Потом промывает зелень под струей воды, мелко крошит и кладет ее в каждую тарелку.– Мария! – кричит из гостиной папа. – Мария, presto ! Скорее! (ит.).
Мама бросает кухонное полотенце и бежит в гостиную. Мы с Розмари идем за ней следом. Роберто, Орландо, Анджело и Эксодус загадочно улыбаются. Мама пристально смотрит на них.– В чем дело? – спрашивает она. Папа подхватывает ее на руки и кружит.– Антонио, пусти. Ты повредишь спину, – упирается она.– Ты не поверишь, – покрывая ее лицо поцелуями, говорит папа.– Чему? Чему я не поверю?– Это дядя Антонио. Мы получили от него в наследство поместье в Годеге! Это же моя ферма! Фермерский дом, в котором я родился. Загон, где я держал наших лошадей, а за ним пшеничные поля. Все это теперь наше!– Кто тебе сказал? – спрашивает мама.– Мой кузен Доменик прислал письмо. Вот оно. Читай, – протягивает ей письмо папа, а братья начинают обсуждать, как распорядиться наследством.Мама оправляет передник:– И как ты собираешься поступить?– Мы поедем туда!– Когда?– В августе.– Но я уже сняла дом на побережье Джерси.– Отмени. Мария, решено. Мы едем в Италию. Вся семья возвращается на родину.Розмари гладит себя по животу:– Не знаю, папа. Ребенок будет еще совсем маленьким, а это так далеко.– Он подрастет. Это моя родина, и мои внуки будут знать это место, как собственный дом! Кроме того, по закону Италии мы обязаны прибыть на место, чтобы заявить о своих правах на имущество в местном суде.– Я не собираюсь тратить лето, чтобы кормить кур и доить коз в Италии, – упирая руки в бока, заявляет мама. – Мне и здесь хватает работы.– Мы едем в Италию, Мария, – спокойно говорит папа.– Никуда я не поеду, – возражает мама.В комнате так тихо, что мы можем слышать автомобильные гудки, доносящиеся с Коммерческой улицы. Родители словно играют в гляделки: уставились друг на друга и, похоже, уступать никто не собирается. Братья замолкают, думая, как бы улизнуть отсюда. Нам всем известно, что сейчас последует перепалка. Так происходит с самой их свадьбы, но обычно маме приходится уступить.– Мама, – пытаясь предотвратить ссору, умоляю я, – разве ты не рада за папу?– Лючия, ты понятия не имеешь, что за жизнь на ферме. Твой прадед был фермером, не забыла? Его жизнь была адской, не меньше. Весь день нужно работать в поле и полночи – в хлеву. Это совсем не весело, и мы с твоим отцом уже стары для этого. Мы продадим ферму, принимает решение мама.– Я никогда ее не продам, – бушует папа. – Никогда!Папа говорит таким тоном, что маме приходится уступить:– Хорошо, хорошо, Антонио. Баста ! Я аннулирую договор аренды дома в Джерси, чтобы мы могли увидеть эту ферму. Идем ужинать. Теперь ты счастлив? – Мама разворачивается и уходит на кухню.Папа провожает ее взглядом и в недоумении качает головой. Братья смотрят на меня. Я победоносно взмахиваю руками. Нам всем казалось, что хозяйство держится на папе, что он – глава семьи, но оказывается, именно Мария Сартори правит бал. Я нарушаю тишину:– Пап, мне кажется, это здорово.– И мне, – улыбается ему Розмари, а потом сжимает его руку и уходит наверх.
За ужином родители так и не взглянули друг на друга. После папа взял пальто и шляпу и, хлопнув дверью, ушел. Я велела Розмари пойти прилечь, а сама осталась убрать посуду. Когда мы с братьями были маленькими, мама говорила нам, что если ты ешь, когда зол, то еда превращается в яд.– Папа еще не вернулся? – входя в кухню, спрашивает мама, когда я домываю последнюю тарелку.– Нет.Мама садится за кухонный стол. Я наливаю две чашки чая.– Ты собираешься дуться весь вечер? – ласково спрашиваю я.– Ты просто не все знаешь, – начинает она. – Я прочла письмо. Твой отец получил ферму, а его брат – деньги.– И много денег было у дяди Антонио?– Да, и ему была известна история ссоры между твоим отцом и его братом, поэтому вместо того, чтобы поделить поровну и поместье, и деньги, он решил иначе.– Может, дядя побоялся, что если он завещает ферму им обоим, то они в итоге продадут ее.– Именно так он и решил. У них в семье всегда все так сложно.– Хорошо, но чья это вина? Тебе надо было убедить папу примириться с братом. – Мама явно удивлена моими словами. – Эта нелепая вражда длится уже слишком долго.– Нам лучше не вмешиваться, – настаивает она.– Ма, что хорошего в том, что папа и дядя Энцо не разговаривают друг с другом вот уже двадцать пять лет?– Это не просто ссора, – мама с такой силой наматывает нитку от чайного пакетика на ложку, что он вот-вот лопнет.– Дай угадаю. Деньги.– Да, это все из-за денег. А еще из-за ее ужасного характера. Жена Энцо заявила, что твой папа приставал к ней.– Что? – Не могу представить папу в такой ситуации.– Безусловно, твой отец никогда не делал ничего подобного. Я там тоже была. Но Катерина настаивала на своем. Она так завидовала душевной близости твоего папы и Энцо, что готова была на все, чтобы рассорить их. И эта ложь стала последней каплей. Хотя мы с ней не поладили с самого начала.– Почему?– Она была этакой примадонной. Ничего не делала. Когда мы жили вместе в этом доме, только я готовила и убирала, а она палец о палец не ударила. Я была ее прислугой, потому что была младше и хотела доказать твоему отцу, что способна создать для него уютный дом и поладить с кем угодно, поэтому разумно было не противиться. Но Катерина была очень неуверенной в себе женщиной. Как мне кажется, именно такие женщины – самые опасные существа. Такие могут натворить бед почище, чем целый полк вооруженных солдат.– И что она сделала?– Она тратила очень много денег на себя, ее не волновало, что остальным не хватает. В конце месяца, когда мы оплачивали счета, папа и Энцо ругались. Эти размолвки отдаляли их друг от друга все больше и больше.– Ты распределяла затраты?– Все наличные деньги – прибыль из «Гросерии» – мы держали в специальной коробке. Это были общие деньги. Конечно, был еще счет в банке, и Катерина знала об этом. Мне никогда не требовалось много украшений и всяких других мелочей, я всегда довольствовалась тем малым, что имею. Катерине же наоборот нужно было много всего, чтобы чувствовать себя счастливой. Она чуть с ума не сошла, когда узнала, что им придется уехать из Нью-Йорка. Но дело было сделано: жребий брошен, один брат был вынужден уехать, а второй – выкупить его долю. Деваться ей было некуда.– Папа принял нелегкое решение, и выбрал тебя, и вот тогда Катерина и наложила на меня проклятье.– Да. Это была ее последняя выходка. Но твой папа и Энцо не посмели нарушить уговор. Что сделано, того не воротишь. Но мне кажется Энцо был не особо и против. Он скучал по родине. Не будь этой ссоры, он однажды все равно уехал бы в Венецию и купил там ферму.– Дядя Энцо, наверно, хотел получить ферму в Годеге.– Но Антонио рассудил по-другому, Лючия. Уверена, Катерина будет счастлива завладеть такой кучей денег.
Мы с Рут торопимся закончить дорожный костюм для одной леди с Парк-авеню, которая проводит всю весну в турах по Европе. Для Рут это последний большой заказ перед свадьбой и медовым месяцем. Когда мы заканчиваем, Рут отматывает от рулона большой лист оберточной бумаги, отрезает его лезвием и кладет на стол для кройки. Потом берет черный мелок из своей коробки с инструментами и пишет: «Джон Тальбот», и отходит от стола.– Какое необычное имя. Как будто это ученый, банкир или еще какой-нибудь благородный человек.– Если он такой благородный, почему тогда не звонит?– Это, Лючия, вопрос на миллион долларов, – улыбается Рут.– Леди, на вашу доску почета, – на мой рабочий стол Делмарр бросает письмо: «Мать-настоятельница передает вам от всех недавно принявших постриг монахинь католической церкви Бронкса благодарность за их одеяния. Они будут поминать вас в своих молитвах».– Как любезно, – искренне говорю я.– Лючия, напишешь матушке ответ, хорошо? Скажи ей, что я заказываю молитву о том, чтобы мои волосы не выпадали. Сегодня утром я увидел у себя на затылке плешь. Она маленькая, но может увеличиться, а я слишком себе нравлюсь, чтобы спокойно к этому относиться, – поглаживая себя по голове, крутится у трельяжа Делмарр. – Есть какой-нибудь специальный святой, который занимается вопросами облысения?– Не смотри на меня. Я не разбираюсь в святых, – смеется Рут.– Сомневаюсь, что таковой существует, но я уверена, что можно просто помолиться, если дело совсем плохо, – предлагаю я.– Тогда впиши туда и Харви, – говорит Рут. – Они молятся за евреев?– С чего бы это им не молиться?– Тогда напиши им, чтобы просили Бога за Харви, потому что плешь на его макушке уже размером с почтовую марку. Но это не страшно. Я сказала ему, что буду любить его, несмотря ни на что.– Так оно и будет, когда ты выйдешь замуж, – прислоняется к стене Делмарр. – Поэтому я предпочитаю оставаться холостым. Разве честный человек смог бы, стоя перед огромной толпой, обещать, что в болезни (фу!), в нужде (шутники!), в любых обстоятельствах никогда не нарушать свое обещание? Брачные клятвы – словно документ, удостоверяющий твое ничтожество. Как можно верить, что человек, за которого ты выходишь замуж, останется с тобой до самой смерти, каким бы идиотом ты ни был? И последнему дураку ясно, что хорошее дело браком не назовут.– Прошу вас, давайте сменим тему, – весело говорит Рут. – Я ведь почти вышла замуж.– Лючия, я сегодня обедаю вместе с Джоном Тальботом. Хочешь пойти со мной?Прежде чем мне удается произнести хотя бы слово, входит Джон. На нем черный в едва различимую розовую полосочку костюм-тройка. Поверх идеальной белизны рубашки повязан цвета белого жемчуга галстук из китайского шелка. И как у него получается всегда выглядеть столь неотразимо?– Так ты идешь? – еще раз спрашивает Делмарр.– Не могу. У меня другие планы. – Я любезно улыбаюсь Делмарру, но на самом деле мечтаю свернуть ему шею. Не хочу я сопровождать его на деловой встрече, только не с Джоном Тальботом.– Хорошо, без проблем, – мимоходом говорит Делмарр.Джон замечает свое имя, написанное мелком.– Кто-то хотел отправить мне послание? – указывая на лист бумаги, говорит он.Мы с Рут смотрим друг на друга с тревогой. Делмарр глядит на стол.– О, это я. Попросил Рут написать, чтобы не забыть о ланче с тобой.Мы с Рут думаем об одном и том же: Делмарр – как первоклассный боксер, который работает в высокой стойке, никогда не пропустит даже самый молниеносный удар.– Как поживаешь, Лючия? – улыбаясь, спрашивает Джон.– Прекрасно. Вы знакомы с Рут Каспиан?– Да, мы познакомились в отделе «Украшения для дома». Помните? Рад вас снова видеть.– Спасибо, – с улыбкой говорит Рут. – Я тоже рада.Делмарр уводит Джона. Как только они уходят, Рут облокачивается на рабочий стол:– Он изумителен, – вздыхает она. – Зубы даже белее рубашки.– О таких говорят: «Он выглядит, как кинозвезда», – соглашаюсь я.– Возможно, у вас что-то и получится. Ты тоже у нас красавица. А моя тетя Берил всегда говорит, что деньги притягивают деньги, а красота – красоту. Конечно, когда она выпьет, то добавляет, что бедняки женятся на беднячках, а некрасивые мужчины выбирают некрасивых женщин. – Рут наливает себе чашечку кофе из своего термоса. – Теперь угадай, каков из себя дядя Милт, муж моей тетушки?– Красивый?– Нет. Бедный.Делмарр так и не возвращается. Около четырех часов вечера секретарша из бухгалтерии передает нам записку, в которой он сообщает, что будет в понедельник утром, потому что ему срочно нужно на встречу. В этом нет ничего необычного. Вне магазина мы проводим довольно много времени, когда нас отправляют посмотреть, что нового появилось в салонах тканей, магазинах готовой одежды, галантерейных лавках. Я сгораю от нетерпения, настолько мне хочется выспросить у Делмарра все о Джоне Тальботе, и вот теперь мне придется прождать все выходные.Я сажусь в автобус, размышляя, как проведу субботу и воскресенье. В воскресенье свадьба Рут, а завтрашний день я буду сидеть в своей комнате и наслаждаться новыми обоями. А еще у меня есть книга «Мистер Блендингс строит дом своей мечты», и мне хочется побыстрее начать ее читать. А еще к востоку от Пятьдесят восьмой улицы открылся новый обувной магазин, в который я намереваюсь заглянуть. Я выхожу из автобуса и поворачиваю с Седьмой авеню на Коммерческую улицу. Над нашим крыльцом горит фонарь, свет которого почему-то действует на меня успокаивающе.– Мама, я дома, – кричу я из прихожей. Мама спускается вниз по лестнице.– У тебя гости, – говорит она, встречая меня у двери.– Да? – я пытаюсь выглянуть из-за мамы. – Кто?– Делмарр и его приятель – Джон. Мы встречались с ним на новогоднем вечере.Мама разворачивается и идет на кухню. Мое сердце начинает бешено колотиться. Жаль, что я не накрасила губы перед уходом с работы, но разве я могла знать, что здесь кто-то будет меня ждать. Не снимая пальто, я бросаю на себя взгляд в зеркало, висящее рядом с дверью, и иду в гостиную.– Какой приятный сюрприз, – говорю я Делмарру, пока мужчины встают, чтобы поприветствовать меня. – Полагаю, это был самый долгий ланч в вашей жизни, и именно он привел вас в мой дом?– Я заглянул в лавку твоего папы, чтобы купить немного хороших оливок, а он пригласил нас к ужину, – объясняет Делмарр. – Иди сними пальто. Твоя мама уговорила меня сделать целую кучу манхэттенских «Тартюфо», и теперь они замораживаются в холодильнике.– Здорово, – бормочу я.– Папа и мальчики уже едут, – громко добавляет из кухни мама.Вернувшись в прихожую, я снимаю пальто и вешаю его рядом с плащом Джона. От плаща идет тот же аромат, который я помню с новогоднего вечера. Я слышу, что мужчины увлечены беседой, и поэтому улучаю момент, чтобы рассмотреть плащ. Прекрасная работа: отличная черная подкладка, с изнаночной стороны воротник подшит кожей, замшевые манжеты. Шлица для прочности подбита шелковой тесьмой, старинный прием, благодаря которому плащ не морщит под коленями. Над одежной вешалкой на полке лежит шляпа Джона. От Борсалино; эти шляпы делают на заказ, и они всегда идеально сидят на владельцах. Перчатки с отворотами, которые он положил рядом со своей шляпой, сделаны из лайковой кожи. Джон Тальбот – особенный, и мне это нравится. Я смотрю на свою простую шерстяную юбку. Хорошо было бы надеть что-нибудь нарядное. Но мне совсем не хочется, чтобы этот человек подумал, что я пытаюсь произвести на него впечатление.Я возвращаюсь в гостиную. Делмарр протягивает мне бокал. Вслед за мамой из кухни идет Розмари. Она все делает очень медленно, тяжесть бремени отражается в каждом ее движении. Джон подробно расспрашивает Розмари, как она готовится к рождению ребенка, где она будет рожать и кто ее доктор. Она интересуется, зачем ему все это. И он отвечает, что рождение ребенка – самое большое в мире чудо. Мама смотрит на него с одобрением.– Мы дома! – кричит из прихожей папа. Мои братья шутят и смеются. Папа входит в гостиную первым и отдает маме застегнутый на молнию кошелек с деньгами из лавки. Потом целует ее в щеку.– Не заплутали? – спрашивает папа Делмарра с Джоном.– Пришлось пользоваться компасом, – улыбается Делмарр. – Ваши улицы извилистые, словно ролатини Итальянские витые макароны.
.– Вы знакомы с моими братьями? – спрашиваю я.Джон показывает:– Это Роберто. Это Анджело. Это Орландо. А этот здоровяк, похожий на ирландца, Эксодус.– Эй, я итальянец, – вскидывается Эксодус. – Не советую вам заставлять меня это доказывать.– Я и не думал, – отшучивается Джон. – Надеюсь, что к концу ужина ты научишь меня всем итальянским ругательствам, которые только сможешь вспомнить. На Пасху я еду на Капри к Мортенсонам, ошарашу их скверными словечками, пусть себе гадают, где я их понабрался.Делмарр смеется:– Поверь мне, когда проведешь неделю рядом с Вивьен Мортенсон, волей-неволей вспомнишь все эти словечки. Та еще штучка.– Мои ребята научат вас, – обещает папа. – Хоть они ни разу и не были в Италии, но знают больше меня.– Откуда вы знаете Мортенсонов? – спрашиваю я Джона.– Мы старинные друзья.– Для Салли Мортенсон я шила вечернее платье, – говорю ему я.Джон вежливо улыбается. Интересно, не разочаровался ли он во мне теперь, когда узнал, что я шью одежду для его друзей.Делмарр читает мои мысли:– Все девушки требуют, чтобы Лючия присутствовала на примерке. Им прекрасно известно, что лучше ее нет, – и он подмигивает мне.Пока я наблюдаю, как мужчины перешучиваются и спорят, я вдруг понимаю, что большую часть жизнь была единственной девушкой в этой комнате. Когда я начала работать, мне было так уютно среди женщин. Между ними есть особое родство, они чувствуют друг друга, и я ценю это. Несмотря на мою любовь к братьям, я никогда не могла рассказать им то, что доверила бы только сестре. Мама всегда чувствовала это и пыталась заменить мне сестру. Но я чувствовала бы себя уютнее, рассказывая некоторые вещи не маме, а именно сестре. То, что я единственная девочка в семье Сартори, сделало меня более уверенной в себе. Не думаю, что у меня бы хватило мужества подать образцы своих работ на конкурс в отдел «Эксклюзивный пошив женской одежды на заказ» в «Б.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Мама бросает кухонное полотенце и бежит в гостиную. Мы с Розмари идем за ней следом. Роберто, Орландо, Анджело и Эксодус загадочно улыбаются. Мама пристально смотрит на них.– В чем дело? – спрашивает она. Папа подхватывает ее на руки и кружит.– Антонио, пусти. Ты повредишь спину, – упирается она.– Ты не поверишь, – покрывая ее лицо поцелуями, говорит папа.– Чему? Чему я не поверю?– Это дядя Антонио. Мы получили от него в наследство поместье в Годеге! Это же моя ферма! Фермерский дом, в котором я родился. Загон, где я держал наших лошадей, а за ним пшеничные поля. Все это теперь наше!– Кто тебе сказал? – спрашивает мама.– Мой кузен Доменик прислал письмо. Вот оно. Читай, – протягивает ей письмо папа, а братья начинают обсуждать, как распорядиться наследством.Мама оправляет передник:– И как ты собираешься поступить?– Мы поедем туда!– Когда?– В августе.– Но я уже сняла дом на побережье Джерси.– Отмени. Мария, решено. Мы едем в Италию. Вся семья возвращается на родину.Розмари гладит себя по животу:– Не знаю, папа. Ребенок будет еще совсем маленьким, а это так далеко.– Он подрастет. Это моя родина, и мои внуки будут знать это место, как собственный дом! Кроме того, по закону Италии мы обязаны прибыть на место, чтобы заявить о своих правах на имущество в местном суде.– Я не собираюсь тратить лето, чтобы кормить кур и доить коз в Италии, – упирая руки в бока, заявляет мама. – Мне и здесь хватает работы.– Мы едем в Италию, Мария, – спокойно говорит папа.– Никуда я не поеду, – возражает мама.В комнате так тихо, что мы можем слышать автомобильные гудки, доносящиеся с Коммерческой улицы. Родители словно играют в гляделки: уставились друг на друга и, похоже, уступать никто не собирается. Братья замолкают, думая, как бы улизнуть отсюда. Нам всем известно, что сейчас последует перепалка. Так происходит с самой их свадьбы, но обычно маме приходится уступить.– Мама, – пытаясь предотвратить ссору, умоляю я, – разве ты не рада за папу?– Лючия, ты понятия не имеешь, что за жизнь на ферме. Твой прадед был фермером, не забыла? Его жизнь была адской, не меньше. Весь день нужно работать в поле и полночи – в хлеву. Это совсем не весело, и мы с твоим отцом уже стары для этого. Мы продадим ферму, принимает решение мама.– Я никогда ее не продам, – бушует папа. – Никогда!Папа говорит таким тоном, что маме приходится уступить:– Хорошо, хорошо, Антонио. Баста ! Я аннулирую договор аренды дома в Джерси, чтобы мы могли увидеть эту ферму. Идем ужинать. Теперь ты счастлив? – Мама разворачивается и уходит на кухню.Папа провожает ее взглядом и в недоумении качает головой. Братья смотрят на меня. Я победоносно взмахиваю руками. Нам всем казалось, что хозяйство держится на папе, что он – глава семьи, но оказывается, именно Мария Сартори правит бал. Я нарушаю тишину:– Пап, мне кажется, это здорово.– И мне, – улыбается ему Розмари, а потом сжимает его руку и уходит наверх.
За ужином родители так и не взглянули друг на друга. После папа взял пальто и шляпу и, хлопнув дверью, ушел. Я велела Розмари пойти прилечь, а сама осталась убрать посуду. Когда мы с братьями были маленькими, мама говорила нам, что если ты ешь, когда зол, то еда превращается в яд.– Папа еще не вернулся? – входя в кухню, спрашивает мама, когда я домываю последнюю тарелку.– Нет.Мама садится за кухонный стол. Я наливаю две чашки чая.– Ты собираешься дуться весь вечер? – ласково спрашиваю я.– Ты просто не все знаешь, – начинает она. – Я прочла письмо. Твой отец получил ферму, а его брат – деньги.– И много денег было у дяди Антонио?– Да, и ему была известна история ссоры между твоим отцом и его братом, поэтому вместо того, чтобы поделить поровну и поместье, и деньги, он решил иначе.– Может, дядя побоялся, что если он завещает ферму им обоим, то они в итоге продадут ее.– Именно так он и решил. У них в семье всегда все так сложно.– Хорошо, но чья это вина? Тебе надо было убедить папу примириться с братом. – Мама явно удивлена моими словами. – Эта нелепая вражда длится уже слишком долго.– Нам лучше не вмешиваться, – настаивает она.– Ма, что хорошего в том, что папа и дядя Энцо не разговаривают друг с другом вот уже двадцать пять лет?– Это не просто ссора, – мама с такой силой наматывает нитку от чайного пакетика на ложку, что он вот-вот лопнет.– Дай угадаю. Деньги.– Да, это все из-за денег. А еще из-за ее ужасного характера. Жена Энцо заявила, что твой папа приставал к ней.– Что? – Не могу представить папу в такой ситуации.– Безусловно, твой отец никогда не делал ничего подобного. Я там тоже была. Но Катерина настаивала на своем. Она так завидовала душевной близости твоего папы и Энцо, что готова была на все, чтобы рассорить их. И эта ложь стала последней каплей. Хотя мы с ней не поладили с самого начала.– Почему?– Она была этакой примадонной. Ничего не делала. Когда мы жили вместе в этом доме, только я готовила и убирала, а она палец о палец не ударила. Я была ее прислугой, потому что была младше и хотела доказать твоему отцу, что способна создать для него уютный дом и поладить с кем угодно, поэтому разумно было не противиться. Но Катерина была очень неуверенной в себе женщиной. Как мне кажется, именно такие женщины – самые опасные существа. Такие могут натворить бед почище, чем целый полк вооруженных солдат.– И что она сделала?– Она тратила очень много денег на себя, ее не волновало, что остальным не хватает. В конце месяца, когда мы оплачивали счета, папа и Энцо ругались. Эти размолвки отдаляли их друг от друга все больше и больше.– Ты распределяла затраты?– Все наличные деньги – прибыль из «Гросерии» – мы держали в специальной коробке. Это были общие деньги. Конечно, был еще счет в банке, и Катерина знала об этом. Мне никогда не требовалось много украшений и всяких других мелочей, я всегда довольствовалась тем малым, что имею. Катерине же наоборот нужно было много всего, чтобы чувствовать себя счастливой. Она чуть с ума не сошла, когда узнала, что им придется уехать из Нью-Йорка. Но дело было сделано: жребий брошен, один брат был вынужден уехать, а второй – выкупить его долю. Деваться ей было некуда.– Папа принял нелегкое решение, и выбрал тебя, и вот тогда Катерина и наложила на меня проклятье.– Да. Это была ее последняя выходка. Но твой папа и Энцо не посмели нарушить уговор. Что сделано, того не воротишь. Но мне кажется Энцо был не особо и против. Он скучал по родине. Не будь этой ссоры, он однажды все равно уехал бы в Венецию и купил там ферму.– Дядя Энцо, наверно, хотел получить ферму в Годеге.– Но Антонио рассудил по-другому, Лючия. Уверена, Катерина будет счастлива завладеть такой кучей денег.
Мы с Рут торопимся закончить дорожный костюм для одной леди с Парк-авеню, которая проводит всю весну в турах по Европе. Для Рут это последний большой заказ перед свадьбой и медовым месяцем. Когда мы заканчиваем, Рут отматывает от рулона большой лист оберточной бумаги, отрезает его лезвием и кладет на стол для кройки. Потом берет черный мелок из своей коробки с инструментами и пишет: «Джон Тальбот», и отходит от стола.– Какое необычное имя. Как будто это ученый, банкир или еще какой-нибудь благородный человек.– Если он такой благородный, почему тогда не звонит?– Это, Лючия, вопрос на миллион долларов, – улыбается Рут.– Леди, на вашу доску почета, – на мой рабочий стол Делмарр бросает письмо: «Мать-настоятельница передает вам от всех недавно принявших постриг монахинь католической церкви Бронкса благодарность за их одеяния. Они будут поминать вас в своих молитвах».– Как любезно, – искренне говорю я.– Лючия, напишешь матушке ответ, хорошо? Скажи ей, что я заказываю молитву о том, чтобы мои волосы не выпадали. Сегодня утром я увидел у себя на затылке плешь. Она маленькая, но может увеличиться, а я слишком себе нравлюсь, чтобы спокойно к этому относиться, – поглаживая себя по голове, крутится у трельяжа Делмарр. – Есть какой-нибудь специальный святой, который занимается вопросами облысения?– Не смотри на меня. Я не разбираюсь в святых, – смеется Рут.– Сомневаюсь, что таковой существует, но я уверена, что можно просто помолиться, если дело совсем плохо, – предлагаю я.– Тогда впиши туда и Харви, – говорит Рут. – Они молятся за евреев?– С чего бы это им не молиться?– Тогда напиши им, чтобы просили Бога за Харви, потому что плешь на его макушке уже размером с почтовую марку. Но это не страшно. Я сказала ему, что буду любить его, несмотря ни на что.– Так оно и будет, когда ты выйдешь замуж, – прислоняется к стене Делмарр. – Поэтому я предпочитаю оставаться холостым. Разве честный человек смог бы, стоя перед огромной толпой, обещать, что в болезни (фу!), в нужде (шутники!), в любых обстоятельствах никогда не нарушать свое обещание? Брачные клятвы – словно документ, удостоверяющий твое ничтожество. Как можно верить, что человек, за которого ты выходишь замуж, останется с тобой до самой смерти, каким бы идиотом ты ни был? И последнему дураку ясно, что хорошее дело браком не назовут.– Прошу вас, давайте сменим тему, – весело говорит Рут. – Я ведь почти вышла замуж.– Лючия, я сегодня обедаю вместе с Джоном Тальботом. Хочешь пойти со мной?Прежде чем мне удается произнести хотя бы слово, входит Джон. На нем черный в едва различимую розовую полосочку костюм-тройка. Поверх идеальной белизны рубашки повязан цвета белого жемчуга галстук из китайского шелка. И как у него получается всегда выглядеть столь неотразимо?– Так ты идешь? – еще раз спрашивает Делмарр.– Не могу. У меня другие планы. – Я любезно улыбаюсь Делмарру, но на самом деле мечтаю свернуть ему шею. Не хочу я сопровождать его на деловой встрече, только не с Джоном Тальботом.– Хорошо, без проблем, – мимоходом говорит Делмарр.Джон замечает свое имя, написанное мелком.– Кто-то хотел отправить мне послание? – указывая на лист бумаги, говорит он.Мы с Рут смотрим друг на друга с тревогой. Делмарр глядит на стол.– О, это я. Попросил Рут написать, чтобы не забыть о ланче с тобой.Мы с Рут думаем об одном и том же: Делмарр – как первоклассный боксер, который работает в высокой стойке, никогда не пропустит даже самый молниеносный удар.– Как поживаешь, Лючия? – улыбаясь, спрашивает Джон.– Прекрасно. Вы знакомы с Рут Каспиан?– Да, мы познакомились в отделе «Украшения для дома». Помните? Рад вас снова видеть.– Спасибо, – с улыбкой говорит Рут. – Я тоже рада.Делмарр уводит Джона. Как только они уходят, Рут облокачивается на рабочий стол:– Он изумителен, – вздыхает она. – Зубы даже белее рубашки.– О таких говорят: «Он выглядит, как кинозвезда», – соглашаюсь я.– Возможно, у вас что-то и получится. Ты тоже у нас красавица. А моя тетя Берил всегда говорит, что деньги притягивают деньги, а красота – красоту. Конечно, когда она выпьет, то добавляет, что бедняки женятся на беднячках, а некрасивые мужчины выбирают некрасивых женщин. – Рут наливает себе чашечку кофе из своего термоса. – Теперь угадай, каков из себя дядя Милт, муж моей тетушки?– Красивый?– Нет. Бедный.Делмарр так и не возвращается. Около четырех часов вечера секретарша из бухгалтерии передает нам записку, в которой он сообщает, что будет в понедельник утром, потому что ему срочно нужно на встречу. В этом нет ничего необычного. Вне магазина мы проводим довольно много времени, когда нас отправляют посмотреть, что нового появилось в салонах тканей, магазинах готовой одежды, галантерейных лавках. Я сгораю от нетерпения, настолько мне хочется выспросить у Делмарра все о Джоне Тальботе, и вот теперь мне придется прождать все выходные.Я сажусь в автобус, размышляя, как проведу субботу и воскресенье. В воскресенье свадьба Рут, а завтрашний день я буду сидеть в своей комнате и наслаждаться новыми обоями. А еще у меня есть книга «Мистер Блендингс строит дом своей мечты», и мне хочется побыстрее начать ее читать. А еще к востоку от Пятьдесят восьмой улицы открылся новый обувной магазин, в который я намереваюсь заглянуть. Я выхожу из автобуса и поворачиваю с Седьмой авеню на Коммерческую улицу. Над нашим крыльцом горит фонарь, свет которого почему-то действует на меня успокаивающе.– Мама, я дома, – кричу я из прихожей. Мама спускается вниз по лестнице.– У тебя гости, – говорит она, встречая меня у двери.– Да? – я пытаюсь выглянуть из-за мамы. – Кто?– Делмарр и его приятель – Джон. Мы встречались с ним на новогоднем вечере.Мама разворачивается и идет на кухню. Мое сердце начинает бешено колотиться. Жаль, что я не накрасила губы перед уходом с работы, но разве я могла знать, что здесь кто-то будет меня ждать. Не снимая пальто, я бросаю на себя взгляд в зеркало, висящее рядом с дверью, и иду в гостиную.– Какой приятный сюрприз, – говорю я Делмарру, пока мужчины встают, чтобы поприветствовать меня. – Полагаю, это был самый долгий ланч в вашей жизни, и именно он привел вас в мой дом?– Я заглянул в лавку твоего папы, чтобы купить немного хороших оливок, а он пригласил нас к ужину, – объясняет Делмарр. – Иди сними пальто. Твоя мама уговорила меня сделать целую кучу манхэттенских «Тартюфо», и теперь они замораживаются в холодильнике.– Здорово, – бормочу я.– Папа и мальчики уже едут, – громко добавляет из кухни мама.Вернувшись в прихожую, я снимаю пальто и вешаю его рядом с плащом Джона. От плаща идет тот же аромат, который я помню с новогоднего вечера. Я слышу, что мужчины увлечены беседой, и поэтому улучаю момент, чтобы рассмотреть плащ. Прекрасная работа: отличная черная подкладка, с изнаночной стороны воротник подшит кожей, замшевые манжеты. Шлица для прочности подбита шелковой тесьмой, старинный прием, благодаря которому плащ не морщит под коленями. Над одежной вешалкой на полке лежит шляпа Джона. От Борсалино; эти шляпы делают на заказ, и они всегда идеально сидят на владельцах. Перчатки с отворотами, которые он положил рядом со своей шляпой, сделаны из лайковой кожи. Джон Тальбот – особенный, и мне это нравится. Я смотрю на свою простую шерстяную юбку. Хорошо было бы надеть что-нибудь нарядное. Но мне совсем не хочется, чтобы этот человек подумал, что я пытаюсь произвести на него впечатление.Я возвращаюсь в гостиную. Делмарр протягивает мне бокал. Вслед за мамой из кухни идет Розмари. Она все делает очень медленно, тяжесть бремени отражается в каждом ее движении. Джон подробно расспрашивает Розмари, как она готовится к рождению ребенка, где она будет рожать и кто ее доктор. Она интересуется, зачем ему все это. И он отвечает, что рождение ребенка – самое большое в мире чудо. Мама смотрит на него с одобрением.– Мы дома! – кричит из прихожей папа. Мои братья шутят и смеются. Папа входит в гостиную первым и отдает маме застегнутый на молнию кошелек с деньгами из лавки. Потом целует ее в щеку.– Не заплутали? – спрашивает папа Делмарра с Джоном.– Пришлось пользоваться компасом, – улыбается Делмарр. – Ваши улицы извилистые, словно ролатини Итальянские витые макароны.
.– Вы знакомы с моими братьями? – спрашиваю я.Джон показывает:– Это Роберто. Это Анджело. Это Орландо. А этот здоровяк, похожий на ирландца, Эксодус.– Эй, я итальянец, – вскидывается Эксодус. – Не советую вам заставлять меня это доказывать.– Я и не думал, – отшучивается Джон. – Надеюсь, что к концу ужина ты научишь меня всем итальянским ругательствам, которые только сможешь вспомнить. На Пасху я еду на Капри к Мортенсонам, ошарашу их скверными словечками, пусть себе гадают, где я их понабрался.Делмарр смеется:– Поверь мне, когда проведешь неделю рядом с Вивьен Мортенсон, волей-неволей вспомнишь все эти словечки. Та еще штучка.– Мои ребята научат вас, – обещает папа. – Хоть они ни разу и не были в Италии, но знают больше меня.– Откуда вы знаете Мортенсонов? – спрашиваю я Джона.– Мы старинные друзья.– Для Салли Мортенсон я шила вечернее платье, – говорю ему я.Джон вежливо улыбается. Интересно, не разочаровался ли он во мне теперь, когда узнал, что я шью одежду для его друзей.Делмарр читает мои мысли:– Все девушки требуют, чтобы Лючия присутствовала на примерке. Им прекрасно известно, что лучше ее нет, – и он подмигивает мне.Пока я наблюдаю, как мужчины перешучиваются и спорят, я вдруг понимаю, что большую часть жизнь была единственной девушкой в этой комнате. Когда я начала работать, мне было так уютно среди женщин. Между ними есть особое родство, они чувствуют друг друга, и я ценю это. Несмотря на мою любовь к братьям, я никогда не могла рассказать им то, что доверила бы только сестре. Мама всегда чувствовала это и пыталась заменить мне сестру. Но я чувствовала бы себя уютнее, рассказывая некоторые вещи не маме, а именно сестре. То, что я единственная девочка в семье Сартори, сделало меня более уверенной в себе. Не думаю, что у меня бы хватило мужества подать образцы своих работ на конкурс в отдел «Эксклюзивный пошив женской одежды на заказ» в «Б.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32