небо такой отчаянной голубизны, какая бывает только на юге: ни единого облачка, которое бы нарушало этот яркий цвет. Поля и холмы простираются до самого горизонта, словно кусок шелка, разложенный на столе для кройки; легкий бриз колышет волнами золотистую пшеницу. А в конце всего этого великолепия – Доломитовая гора, со склонами цвета перьев серого голубя, и вершины – словно присыпанные солью.– Доменик! Eccoci qua! – машет рукой папа.Его кузен, который едет на открытом грузовике – еще одна развалина, – завидев нас, начинает гудеть. Доменик останавливает машину, выпрыгивает с водительского места, чтобы обнять папу. Он примерно тех же лет, что и папа, у него целая копна коротко остриженных седых волос, он широкоплеч, как все родственники с папиной стороны. Две восхитительно красивых девушки выходят из машины вслед за ним вместе с женщиной его возраста.– Вот это да! – завидев девушек, присвистывает Анджело.Одна из них высокая и стройная, ее волосы ниспадают блестящими волнами на грудь. На ней открытое темно-синее платье и сандалии. Она очень уверенно держится, поэтому мне кажется, что она выглядит моложе своих лет. Если бы она приехала в Нью-Йорк, то нашу модель Ирен Облонски сразу бы уволили.– Это моя племянница Орсола Спада, – говорит нам кузен Доменик.Братья ведут себя как ослы, пытаясь представиться все сразу, чем несчастная Орсола ужасно смущена.– А это моя дочь Доменика, – говорит кузен. Она столь же красива, миниатюрная и соблазнительная, но при том выглядит какой-то отважной.– А я Бартоломея, жена Доменика.Удивительно, Бартоломея – рыжеволосая, но с темно-карими глазами. У нее тоже отличная фигура. Не знаю, что они едят на своей ферме, но эта пища чудодейственно сказывается на женщинах.Доменик помогает нам забраться в открытый кузов грузовика, где поставлены две скамейки, на которые мы и садимся; грузовик такой вместительный, что всем нам просторно, несмотря на то, что мы сгрузили сюда же почти весь багаж. Я машу рукой папе и Роберто, которые едут за нами в машине.– Это настоящее приключение, – весело говорит мама.Я слегка подталкиваю ее локтем и киваю на Роберто и Орландо, которые расспрашивают Орсолу и Доменику о Венеции и ведут себя так, будто опытный гид по достопримечательностям для них – вопрос жизни и смерти.– Идиоты. Будто первый раз в жизни увидели девушку, – фыркает Эксодус.Грузовик поворачивает и теперь едет по грязной дороге, нас подкидывает, как тюки с хлопком. Вдоль дороги растет такая высокая пшеница, что складывается впечатление, что мы едем по туннелю. Я гляжу в небо. Солнце висит низко, розовое пламя на голубом фоне. Здесь все не так: другая пища, другая погода, папино состояние души, нелепое поведение братьев, вновь обретенное мамой терпение; все иное, но не я. Сердцем я дома, рядом с Джоном Тальботом.Доменик останавливается у трехэтажного оштукатуренного дома, построенного прямо посреди поля и помогает нам выбраться из грузовика. Последний раз папа видел свой дом в семнадцать лет, поэтому он плачет. Словно пытаясь сдвинуть какой-то груз с папиных плеч, Доменик с силой похлопывает его по спине. И только когда папа успокаивается и вытирает нос, Доменик прекращает шлепать его. Бартоломея и девушки собирают в саду овощи, пока кузен показывает нам хозяйство.– Пойдемте, я покажу вам дом.Такого фермерского дома я еще не видела. Мы идем вслед за Домеником в дом через широкую деревянную дверь и попадаем в помещение, которое можно назвать не иначе как хлев. Пол устлан соломой, на окнах сделанные из тонких деревянных реек жалюзи, которые сейчас подняты. Хотя сейчас еще середина дня, в помещении темно.– У меня есть скот. Осел и две свиньи. – Доменик замолкает на минуту. – Хотите, я приведу их?– Не стоит, – решительно заявляет мама. Очень маленькая курица забилась под солому в углу комнаты. Доменик улыбается:– Ах да, курица. По некоторым причинам она остается здесь.Мы немного теряемся от непривычной обстановки.– Сюда, здесь жилые комнаты, – идет дальше Доменик и начинает карабкаться по грубо сработанной лестнице, которая ведет к люку в потолке. Мы лезем за ним, как муравьи взбирающиеся по ветке.– Неплохо, – замечает идущий впереди меня Роберто. Папа подает мне руку, чтобы помочь подняться, потом помогает маме.– Дядя Антонио прожил здесь до самой смерти, – говорит нам Доменик.Здесь одна просторная комната с простым длинным самодельным столом и двенадцатью стульями, обитыми узорной тканью. Стены выкрашены светлой персиковой краской, а у самого потолка и у плинтусов сделаны бледно-розовые бордюры. Уютный диван и два кресла, низких и глубоких, стоят рядом с окнами. Весь дальний конец комнаты занимает печь, выложенная серым плитняком; некоторые из камней достигают размеров шляпной картонки. Никогда прежде я не видела такой громадной печи. Я могла бы встать в ней в полный рост! Над печью вывешена коллекция старых сельскохозяйственных инструментов. Черные инструменты на желтом фоне создают эффект фотографии. Здесь есть торшер с простыми розовыми плафонами. После хлева на первом этаже я чувствую облегчение, когда понимаю, что здесь есть электричество.– Видишь, Мария. Все просто. Никаких безделушек, – поддразнивает папа маму. – У моей жены тарелок больше, чем в ином ресторане, – объясняет он Доменику.Не обращая на эту шутку никакого внимания, мама спрашивает:– А где мы будем спать?– Наверху, – показывает пальцем Доменик.– Еще одна, – радуется мама, заметив лестницу, и начинает карабкаться на третий этаж Я иду за ней. Здесь две широкие двуспальные кровати. Они нам кажутся такими же, как дома, но только до тех пор, пока мы на них не садимся. Вместо деревянного короба и матрацев с пружинами, кровати сделаны из деревянных щитов, сверху которых положены мешки с соломой. Но если их заправить простыней и положить сверху одеяло, они кажутся обычными кроватями.Я сажусь и провожу рукой по одеялу.– Не так уж и плохо.– Теперь мы узнаем, как чувствуют себя курицы, – закатывает глаза мама.Одну комнату займут родители, а другую – мы с Розмари. Братья будут спать на первом этаже в хлеву. Прежде чем присоединиться к братьям, которые остались внизу, Роберто обнимает Розмари, а та прислоняется щекой к его шее. Потеря ребенка сблизила их еще больше.В огороде полным-полно спелых помидоров, желтых груш, редиски и картофеля. У Доменика есть домашняя ветчина, подвешенные в ряд к потолку обжаренные в меду окорока и вяленая говядина в специях. Все это он делает в своей коптильне. Он принес и своего оливкового масла в черной бутыли и немного вина, красного кьянти с горчинкой, в глиняном кувшине.Бартоломея выводит маму на улицу, чтобы показать, как обустроена печь с высокой трубой снаружи. Рядом с печью – невысокая каменная стенка (я думаю, это сделано для охлаждения выпечки), за перегородкой стоит еще один стол, длиннее того, что в доме, а вдоль него скамейка.– Мы готовим здесь. Внутри слишком жарко, – говорит маме Бартоломея и показывает ей посуду, аккуратно расставленную под печью. Итальянцы находчивы, думаю я про себя. Готовящиеся блюда стоят с одной стороны, а поспевшие подаются в другую.– Не хотите перекусить?Бартоломея накрывает стол ярко-желтой льняной скатертью, прижимая ее маленькой черной бутылью с оливковым маслом. Орсола раскладывает вилки, расставляет тарелки, а потом ставит деревянные бокалы рядом с каждым местом. Из корзины, которую она принесла из грузовика Доменика, Бартоломея достает разные лакомства: небольшие сандвичи с поджаренным хлебом, анчоусы, большое плоское блюдо с ярко-красными чищеными апельсинами, сбрызнутыми оливковым маслом и посыпанными приправой, свежие фиги, порезанные пополам и начиненные жирным сыром, сочные копченые сардины, скрученный трубочками сыр пармезан, свежие черные оливки. На десерт будут большие пирожные с кремом. Рядом с каждой тарелкой Орсола кладет ветку винограда. Так торжественно.Бартоломея приглашает нас к обеду. Пока мы рассаживаемся на скамейках, у меня такое ощущение, что время прекратило ход; мы могли быть любым поколением Сартори, которые собираются вот так все вместе под палящим солнцем Венеции, чтобы пообедать.
Через неделю ночевок на ароматной соломе, прогулок до города выпить кофе со взбитыми сливками и обратно, отдыха и послеобеденного сна, чтения дневников Гете о его путешествиях по Италии (прощальный подарок Делмарра), я поняла, что могла бы прожить так до конца жизни, но только если мой жених будет рядом со мной. Когда я думаю о Джоне, мое сердце так и ноет. Всякий раз, как я вижу нечто удивительное, мне хочется, чтобы и он мог разделить со мной мою радость.Мне пришло первое письмо от Рут, в котором она сообщает, что живот Элен становится все больше и больше с каждой секундой: ей уже пришлось расставить ее юбку в два раза. Виолетта уверена, что к Дню труда С 1894 г. общенациональный праздник, отмечаемый в первый понедельник сентября.
ее полицейский офицер подарит ей обручальное кольцо. Делмарр ходит мрачнее тучи; скоро они собираются пообедать вместе, и Рут обещает подробно об этом рассказать. Дальше она замечает, что Джон заходил пару раз поздороваться с ними. Он сказал Рут, что был в отделе «Украшения для дома», где подбирал платяной шкаф для нашей спальни.– Лючия! – зовет Ро, и по тому, как звучит ее голос, я понимаю, что произошло что-то ужасное. Я бегу за дом и вижу ее стоящей на коленях рядом с папой, который распластался на земле.– Мама! – изо всех сил кричу я.Мама и Эксодус выбегают из дома. Я становлюсь на колени рядом с папой и, нащупав его пульс, чувствую, как слабо бьется его сердце.– Неси воду, – приказываю я Ро.– Нужно отвезти его в город.Вместе с Эксодусом мы пытаемся привести папу в чувства. Он открывает глаза, но не может понять, где находится.– Не давайте ему снова потерять сознание! – говорю я маме, пока мы несем его в грузовик, который оставил нам Доменик. Остальные братья уехали на ферму Доменика, чтобы помочь ему заполнить сеном силосную башню. Ферма находится в миле в противоположную от города сторону, поэтому мы решаем попытать счастья и найти доктора в Годеге.Эксодус старается ехать по колдобинам старой дороги как можно быстрее. Нас трясет, болтает из стороны в сторону, но сейчас это хорошо, потому что помогает папе снова не потерять сознание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
– Как романтично! – вздыхая, говорит Розмари. Мои братья хохочут.– Да, вы просто кучка кривляк, – одергивает она их Управляющий позаботился предоставить нам комнаты с видом на канал и порекомендовал поужинать в расположенном неподалеку ресторане. После хорошего дневного сна, празднично нарядившись, мы идем с папой на открытый рынок около реки. Он объяснил, что вечером продавцы выбрасывают не раскупленную рыбу и морепродукты в реку, и все это плывет вниз по течению. Совсем не то что в Нью-Йорке: папе приходится тратить уйму денег на то, чтобы из «Гросерии» вывезли мусор.«Посиделки у Лавинии Стеллы» – лучший ресторан в Тревисо. Оказывается, его владелец – родной брат управляющего нашим отелем. Как только мы туда входим, становится понятным, что нас ждут.– Дети, – говорит папа, когда мы рассаживаемся за столом – Теперь вы видите, откуда я родом. Люди работают бок о бок друг с другом, сообща. И мне бы очень хотелось, чтобы вы переняли их опыт.– Папа, но мы и так работаем вместе, – возражает Роберто.– Да, но вы слишком много спорите друг с другом, – поднимает папа руки, привлекая наше внимание к атмосфере, царящей в обеденном зале. – Здесь ты никогда не услышишь перепалки.Я вмешиваюсь в разговор:– Это потому, что они прячутся на кухне, чтобы выяснить отношения.Расслышав мои слова, Орландо начинает смеяться, но все понимают, что папа прав. Его самой заветной мечтой в жизни было оставить свое дело сыновьям, но для этого нужно, чтобы сыновья ладили друг с другом. « Niente litigi! – всегда говорит он. – Никаких перебранок!»Сначала нам подали вкусный салат из леща и креветок, украшенный зеленью. После официант принес орекьетте Подобие клецек, итальянская кухня.
в розовом соусе, куда входят базилик, помидоры, ликер-крем и масло. Дальше – блюдо бараньих котлеток в сухарях, поджаренных на оливковом масле. На десерт в маленьких вазочках нам приносят сладкий крем, политый карамелью.– Если бы мы так ели каждый день, мне бы пришлось расставить все свои юбки, – говорю я Розмари, складывая руки поверх живота и откидываясь на спинку стула.– Не беспокойся, сегодня мы так много прошли пешком, наверное, миль пять от вокзала до гостиницы. Это все равно что прогуляться от Коммерческой улицы по Бруклинскому мосту до дома моих родителей. – Розмари улыбается и съедает еще одну полную ложку крема.Папа поднимает бокал:– Mia famiglia .Я улыбаюсь ему. И как бы я ни скучала по Джону, я понимаю, что буду очень рада, если мне выпадет шанс еще раз отправиться в такую поездку с моим отцом.– Господи, пап, перестань плакать. Что о нас подумают, – лукаво говорит Эксодус.– Простите. Я пью за моих родных, за тех, кого я люблю больше всего на свете. Завтра мы посмотрим Венецию, а потом в мой отчий дом. Salute Будьте здоровы (ит.).
.Мы все поднимаем бокалы и добавляем:– Cent'anni .Пусть еще сто лет все мы будем здоровы и счастливы. Теперь слезы стоят даже в глазах Эксодуса, но мне не хочется дразнить его, потому что я чувствую, что сама вот-вот расплачусь. Глава 8 До Годеги ди Сант-Урбано можно добраться тремя способами: на машине, на лошади и пешком. Наша машина похожа на те автомобили начала века с откидными задними сидениями, статьи о которых можно прочитать в журнале «Смитсониан» Ежемесячный научно-популярный журнал, выпускаемый в Вашингтоне Смитсоновским институтом.
.– Каждую минуту я жду, что сейчас подойдет Тедди Рузвельт и начнет крутить ручку автомобиля, чтобы запустить мотор, – наблюдая это зрелище, говорит мама. Единственный из всех нас, кто восхищается «ситроеном» серии А, – это Эксодус. Он даже знает марку этого швейцарского ночного кошмара и может назвать год его выпуска. Но все мы считаем этот автомобиль развалиной.Мы втискиваемся в машину. Кажется, сегодня самый жаркий день в истории Италии. Наше путешествие такое тяжелое, что мама успевает три раза перебрать свои четки, умоляя Господа не дать машине развалиться и помочь нам благополучно добраться до места. Годега некогда была маленьким фермерским поселением, но потом община построила новую церковь и уговорила папу Урбана XXI прийти и освятить ее. Вместе с благословением поселение приобрело и вес, и было переименовано в Годегу ди Сант-Урбано, а нищие поселенцы стали известны всей Италии своей набожностью и упорством.Пейзаж вокруг такой, будто здесь никогда не было цивилизации, но вот, наконец, и указатель: «ГОДЕГА ДИ САНТ-УРБАНО». В Годеге очень короткая главная улица, и по соседству с бескрайними полями, простирающимися за ней, она кажется еще меньше. А вот и церковь, и магазин тканей, и летнее кафе с зелеными зонтиками. А это военный монумент – гладкий, вытесанный из мрамора обелиск в центре газона, обнесенного цепями, укрепленными на столбиках. Несколько распряженных лошадей стоят рядом с портиком, на котором в грязи ковыряются курицы.– Деревня, – обреченно говорит мама. Бедняжка. Она выросла среди шумных улиц Бруклина и никак не может разделить с папой его восторг от возвращения на родину. Но я чувствую, что готова к встрече с этой землей, потому что запомнила все его рассказы о ней. Годега в точности такая, как описывал ее папа.– А мне нравится, – словно читая мои мысли, говорит Орландо. – Такое чувство, что я вернулся домой.Пока другие мои братья занимались всякой ерундой, Орландо сидел рядом со мной и слушал папины рассказы о Венеции.Небо такой отчаянной голубизны, какая бывает только на юге: ни единого облачка, которое бы нарушало этот яркий цвет. Поля и холмы простираются до самого горизонта, словно кусок шелка, разложенный на столе для кройки; легкий бриз колышет волнами золотистую пшеницу. А в конце всего этого великолепия – Доломитовая гора, со склонами цвета перьев серого голубя, и вершины – словно присыпанные солью.– Доменик! Eccoci qua! – машет рукой папа.Его кузен, который едет на открытом грузовике – еще одна развалина, – завидев нас, начинает гудеть. Доменик останавливает машину, выпрыгивает с водительского места, чтобы обнять папу. Он примерно тех же лет, что и папа, у него целая копна коротко остриженных седых волос, он широкоплеч, как все родственники с папиной стороны. Две восхитительно красивых девушки выходят из машины вслед за ним вместе с женщиной его возраста.– Вот это да! – завидев девушек, присвистывает Анджело.Одна из них высокая и стройная, ее волосы ниспадают блестящими волнами на грудь. На ней открытое темно-синее платье и сандалии. Она очень уверенно держится, поэтому мне кажется, что она выглядит моложе своих лет. Если бы она приехала в Нью-Йорк, то нашу модель Ирен Облонски сразу бы уволили.– Это моя племянница Орсола Спада, – говорит нам кузен Доменик.Братья ведут себя как ослы, пытаясь представиться все сразу, чем несчастная Орсола ужасно смущена.– А это моя дочь Доменика, – говорит кузен. Она столь же красива, миниатюрная и соблазнительная, но при том выглядит какой-то отважной.– А я Бартоломея, жена Доменика.Удивительно, Бартоломея – рыжеволосая, но с темно-карими глазами. У нее тоже отличная фигура. Не знаю, что они едят на своей ферме, но эта пища чудодейственно сказывается на женщинах.Доменик помогает нам забраться в открытый кузов грузовика, где поставлены две скамейки, на которые мы и садимся; грузовик такой вместительный, что всем нам просторно, несмотря на то, что мы сгрузили сюда же почти весь багаж. Я машу рукой папе и Роберто, которые едут за нами в машине.– Это настоящее приключение, – весело говорит мама.Я слегка подталкиваю ее локтем и киваю на Роберто и Орландо, которые расспрашивают Орсолу и Доменику о Венеции и ведут себя так, будто опытный гид по достопримечательностям для них – вопрос жизни и смерти.– Идиоты. Будто первый раз в жизни увидели девушку, – фыркает Эксодус.Грузовик поворачивает и теперь едет по грязной дороге, нас подкидывает, как тюки с хлопком. Вдоль дороги растет такая высокая пшеница, что складывается впечатление, что мы едем по туннелю. Я гляжу в небо. Солнце висит низко, розовое пламя на голубом фоне. Здесь все не так: другая пища, другая погода, папино состояние души, нелепое поведение братьев, вновь обретенное мамой терпение; все иное, но не я. Сердцем я дома, рядом с Джоном Тальботом.Доменик останавливается у трехэтажного оштукатуренного дома, построенного прямо посреди поля и помогает нам выбраться из грузовика. Последний раз папа видел свой дом в семнадцать лет, поэтому он плачет. Словно пытаясь сдвинуть какой-то груз с папиных плеч, Доменик с силой похлопывает его по спине. И только когда папа успокаивается и вытирает нос, Доменик прекращает шлепать его. Бартоломея и девушки собирают в саду овощи, пока кузен показывает нам хозяйство.– Пойдемте, я покажу вам дом.Такого фермерского дома я еще не видела. Мы идем вслед за Домеником в дом через широкую деревянную дверь и попадаем в помещение, которое можно назвать не иначе как хлев. Пол устлан соломой, на окнах сделанные из тонких деревянных реек жалюзи, которые сейчас подняты. Хотя сейчас еще середина дня, в помещении темно.– У меня есть скот. Осел и две свиньи. – Доменик замолкает на минуту. – Хотите, я приведу их?– Не стоит, – решительно заявляет мама. Очень маленькая курица забилась под солому в углу комнаты. Доменик улыбается:– Ах да, курица. По некоторым причинам она остается здесь.Мы немного теряемся от непривычной обстановки.– Сюда, здесь жилые комнаты, – идет дальше Доменик и начинает карабкаться по грубо сработанной лестнице, которая ведет к люку в потолке. Мы лезем за ним, как муравьи взбирающиеся по ветке.– Неплохо, – замечает идущий впереди меня Роберто. Папа подает мне руку, чтобы помочь подняться, потом помогает маме.– Дядя Антонио прожил здесь до самой смерти, – говорит нам Доменик.Здесь одна просторная комната с простым длинным самодельным столом и двенадцатью стульями, обитыми узорной тканью. Стены выкрашены светлой персиковой краской, а у самого потолка и у плинтусов сделаны бледно-розовые бордюры. Уютный диван и два кресла, низких и глубоких, стоят рядом с окнами. Весь дальний конец комнаты занимает печь, выложенная серым плитняком; некоторые из камней достигают размеров шляпной картонки. Никогда прежде я не видела такой громадной печи. Я могла бы встать в ней в полный рост! Над печью вывешена коллекция старых сельскохозяйственных инструментов. Черные инструменты на желтом фоне создают эффект фотографии. Здесь есть торшер с простыми розовыми плафонами. После хлева на первом этаже я чувствую облегчение, когда понимаю, что здесь есть электричество.– Видишь, Мария. Все просто. Никаких безделушек, – поддразнивает папа маму. – У моей жены тарелок больше, чем в ином ресторане, – объясняет он Доменику.Не обращая на эту шутку никакого внимания, мама спрашивает:– А где мы будем спать?– Наверху, – показывает пальцем Доменик.– Еще одна, – радуется мама, заметив лестницу, и начинает карабкаться на третий этаж Я иду за ней. Здесь две широкие двуспальные кровати. Они нам кажутся такими же, как дома, но только до тех пор, пока мы на них не садимся. Вместо деревянного короба и матрацев с пружинами, кровати сделаны из деревянных щитов, сверху которых положены мешки с соломой. Но если их заправить простыней и положить сверху одеяло, они кажутся обычными кроватями.Я сажусь и провожу рукой по одеялу.– Не так уж и плохо.– Теперь мы узнаем, как чувствуют себя курицы, – закатывает глаза мама.Одну комнату займут родители, а другую – мы с Розмари. Братья будут спать на первом этаже в хлеву. Прежде чем присоединиться к братьям, которые остались внизу, Роберто обнимает Розмари, а та прислоняется щекой к его шее. Потеря ребенка сблизила их еще больше.В огороде полным-полно спелых помидоров, желтых груш, редиски и картофеля. У Доменика есть домашняя ветчина, подвешенные в ряд к потолку обжаренные в меду окорока и вяленая говядина в специях. Все это он делает в своей коптильне. Он принес и своего оливкового масла в черной бутыли и немного вина, красного кьянти с горчинкой, в глиняном кувшине.Бартоломея выводит маму на улицу, чтобы показать, как обустроена печь с высокой трубой снаружи. Рядом с печью – невысокая каменная стенка (я думаю, это сделано для охлаждения выпечки), за перегородкой стоит еще один стол, длиннее того, что в доме, а вдоль него скамейка.– Мы готовим здесь. Внутри слишком жарко, – говорит маме Бартоломея и показывает ей посуду, аккуратно расставленную под печью. Итальянцы находчивы, думаю я про себя. Готовящиеся блюда стоят с одной стороны, а поспевшие подаются в другую.– Не хотите перекусить?Бартоломея накрывает стол ярко-желтой льняной скатертью, прижимая ее маленькой черной бутылью с оливковым маслом. Орсола раскладывает вилки, расставляет тарелки, а потом ставит деревянные бокалы рядом с каждым местом. Из корзины, которую она принесла из грузовика Доменика, Бартоломея достает разные лакомства: небольшие сандвичи с поджаренным хлебом, анчоусы, большое плоское блюдо с ярко-красными чищеными апельсинами, сбрызнутыми оливковым маслом и посыпанными приправой, свежие фиги, порезанные пополам и начиненные жирным сыром, сочные копченые сардины, скрученный трубочками сыр пармезан, свежие черные оливки. На десерт будут большие пирожные с кремом. Рядом с каждой тарелкой Орсола кладет ветку винограда. Так торжественно.Бартоломея приглашает нас к обеду. Пока мы рассаживаемся на скамейках, у меня такое ощущение, что время прекратило ход; мы могли быть любым поколением Сартори, которые собираются вот так все вместе под палящим солнцем Венеции, чтобы пообедать.
Через неделю ночевок на ароматной соломе, прогулок до города выпить кофе со взбитыми сливками и обратно, отдыха и послеобеденного сна, чтения дневников Гете о его путешествиях по Италии (прощальный подарок Делмарра), я поняла, что могла бы прожить так до конца жизни, но только если мой жених будет рядом со мной. Когда я думаю о Джоне, мое сердце так и ноет. Всякий раз, как я вижу нечто удивительное, мне хочется, чтобы и он мог разделить со мной мою радость.Мне пришло первое письмо от Рут, в котором она сообщает, что живот Элен становится все больше и больше с каждой секундой: ей уже пришлось расставить ее юбку в два раза. Виолетта уверена, что к Дню труда С 1894 г. общенациональный праздник, отмечаемый в первый понедельник сентября.
ее полицейский офицер подарит ей обручальное кольцо. Делмарр ходит мрачнее тучи; скоро они собираются пообедать вместе, и Рут обещает подробно об этом рассказать. Дальше она замечает, что Джон заходил пару раз поздороваться с ними. Он сказал Рут, что был в отделе «Украшения для дома», где подбирал платяной шкаф для нашей спальни.– Лючия! – зовет Ро, и по тому, как звучит ее голос, я понимаю, что произошло что-то ужасное. Я бегу за дом и вижу ее стоящей на коленях рядом с папой, который распластался на земле.– Мама! – изо всех сил кричу я.Мама и Эксодус выбегают из дома. Я становлюсь на колени рядом с папой и, нащупав его пульс, чувствую, как слабо бьется его сердце.– Неси воду, – приказываю я Ро.– Нужно отвезти его в город.Вместе с Эксодусом мы пытаемся привести папу в чувства. Он открывает глаза, но не может понять, где находится.– Не давайте ему снова потерять сознание! – говорю я маме, пока мы несем его в грузовик, который оставил нам Доменик. Остальные братья уехали на ферму Доменика, чтобы помочь ему заполнить сеном силосную башню. Ферма находится в миле в противоположную от города сторону, поэтому мы решаем попытать счастья и найти доктора в Годеге.Эксодус старается ехать по колдобинам старой дороги как можно быстрее. Нас трясет, болтает из стороны в сторону, но сейчас это хорошо, потому что помогает папе снова не потерять сознание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32