Удивительно, но центр комнаты пуст, словно в цирке, когда публика собирается в ожидании представления.Мы подходим к регистратуре. Пациенты здесь чистые и ухоженные, но разве такая забота может облегчить их душевную боль и тоску? Медсестра приветствует Джона, и он заполняет бланк посещений.– Мама родила меня поздно. Ей было почти сорок Примерно четыре года назад у нее был инсульт, – объясняет Джон. – Первый год я сам за ней ухаживал, но потом снова инсульт, обширный, теперь она не может говорить. Врачи предлагали устроить ее в госпиталь при монастыре на Стейтен-Айленд, но маме никогда не нравилось это место. Я спросил, есть ли другие варианты, и один их докторов порекомендовал мне это заведение.Джон открывает дверь в палату своей мамы и жестом приглашает меня войти. Это просторная комната, стены выкрашены в нежно-зеленый цвет, обстановка скромная. Здесь большое окно с видом на сад с ухоженным газоном.В палате находятся две пациентки. Миниатюрная леди с седыми волосами, что ближе к двери, почти сидя спит в своей постели, откинувшись на гору подушек. На дальней кровати сидит столь же миниатюрная леди, которая ест свой ланч и глядит в окно. Ее волосы завиты в локоны, а короткие ногти накрашены ярко-красным лаком. На ней отглаженный розовый халат, застегивающийся спереди на молнию.– Я сегодня не один, – говорит Джон и целует ее в щеку.Она улыбается и смотрит на него сверху вниз, потом берет его за руку. Он наклоняется и целует ее еще раз.– Я бы хотел представить тебе Лючию Сартори.– Здравствуйте, миссис О'Киф, – улыбаюсь я.Она равнодушно осматривает меня с ног до головы и возвращается к еде.– Я принес тебе немного зефира в шоколаде. – Джон ставит коробку со сладостями подле нее на столик. – Они хорошо за тобой ухаживают?Она молчит, но на этот раз уже не кажется такой же безучастной. Очевидно, за ней все-таки хорошо заботятся. Свежее белье на постели и идеальная чистота в комнате.Джон пододвигает стул и жестом приглашает меня присаживаться. Сам садится на краешек кровати, берет свою мать за руку и расспрашивает ее. У Джона такой же волевой подбородок, как и у его матери, но у нее светло-голубые глаза, а у Джона – серые. Ее лицо обрамляют седые желтоватые волосы – в молодости, наверное, они были ярко-рыжими.– Миссис О'Киф, вы были рыженькой? – спрашиваю ее я.Миссис О'Киф снова глядит в окно и вздыхает. Потом тянется за зефиром, который принес ей Джон, открывает коробку и предлагает нам. Уже полчаса, как Джон пытается пересказать ей последние события, но, кажется, она совсем его не слушает. Он не отступается в своих попытках развлечь ее.У меня никогда не было знакомых, которые бы жили в таких заведениях, как «Кридмор». Когда бабушка переехала к нам после смерти деда, мы сами о ней заботились. Нам и в голову не приходило искать помощи вне дома. Я смотрю на миссис О'Киф и задаю себе один единственный вопрос: «Представляла ли она себе, что вот так закончит свои дни?» Джон очень заботлив, он просит медсестер должным образом за ней ухаживать. Моя мама всегда советовала мне узнать, как сын заботится о матери. Я поражена тем, что увидела сегодня.До Манхэттена мы добираемся быстро, несмотря на то, что движение в туннеле Мидтаун довольно плотное. Сейчас только шесть часов вечера, но мне кажется, что намного больше. Мы провели друг с другом весь день, так много всего произошло, словно не день прошел, а целый месяц. Все, что мне довелось увидеть сегодня, все эти переезды утомили меня. Я устала даже от Джона. Для меня он слишком умен. Ему нужна спутница, которая могла бы не просто заинтересованно слушать, а поддерживать разговор. Ему нужна собеседница, с которой он смог бы разделить все свои идеи, так быстро рождающиеся в его голове.Джон останавливается у моего дома, выходит, открывает мою дверь и помогает мне выйти из машины. Потом за талию поднимает меня в воздух. Я кладу руки на его плечи, потому что мои стопы едва касаются земли. Не говоря ни слова, он целует меня. Он так крепко держит меня, что мне кажется, будто я связана с ним. Я отстраняюсь, чтобы заглянуть в его глаза, но они закрыты. Интересно, о чем он думает. Сейчас февраль, поэтому от холода я начинаю дрожать. Я прислоняюсь носом к его щеке, потому что его лицо очень теплое.– Спасибо тебе, – ласково говорит он.– Мистер Тальбот?– Да?– Вас не учили, что, прежде чем поцеловать девушку, неплохо бы спросить ее.– Кажется, нет, – смеется он.– Я думала, все должны соблюдать это правило.Я поднимаюсь по ступеням крыльца и достаю ключ. Джон Тальбот ждет рядом с машиной, чтобы убедиться, что я вошла в дом и что со мной все в порядке. Я выглядываю на улицу из окна и слышу, как он насвистывает какую-то мелодию, забираясь в свой «паккард». Джон открывает портсигар, достает сигарету, вставляет ее в мундштук, закуривает и трогает с места. В тот момент, когда машина заворачивает за угол и исчезает из виду, я чувствую грусть. Вот он, первый признак влюбленности: не можешь переносить даже краткой разлуки. Когда я смотрю на него, мне кажется, я не достойна его; но меня безумно к нему тянет. Это любовь, которую я должна выстрадать, но почему-то я уверена, что он того стоит.Я сажусь и снимаю ботинки, и вдруг понимаю, что в доме ужасно тихо. Потом подхожу к перилам лестницы и вижу прикрепленную к ним записку: «Приходи в больницу Святого Винсента! У нас родилась девочка!» Я несусь к двери, в спешке натягиваю ботинки и бегом бегу пятнадцать с лишним кварталов, чтобы поскорее увидеть мою новорожденную племянницу.В больнице тепло. Я нахожу лестницу, которая ведет на третий этаж в родильное отделение, и несусь по ней, перескакивая через две ступеньки. Коридор перед палатами новоиспеченных мамочек больше похож на зал ожидания какого-нибудь вокзала, чем на больницу. Счастливые отцы неловко пытаются взять на руки своих детей и выглядят такими неуклюжими и озадаченными. Одна пожилая леди берется им помочь, но папочки не понимают, что детей нужно укачивать, чтобы они не плакали. В этой неразберихе только медсестре удается сохранять спокойствие. Я подбегаю к регистратуре и осведомляюсь о Сартори. Медсестра улыбается и указывает на комнату для новорожденных. В молчании рядом со стеклянной стеной стоит целая толпа народу. Среди них я вижу и моих маму с папой и братьев, и семью Ланселатти.– Прошу прощения, – говорю я людям, дожидающимся своей очереди, и протискиваюсь к родителям.– Как она?– О, Лючия, роды прошли хорошо, – с гордостью говорит мама. – Шесть фунтов, три унции. Она такая кроха, но сильная.– Которая из них? – хочу знать я.Роберто показывает на младенца, туго спеленатого белой фланелевой простыней.– Только посмотри, какие у нее волосы.Ее личико виднеется из свертка, красивая малышка с целой копной черных волос.– Она просто ангел! – с гордость говорит папа. – Так же прекрасна, как ты, Лючия… – Папа почти плачет от счастья.– Ее прическа напоминает мне накладку из волос мистера Кастеллини. Много-много волос на макушке и почти ничего по бокам головы, – комментирует Эксодус.Братья смеются.– Не вижу ничего смешного, – сердится мама. Мне приходит на ум, что в отношении моих братьев эти слова мама произносит чаще всех остальных.Папа обнимает маму. Они смотрят на ребенка с таким обожанием, что мне становится понятно, почему у мамы нас пятеро. Разве может что-то сравниться с этим? Ни в чем так не проявляется сила надежды, чем в новорожденном.– Эй, давайте отойдем, пусть и другие семьи посмотрят, – говорю я всем.– Andiamo! – говорит мама, легонько подталкивая локтем папу, чтобы тот увел братьев в комнату ожидания.Входит медсестра с медицинской картой и смотрит на нас.– Дайте угадаю. Итальянцы, – улыбаясь, говорит она. – Вы, ребята, владеете особым секретом, как заполнять собой все пространство.– Мы вели себя слишком шумно? – спрашиваю ее я.– Нет-нет, это шутка. Розмари хотела бы увидеть свою мать, миссис Сартори и Лючию.– Теперь я тетушка Лючия, – радуюсь я.– Мальчики, – наставляет мама, – идите домой, мы придем через некоторое время.– Мы с Роберто посидим в комнате ожидания, – говорит ей папа.Вместе с медсестрой мы идем по тихому коридору к палате Розмари. Впереди – мама, потом миссис Ланселатти, а следом я. Когда мы входим к Розмари, мама берет миссис Ланселатти за руку. Невестка обессилена. Она выглядит совсем крошечной, и то, как она сидит на кровати, откинувшись на подушки, напоминает мне миссис О'Киф из «Кридмор».Миссис Ланселатти обходит кровать, целует свою дочь, гладит ее по лицу.– Я так тобой горжусь, – говорит она.– Было совсем не больно, ма. Я хочу, чтобы вы первые услышали, как мы решили ее назвать. Ее имя Мария Грейс, в честь наших мам, – улыбается Ро.Мама и миссис Ланселатти не могут сдержать слез.– Теперь идите. Мне нужно спать.– Грейс, я сделала жаркое, – говорит мама миссис Ланселатти. – Приглашаю вас всех на ужин.– Благодарю. Это так любезно с вашей стороны, – говорит миссис Ланселатти. Мамы целуют Розмари и выходят.– Спи крепко, Ро, – говорю ей я и поворачиваюсь к двери.– Лю? – хватает она меня за руку.Я беру ее руку и сажусь рядом на кровать:– Что такое?– Я только что сделала самое важное дело в моей жизни. Но так странно… – Розмари смотрит в окно, из которого видно только кирпичную стену соседнего здания. – Мне кажется, что неправильно приписывать эту честь себе.– Что ты имеешь в виду?– Знаешь, все произошло так быстро, мне даже не успели сделать обезболивание.– Не может быть!– Ничего, я даже рада. Мне хотелось увидеть ее рождение. Мои подруги рассказывали, что они просто засыпали, а проснувшись, уже были матерями. Мне это не нравилось. Я хотела увидеть своими собственными глазами ее появление на свет.– На что это похоже?– Она пришла в этот мир с поднятыми вверх ручками, как будто тянется за чем-то. Врач перерезал пуповину и медсестра уже было собралась ее уносить, но я закричала: «Нет! Дайте мне мою дочь!» Наверное, им нужно было сначала осмотреть ее, но, видно, я так напугала своим криком медсестру, что она протянула Марию Грейс мне. И малышка узнала меня! Она прижалась ко мне. Потом медсестра унесла ее вымыть.– Тебе было страшно?– Немного, – водит она рукой по простыне и улыбается. – Но потом я почувствовала… почувствовала… облегчение.Если бы Розмари могла видеть семьи Сартори и Ланселатти, когда они стояли у окна в комнате для новорожденных, она бы поняла, что ее будущее определила совсем не свадьба. Именно день рождения ее ребенка останется у всех в памяти.– Ты так спокойно обо всем рассказываешь, – восхищаюсь я.– Я не так себе все представляла. Совсем не так Такое ощущение, что Мария Грейс была парашютисткой, а я – ее парашютом, который помог ей сделать безопасный прыжок. Она появилась на свет, и на этом моя работа закончилось.– Это только самое начало твоей работы, – смеюсь я.– Знаю. Но я знаю и то, что она больше не принадлежит мне. Она отдельный человечек.В палату входит медсестра с моей новорожденной племянницей.– Пора покормить ее, – говорит она Розмари.– Я пойду, – говорю я невестке.Медсестра отдает ребенка Розмари. Мария Грейс кажется еще меньше, чем тогда, когда я видела ее в комнате для новорожденных, ее волосы иссиня-черные и такие густые, будто на ней берет из черного меха.– Хочешь подержать ее? – предлагает Ро. – Можно, да? – спрашивает она медсестру.– Если недолго, – отвечает медсестра. Ро откидывается на подушки и шепчет:– Познакомься со своей тетушкой Лю.Потом Розмари протягивает мне ребенка. Она такая теплая! Я держу ее бережно, словно это предмет бесценного фарфорового сервиза.– Рада знакомству с тобой, Мария Грейс. Когда ты подрастешь, мы будем ходить на бродвейские спектакли и делать прически в лучших парикмахерских Мы накупим разных туфелек и сумочек, а ногти покрасим ярко-красным лаком, – шепчу я. – Пусть Бог пошлет тебе долгую счастливую жизнь.Я целую свою племянницу и отдаю ее Розмари.Я ощущаю запах кожи ребенка, вижу лицо Розмари и чувствую в своей душе мир и покой. И от всех этих эмоций начинаю плакать. Это такое редкое и прекрасное событие, что я просто не могу сдержать слез. Мне хочется навсегда сохранить этот день в своей памяти, потому что рождение первого ребенка моего самого старшего брата бывает только раз в жизни. Будут и еще дети, думаю я про себя. Еще, еще и еще.Роберто остается с Розмари в больнице. Когда мама, папа, я и все Ланселатти возвращаемся домой, то не верим собственным глазам. Мои братья, которые ни разу не помогли накрыть на стол и не вымыли ни одной тарелки в жизни, уже сервировали стол лучшим маминым сервизом. Поставили в ряд несколько свечей, а в центре – небольшой букетик розовых гвоздик в хрустальной вазе. Мне кажется, что шутить по этому поводу не стоит, потому что за такое дело они достойны только похвалы. Анджело разлил по бокалам шампанское и теперь раздает их нам.– За Марию Грейс! – предлагает тост Орландо.– Пусть растет здоровой и сильной! – дополняет мистер Ланселатти. – Cent' anni! На сто лет! (ит.).

Ужин проходит весело, мои братья возятся с младшими братьями Розмари и подшучивают над ними. После десерта они идут в сад, Анджело и Эксодус кружат их, а потом Орландо рассказывает им страшные истории. Младшая сестренка Розмари остается с нами, чтобы помочь убрать на кухне. В конце этого прекрасного вечера миссис Ланселатти просит моих братьев привести ее детей. В Бруклин они поедут на поезде, но сначала зайдут в больницу Святого Винсента пожелать спокойной ночи Розмари, Роберто и Марии Грейс.Какой удивительный день, размышляю я, поднимаясь в свою комнату. Пять лестничных пролетов, по которым я обычно взлетаю моментально, надо бы увеличить вдвое, чтобы я успела все обдумать: Джон Тальбот, его мать, океан, а теперь еще моя племянница. А ведь завтра свадьба Рут! Переодевшись ко сну, я бросаю взгляд на книгу, которую намеревалась начать читать сегодня, и заключаю, что у меня еще будет много свободного времени, чтобы сделать это.Я забираюсь в кровать. Комната залита желтым светом уличных фонарей. Мне вспоминается Сильвия О'Киф из «Кридмор» и как она была счастлива видеть своего сына. Как-то мы с Рут шили платье для молодой девушки, у нее была некрасивая фигура, ни то ни се, и никакая одежда не могла бы скрасить это; но мы обнаружили, что красивой ее делает какой-то внутренний свет. Когда людей переполняет любовь, то красивее их нет на свете.Прежде чем заснуть, я молюсь за Марию Грейс, чтобы все в ее жизни было так, как она хочет, чтобы она выросла сильной, высокой, и чтобы у нее была большая мечта. Потом я благодарю Бога, что послал мне племянницу. После стольких лет так здорово, что в нашем доме появилась еще одна девочка, которая будет помогать мне мыть посуду. Глава 6 После самой волнительной в моей жизни субботы я смогла не только сохранять бодрость на протяжении всей свадьбы Рут, но и подбадривать остальных. Меня вытянули в центр круга танцевать хору, традиционный еврейский танец. Не хватит всех пальцев, чтобы сосчитать, сколько раз я танцевала с Рут, с кузинами Харви, с Делмарром.Всю следующую неделю я чувствовала себя одиноко. Возможно, потому что Рут уехала в свадебное путешествие, но, по правде сказать, я была расстроена тем, что Джон так и не позвонил мне.В первый день возвращения Рут говорит, что я слишком часто хожу проверять доску сообщений о звонках в наш отдел.– Он не позвонит, Лю. Успокойся.– Не могу. Я по нему соскучилась.– О, пожалуйста. Как тут можно соскучиться? У вас было всего одно свидание, поездка в больницу к его матери. Ради бога, может тебе безо всяких там ухаживаний взять и выйти за него замуж? Такой же скучной будет моя ближайшая суббота. Не успели мы вернуться из путешествия, как уже должны «провести время с мамой».– Лючия, Рут, зайдите на минутку, – зовет из примерочной Делмарр.Когда мы входим туда, Рут присвистывает от восторга.– Откуда они? – спрашивает она, обходя вокруг вешалки, на которой висят на плечиках три платья, завернутые в прозрачную ткань.– Из Парижа.– Не может быть, – качает головой Рут.Я осторожно снимаю ткань с одного из платьев. Белого цвета, оно сконструировано настолько безупречно, как будто этим занимался архитектор. Две изящного кроя шелковые полосы подшиты к плотно облегающему фигуру атласному лифу с искусным узором в стиле эпохи итальянского Возрождения: череда полос золотого и белого шелка, напоминающая окрас шмеля. Вдоль правого шва юбки вверх до лифа мастерски пришиты бело-золотые шелковые бабочки. Отделка левой части лифа выполнена в виде одной большой бабочки такой же, как и маленькие. Мне просто необходимо узнать имя автора этого шедевра.– Кто это сделал?– Шпионы, – смеется Делмарр. – Хильда переговорила с каким-то художником, который был вместе с ней на показе Пьера Бальмэна, и он сделал для нее эскиз. Бальмэн начинает выпускать готовую одежду, поэтому Хильду не мучила совесть, когда она подкупила одну из лучших швей Бальмэна и та по эскизу сшила для нее платье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32