Филипп вздрогнул. Второе предупреждение Серны касалось поэта. «Не дружи с поэтами. Эти люди будут тебе соперниками. Они принесут зло детям Эллин». Эшли Уилкс, кажется, такое имя Серна сказала, будет у внука этого идиота. Если это он.
– Сэр, как вас зовут? – спросил он владельца коричневых штиблет.
– Джекки Уилкс – поэт, к вашим услугам, – отрекомендовался юноша. – А вас?
Поезд застучал колесами. Филипп подождал пока вагоны не проплывут мимо. Запрыгнул в последний, почтовый, и помахал рукой юному мистеру.
– Это вам не обязательно знать, мистер Поэт.
И поезд унес Филиппа в Милуоки, а неизвестный постоял на перроне, задумчиво глядя вслед исчезнувшему Филиппу, и зашагал под солнцем в сторону салуна.
Навстречу ему выехали два ковбоя. Пит и Эрни.
– Эй, приятель, – завидев неизвестного господина, крикнули они. – Не хочешь ли пропустить стаканчик и сыграть партию в покер?
Молодой поэт, ничего не ответив, прошагал мимо.
– А зря. Сдается нам, мы тебя уже подвозили этой ночью.
– Это был не я, – буркнул неизвестный, – наверное, тот мистер, что уехал на поезде.
– А ты куда путь держишь?
– Мне в редакцию газеты надо.
– Куда-куда?
– Я поэт. Матушка послала меня свои стихи показать в городе. Я приехал в редакцию.
Редакции были новым делом на этой земле. В них на первых страницах печатали адреса целителей интимных недугов. На второй – сведения о пропавших и продающихся рабах, а на третьей – личные послания частных граждан друг к другу, если они, конечно, составляли цвет общества. Стихов в газетах той поры не печатали.
– Вот так новость! – воскликнул Пит.
– Да ну? – изумился Эрни. – Редакция! А мы думали, что в наших краях только лис убивают. А оказывается, и стихи пишут. Эй, Пит, ты знаешь хоть один стих?
– Знаю. «Сидит милка Салли на моих коленках, а мои коленки ей проткнули попку».
– По такому поводу надо выпить. Эй, мистер, как вас звать? – Всадники гарцевали вокруг парня с саквояжем. Им хотелось раскрыть его и посмотреть содержимое.
– Джекки Уилкс – поэт.
– Тогда салуна не избежать. Выпьем за встречу, – Пит и Эрни, соскочив с коней, взяли под руки растерявшегося поэта и поволокли его в салун.
Здесь начинаются приключения Джекки Уилкса, человека, внук которого принес много горя дочери Эллин Робийяр, но об этом чуть позже.
Бегство или нападение?
…После завтрака, во время которого Эллин упала в обморок, девушку заперли в ее спальне, а две старухи стали готовить дочерей Робийяра к отъезду.
Готовившийся в тайне отъезд Пьера Робийяра в Саванну пришлось открыть всем слугам. Нянька Ду чувствовала себя последней дурой. Она не могла смотреть в глаза Лево и Право.
Весть, что кто-то из домашних выдал себя за мистера Робийяра и всю ночь, в нарушении приказа, отсутствовал в имении, моментально облетела всех. К черным близнецам приставали любопытствующие слуги и допытывались, кто бы это мог быть. Ду понимала, что эта новость дойдет до Робийяра.
О планах самого хозяина было известно очень мало. Бабушка Робийяр не проговорилась, что настоящей причиной внезапного отъезда хозяина было получение некоего таинственного письма, адресат и содержание которого остались неизвестны старухам. Это письмо было причиной смертельной бледности, покрывшей чело Робийяра, когда он ознакомился с его содержимым.
Не обращая внимание на состояние двух сестер, уважаемые матроны готовились к отъезду. Бабушка Робийяр и ее подружка миссис Покасьяк с пристрастием рылись в вещах девочек, отбирая самое необходимое. До отъезда оставалось чуть больше суток…
…После того, как Филипп, никем не замеченный, проник в поезд, следующий до Милуоки и дальше, юношу охватил страх. Он гадал – найдет он или нет свою Эллин на платформе Милуоки, как то предсказала Серна. Он сидел на жестких тюках с письмами, которые некогда развозил, и думал о правде: есть ли она в мире? А поезд катился, оглашая необъятные просторы стуком, лязгом, пыхтением и басовитым гудком…
…После того, как два бравых ковбоя, Пит и Эрни, потащили в салун маленького поэта, встретившегося им на станции Вайоминг, мироощущение чувствительного юноши изменялось с каждым толчком в спину, которым друзья-ковбои награждали непоспевающего за ними в салун стихотворца. Им не терпелось позабавиться. Они предложили парню попробовать подзаработать: продать его новый городской костюмчик и купить взамен поношенный, как у настоящего мужчины.
– У нас тут есть любитель хороших костюмчиков – убеждали новоявленные друзья, – Коричневый Арчи, неплохой парень. Тебе надо поменяться с ним одеждой. Он из нас самый бывалый. Ты же хочешь узнать жизнь? – ревели ковбои, – почувствовать природу наших штатов. Это ты поймешь, только проведя ночь в салуне.
Арчи, которому ковбои предлагали продать костюм поэта Джекки, был тот самый человек, что много лет спустя убьет свою жену, застав ее в одной постели с братом, и сам попадет на каторгу. Это был тот Арчи, который одно время будет охранять Скарлетт О'Хара от наглых черных, но почувствует к дочери Эллин такую ненависть, что проклянет в ее лице весь женский пол. Это был тот необузданный человеческий тип, который только и чувствует себя полноценным, пока карает то, что кажется ему заслуживающим кары.
Эрни и Пит довели несчастного Джекки Уилкса до салуна и втолкнули его туда…
…Запертая в своей комнате Эллин сидела у окна и считала мух, умерших у нее в спальне за дни ее черной меланхолии.
«Мухи мрут, а я нет».
Приезд двух старух затмил в ее голове все прочие ужасы. Этот приезд означал только одно: неминуемую разлуку с Филиппом.
Эллин предалась просто воспоминаниям. Она вспомнила случай из отрочества. Эллин начиталась романов Бульвер-Литтона и почувствовала, что ей необходимо влюбиться. Единственным подходящим мужчиной был единственный кузен. Как всегда, верной помощницей оказалась Евлалия…
…Эллин искала поводов остаться наедине с Филиппом, чтобы объяснить ему, что его положение изменилось – он стал героем ее сердца. Юная Евлалия, которая читала романы старшей сестры, подсказала ей выход из положения и научила, что делать.
Эллин воспользовалась ее советами. С ней вдруг стали происходить странные вещи, когда Филипп оказывался поблизости. Эллин стала неожиданно для себя самой разбивать вазы, фамильные сервизы. Она испытывала приступы дурноты и тихонько, так, чтобы не услышали по всему дому, кричала: «Помогите».
Доверчивый Филипп неизменно к ней кидался, обхватывал ее за талию, приподнимал слабеющее тело, укладывал в кресла. Эллин была на седьмом небе от его прикосновений. «Соли, соли», – слабо шептала она и думала о том сладком миге, когда однажды флакончик с ними окажется не рядом на тумбочке, а за вырезом ее лифа и тогда…
Ей со сладким содроганием виделось, как тонкие прозрачные пальцы Филиппа, путаясь в ее платье, достают флакончик с солями.
В такие секунды Эллин тоже становилось дурно, но от чувства стыда. Ужас! Она торопливо вскакивала с кресла или с дивана, куда ее укладывал кузен и поправляла воображаемые складочки.
– Вам лучше? – неизменно спрашивал бедный мальчик. – Я не успел даже позвать слуг…
– Ах, и не зовите.
– Но вдруг вам опять станет… дурно.
– Да полноте. Мне уже легче. Сейчас надо убрать следы преступления. Если их увидят бабушка…
– Я сейчас уберу.
– О-о, не сейчас. Мне не хватает воздуху, дайте я обопрусь на ваше плечо. Что это?
– Мое плечо.
– Да я не о том, в окне.
– Гирлянда. Ваша сестрица Евлалия сидит в комнате над нами и пугает нас.
– Евлалия?
– Да!
– Вы сошли с ума. Так она знает, что я здесь… с вами?
– Нет. Меня здесь нет! То есть она не знает, что я здесь, с вами. Я совсем запутался.
– У вас лицо белое. Вам плохо?
– Нет. Я ведь находился в соседней комнате…
– О-о! Я даже не знала!
– Простите, но это не специально. Я тоже не знал, что вы рядом.
– Да-да. Я слишком громко закричала…
– Что? Вы кричали? Боже мой!
– А вы что же, не слышали? Тогда как вы здесь оказались?
– Ах, ну вот, выясняется. В том-то и дело. Я был так увлечен стихами Вордсворта, что…
– Какими стихами?
– Да так, своим делом, что продолжал быть в уверенности, что нахожусь в пустыне, впрочем, это неважно, совсем один, как вдруг Евлалия…
– Она была с вами? И вы…
– Да нет, что вы! Она была в комнатах наверху, над вами. А я – в соседней. Вдруг она вбегает ко мне, вся запыхавшаяся, в растрепанном платьице, глазки горят, ротик раскрыт, и вдруг… на цыпочках подходит ко мне и шепотом…
– Как шепотом?
– Да вот, шепотом. Я тоже теперь удивляюсь, мне говорит: «Кузен Филипп, вашей кузине Эллин плохо». – «С чего вы взяли, Евлалия?» – спрашиваю я. – «Она крикнула – помогите, мне плохо». – «Боже мой, когда?» – спрашиваю я. – «Только что», – отвечает Евлалия. «Срочно слуг!» – кричу. – «Ах, не кричите», – останавливает меня Евлалия. Боже мой, она так заботится о вас! «Не кричите и никого не зовите. Идите сами». Представляете? Я ведь не кончал медицинского факультета, а собираюсь поступать на юридический и даже не знаю, что делать в таких случаях. А ваша Евлалия мне говорит: «Не беспокойтесь, я вам помогу», – и ведет меня в эту комнату. И тут, ах, Боже, я никогда не смогу себе простить этого.
– Что? Я некрасиво лежала?
– Да нет, Эллин, не краснейте. Перед входом в вашу комнату нервы Евлалии сдают, и ей самой становится дурно. И я, посланный заботиться о вас, бросаю ее. Мне так неловко.
– …
– Вот и все, Эллин. Теперь я с вами. И мне ужасно неловко, что я даже вам помочь не смог. Ах, лучше бы Евлалия послала за доктором. Что с вами? Вы надули губки. Я вас чем-то обидел? Эллин!
– Нет, ничем, наоборот спасли. Так, значит, вы ничего не слышали, и это Евлалия по-сла-ла вас меня спасать? Очень мило. Мне надо идти.
– Куда же вы, Эллин? Вам нельзя сразу вставать.
– Нет, можно. Даже нужно. А вы… останетесь здесь… Я пойду, пришлю слуг, чтобы убрали. А вы… – и Эллин с красными щечками выбежала из комнаты, проклиная непонятливость и чрезмерную щепетильность Филиппа. Интересно, но как обо всем догадалась Евлалия?
Маленькая Евлалия, которой в следующем году исполняется только тринадцать лет. Конечно, это неправильно, что она такая маленькая, а уже разбирается во всех тонкостях сердца старшей сестры. Но, с другой стороны, даже приятно, что у Эллин появилась хоть такая маленькая, но все же настоящая союзница. Надо будет на это рассчитывать. А пока в благодарность нужно попросить отца купить ей такую коробку конфет, как и этой крошке Полли. Можно сказать, что после смерти матери маленьким девочкам не хватает заботы и внимания.
Размышления Эллин оборвал стук в дверь.
– Милая моя, – прогнусавила за дверью тетка Покасьяк, – иди примерь платьице, которое ты наденешь на выход в город. Твой отец написал, что ты обязательно будешь посещать балы.
Эллин с мукой посмотрела на тетку Покасьяк. Какие балы без Филиппа? Она ведь не живет, она просто существует по привычке…
…В это время Филипп сидел на жестких мешках с письмами и считал сколько еще оставалось ехать до Милуоки. Он вспомнил как любил его дядя Пьера. Его слова: «Милый мальчик, мой родной».
Куда все исчезло? Пьер собственной рукой разрушил то, что так долго создавал после смерти Кэролайн между ним и Филиппом.
Филипп воспоминал, что после того, как Эллин заставила его признаться в любви к ней, Евлалия тоже влюбилась в него. Она предложила Эллин разделить Филиппа по дням. Четные – он принадлежит Эллин, нечетные – Евлалии. «Мужчинам нужно разнообразие», – обосновывала она свои предложения.
До Милуоки оставалось меньше трех часов…
…Эллин стояла под придирчивыми взглядами двух гусынь и вспоминала, как два года назад они гостили у бабушки Робийяр в Саванне. Бабушкин дом был самым экзотическим в городе, потому что его строил ее дедушка – специалист по военным укреплениям. Он постарался на славу.
У бабушки все комнаты в доме связаны между собой потайными ходами, вход в которые замаскирован под мебель. В одной комнате маленькая дверца шкафа оказывается вовсе не дверцей, а выходом в потайной коридор. А в другой – под сундуком, который не сдвигается, если не знать месторасположение тайного рычажка, – спуск на второй этаж прямо к служанкам. Об этом рассказала Эллин как-то старая Ду. Она рассказывала это совсем крошечной Эллин и думала, что та ничего не поймет. Та не поняла, но запомнила. Все эти штуки придумал муж бабушки – Боливар. Он, говорят, был совсем чокнутый. Водил в дом каких-то девок и оставался с ними на всю ночь, а когда утром к нему стучалась бабушка, тогда еще молодая леди, он торопливо прятал своих гостий в шкаф или заталкивал под диван, и они каким-то чудом оказывались в соседних комнатах и пугали до смерти черных слуг. Вот и паника – пересуды. Одна только бабушка Робийяр ни о чем не догадывалась.
Когда дедушка умирал, об этом никто не знал в городе. К нему пришла проститься бабушка, вдруг дверца шкафа позади нее тихо отворилась, и на пороге возникла одна из любимых девок мистера Робийяра. Они ничего не знала и, видимо, пришла поразвлечься.
Дедушка это увидел, но то ли уже совсем тронулся, то ли и на смертном одре решил себя выгородить, неизвестно. Он позвал бабушку, а когда та наклонилась над умирающим, тихо спросил ее:
– Эльза, они меня все-таки и здесь нашли. Видимо, это у меня судьба такая. Я знаю, как выглядит чистилище.
– Как? – переспросила любопытствующая старушка, дама весьма набожная.
– Это публичный дом.
Если бы дедушка не умирал, бабушка влепила бы ему пощечину.
– Посмотри сама, – и дедушка кивнул ей за спину.
Бабушка обернулась. За ее спиной стоял черный дворецкий Аллилуйя и плакал. Бабушка успокоилась, повернулась к мужу – а он уж и умер. Только после смерти мужа бабушка узнала о существовании таинственных переходов…
…Джекки Уилкс входил в салун. Его новоявленные друзья обещали ему удачную сделку. Этот Коричневый Арчи подстрелил тринадцать черно-бурых лис – у него водились деньги. «Главное – показать ему, что ты настоящий мужчина, – наставляли Джекки друзья. – И дело в шляпе. Он не остановится ни перед чем, лишь бы заполучить модный городской костюмчик». Позже Джекки так рассказывал своим друзьям об этом обмене…
Одиссея Джекки Уилкса, по прозвищу «Поэт»
Мне повезло. Я нарвался на сумасшедшего охотника. Он только что подстрелил тринадцать чернобурых лис. Это было большой удачей для тех мест. Я встретил его в окраинном салуне, куда зашел узнать имена местных охотников, которым мог бы пригодиться городской костюм.
Салун был грязный, до этого я никогда не бывал в подобных, не умел пить и боялся грубых неотесанных мужланов.
Рядом с хозяином стоял дюжий молодец со щетиной, выдававшей в нем гуляку. От него непереносимо несло алкоголем, и смотрел он на всех сквозь щелки заплывших глаз.
– Эй, мистер, мне нравится ваш школярский вид. Может быть, вы хотите сказать, что первый раз оторвались от маминой юбки?
Вы не знаете салунов временных поселений, которые окончательно не умерли или еще не превратились в большой город? Власть там вершит хозяин салуна и те из его гостей, которые чувствуют в себе силу.
Я сделал вид, что мне до чрезвычайности интересны виды за окном питейного заведения. Гуляке это показалось забавным. Он подошел ко мне пьяной походкой и, пьяно ухмыляясь, приложил свои губы к моей щеке. Взасос, как к девке. На щеке остался след табачной жвачки.
– Ха-ха-ха! – гремел верзила. – Маменькиного сыночка, кажется оскорбили. Вы посмотрите на его лицо. Он грозный.
На моем лице не отразилось ничего. Это была маска. Пьяный ублюдок повернулся ко мне спиной. Никто не смотрел в его сторону, все смотрели на меня. Я чувствовал себя на арене цирка. Пьяный мерзавец прошел в угол и стал там мочиться. Желтая струя билась о край стены и рикошетила на его пыльные сапоги. На толстой заднице висела кобура с пистолетом. Мерзавец мочился, как мул, который выпил все дворовые лужи. По лицу хозяина я понял, что даже это будет отнесено на мой счет.
И тут во мне проснулся гнев. Я рванул к громиле, но мои ноги в лакированных ботиночках скользили бесшумно. Моя рука дотронулась до бедра мерзавца, его пистолет выскочил из кобуры, как нитка из иголки, кажется, он ничего не понял. Я толкнул охотника вперед к стене, а сам отпрыгнул в сторону за тяжелый сосновый столик, что оказался между мной и охотником.
Тот нехорошо зарычал, повернулся и вразвалочку сделал первый шаг ко мне. Я поднял пистолет и три раза нажал на курок.
Пьяница нелепо прыгнул назад и закрыл грудь руками. На рубахе вырастало громадное красное солнце. Я выстрелил еще раз в лицо. Отброшенный выстрелом мерзавец сел прямо в лужу, сотворенную им самим. Вместо лица у него была подушка из красных мясных перьев, вывернутая наружу.
– Я, кажется, вытер вам лужу, – сказал я, обращаясь к хозяину. В руке дымился пистолет. Чувство свободы заполнило меня до кончиков пальцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42